ЮРИДИЧЕСКИЙ ФАКУЛЬТЕТ
АМУРСКОГО ГОСУДАРСТВЕННОГО УНИВЕРСИТЕТА
ПОЛИТИКА И ПРАВО
Ученые записки
Выпуск 6
Благовещенск 2006
ББК 67 Печатается по решению
редакционно-издательского совета
юридического факультета
Амурского государственного университета
Политика и право. Ученые записки. Выпуск 6. – Благовещенск: УКЦ «Юрист», 2006. – 306 с.
Очередной выпуск научных и учебно-методических работ и материалов по юриспруденции, адресован научным и педагогическим работникам, студентам и учащимся. Издание будет продолжено. Работы публикуются в авторской редакции.
Редакционная коллегия:
А.П. Герасименко (отв. ред.), А.В. Умрихин, С.В. Чердаков, Е.Г. Черкашина, Н.В. Кононкова, Т.Б. Чердакова, Т.Ю. Ныркова.
© Коллектив авторов
© УКЦ «Юрист»
Истомина Т.А.
О некоторых вопросах взаимодействия политической системы общества и правосудия
Правосудие является необходимым элементом любой государственности, что обусловлено его тесной связью с принятием решений связанных с реализацией социально-экономических, политических и личных прав и свобод человека и гражданина, прав и законных интересов государственных и иных организаций.
Если законодательная власть и исполнительная власть возлагаются конституциями на один-два высших государственных органа, то с судебной властью дело обстоит значительно сложнее. Она возложена на всю совокупность судебных органов от самых низовых до верховных. Каждый из судебных органов, независимо от своего места в системе, разрешает конкретные дела совершенно самостоятельно, руководствуясь исключительно законом и правосознанием. Каждый судебный орган, а не только верховный суд, является носителем судебной власти.
Социальная роль правосудия в демократическом обществе заключается в том, чтобы в разного рода юридических конфликтах обеспечивать господство права, выраженного прежде всего в конституциях и других законах, международных договорах, а также в приравненных к закону или подзаконных высокого уровня актах – указах, декретах, внутригосударственных публично-правовых договорах и т.п. Примечательно, что во многих странах законно изданные нормативные акты ведомственного характера, не говоря уже об актах местного значения, источниками права не признаются. Они обязательны к исполнению соответствующими субъектами, но их правовая обоснованность может быть в любое время относительно легко оспорена и проверена. В странах англосаксонской правовой системы суд в случаях пробелов в законодательстве руководствуется также прецедентным, или общим, правом, включая создание прецедентов высшими судами страны.
В связи с функцией судебной власти встает вопрос о влиянии политического фактора на ее деятельность. По логике, такое влияние должно бы быть исключено. Если законодательная власть и исполнительная власть не только постоянно находятся под непосредственным воздействием политических сил, но и сами представляют собой активную политическую силу, то судебная власть должна бы быть полностью деполитизирована, ибо в противном случае она не сможет быть беспристрастной, а при разрешении дел будет руководствоваться не правом, а политической целесообразностью.
Конечно, право должно применяться судом, несмотря ни на какие политические и иные последствия. Но даже самая гениальная идея в жизни обычно не может быть реализована в чистом виде, поскольку попытки реализовать ее таким образом часто дают обратные результаты, в чем мы в своей истории уже неоднократно получали возможность убедиться.
На практике, конечно, полная деполитизация правосудия невозможна. Судьи, особенно при разрешении дел в сфере публичного права (его недаром называют политическим правом), не могут не предвидеть политических последствий тех или иных своих решений, а, вынося решения, не могут не считаться с этими последствиями.
Кроме того, каждый судья имеет собственные представления об истинном и ложном, справедливом и несправедливом, влияние которых на результат рассмотрения спора, естественно в рамках предписаний закона, возможно в силу того, что большое количество вопросов разрешаемых в рамках судебного процесс относится на усмотрение судьи.
В данном разделе нами будут исследованы механизмы влияния политической системы общества на правосудие по нескольким направлениям: 1) формирование судов, 2) финансирование и обеспечение деятельности судов и 3) влияние личности судьи на принимаемые им решения.
Формирование судов во всех странах происходит при широком участии органов представительной и законодательной власти, которым предоставляется право отбора кандидатов, а также их назначения на пост. Кроме того, в ряде стран возможность участия в формировании судейского корпуса наряду с представительными и исполнительными органами власти предоставлена и органам судейского сообщества.
В зависимости от характера участия органов исполнительной и законодательной власти, а также органов судейского сообщества, можно выделить три различных способа формирования судейского корпуса (на примере конституционных судов).
В рамках первого из выделенных способов назначение судей осуществляется органами исполнительной власти (Япония, Канада, США, Индия, Испания).
Первый из выделенных способов не является однородным, поскольку предполагает получение согласия или одобрения кандидатуры от различных органов. Первая из выделенных разновидностей предполагает получение согласия только органов законодательной власти (США), вторая – органов законодательной власти и органов судейского сообщества (Испания, Индия), а третья – фактически позволяет органам исполнительной власти самостоятельно формировать судейский корпус (Япония, Канада).
Второй из выделенных способов предполагает назначение судей исключительно органами законодательной власти (ФРГ, Беларусь).
В свою очередь третий способ дает возможность равного участия в формировании судейского корпуса для органов исполнительной и законодательной власти и органной судейского сообщества (Украина, Италия).
Очевидно, что каждый из способов предполагает влияние субъектов политической деятельности на формирование судейского корпуса. Вот только характер и последствия этого влияния будут различными.
Самым оптимальным с точки зрения недопущения перекоса в сторону одной из ветвей власти является третий способ, поскольку он предполагает равноценное участие законодательной, исполнительной и судебной ветвей власти в назначении судей.
В случае, когда судьи назначаются представительными органами решающим фактором при назначении на пост судьи того или иного человека будет его поддержка парламентским большинством. А, как известно, эта поддержка возможна в случае, если кандидат на пост судьи разделяет взгляды соответствующей политической партии или блока.
Что же касается третьего способа, то самой негативной его разновидностью является та, при которой судьи назначаются исключительно органами исполнительной власти. В данном случае говорить о независимости суда крайне сложно, поскольку исполнительная власть это наиболее политизированная ветвь власти, предполагающая подчинение по вертикали и формирование ее, в том числе по принципу партийной принадлежности. Формирование суда полностью подконтрольного исполнительной власти может привести и к тоталитаризму. Что же касается двух других разновидностей третьего способа, то они не могут повлечь таких негативных последствий как рассмотренная ранее, но, в тоже время, предполагают влияние политических сил представленных в представительном органе власти на формирование судейского корпуса.
В общем положительной тенденцией можно считать участие в назначении судей органов судейского сообщества, но все же точку в данном процессе ставят органы исполнительной или законодательной власти, привнося политическую нотку.
Для России в современных условиях судебная власть крайне важна. Но не только своим существованием, а действительностью и применимостью в реальной жизни нашего общества.
К сожалению, судебная власть все еще остается слабым местом в России. Закрепленные в Конституции принципы судоустройства и судопроизводства реализуются с трудом. И в данном случае ощущается противодействие и давление со стороны других ветвей власти, а также входящих в их состав политических сил.
Как отмечалось ранее, участие субъектов политической деятельности в назначении судей позволяет им оказывать влияние на правосудие в целом по средствам формирования лояльного по отношению к соответствующим политическим силам судейского корпуса. Такая тенденция присуща судебным системам ряда стран. Более того, и законодательство России содержит ряд подобных предпосылок.
Однако следует отметить стремление российского законодателя к максимальной деполитизация процесса назначения судей. Если в большинстве стран запада кандидаты на пост судьи представляются законодательными исполнительными органами власти, то в России – председателями Верховного суда РФ и Высшего арбитражного суда РФ, а они в свою очередь назначаются по представлению Президента РФ Советом Федерации РФ, как и судьи Конституционного суда РФ.
Это не решает проблемы по отстранению политических сил от участия в назначении судей, поскольку точку в данной процедуре ставят законодательная (судьи Конституционного суда РФ, председатели Верховного суда РФ и Высшего арбитражного суда РФ) или исполнительная ветви власти.
В такой ситуации назначение того или иного лица на должность судьи будет зависеть от расстановки политических сил в соответствующем органе государственной власти, а также от взглядов кандидата на истинное и справедливое устройство общества и государства, а точнее их тождества со взглядами большинства членов Совета Федерации РФ или взглядами Президента РФ.
