И. Ренчлер, Б. Херцбергер, Д. Эпстайн

Красота и мозг

Биологические аспекты эстетики

В книге, созданной международным коллективом авторов (Германия, США, Канада, Япония, Италия, Швейцария), закладываются основы новой научной дисциплины, возникающей на пересечении эстетики и нейрофизиологии и названной редакторами этого труда нейроэстетикой.

Книга предназначена для нейрофизиологов, психологов и искусствоведов, она также представит интерес для любого образованного и любознательного читателя.

Предисловие к русскому изданию

Как об этом сказано во введении, лежащая перед читателем книга явилась результатом серии встреч, где нейробиологи, психологи, антропологи, философы, художники и поэт пытались рассмотреть вопрос о биологических предпосылках художественного творчества. Никто из них не был профессиональным искусствоведом или специалистом в области эстетики-одного из разделов современной философии. Участники встреч (будущие авторы книги) имели целью сопоставить достижения науки о деятельности мозга с рядом закономерностей создания и восприятия произведений искусства. Они даже заявили о рождении нового междисциплинарного направления научных исследований-нейро-эстетики.

Сразу же заметим, что название книги лишь отчасти соответствует ее содержанию: в книге речь идет скорее о нейробиологических аспектах искусства, чем о прекрасном как несравненно более широкой категории. Ведь красивы не только произведения искусства. Красивыми могут быть и научная теория, и отдельный научный эксперимент. Мы называем красивыми прыжок спортсмена, виртуозно забитый гол, шахматную партию. Красива вещь, изготовленная мастером своего дела. Красивы лицо женщины и восход солнца в горах. Значит, в процессе восприятия всех этих столь различных объектов присутствует нечто общее.

С другой стороны, значение произведений искусства не исчерпывается их эстетической ценностью, если вспомнить об их познавательных, социальных, коммуникативных, магически-религиозных, воспитательных и других многообразных функциях. Впрочем, и здесь может оказаться весьма плодотворным привлечение сведений, добытых современной биологией, прежде всего-этологией, т.е. наукой о поведении животных и человека, а также физиологией сенсорных систем. Различные главы книги содержат множество тому примеров.

Так, убедительно показано, что временная организация стихотворного размера совпадает с временными особенностями работы слуховой системы, танец обнаруживает сходство с коммуникативным поведением животных, а словесное обозначение цветов свидетельствует о тесном взаимодействии различных органов чувств (<кричащий цвет>, <глубокий красный>, <тепло-коричневый> и т. п.). Закономерности восприятия как

6______________________Предисловие к русскому изданию_______________________

активного физиологического процесса, упрощающего образ путем выявления в нем признаков, существенных для данного класса явлений, помогают понять процесс оценки произведений живописи зрителем.

Особенно большой интерес для психофизиологии художественного творчества представляют сведения о функциональной асимметрии двух полушарий головного мозга у человека: о преимущественной связи левого полушария с вербальным, логически понятийным мышлением и оценкой временных характеристик окружающего мира, а правого полушария-с чувственно-конкретным, образным и пространственным восприятием внешней среды. Нейропсихологические исследования показали, например, что ритм в музыке воспринимается левым полушарием, мелодия же распознается правым.

Но вернемся собственно к эстетике. О природе красоты как таковой меньше всего говорится в книге, посвященной ее биологическим аспектам. Это не удивительно. Еще Иммануил Кант в своей <Аналитике прекрасного> отметил, что <прекрасное познается без посредства понятия> [6]. Определить словами, что именно побуждает нас признать объект красивым, неимоверно трудно. Красота ускользает от нас, как только мы пытаемся объяснить ее словами, перевести с языка образов на язык логических обобщений. Понять, почему это красиво, а это нет, опосредство-вать подобный синтетический подход дискурсивно, по-видимому, невозможно [12].

Красота - это прежде всего переживание, эмоция, причем эмоция положительная-своеобразное чувство удовольствия, отличное от удовольствий, доставляемых нам многими полезными, жизненно необходимыми объектами, лишенными, однако, качеств, способных породить чувство красоты. Вместе с тем тот факт, что великие произведения искусства признаются прекрасными множеством людей на протяжении многих веков (прекрасно то, что нравится всем,-утверждал Кант), побуждает предположить существование каких-то универсальных, общезначимых критериев красоты.

Одним из таких критериев служит определенное соотношение Хаоса и Порядка (см. гл. 2). Мы не признаем красивым объект, рисунок, сочетание звуков, лишенные внутренней организации, но и чрезмерно жесткая, раз и навсегда заданная организация скоро нам наскучит. Необходимо, чтобы сам субъект обнаружил, открыл закономерность, скрытую в кажущемся хаосе. Именно это открытие доставит ему эстетическое наслаждение. Восприятие произведений искусства пронизано этим принципом рассогласования между ожидаемым (прогнозируемым) и полученным в данный момент. Так, поэтический размер сочетает постоянство ритмического рисунка с отклонениями от него (см. гл. 3), а изменение пространственно-временной структуры танца придает ему особую прелесть, доставляет удовольствие (см. гл. 5). Даже искусство кулинарии требует сочетания традиционной основы, характерной для данной кухни, с элементами новизны и разнообразия (гл. 13).

Предисловие к русскому изданию

В опытах на молодых животных и детях американский психолог Т.Шнейрла установил, что привлекает только умеренная новизна, где элементы нового сочетаются с признаками, известными ранее. Чрезмерно новое и неожиданное пугает, вызывает неудовольствие и страх. За парадоксальным на первый взгляд сочетанием привычного, традиционного с элементами новизны как обязательного условия эстетической оценки кроется более глубокая диалектика существования всего живого. Мы имеем в виду две основные тенденции эволюции живой природы-принципы самосохранения и саморазвития, влечения к освоению новых пространственно-временных сред. Именно эти две тенденции привели к возникновению двух разновидностей эмоций: отрицательных, которые субъект стремится своими действиями минимизировать, т. е. ослабить, прервать, предотвратить, и положительных, которые субъект стремится максимизировать-усилить, продлить, повторить.

По-видимому, из всех разделов современной науки о деятельности мозга наиболее близкое отношение к закономерностям и механизмам эстетического восприятия действительности имеет психофизиология эмоций. Эстетическое наслаждение-единственный язык, который сообщает нам о том, что в созерцаемом объекте присутствует качество красоты. Мы позволим себе подробнее рассмотреть этот вопрос, чтобы дополнить еще одним аспектом то разностороннее освещение темы, которое предлагают авторы книги.

В 1964 году результаты психофизиологических экспериментов привели нас к выводу о том, что эмоция есть отражение мозгом человека и высших животных какой-либо актуальной потребности и вероятности (возможности) ее удовлетворения, которую субъект оценивает, непроизвольно и зачастую неосознанно сопоставляя информацию о средствах, времени, ресурсах, прогностически необходимых для достижения цели, с информацией, поступившей в данный момент. Низкая вероятность удовлетворения потребности ведет к возникновению отрицательных эмоций: горя, страха, ярости, отвращения. Возрастание вероятности достижения цели по сравнению с ранее существовавшим прогнозом порождает положительные эмоции удовольствия, радости, торжества [8]. В 1984 году американские исследователи Д. Прайс и Дж.Баррелл [15] воспроизвели эти опыты в чисто психологическом варианте, предложив испытуемым отмечать на специальных шкалах силу своего желания, предполагаемую вероятность достижения цели и степень эмоционального переживания. Количественная обработка полученных данных подтвердила существование зависимости, которую авторы назвали <общим законом человеческих эмоций>.

Если мы соглашаемся с тем, что язык красоты-это язык эмоций, то каждый раз, когда мы встречаемся с эстетическим удовольствием, необходимо ответить на два вопроса: 1) в чем заключается информационный компонент данной эмоции, будь то возрастание вероятности достижения цели в случае положительной эмоции или падение вероятности в случае

8______________________Предисловие к русскому изданию_______________________

отрицательного переживания; 2) с удовлетворением каких потребностей мы имеем дело. Попытаемся ответить на эти вопросы.

На протяжении всего своего существования люди многократно убеждались в преимуществе определенных форм организации как своих собственных действий, так и создаваемых ими вещей. К перечню этих форм относятся соразмерность частей целого, отсутствие лишних, не работающих на основной замысел деталей, координация объединяемых усилий, ритмичность повторяющихся действий и многое, многое другое. Поскольку эти правила оказались справедливыми для самых разнообразных объектов, они приобрели самостоятельную ценность, были обобщены, а их использование стало автоматизированным, применяемым <без посредства понятия>, т.е. неосознанно.