Помимо влияния на правосудие по средствам участия в формировании судов субъекты политической деятельности в России имеют мощные финансовые рычаги воздействия. Несмотря на провозглашенные правовые и социальные гарантии судьи они очень часто не могут полностью обеспечиваться из-за отсутствия технической и материальной базы.
Важнейшим условием реального разделения властей, а, следовательно, и отделения правосудия от политики является такая организация финансового и материального обеспечения, которая не ставит правосудие в зависимость от иных ветвей власти, чем исключается влияние на него политической системы общества и ее субъектов.
С принятием Конституции РФ 1993 года, в которой был провозглашен принцип разделения властей и, соответственно, независимости судебной власти и формально закреплялись и гарантии финансовой достаточности функционирования судебной системы, поскольку в ст. 124 Конституции РФ прямо указывалось на то, что финансирование судов производится только из федерального бюджета и должно обеспечивать возможность полного и независимого осуществления правосудия. Тем не менее, эти государственные гарантии независимости судебной власти во многом носили декларативный характер, поскольку суды по-прежнему оставались под попечительством исполнительной власти, а именно Министерства юстиции РФ, являющееся частью системы органов исполнительной власти, которые, как мы уже выяснили, формируются при активном участии субъектов политической деятельности, политические воззрения которых оказывают влияние на их дальнейшую деятельность.
Следовательно, вопросы финансирования судебной системы из плоскости финансовой начали перемещаться в плоскость политическую. Ситуация с обеспечением деятельности федеральных судов общей юрисдикции не только вошла в противоречие с международными нормами и принципами, но и значительно ухудшила условия для полного и независимого осуществления правосудия, его доступность для рядовых граждан.
Осознавая, что такое положение вещей не способствует независимости правосудия, в марте 1994 года, на III внеочередном съезде, судейское сообщество Российской Федерации выступило за кардинальное изменение подхода к организационному обеспечению работы судов и поставило в практическую плоскость вопрос об образовании Судебного департамента.
Прошедший 3 - 5 декабря 1996 г IV (Чрезвычайный) Всероссийский съезд судей активно занялся задачей отделения судебной власти от исполнительной путем передачи функций по организационному, ресурсному, кадровому обеспечению судов общей юрисдикции от Минюста России к Судебному департаменту - органу, полностью подотчетному судейскому сообществу. На четвертом съезде был обсужден и одобрен подготовленный Советом судей проект Закона "О Судебном департаменте".
В 1996 году на заседании Совета по судебной реформе, на котором обсуждались проблемы формирования концепции правовой реформы, был заслушан доклад председателя Совета судей РФ Сидоренко Ю.И., на основании которого был сделан вывод о том, что сложившаяся ситуация с финансированием и материально-техническим обеспечением судов не только не обеспечивает успешное проведение судебной реформы в России, но и грозит развалом судебной системы Российской Федерации. Совет по судебной реформе поддержал предложение Совета судей Российской Федерации о создании Указом Президента Российской Федерации Судебного департамента при Верховном Суде Российской Федерации, осуществляющего функции финансирования и материально-технического обеспечения судов.
В целях поэтапной организации Судебного департамента Совет по судебной реформе поддержал предложение Временной комиссии и Совета судей РФ о необходимости создания на первом этапе Указом Президента РФ Судебного департамента при Верховном Суде РФ с одновременным внесением Президентом РФ в Государственную Думу проекта Закона "О внесении изменений в Закон РФ "О статусе судей в Российской Федерации" и проекта Закона "О Судебном департаменте Российской Федерации". Однако, учитывая, что кризис судебной системы предполагал безотлагательное решение вопросов кадрового, организационного и ресурсного обеспечения судов, Совет судей счел, что до принятия Федерального закона о Судебном департаменте необходимо образовать Судебный департамент при Верховном Суде Российской Федерации, как это было заявлено Президентом Российской Федерации Б.Н. Ельциным в его выступлении на Всероссийском правовом конгрессе. Совет судей поддержал предложение Временной комиссии, образованной распоряжением Президента, об образовании Судебного департамента при Верховном Суде Российской Федерации.
Таким образом, позиция Совета судей о необходимости создания самостоятельного органа по обеспечению деятельности судов, передаче этому органу (Судебному департаменту) функций, возложенных на Министерство юстиции, осталась неизменной и совпала с позицией Президента Российской Федерации, так как в Законе "О судебной системе Российской Федерации", внесенном Президентом в Государственную Думу, место Судебного департамента было обозначено именно как при Верховном Суде Российской Федерации.
Это стало одним из наиболее принципиальных завоеваний судебной реформы: впервые в истории современной России судебная власть взяла под свой контроль обеспечение деятельности судов общей юрисдикции.
Сегодня можно сказать, что Судебный департамент в основном реализовал идеи судейского сообщества - взял на себя решение практически всех проблем организационного обеспечения деятельности судов общей юрисдикции. Судебный департамент стал реальным механизмом, претворяющим в жизнь принципиальные решения органов судейского сообщества, основные усилия в рамках установленных полномочий сосредоточил на практическом решении стратегических задач: повышении доступности правосудия, обеспечении самостоятельности судов, повышения авторитета судебной власти.
Тем не менее, возможность влияния на правосудие со стороны субъектов политической деятельности все еще сохраняется в силу несовершенства нормативной базы, на основании которой осуществляется финансирование деятельности судов.
Так в соответствии со ст. 124 Конституции РФ финансирование судов производится только из федерального бюджета и должно обеспечивать возможность полного и независимого осуществления правосудия в соответствии с федеральным законом.
Ст. 84 Бюджетного кодекса РФ устанавливает, что финансирование расходов на функционирование федеральной судебной системы, в которую в соответствии с п. 3 ст. 4 ФКЗ «О судебной системе РФ» входят: Конституционного Суда Российской Федерации, систем федеральных судов общей юрисдикции и федеральных арбитражных судов, осуществляется исключительно за счет средств федерального бюджета.
Следовательно, финансирование судов, не относящихся к системе федеральных (конституционные (уставные) суды субъектов РФ и мировые суды) не является исключительной прерогативой федерального бюджета, что может повлечь возникновение рычагов влияния на осуществляемое ими правосудие со стороны органов государственной власти на местах.
Положения ФЗ «О мировых судьях в РФ» свидетельствуют именно о таком направлении развития нормотворчества. В соответствии с п. 3 ст. 10 данного закона материально-техническое обеспечение деятельности мировых судей осуществляют органы исполнительной власти соответствующего субъекта Российской Федерации в порядке, установленном законом соответствующего субъекта Российской Федерации. Включение такого положения в законодательство о деятельности мировых судов дает возможность органам исполнительной власти субъекта оказывать влияние на осуществляемую ими деятельность по отправлению правосудия.
Что же касается конституционных (ставных) судов субъектов РФ, то в соответствии с п. 2 ст. 27 ФКЗ «О судебной системе РФ» их финансирование осуществляется за счет средств бюджета этого же субъекта РФ, что, конечно, не способствует их реальной независимости от органов исполнительной власти.
Другой гранью этой же проблемы является обеспечение судей жильем, которое предоставляется местными органами власти с последующей компенсацией из федерального бюджета. Однако на деле компенсация расходов на предоставленное судьям жилье практически не осуществляется, в то же время средства для выдачи судьям денежных ссуд на строительство и приобретение жилья в бюджете не предусматриваются, чем создаются предпосылки для влияния политических сил, входящих в органы государственной власти, на судей.
Кроме того, бюджетный процесс в целом предоставляет достаточно большие возможности для влияния на правосудие политических сил, участвующих в составлении и принятии бюджета.
Однако включение судебной власти в бюджетный процесс должно быть весьма обдуманным и обусловленным лишь необходимостью обеспечения ее независимости, что возможно, в случае если она будет принимать участие в бюджетном процессе уже на начальной стадии – стадии составления бюджета.
Формы такого участи предусмотрены в ФКЗ «О судебной системе РФ», однако не нашли должного закрепления в Бюджетном кодексе РФ.
Так п. 3 ст. 33 ФКЗ «О судебной системе РФ» предусматривает, что Правительство РФ разрабатывает проект федерального бюджета в части финансирования судов во взаимодействии с председателями Конституционного Суда РФ, Верховного Суда РФ, Высшего Арбитражного Суда РФ, руководителем Судебного департамента при Верховном Суде РФ и с Советом судей РФ, а при наличии разногласий Правительство РФ прилагает к проекту федерального бюджета предложения соответствующих судов, судебного департамента при Верховном Суде РФ и Совета судей РФ вместе со своим заключением. В то время как Бюджетный кодекс РФ в ст. 186 устанавливает, что в случае возникновения разногласий орган исполнительной власти одновременно с проектом бюджета предоставляет проекты смет бюджетов, предложенных органами федеральной судебной системы.
Норма, установленная ФКЗ «О судебной системе РФ», имеет большой смысл в волеизъявлении судейского сообщества и существенное значение для судебного процесса. Непосредственная передача предложений судебных органов не повлечет искажения мнения судейского сообщества о потребностях в расходах федерального бюджета на федеральную судебную систему. Кроме того, необходимость предоставления заключения Правительства РФ, представляющего собой аналитический документ, позволит Федеральному Собранию РФ оценить мотивированность позиций исполнительной власти по отношению к потребностям судебной власти на очередной финансовый год.
Кроме того, есть еще одна проблема, непосредственно связанная с финансированием судебной системы, которая сама по себе создает реальную угрозу принципу независимости судей как таковому и независимости от субъектов политической деятельности в частности.
Правительством РФ нарушается ст. 33 ФКЗ «О судебной системе РФ», предусматривающая, что финансирование судов должно осуществляться на основе соответствующих нормативов, утвержденных федеральным законом. Отсутствие нормативов позволяем Министерству финансов РФ распространять и на судебную систему практику распределения контрольной цифры годовых расходов, которой оно пользуется как базой при формировании проекта бюджета на предстоящий год, тем самым, ставя суды в зависимость от исполнительных органов власти и соответственно политических сил представленных в них.
На сегодняшний день составление проекта бюджета на федеральном уровне – исключительная прерогатива Правительства РФ, а точнее Министерства финансов РФ (п.2 ст. 171 Бюджетного кодекса РФ). При этом отдельная часть подготовленного этим органом проекта бюджета отражает соответствующие позиции финансирования судебной системы. В то же время структурные подразделения Министерства финансов РФ – управления федерального казначейства участвуют в качестве ответчиков как представители казны РФ, за счет которой гражданское законодательство предусматривает возмещение вреда, причиненного актами власти. По-нашему мнению, ситуация, когда судебные органы обязаны выносить решения против ответчика, представитель которого в последующем будет определять их финансовую судьбу, не может считаться нормальной и более того не способствует полной независимости судей при вынесении подобных решений. Это может стать одним из рычагов воздействия, в том числе и политических сил представленных в этих органах, на приминаемые судом решения, а также на отправление им правосудия в целом.
По-нашему мнению закрепленный в законе порядок финансирования судов не только не способствует независимости судей, а более того в ряде случае (обеспечение судей жильем, материально-техническое обеспечение мировых судов, финансирование конституционных (уставных) судов субъектов РФ) ставит их в непосредственную зависимость от органов исполнительной власти и предоставляет возможность представителям политических сил, входящих в состав соответствующих органов, оказывать воздействие на судей.
Помимо воздействия через формирование и финансирование судов субъекты политической деятельности имеют возможность оказывать влияние на правосудие по средствам участия в формировании взглядов судей.
Законодатели ряда стран в частности России вводят прямой запрет на членство судей в политических партиях предполагая, что в таком случае судья не будет зависеть от программ политических партий. Однако даже такое положение закона не может гарантировать полную независимость судьи от политической системы и ее субъектов. Судья как гражданин соответствующего государства наделен активным избирательным правом, реализуя которое он выражает поддержку тем политическим силам, чьи взгляды он разделяет. Следовательно, абсолютная аполитичность судьи невозможна. Он всегда будет носителем определенных политических воззрений.
Там где подобный запрет не установлен или судебные полномочия есть и у других органов власти (например в Англии, где решений Аппеляционного суда могут быть обжалованы в Аппеляционный комитет палаты лордов) влияние политических воззрений судьи на принимаемые ими решения еще более возрастает в силу непосредственной принадлежности лиц осуществляющих правосудие к субъектам политической деятельности как членов политических партий.
Характер такого влияния будет различаться в зависимости от того является ли прецедент источником права в соответствующем государстве.
Прецедент является основным источником права в государствах правовой семьи общего права (США, Великобритания, Канада, Австралия и другие) роль судьи, его личности, взглядов при разрешении конкретного спора возрастает. Судья, решая дело, обязан следовать имеющемуся прецеденту.
При этом он пользуется большой свободой усмотрения в трактовке вопроса о сходстве рассматриваемого дела, отчего зависит применение той или иной нормы. Он может найти аналогию обстоятельств и тогда, когда на первый взгляд ее нет. Наконец, он вообще может не найти такого сходства обстоятельств, и тогда, если отношения не регламентированы нормами статутного права, судья сам создает правовую норму, т.е. становится законодателем[1].
Становясь членами суда, они привносят в него собственные представления о социальный и политических ценностях… Каждый судья имеет свою собственную философию права…, стремиться к тому чтобы именно она была положена в основу того или иного решения[2].
В странах романо-германской правовой семьи (Франция, Италия, Испания, Россия и др.), где в качестве источника права выступает нормативный акт также предоставляется возможность для выражения судьей своего представления о справедливости, которое, как мы знаем, могут быть основаны и на политических воззрениях, в выносимых им решениях.
В частности возможность руководствоваться принципами права в случае пробела в законодательстве. Как известно принципы представляют собой весьма общие формулировки, которые в конкретной ситуации могут быть интерпретированы судьей в зависимости от его собственных взглядов.
Кроме того, большое число вопросов отдается на усмотрение судьи и определяется в законе только общими рамками, что также дает подобную возможность.
Поводя итог рассмотрению влияния политической системы общества на правосудие, считаем нужным отметить, что такое оно осуществляется по трем направлениям – участие субъектов политической деятельности в назначении судей, финансировании и материально-техническом обеспечении деятельности судов, а также влиянию на представления судьи о справедливости, добре и зле.
В первых двух случаях проявляется активность субъектов политической деятельности входящих в соответствующие государственные органы. Политические партии и другие субъекты политической деятельности, получающие большинство мест в парламенте или представленные в органах исполнительной власти имеют возможность принимать непосредственное участие не только в назначении судей, но и в обеспечении их материально-техническими средствами и финансами.
В ряде стран судьи обеспечиваются министерствами юстиции, которые являются частью системы органов исполнительной власти. В этом случае влияние политической системы общества на правосудие не вызывает сомнения.
В России данная проблема частично решена по средствам создания Судебного департамента при Верховном суде РФ, на который возложена задача по материально-техническому обеспечению федеральных судов. Однако средства предоставляются из федерального бюджета, который формируется органами исполнительной власти.
Что же касается третьего направления, а именно воздействия на судью как человека имеющего собственные представления о справедливости, то это проблема скорее психологического характера. Несмотря на то, что законодательство ряда стран вводит прямой запрет на членство судьи в политических партиях, судьи все же отдают предпочтения тем или иным партиям, участвуя в выборах, а, следовательно, разделяют те или иные политические взгляды. Каким бы статусом не обладал человек, к какой профессиональной группе не принадлежал бы он всегда будет носителем собственного взгляда на справедливое устройство общества и государства, которое может быть основано и на политических воззрениях.
В целом влияние политической системы общества на правосудие невозможно исключить, поскольку оно является частью системы сдержек и противовесов. В идеале подобное влияние должно быть минимальным. Участие субъектов политической деятельности в назначении, а также материально-техническом и финансовом обеспечении деятельности судов должен сочетаться с подобным участием органов судейского сообщества.
Бутенко М.А.
СТАНОВЛЕНИЕ И РАЗВИТИЕ ПРАВОВОЙ КУЛЬТУРЫ РОССИИ
Нам известно, что человечество издревле принимало и жило по законам. И хотя мы не знаем об отношении человека того далёкого времени к действовавшим тогда законам, можно с уверенностью утверждать, что последние обладали жёсткой силой государства, а в отдельных случаях выступали в качестве оружия. Именно тем временем датируется зарождение одного из пластов общечеловеческой культуры – правовой культуры.