Но все (и подобные им) перечисленные нами оценки свидетельствуют лишь о полезном, о правильной, целесообразной организации действий и вещей, о нормах, зафиксированных подсознанием в качестве повторяющегося, устойчивого, справедливого подчас для многих поколений. Красота же есть нарушение нормы, отклонение от нее, сюрприз, открытие, радостная неожиданность. Вот почему красота является функцией другой разновидности неосознаваемого психического, которую мы вслед за великим режиссером и теоретиком искусства К. С. Станиславским назвали сверхсознанием [9]. Ощущение красоты возникает каждый раз, когда полученное превышает неосознанно прогнозируемую норму.

Эстетическое наслаждение есть положительная эмоция, связанная с удовлетворением минимум трех потребностей: познания, экономии сил и вооруженности теми знаниями, навыками и умениями, которые наиболее коротким и верным путем ведут к достижению цели. Не случайно И. Кант определял прекрасное как <игру познавательных способностей> [6].

На примере игры в шахматы В. М. Волькенштейн показал, что мы оцениваем партию как красивую не в том случае, когда выигрыш достигнут путем долгой позиционной борьбы, но тогда, когда он возникает непредсказуемо, в результате эффектно пожертвованной фигуры, с помощью тактического приема, который мы менее всего ожидали. Формулируя общее правило эстетики, автор заключает: <красота есть целесообразное и сложное (трудное) преодоление> [3]. Именно рассогласование между пессимистической интуитивной оценкой шахматной партии и выигрышем, достигнутым аналитическим путем, делает этюд красивым [7].

Б. Брехт определял красоту как преодоление трудностей. Эксперименты показывают, что в опытах с воспроизведением симметричных и неправильных форм человек считает красивыми формы, содержащие меньшее количество информации, подлежащей воспроизведению. Впрочем,. эстетические оценки в значительной мере определяются традициями той культуры, в атмосфере которой сформировалась данная личность. Например, японская школа составления букетов-икебана-требует располагать цветы таким образом, чтобы они были асимметричны.

__ ___ _________Предисловие к русскому изданию______________________9

В самом общем виде можно сказать, что красивое-это сведение сложного к простоте. По мнению В. Гейзенберга [5], такое сведение достигается в процессе научной деятельности открытием общего принципа, облегчающего понимание явлений. Подобное открытие мы воспринимаем как проявление красоты. М. В. Волькенштейн [4] предложил формулу, согласно которой эстетическая ценность решения научной задачи определяется отношением ее сложности к минимальной исследовательной программе, т.е. к наиболее универсальной закономерности, позволяющей преодолеть сложность первоначальных условий. Красота в науке возникает при сочетании трех условий: объективной правильности решения (качества, самого по себе не обладающего эстетической ценностью), его неожиданности и экономичности [14].

Красивый предмет вызывает удовольствие, свободное от всякого интереса (И. Кант). Это по-настоящему полезно, потому что красиво, сказал Антуан де Сент-Экзюпери. Но он не смог сказать: это по-настоящему красиво, потому что... полезно. Здесь нет обратной зависимости. Только одновременное удовлетворение потребностей познания, компетенции и экономии сил способно генерировать феномен эстетического наслаждения.

Способность к восприятию красоты есть необходимый инструмент творчества. Если эмоции в целом, по образному выражению П. К. Ано-хина [2], играют роль <пеленгов> поведения (стремясь к приятному, организм овладевает полезным, а избегая неприятного-предотвращает встречу с вредным), то эстетическое чувство возникло в процессе антропогенеза в связи и исключительно в интересах творческой деятельности человека [10, II]. Об этом не раз говорили выдающиеся деятели культуры. Физик В. Гейзенберг: <Проблеск прекрасного в точном естествознании позволяет распознать великую взаимосвязь еще до ее детального понимания, до того как она может быть рационально доказана> [5]. Математик Ж. Адомар: <Среди многочисленных комбинаций, образованных нашим подсознанием, большинство безынтересно и бесполезно, но потому они и не способны подействовать на наше эстетическое чувство; они никогда не будут нами осознаны; только некоторые являются гармоничными и потому одновременно красивыми и полезными; они способны возбудить нашу специальную геометрическую интуицию, которая привлечет к ним наше внимание и таким образом даст им возможность стать осознанными... Кто лишен его (эстетического чувства), никогда не станет настоящим изобретателем> [1].