Рассматривая вопрос категории правовой культуры в теории государства и права нельзя в полной степени определить сущность данного юридического и научного явления, не обратившись к его историческим корням. И хотя современная научная правовая и философская мысль дают общие представления о правовой культуре, рассматривая её с различных точек зрения, придавая ей высокое современное значение в становлении не только российского, но и мирового социума, всё-таки недостаточно уделяется внимания историческим особенностям эволюции правовой культуры России.
Становление и развитие русской правовой системы и правовой культуры происходило по общим законам, присущим становлению и развитию любого права, любой правовой культуры, в несколько условно выделенных этапов. Но в этих процессах были и особенности. Глубинные истоки правовых представлений о правильном, справедливом, нормальном и т.п., лежат ещё и в мифологии, в которой тот или этнос осознаёт окружающую природную и социальную действительность, самого себя, своё происхождение, нормы и обычаи своей жизни.
В правовую культуру через юридические тексты проникли наиболее устойчивые и глубокие мифологические образы и представления древних людей о порядке, гармонии и дисгармонии, нарушении порядка и его восстановлении, о деянии и воздаянии, норме, обычае и последствии их нарушения и т.д., то есть всё то, что может рассматриваться как некоторый предправовой материал, на котором базировалась в период становления правовая культура, из которой складывались юридические традиции. Причём в каждой культуре эти образы и идеи осознавались в своих понятиях, категориях и с большей или меньшей глубиной и основательностью входили в быт или привычки народа. Например, в древнерусской традиции такие идеи выражались в категориях «правда и кривда», «суд и ряд», «преступление» и т.д. Можно сказать и более определённо, что многие языковые формулы и конструкции, встречающиеся в мифопоэтических текстах, потому и проникли в правовую ткань, что в правовое сознание вошли выражаемые с их помощью предправовые мифологические образы и представления, соответствующий менталитет древних людей. Допустимо предположение, что более прочные правовые истоки, предпосылки правовой культуры, более высокий её уровень в конечном счёте будут у этого этноса, в мифологии которого глубже и детальнее «проработаны» предправовые мотивы и сюжеты, выражено наиболее чёткое отношение к нормам, обычаям, последствиям их нарушения[3].
Если сравнить древнерусскую мифологию с мифологией некоторых других этносов, известных своей высокой правовой культурой (например, древнегреческой, древнеримской), то можно обнаружить, что древнерусская мифология, языческая религия сосредоточены главным образом на осознании и понимании восточными славянами природных процессов и явлений. Славянская мифология носила в основном аграрный, природный характер[4].
Древнерусский человек не выделял, не воспринимал и не осознавал ещё с достаточной чёткостью социальности своего бытия, его нормативности, упорядоченности и иных характеристик, складывающихся в предправовой комплекс. Он был во многом погружён в природность, натурность, в кровнородственные (те же природные) связи и зависимости. Языческая религия была бедна организационными, нравственными и общественными (также предправовыми) идеалами[5].
Известно, что коллективная форма общежития русского крестьянства – община – была одним из фундаментальных факторов развития российского общества, наложившим значительный отпечаток на его духовную и политическую жизнь и культуру. Община – универсальная форма организации аграрных и иных ранних обществ, через которую прошли (или проходят) все народы мира. Специфика же русской общины заключается в медленном преодолении родовых, патриархальных пережитков, в широких правах общины на все земли её территории и крайне слабом в силу этого развитии частной собственности, в значительной роли общины в решении хозяйственных вопросов, касающихся её членов, длительном её существовании в национальных масштабах и др. Сильная община препятствовала становлению индивидуального начала в хозяйственной и духовной жизни, создавала условия для почти полного «поглощения лица миром» и «рационального отрицания всякого личного права». Общезначимыми, ценными и достойными радикальной и эффективной защиты признавались лишь общинные интересы. Самым древнейшим воплощением того, что мог быть в принципе причинён вред, были, по славянскому праву, Род и Земля. И даже в долее поздних текстах отражён подобный факт: ущерб может быть нанесён только коллективным образованиям, феноменам: «или персонифицированным воплощениям коллектива (условно: князь – свободный – раб); или общественным материальным выражениям коллективного богатства (скот, плоды, земля, недвижимое имущество)».
Такие представления были присущи общинному сознанию, по видимому, на всех этапах его развития. В «Очерках культуры XVII века» отмечено, что выступать вместе с миром и от имени мира, когда нужно защищать свои интересы, - эта тенденция коллективного сознания красной нитью проходит через всю массу исходящих от крестьян документов: челобитных, общественных приговоров, доверенностей и др. При этом крестьянство всех категорий было убеждено в безусловности права общины на челобитье в самые высокие инстанции. Частных интересов, не совпадающих с интересами общины, не подтверждённых последней, как бы не существовало.
Препятствия, чинимые общиной развитию частного интереса, частной собственности, мешали формированию личностного начала и в конечном счёте развитию русской правовой культуры. Так, Кавелин К.Д. обращал внимание на характерную черту юридического быта Древней Руси – слабость личностного начала. Природный, кровно родственный, семейный быт, отсутствие личности порождают совершенную юридическую неопределённость. В этом семейном быте мы не найдём власти и подчинённости, прав и сословий, собственности и администрации[6], то есть всего того, что способствует и сопутствует становлению и развитию правовой культуры. Бердяев Н.А. писал: «С русским коллективизмом связано и отрицательное отношение к праву, смешение права с моралью. Но отрицание права, которое у русских шло справа и слева, есть отрицание личности, порабощение его коллективом… Такое отрицание права есть знак ослабления личного самосознания, есть недостаток личного достоинства, есть погружённость в безликий коллектив. Это свойство оказалось роковым для России»[7].
Древнерусское общество было пронизано кровнородственными, патриархальными понятиями и представлениями, что сильно препятствовало проникновению в него правовой культуры. С другой стороны, слабая государственность возлагает многие фискальные, судебные и иные функции на мир, общину, что позволяет последней длительное время и с большей для себя эффективностью препятствовать выделению личного начала из общины.
Формирование господствующего также долгое время основывалось также на кровнородственных началах, ему было присуще понимание больше родовой, чем личной части. Геополитическая ситуация на Руси, необходимость консолидации перед лицом внешней угрозы привели к тому, что государственность складывалась в форме деспотии, жестоко подавляющей свой народ. Уничтожение родовой знати, замена его новым опричным, служилым классом повлекли рост холопского правосознания даже в среде правящего класса[8]. Отношения рабской подчинённости деспоту, а по существу отрицание за собой всяческих прав и гарантий нашли отражение в обращении к деспоту даже крупнейших представителей правящего слоя: русские дипломаты, государственные деятели называли себя «последними холопами». Дух лакейства высшего сословия в отношениях с деспотом очень удивлял иностранных путешественников, побывавших в России в XVI – XIX веках. А. Юрганов отмечал, что в выборе деспотического колоссальную роль сыграла гибель именно господствующего класса[9]. Уничтожение последнего происходило не только в физическом смысле, но и путём превращения его в несамостоятельное, хотя и самое высокое сословие в обществе.
Кроме того, поразительной способностью русского народа, являлось, используя языковые конструкции, то есть фольклор и мифологию, являющуюся его составной частью, определять картину мира для каждого человека, формируя при этом определённый тип мировосприятия, который опосредовался в национальном сознании, становясь культурно-правовой традицией, формирующей уже правовые ориентации русского народа. Постепенно такие культурно-правовые традиции выступают в качестве средств социального регулирования юридически значимого поведения людей, влияющего в свою очередь на правосознание общества в целом и становящиеся неотъемлемым элементом национальной правовой культуры.
Второй этап формирования правовой культуры можно условно именовать этапом развития. Приходится он на конец XVIII – начало XIX веков и характеризуется интенсивным развитием теоретико-правовой мысли в России, а также утверждением позиций различных школ права. Основная борьба в этот период велась между исторической школой права, отвергающей концепцию обязательного соответствия национального права универсальным естественным нормам и не признающей каких-либо ограничений высших указов и установлений, и естественной школой права[10]. В результате такого развития наиболее популярными становятся идеи о неотъемлемых правах и свободах людей, являющиеся основной догмой в концепции естественного права и самым удачным образом перекликающейся со свободолюбивыми настроениями русского общества, но не соответствующей официальной государственной политике.