Обнаружение красоты в окружающем нас мире - явление вторичное по отношению к творческим способностям человека. Человек обнаруживает красоту в явлениях природы, воспринимая их как творения Природы, т. е. перенося на явления природы критерии своих собственных творческих способностей, своей творческой деятельности.

Поскольку мы не в состоянии логически обосновать, почему данный объект воспринимается как красивый, единственным подтверждением

10_____________________Предисловие к русскому изданию_______________________

объективности нашей эстетической оценки оказывается способность этого предмета вызывать сходное переживание у других людей. Иными словами, на помощь со-знанию приходит со-переживание.

Изложенные соображения могли бы, нам кажется, дополнить тот подход к решению проблемы, который раскрывают авторы. Мы находимся лишь в начале пути к пониманию того, что такое чувство прекрасного, и путь этот нов и увлекателен. Читатель сам убедится в этом, ознакомившись с предлагаемой книгой.

Акад. П. В. Симонов

ЛИТЕРАТУРА

1. Адомар Ж. (1970). Исследование психологии изобретения в области математики. Советское радио, Москва.

2. Анохин П.К. (1964). Эмоции. Большая медицинская энциклопедия. Т. 35. Москва, с. 339.

3. Волькенштейн В. М. (1931). Опыт современной эстетики. Академия, Москва-Ленинград.

4. Волькенштейн М.В. (1988). Красота науки. Наука и жизнь, № 9, с. 15-19.

5. Гейзенберг В. (1987). Значение красоты в точной науке. В сб.: Шаги за горизонт. Прогресс, Москва, с. 268-282.

6. Кант И. (1966). Сочинения в 6-ти тт. Т. 5. Мысль, Москва.

7. Малкин В. Б. (1983). Мышление шахматиста. Изд-во Гос. центр, ин-та физкультуры, Москва.

8. Симонов П.В. (1981). Эмоциональный мозг. Наука, Москва.

9. Симонов П.В. (1989). Красота-язык сверхсознания. Наука и жизнь, № 4, с.

100-107.

10. Симонов П. В. (1992), Мозг и творчество. Вопросы философии, № II, с. 3-24.

11. Симонов П.В. (1993). Созидающий мозг. Нейробиологические основы творчества. Наука, Москва.

12. Фейнберг Е.Л. (1992). Две культуры. Интуиция и логика в искусстве и науке. Наука, Москва.

13. Attneave F. (1959). Application of information theory to psychology. New York.

14. Potts A. (1965). Perspectives in biology and medicine. V. 9, N 1.

15. Price D., Barrel! J. (1984). Some general laws of human emotion: interrelationship between intensites of desire, expectation and emotional feeling. J. of Personality. V. 52, pp. 389-409.

Благодарности

Основой для написания этой книги послужили материалы семи конференций <Группы по изучению биологических основ эстетики>, состоявшихся в Бад-Хомбурге (Германия). Авторы и редакторы благодарны фонду Wermer-Reimers и в особенности г-ну Konrad von Krosigk и г-же Gertnid Sontgen за поддержку нашей работы. В неменьшей степени мы признательны участникам упомянутых конференций, сообщения которых дали возможность написать эту книгу.

Первоначальное предложение об исследовании данного круга вопросов исходило от проф. Ernst Poppel, который впоследствии активно помогал в редактировании книги. Очень важную роль сыграл интерес к нашей работе со стороны проф. Jurgen Aschoff.

Редакторы хотели бы также выразить благодарность за помощь г-же Haide Ansari, биологу Ute Engler, г-же Monika Herzog, г-же Joyce Nevis-Olesen, г-ну Takao Mamyama, д-ру Marianne Regard, д-ру Petra Stoerig, д-ру Christa Sutterlin, физику Bernard Treutwein, д-ру Hans Brettel, г-ну Matthias Pflieger, д-ру Wulf Schiefenhovel и г-ну Mahmoud Zuberi.

Часть 1. Эстетика: индивидуальна она или всеобща?

Глава 1

Философские теории прекрасного и научное исследование мозга

Г. Пауль 1

Красота и эстетические суждения о ней

- Эта скульптура воистину прекрасна!

- Прекрасна?! Да она попросту непристойна!

- Ты сущий пуританин. У тебя нет ни малейшего понятия о разнице между эстетикой и нравственностью...

Среди людей, которым условия жизни оставляют время для эстетических размышлений, такие споры весьма обычны. Сама их обычность показывает, что вопросам красоты придается немалое значение. Это особенно очевидно из того факта, что расхождения по таким вопросам порой приводят к глубокому разладу и губят целые вечера.

Что же такое красота? Что мы имеем в виду, называя предмет <прекрасным>? Есть ли у красоты какие-то характерные особенности? В чем они состоят? Более того, имеют ли они всеобщее значение? Каким образом их можно описать? Могут ли они служить универсальными критериями при эстетических оценках? Вопросы эти, входящие в число основных предметов философской эстетики,-не просто академические упражнения.

Термин <философская эстетика> относится к эстетическим теориям вроде тех, что разрабатывали Платон, Аристотель, Лейбниц, Кант, Гегель, Нищие, Адорно и Маркузе; охватывает он, среди прочего, и учения индийских, китайских и японских мыслителей, касавшиеся вопросов эстетики. В большинстве своем эти учения-как западные, так и иные-дают на поставленные вопросы примерно одинаковый ответ: они разделяют одни и те же общие представления о красоте и (или) об эстетических суждениях о ней [1]. Красота мыслится как нечто соразмерное, как некая органическая или квазиорганическая целостность, не как простая сумма отдельных составных частей, но как единый слитный образ (Gestalt) и,

' Gregor Paul, Osaka City University, Dept. of German, Osaka, Japan.

16 Глава I

следовательно, единый источник наслаждения. Из этого вытекает, что, согласно философской эстетике, существует общеприменимое представление о красоте и имеются соответствующие критерии.

Из всех когда-либо высказанных утверждений относительно красоты одно из самых ярких и выразительных принадлежит Платону. Платон считал, что подлинная красота не зависит от времени, места или же личных мнений, а обладает чисто внутренней, самостоятельной ценностью [2]. Прекрасным вещам свойственны такие особенности, как соразмерная форма, упорядоченность, <истинное изящество> и <изящество сложения>, <точность пропорций> и <гибкость форм> [3]. При всем этом настоящая и совершенная красота существует, согласно идеалистическому учению Платона, лишь в виде наиболее общей, отвлеченной и бестелесной идеи красоты. С точки зрения логики, у этой идеи вообще не может быть никакого целостного образа. С другой стороны, пространственно-временные объекты прекрасны лишь постольку, поскольку они <заимствуют> что-то от идеи красоты. Их красоту мы признаем, сопоставляя их с этой идеей и осознавая соответствие ей. Мнение Платона, что красота вещей определяется свойствами образной целостности, нелегко примирить с его же идеалистическим учением.

Аристотель, отступая от идеализма, смог особо подчеркнуть образно-целостную природу прекрасного. Он требовал, например, чтобы трагедия была чем-то целостным, сравнимым с живым существом-составленным так, чтобы никакую часть ее нельзя было изменить или выкинуть, не изменив и всей трагедии [4]. Многие позднейшие теоретики твердили то же самое, привлекая внимание к образно-целостным свойствам прекрасного. Лейбниц считал красоту чем-то отчетливо целостным, составные части которого не поддаются ясному разграничению. Прекрасное поэтому отлично от простого конгломерата вроде груды камней, которые ничего отчетливо целостного не образуют [5].

Бёрк настаивал на таких критериях красоты, как <плавность> и <постепенность переходов>. Приводимые им примеры-а они относятся в основном к растениям и животным-тоже показывают, что прекрасные объекты Берк представлял себе как слитные образы [6]. Согласно Канту, прекрасны только те произведения искусства, которые выглядят так, будто сотворены природой [7]. Гегель утверждал, что прекрасное произведение искусства изображает предметы в виде явлений природы [8]. Ницше, обсуждая творчество Вагнера, отождествляет красоту с некоей органической целостностью [9].