Судебно-правовая реформа 60 годов XIX века, внёсшая принципиально новые правовые явления в российскую государственность, породила прогрессивные преобразования в сознании людей, ассоциируя при этом право как высшее проявление справедливости. Однако введённые судебной реформой институты были распространены не на всей территории России, так как гласность и независимость судей и присяжных стали представлять определённую угрозу для существующей системы правления. Особенно это касалось политических процессов.
Известный русский юрист и социолог Кистяковский Б.А. в своих трудах попытался дать детальный исторический обзор неудач русской интеллигенции в воспитании уважения к праву и закону. Он считал, что в России политические интересы всегда брали вверх над нормальным функционированием судебной власти и системы, поэтому, бытующее в то время мнение о том, что русскому народу свойственно стремление к такому типу социальной организации, который превосходил бы тип, основанный на ценностях права, он считал иллюзорным[11].
В сложившемся положении русская либеральная интеллигенция активизировала свою деятельность в сфере правовой культуры. Существенный вклад во внедрение культурно-правовых традиций в правовое пространство России внесли такие русские теоретики, как Чичерин Б.Н., Кистяковский Б.А., Петражицкий Л.И., Новгородцев П.И., Коркунов Н.М., Шершеневич Г.Ф. и многие другие, заслугой которых стало внедрение в отечественное правоведение нового юридического мышления и правопонимания. Благодаря им, в России стали развиваться различные правовые течения и школы. Кистяковский Б.А. отмечал, что русский научный мир может гордиться тем, что именно в русской научно-юридической литературе раньше других было выдвинуто требование изучать право как явление социальное[12].
Наиболее значимым для развития правовой культуры как качественного состояния общественной жизни, кроме судебной реформы, стало распространение идей естественного права, что определило становление правосознания не только на индивидуальном, но и на групповом уровне. Более чаще говорилось о прогрессивной роли русской интеллигенции в формировании сознания народа и ориентирование его на конституционное государство. Так, главной мыслью Кистяковского Б.А. стала идея о правовой культуре народа как основном средстве создания надлежащего правопорядка в государстве: «Общество должно научить народ понимать свои права и уметь ими пользоваться»[13].
Значимость этого вывода заключалась в том, что впервые в России поднялся вопрос формирования правосознания и правовой культуры всего общества, а не на индивидуальном уровне или в рамках отдельного элитарного социума.
Несмотря на взлёт правовой культуры того времени, в общеконцептуальном плане правосознание русского общества находилось на довольно низком уровне, одной из причин которого по мнению Герцена А.И. являлось то, что русский человек, какого бы звания он ни был, обходит и нарушает законы всюду, где это можно сделать безнаказанно; и совершенно также поступает правительство[14].
Медведев В.А. считает, что развитие российской правовой системы в X – XIX веках, восприятие ею византийской культуры, православия, духа позднеримского права, а также североевропейских влияний позволяют сделать вывод о вхождении её в романо-германскую семью правовых систем на правах особой – евразийской – разновидности, и особенности эти заключаются в следующем:
- Высокая, приоритетная защита общих интересов, общего дела, дух соборности в ущерб личным притязаниям индивида, его правам и интересам, составляющие смыслосодержательный корень, основание права и правовой культуры как таковых.
- Слабость личностного и, следовательно, правового начала в культуре вообще.
- Широкое распространение не правовых регуляторов в обществе: моральных, морально-религиозных, корпоративных и т.д.
- Отрицательное отношение православной религии к фундаментальным устоям правового общества, а тем самым и к праву, правовой культуре.
- Высокая степень «присутствия» государственности в общественной жизни, в государственной идеологии, огосударствление многих сторон общественной жизни, подчинённость права государству и т.д.[15] Возможно, это – реакция на слабость государственного начала на ранних этапах российской истории. Здесь же можно указать и на другую сторону медали: обусловленное огосударствлением общественной жизни слабое развитие структур гражданского общества, которые и обеспечивают во многом эффективность правового регулирования в странах с развитым правовым государством, развитой правовой системой.
Третий этап стал переломным в истории российской государственности и связан он с созданием Советского государства. Советская правовая культура как результат первого позитивного опыта рабочего класса по возведению своей правовой идеологии в ранг общеобязательной, государственной и внедрению этой идеологии в сознание остальных слоёв населения Советского Союза представляет собой уникальное явление в русле мировой цивилизации, оказавшее существенное влияние на ход развития правовой культуры всех стран мира. Демократические преобразования в развитых капиталистических и иных странах в этот период проводились с учётом существования в мире первого пролетарского государства, которое выступало пионером в расширении экономических, политических и иных прав рабочего класса и малоимущих слоёв населения.
Особенности российской правовой культуры советского периода наиболее полно проявились в таких её компонентах, как правовая идеология и правовая наука, правовая психология основной массы населения, система законодательства и правовая политика советского государства.
Широкое распространение в советской правовой системе получила марксистская теория права, которой советское правоведение не было до конца последовательным и верным. Это сближало её с религиозными правовыми системами, которые также основаны на идеологии, но только религиозной, и зависят от официальных толкователей её истин и положений. В советской правовой системе идеологизация находила своё яркое выражение в социально-классовом, а не в строго юридическом подходе к субъектам права, в том числе обвиняемым, как в романо-германской или прецедентной системах права.
Идеологизированность правовой системы проявлялась также в приверженности её всевозможным политическим кампаниям, театрализованным судебным представлениям – «судебным» процессам над «врагами народа», в ориентации не на закон и закреплённые в нём строгие юридические критерии, а на общий партийный дух – линию партии и указания партийных вождей. В первое время после 1917 года основным источником права было революционное правосознание, впитавшее идеологию большевизма. В последующем законодательство использовалось главным образом не для регулирования общественных отношений, а для пропаганды коммунистической идеологии.
С организационной точки зрения идеологизация правовой системы проявила себя в прямом вмешательстве коммунистической партии в юридическую практику – правотворчество, правоприменение, юридическое образование, в занятие всех мало-мальски важных постов в правоохранительных органах членами партии, в отправлении её лидерами в отдельные периоды советской истории судебных функций (знаменитые «двойки», «тройки»). Так, судебная система находилась в полной зависимости от партийной «верхушки», а её деятельность отличалась карательной направленностью против инакомыслящих, инквизиционными, следственными и судебными процедурами, нарушением права обвиняемого на защиту, объективным вменением (к уголовной ответственности, например, привлекались члены семьи изменника Родины даже в том случае, если они ничего не знали и не могли знать о его действиях), жестокостью (расстрел за хищения социалистической собственности в любых формах и размерах, уголовная ответственность за нарушение трудовой дисциплины, возможность применения за ряд преступлений высшей меры наказания – расстрела – для лиц с двенадцатилетнего возраста). Кроме того, до середины 50 годов XX века были распространены партийные внесудебные расправы, проводился массовый террор, что позволяет говорить лишь о псевдоюридической природе этих действий и органов, их осуществляющих, но не о праве как таковом.
Коммунистическая идеология прививала правящему слою отрицательное отношение к праву, а затем и воспитываемому в этом духе населению. Право воспринималось как вынужденное зло, подлежащее преодолению и отмиранию в будущем. В советской юридической литературе того времени право оценивалось как контрреволюционный предмет, как ещё более опасное, чем религия, снадобье, как опиум для народа. Роль закона практически сводилась на нет, так как общие, принципиальные положения устанавливались партийными директивами, а «технические», детальные вопросы социально-правовой регламентации разрешались в ведомственных актах органов управления. Большую роль играли секретные, нигде не пудликуемые директивы и указания партийных органов разного уровня, других ведомств и их должностных лиц.
В последствии советская власть стала использовать право и государство, их мощные регулятивные возможности, как инструменты в своих зачастую асоциальных интересах. Так зародилась глубокая деформация общественного правосознания – правовой нигилизм.
Провозглашался абсолютный примат интересов государства над интересами личности. Государственные преступления подлежали самым суровым наказаниям, посягательства на социалистическую (государственную) собственность наказывались более сурово, вплоть до смертной казни, чем на личную собственность. Государственная собственность в гражданско-правовых отношениях подлежала приоритетной и исключительной защите, на что были ориентированы все правоохранительные и правоприменительные органы и их должностные лица.
Правовая система Советского государства основывалась в целом на идее обязательств гражданина перед государством. Между этими двумя субъектами превалировал дозволительный правовой режим для первого и разрешительный для второго, которому можно было делать лишь то, что ему разрешало государство; последнее же могло запрещать всё, что считало нужным и полезным для дела строительства социализма и коммунизма.
Начиная с конца 30 годов XX века, в российском правоведении безраздельно господствовало позитивистское понимание права как совокупности законов, принимаемых государством. Электическое соединение юридического позитивизма с основами марксистского учения об обществе, государстве и праве не способствовало творческому развитию последнего и даже, наоборот, низводило творческое овладение им к одностороннему подбору нужных цитат и соответствующих положений из работ основоположников марксизма, то есть подмене диалектико-материалистического познания права формально-логическим, догматическим анализом. Характерно, что из среды юристов не вышло ни одного сколько-нибудь видного представителя диссидентского движения ни в период его становления, ни на стадии его расцвета. «Основательные» критики советского права появились лишь после распада СССР, его замены российским правом, ориентированным на рыночные отношения и развитие частной формы собственности[16]. К сожалению, современная научная мысль российских правоведов направлена лишь на выявление слабых, негативных сторон советского права, но не обращает внимание на позитивное в недавно существовавшем праве, например, демократические институты народовластия, которые пока что не имеют широкого распространения в современных западных государствах, активное участие рабочих и иных трудящихся в представительных органах государства, право избирателя на досрочный отзыв депутата представительного органа государства, право населения на участие в обсуждении важных для жизни общества законопроектов, вовлечение в осуществление функций государства, в деятельность государственных органов общественных организаций. Подобная позиция на наш взгляд не в состоянии способствовать полноценному формированию правосознания современного российского гражданина в отношении исторического развития российского государства и отдельных его институтов.
Российские правоведы, лишённые свободы научного творчества и вынужденные слепо следовать правовой идеологии, выражаемой решениями съездов и пленумов партии и высказываниями её лидеров, не только не развивали марксистское учение о праве, но даже, в некоторой степени, деформировали его содержание и сущность.
Однако, как указано выше, не все институты советского права были негативными. Так, Конституции СССР и РСФСР закрепляли ряд прогрессивных политико-правовых институтов, государственных органов и учреждений, ориентированных на активное и действенное участие населения в деятельности государства, его правотворческой, правоприменительной и правоохранительной деятельности.
Последний этап развития правовой культуры ознаменован появлением нового постсоветского государства - Российской Федерации. Существенно пересмотрены ориентиры и ценности жизни общества (правовой, политической, экономической, духовной), наметился стремительный прогрессивный шаг развития российского общества в сторону признания и уважения права, демократических начал и формирования гражданского общества и правового государства, его взглядов на научную и правовую действительность.
В современных условиях отечественная юридическая мысль находится на новом этапе, при котором последняя оказывает позитивное воздействие на стабилизацию и оздоровление правовой атмосферы России, создает необходимые теоретические предпосылки для принятия жизненно необходимых для общества решений, соответствующим мировым требованиям[17]. Такой этап развития теоретической мысли принято именовать этапом динамики (он совпадает с современным этапом развития современного государства), в котором формируется целостная концепция правовой культуры, основанная на цивилизационных подходах к праву и правовой науке.
Исследования в области становления и развития правовой культуры российского государства показали, что процесс становления и развития правовой культуры носит вовсе не спонтанный, неуправляемый характер, в нём существенную роль играют некоторые факторы, во многом зависимые от воли и действий отдельных индивидов общества или его социальных групп. Однако все изменения в правовой культуре должны протекать упорядоченно.
В научных кругах существует мнение, что установление новой правовой культуры в обществе в будущем зависит от наличной, сегодняшней правовой культуры людей, профессионально занимающихся законотворчеством, правоприменительной и правоохранительной деятельностью. Но и их культурный уровень, в свою очередь, зависит и даже определяется в массе своей той правовой культурой, которая господствует сегодня в России[18].
Так, Президент Российской Федерации, выполняющий на современном этапе одну из функций - ориентира в области формирования и развития правовой культуры государства, в соответствии с пунктом «е» статьи 84 Конституции Российской Федерации[19] обращается к Федеральному Собранию с ежегодными посланиями о положении в стране, об основных направлениях внутренней и внешней политики государства. Председатель Конституционного Суда Российской Федерации, характеризуя Послание Президента Российской Федерации Федеральному Собранию от 25.04.2005, отметил его высокую правовую культуру: «Практически в каждом разделе Послания в той или иной форме Президент говорит о праве, как основе жизни и развития государства и общества, оценивает политические и демократические процессы через призму права. Это свидетельство высокой правовой культуры Послания». Он подчеркнул, что за утверждение принципов права необходимо бороться: «Иначе Россия окажется неконкурентоспособной в мире, а благополучие её граждан без реализации правовых идей окажется невозможным». Также В. Зорькин высказал мнение, что Президент недаром упомянул в Послании слова великого мыслителя и философа Ильина и теоретика государства и права Петражицкого. «Ильин – это отец российской стратегии сильного государства, основанного на праве, рациональной экономике и гуманизме; государства, не вмешивающегося в личную жизнь граждан, но определяющего приоритеты и направления развития страны», - сказал В. Зорькин. «Великие мыслители в России всегда были и будут. Только Россия, как правовое государство, на протяжении веков терпела фиаско. Возможно, потому, что мыслители были не поняты, не услышаны властью», – отметил председатель КС, подчеркнув, что воспринял упоминание Президентом этих имён, «не только как проявление эрудиции Президента, но и как ориентир, стратегическое направление движения на долгие годы»[20].
Подобные высказывания высших должностных лиц не могут оставить равнодушными, в позитивном смысле, исследователей правовой культуры, так как дают дополнительные стимулы для многогранного, не обременённого стереотипностью взглядов изучения данного явления посредством научного подхода к этой сфере общественной жизни.
Следовательно, на современном этапе не поставлена точка в изучении категории правовой культуры, а лишь только актуализированы проблемы правовой культуры, её становления, формирования, развития, решить которые предстоит в будущем.
Герасименко А.П.
Об источниках (формах) юридических знаний
Юридический язык настолько специфичен, что название статьи нуждается в пояснении. Мы обращаемся к юридическим знаниям с точки зрения их источников (форм) и пытаемся иначе, чем это обычно делается взглянуть на традиционную для теории государства и права проблему правосознания.
Если поставить перед собой вопрос – откуда люди извлекают юридические знания, какие знания относят к юридическим, что они считают юридическими знаниями, то можно столкнуться с проблемой, аналогичной проблеме «источников (форм) права». За ней стоит похожий вопрос – откуда люди извлекают юридические нормы, что они считают правовыми нормами, какие нормы к ним относят. Сама эта проблема в отечественной теории государства и права разрабатывается испокон веку, но, несмотря на продолжительные дискуссии, в советской юриспруденции было принято понятие «источники права», которое раскрывалось обычно через термин «формы права»[21]. В последние годы подходы стали меняться. Понятие «формы права» воспринимается многими как более адекватное. Разделы юридических учебников, в которых рассматриваются источники права, все чаще называют «формы права»[22], «формы выражения, или источники права»[23], «формы права и правотворчество»[24], «нормы и формы (источники) права»[25], «формы (источники) права»[26]. Наряду с этими заголовками сохраняется прежнее привычное для аналогичных разделов название «источники права»[27]. В юридических энциклопедических справочниках кроме статьи об источниках права, появились статьи о формах права, где «источники права» стали называть «условным юридическим термином»[28]. Правда, статьи, посвященной формам права в обновленном справочнике под редакцией А.Я. Сухарева не найти[29]. О смысле соотношения терминов «источник» и «форма» в современной теории государства и права можно судить по такому определению: «Юридическими источниками, или формами права являются официальные формы выражения и закрепления (а также изменения или отмены) правовых норм, действующих в данном государстве»[30]. Нужно иметь в виду, что далеко не все юристы с приведенным определением согласятся. Так обстоит дело с «источниками» и «формами» права на юридическом языке.
В современном русском языке русское по происхождению слово «источник» имеет четыре значения: во-первых, естественный выход подземных вод на поверхность земли; родник, ключ; во-вторых, то, что дает начало чему-либо, служит основой для чего-либо; в-третьих, тот, кто (то, что) дает какие-либо сведения, осведомляет о чем-либо; в-четвертых, письменный памятник, документ, используемый в научном исследовании[31]. Только первое из этих значений не имеет отношения к нашему вопросу. Подставляя искомое, получим, что источник права – это во-первых, то, что дает начало праву, служит основой для права; во-вторых, тот, кто (то, что) дает правовые сведения, осведомляет о праве; в-третьих, письменный памятник, документ, используемый в юридическом исследовании. Латинское по происхождению слово «форма» в современном русском языке имеет двенадцать значений – от «внешние очертания, наружный вид предмета» (1), до «средство внешнего выражения грамматических категорий, взаимоотношений слов и предложений» (12)[32]. Среди этих значений самые близкие в нашем случае – «способ существования содержания (вещественного), неотделимый от него и служащий его внешним выражением» или «тип, устройство, способ организации чего-либо» (3); «способ осуществления, проявления или выражения чего-либо» (5); «установленный образец, порядок чего-либо» (8); «видимость, внешняя сторона чего-либо, не отражающая сути дела» (9), т.е. – всего четыре. Подставляя искомое получаем, что форма права – это, во-первых, способ существования права, неотделимый от него и служащий его внешним выражением или тип, устройство, способ организации права; во-вторых, способ осуществления, проявления или выражения права; в-третьих, установленный образец, порядок права; в-четвертых, видимость, внешняя сторона права, не отражающая сути права.
Не сложно повторить эту нехитрую операцию, подставляя в приведенные значения «источников» и «форм» вместо слова «право» слова «юридические знания». Получится, что точно так же, как другие в вопросе с «источниками (формами) права», мы с проблемой «источников (форм) юридического знания», пытаемся зафиксировать не только состояния юридической просвещенности или посвященности, но и самого процесса порождения, возникновения, появления юридических знаний.
Являясь частью правосознания, юридические знания связаны с правовой системой общества. Пытаясь определить место правосознания в правовой системе общества, мы понимаем под последней весь массив нормативных юридических актов и сопутствующей юридической практики, связанных и движимых правовой идеологией. Правосознание трактуется в двух основных смыслах. Во-первых, можно считать правосознание самодостаточным способом существования юридического наряду с правотворчеством, правоприменением, правосудием, чем в институционной совокупности исчерпывается любая правовая система. Во-вторых, можно считать правосознание органичной частью правотворчества, правоприменения, правосудия, т.е. специфической деятельностью, не только обеспечивающей многосложное функционирование институтов правовой системы, но и определяющей смысл и направление ее развития в целом через правовую идеологию. При этом правовая идеология остается лишь частью правосознания. Для идентификации источников политико-правовых знаний прежде всего необходимо понять своеобразие юриспруденции как деятельного двуединства получения знания и применения этого знания. Юриспруденция как правотворческая, правоприменительная и правоохранительная деятельность неотделима от юриспруденции как познавательной деятельности, включающей в себя накопленные знания и исследования по получению новых знаний. Юриспруденция в целом специфична тем, что включена в механизмы саморегуляции общества, относящиеся к его политической подсистеме. Политические механизмы своеобразны и самодостаточны, они не могут быть сведены к механизмам саморегуляции, присущим экономической, социальной или духовной подсистем общества. Юриспруденция всегда связана с органами и институтами политической власти, только через них она соприкасается с механизмами власти экономической, социальной, духовной.
Практически без оговорок мы можем утверждать, что чем богаче по объему, чище и достовернее по содержанию знание о механизмах экономического саморегулирования общества, т.е. экономическое познание, тем лучше результаты экономической деятельности - прибыльнее производство, выше благосостояние людей и т.п. С известными оговорками мы можем утверждать, что результаты социологического познания, последовательно реализованные в социальном планировании, позволяют снять, связанное с неравенством, социальное напряжение, урегулировать социальные конфликты, поддерживать и укреплять социальное равновесие в обществе. Без всякого сомнения, мы можем утверждать, что чем многообразнее духовные искания людей - светские или религиозные, научные или художественные, – тем выше человеческая удовлетворенность от постижения всегда многоликой и ускользающей от людей истины. Но кто возьмется сказать, что чем богаче по объему, чище и достовернее политико-правовое знание, тем свободнее люди, тем искусней, профессиональней, добросовестней и справедливей политики и госслужащие? о реальном значении юридической науки для развития общества, т.е. о том, насколько взаимосвязаны научные политико-правовые знания и повседневная политико-правовая жизнь людей (взятая в самом широком смысле как общественная саморегуляция, включая деятельность государства по управлению обществом и пр.), можно судить по таким хорошо известным нам феноменам как «советское общество» и «марксистско-ленинская юридическая наука». И само «советское общество», каким его не считай – самым передовым и высокоразвитым на планете, как говорится в Конституции СССР 1977 г. или, как пишет С.С. Алексеев, «разрушенным обществом», воплощенным разложением всей общественной системы[33], – и сама «марксистско-ленинская юридическая наука», позволявшая этим обществом научно управлять, благополучно сосуществовали долгие годы. Марксистско-ленинскую науку тоже можно назвать «анти-наукой» или еще как-нибудь суровей. Но как советская наука, так и советское общество были реальностью в течение многих и многих лет. Получается, что никакая «анти-наука» не способна погубить общество и никакое «анти-общество» не способно погубить науку.
Представляя собой по общепринятым представлениям адекватное и обоснованное убеждение, знание существует либо в умениях (практическое знание, знание-умение, «знание как»), либо в информации (достоверное представление, истинностное знание, «знание что»). Различается обычно три основных вида знания – перцептивное (чувственно данное), повседневное (здравый смысл), научное (получаемое эмпирически и теоретически). Ни один из названных видов знания не может считаться первичным, но ни один из них не является и самодостаточным, независимым или безошибочным[34]. Юриспруденция, взятая как правосознание, существующая во взаимодействии с самою собой как правотворчеством, правопримением и правосудием, не сводится ни к науке, ни к здравому смыслу, не может безоговорочно считаться только умением или только информацией. Кроме того, юриспруденция как правосознание в своем строении органично включает в себя правовую идеологию и философствование. Научное знание – будь то знание эмпирико-прикладное или чисто - теоретическое, в его юридическом выражении не тождественно ни правовой идеологии, ни философии права. Юридическая наука отличается от правовой идеологии и философии права точно так же, как отличается наука вообще от любой философии или любой религии, несомненно выполняющих практико-познавательные функции. В этом своем практико-познавательном назначении никогда наукой философия и религия преодолены или вытеснены быть не могут. Философ, юрист, политик или идеолог, как и человек любой другой профессии или призвания обладает определенной суммой юридических знаний, точно так же как любой из них обладает определенной суммой, скажем, математических или химических знаний. Вопрос заключается в специфике юридических знаний как таковых (или математических, химических как таковых) и особенностях этих знаний на уровне конкретного носителя.
Юриспруденция научная и вненаучная
В своей классификации наук С.И. Гессен (1887-1950) отнес право вместе с богословием к группе «гетерономных» наук, которые невозможно причислить ни к наукам «отвлеченным» (естествознание, математика и пр.), ни к наукам «прикладным» (техника, педагогика и пр.), поскольку юриспруденция и богословие как науки обращены на объекты специально произведенные людьми (артефакты) – конкретные тексты, созданные для определенных целей[35]. Юриспруденция как правосознание в его научном выражении получает эмпирические и теоретические знания о самой себе, как воплощенной в правотворчестве, правоприменении и правосудии. Каждая из трех названных последними ипостасей юриспруденции выступает в строго определенных процессуальных формах и строго определенных текстах, обычно нормативных. Поэтому объекты, которыми занимается юриспруденция, всегда конкретны, их никак невозможно спутать с другими объектами. Юридические знания невозможно извлечь ни из чего кроме правотворчества, правоприменения, правосудия. К тому же, как тонко заметил Н.М. Коркунов (1853-1904) юриспруденция «распространяет свое изучение одинаково на правое и неправое, кладя в основу отграничения предмета своего исследования не различение правого от неправого, а права от того, что не есть вовсе право»[36].
Еще в середине XIX века С.А. Муромцев (1850-1910), указывая на необходимость для подлинной науки добиваться освобождения от пут «ежедневной практики», сетовал на особенную отсталость в этом деле юриспруденции. Все науки возникли на почве ежедневной практики, последней целью всех наук останется служение многообразным требованиям жизни, но постепенно они стали отделяться от практики. В науках о явлениях природы такое разделение вполне осуществилось. В науках о человеческом обществе преобладает «теоретизирование обыденного воззрения», когда на первом месте стоят «изыскания о различных мероприятиях, которые должны послужить устранению или смягчению тех или других общественных зол. Это изыскание не поставлено на какую-либо вполне прочную, научную почву. Оно ведется самостоятельно и обособленно и признается за исчерпывающее научную деятельность». В юриспруденции преобладает либо толкование действующих правоотношений и систематизирование их с целью облегчения судебной практики, либо критика существующих учреждений и поиск способов их преобразования[37]. Сказанное тогда, можно счесть за сказанное сегодня. Юриспруденция действительно косна по самой своей сути, но не хочет с косностью мириться.
Возвращаясь к представлениям С.И. Гессена о специфике юридической науки, отнесенной им к наукам гуманитарным, отметим, что он считал все известные тогда общенаучные методы применимыми и в юридической науке. В правоведении они обретают вид ветвей, соответственно, во-первых, философии права, оперирующей «понятием-идеей»; во-вторых, истории права, применяющей «индивидуальное понятие»; в-третьих, психологии и социологии права, представляющих здесь естественно-научное «понятие-закон». Так появляются три ветви чистой науки права, которые практически воплощаются в правовом образовании, правовой политике, правовой технике. По мнению С.И. Гессена, ко всему этому научному арсеналу примыкает, находящаяся вне его, обширная область «догматической юриспруденции, изучающей право как законченную систему подлежащих исполнению норм поведения». Именно поэтому он считал, что правоведение сродни богословию[38].
Как видно, С.И. Гессен, один из наиболее глубоких русских правоведов начала XX века, очень много сделавший для дидактики и методики юридического образования, был хорошо знаком с принятыми к тому времени в передовых (опять же на то время), философских и научных кругах представлениями о принципиальной несводимости и незаменяемости, как орудий познания, науки, философии, идеологии (религиозной и светской), житейского здравого смысла. Так, В.И. Вернадский (1863-1945) проникновенно показывал эту несводимость, разъясняя сущность научного мировоззрения, как особого создания и выражения человеческого духа, наравне с которым «проявлением той же работы служат религиозное мировоззрение, искусство, общественная и личная этика, социальная жизнь, философская мысль или созерцание»[39]. Сказанное Вернадским, перекликается с вполне компетентным наблюдением академика И.П. Павлова (1849-1936). Великий русский физиолог писал: «Жизнь отчетливо указывает на две категории людей: художников и мыслителей. Между ними резкая разница. Одни-художники-захватывают действительность целиком, сплошь, сполна, живую действительность без всякого дробления, без всякого разъединения. Другие-мыслители-именно дробят ее и тем как бы умерщвляют ее, делая из нее какой-то временный скелет, и затем только постепенно как бы снова собирают ее части и стараются их таким образом оживить, что вполне им все-таки так и не удается»[40]. Несколько лет спустя, Вернадский раскрывал специфику науки с не менее впечатляющей силой выражения: «Есть одно коренное явление, которое определяет научную мысль и отличает научные результаты и научные заключения ясно и просто от утверждений философии и религии, – это общеобязательность и бесспорность правильно сделанных научных выводов, научных утверждений, понятий, заключений. Такие факты и такие обобщения, если и создаются временами философией, религией, жизненным опытом или социальным здравым смыслом и традицией, не могут быть ими, как таковые, доказаны. Ни философия, ни религия, ни здравый смысл не могут их установить с той степенью достоверности, которую дает наука. Их факты, их заключения и выводы все должны быть опробованы на оселке научного знания»[41].
Эти представления выдающихся естествоиспытателей соответствовали тем, что излагались такими русскими юристами-философами, как С.И. Гессен, различавшими науку, как искание истины ради самой истины, и философию, как истолкование смысла жизни. Науки заняты объяснением и описанием действительности и на большее, не переставая оставаться самими собой, они претендовать не могут. Философия, в отличие от науки, – сосредоточена на понимании и истолковании смысла и значения сущего. Кроме этого, сама наука подразделяется на ту, что изучает природу, и ту, что изучает культуру. Различие между естественными науками и науками о культуре заключается в методе познания. Первые – ищут законы действительности, формулируют понятия общего содержания, подводят частное под общее, т.е. действуют «генерализирующим» образом. Вторые – направлены на изучение единичного и особенного, т.е. пользуются «индивидуализирующим» методом. Что касается юриспруденции, то она хотя и рассматривает явления культуры, стремится к известного рода систематизированию, а значит – не может быть безоговорочно отнесена ни к наукам о природе, ни к наукам о культуре[42].
Дело в том, что юриспруденция (как любая наука) хотя и занята объяснением и описанием действительности, но действительности особого рода, такой действительности, которая целенаправленно создана человеком и всегда конкретно определена со стороны государства. А такая действительность не может быть познана без привлечения средств понимания и истолкования, т.е. средств преимущественно философских, а не исключительно научных. При этом, являясь наукой и не переставая ею быть, своей собственной философии юриспруденция создать попросту не может, она применяет ту или иную конкретную философию уже имеющуюся в наличии, а если сама берется за создание таковой, то ничего кроме недоумения обычно не вызывает. Историк римского права и цивилист И.А. Покровский (1868-1920) писал: «Многолетняя работа над самыми жгучими вопросами гражданского права привела автора уже давно к тому убеждению, что все эти вопросы теснейшим образом связаны с основными вопросами философии права вообще»[43]. Сам Покровский, как, впрочем, и С.И. Гессен, разделял неокантианскую философию, в том виде, каком излагали ее Э. Ласк (1875-1915) и Г. Радбрух (1878-1949)[44]. Можно заметить, что многие ученые, вне зависимости от сферы специализации, на каком-то уровне погружения в науку начинают превращаться в мудрецов (как математик и химик К.Э. Циолковский (1857-1935)) или считать себя мудрецами (как физик А.Д. Сахаров (1921-1989)). Несомненно одно – в каждой сфере научного познания есть уровень, на котором любой серьезный специалист перестает быть уверенным в чем-либо до конца. Известно, что Цицерон (106-43 до н.э.) – государственный деятель и практикующий юрист – много занимался наукой, но последний из своих диалогов - «Гортензий», посвятил высокому значению философии и важности ее изучения[45]. Скорее всего, именно это обстоятельство выражается в том, что, скажем, С.С. Алексеев или В.С. Нерсесянц (1938-2005) начинают размышлять о праве как философы, не переставая быть юристами. Своих собственных средств познания у юриспруденции, как считал, Л.И. Петражицкий (1867-1931), всего три – критика, толкование, извлечение общих начал из конкретного материала и приведение их в единую систему[46]. Все остальные средства познания лишь применяются юриспруденцией. Таковыми, как показал С.И. Гессен, становятся средства философии, истории, психологии и социологии.
О том, насколько, сформулированные еще в начале XX века выводы, оказались не востребованными в отечественной юриспруденции, можно судить хотя бы по работе В.С. Нерсесянца, который писал в конце этого века: «Важно иметь в виду, что наличие таких юридических (по своему предмету и методу) дисциплин, как философия права, социология права, юридическая антропология, правовая кибернетика и т.д., вовсе не исключает формирования таких же по своему наименованию дисциплин, которые, однако, по своему предмету и методу относились бы к смежным наукам. Так, наряду с философией права как юридической дисциплиной успешно развивалась (например, Гегелем) и отчасти продолжает развиваться (с позиции неокантианства, феноменологии и т.д.) и в XX в. философия права как философская дисциплина (наряду с другими особенными философскими науками - философией природы, философией религии и т.д.) Точно так же возможны и желательны и социология права в виде социологической дисциплины, юридическая антропология как антропологическая дисциплина, правовая кибернетика – в рамках кибернетики и т.д.»[47] Приведенное рассуждение было бы основательным, а не просто интересным, если бы В.С.Нерсесянц смог назвать хотя бы кого-нибудь из представителей «юридической философии права», если такие есть, чтобы мы смогли понять разницу между ними и Гегелем (1770-1831), как представителем «философской философии права». Если следовать логике одного из самых печатаемых сегодня правоведов, то есть «юридическая социология права» и «социологическая социология права», «юридическая антропология права» и «антропологическая антропология права», «юридическая правовая кибернетика» и «кибернетическая правовая кибернетика» и т.д. Вот только кем в юридической антропологии считать, скажем, Н. Рулана?[48] Если антропологом, то кого можно считать юристом? А кем считать в социологии права Н.С.Тимашева (1886-1970)? Представителем юридической социологии права, которую он фактически создал, или «социологической социологии права»?[49]