Начиная с работ Бёрка все эти представления подвергались еще более углубленной разработке. Бёрк полагал, что ни математическая точность пропорций, ни полезность, ни совершенство всеобщими атрибутами прекрасного не являются [10]. Кант и большинство позднейших теоретиков эстетики соглашались с Бёрком. Подход Бёрка к эстетике был явно эмпирическим-он выступал против того, чтобы вопросы практической деятельности, морали и математики смешивались с проблемами эстети-_______________________Философские теории прекрасного_____________________17

ки. Тем самым он отвергал взгляды большинства европейских философов (в особенности платоников).

Труды Адорно часто понимают неправильно, а его самого считают решительным противником традиционной эстетики. Между тем он настаивал на том, что даже в наши дни (т. е. даже по отношению к современному искусству) традиционной представление о красоте совершенно незаменимо. Ему же принадлежат слова: <Такие категории, как единство и даже гармония, не исчезли бесследно...>. При этом он добавлял, что произведения искусства должны быть <цельны и соразмерны> [II]. Мар-кузе, на которого Кант повлиял еще сильнее, чем на Адорно, тоже отстаивал незаменимость традиционного представления о красоте [12].

Все эти философы сходились на том, что наслаждение, порождаемое созерцанием прекрасного, отличается от эротического (сексуального) наслаждения и любопытства. Лейбниц ввел в обиход выражение <бескорыстная любовь> [13]. Берк писал о <любви... отличной от желания> [14]. Кант создал словосочетание <бескорыстное наслаждение>. Оно стало знаменитым и влияет на умы до сих пор. Кант обозначал им наслаждение, не связанное даже с таким желанием, как стремление обладать наблюдаемым прекрасным предметом [15].

Множество подобных примеров можно позаимствовать и из наследия индийских, китайских и японских теоретиков эстетики. Эти примеры показывают, что красота описывалась так же, как и в западной эстетике, т. е. как слитный образ, который, в принципе, вызывает наслаждение у всякого, кто его созерцает. Китайский философ Чжуан-Цы (IV в. до н. э.) поведал о резчике по дереву, создавшем творение небесной красоты, вызывавшее всеобщее восхищение. Когда его стали расспрашивать о секретах его мастерства, он объяснил, что приступил к работе лишь после того, как отыскал подходящее дерево - такое, в естественном облике которого уже содержался зачаток формы будущей скульптуры. Изложенный в этой притче принцип художественного творчества можно назвать <гармоническим истолкованием природной заготовки> или <принципом естественного предобразования формы (преформации)>. Его выдвигали и применяли очень многие художники и теоретики искусства. Среди них были Леонардо да Винчи, Микеланджело, Макс Эрнст и Адорно [16]. Китайский живописец Сэн Ди (XII в.) [17] и теоретик поэзии Сяо Тэн (501- 531)[18] утверждали, что прекрасные картины и литературные произведения должны составлять единое и соразмерное целое. Такие выдающиеся японские писатели, как Мурасаки Сикибу (ок. 1000 г.), Сеами (1363- 1443), Тикамацу (1653-1725) и Сосёки (1867-1916), были единодушны в утверждении, что прекрасным произведениям литературы непременно свойственно естественное построение.

Все упомянутые философы и художники-как западные, так и не западные-в рамках своих культурных традиций принадлежали к числу наиболее влиятельных теоретиков. Разумеется, проблемы прекрасного-это не единственный предмет философской эстетики. Она разрабатывает

,в,"^я'^.. к^йяэ^у '

18 Глава I

и иные темы-например, вопрос о том, как сформулировать убедительное представление о возвышенном (Берк, Кант) или о предмете любования вообще (Кант). Нередко изучению подвергается общественное значение эстетических ценностей (его изучали, в частности, Платон, Аристотель, Кант и Адорно).

В более поздние времена некоторые ученые высказали мнение, что философия прекрасного устарела, ибо новое искусство ни красоты, ни прекрасного не ищет и своею целью не ставит, да и само по себе прекрасным не является. Поэтому возникла мысль о необходимости <новой> эстетики. Мысль эта проистекает из смещения эстетики с частными дисциплинами-теорией искусств и художественной критикой. Однако она опровергается опытом. Возьмем, например, знаменитые произведения современного искусства, начиная с полотен Ван Гога и кончая творениями Макса Эрнста. В большинстве своем они воистину прекрасны,-такими их и признают. Кроме того, слова современных художников нужно уметь отличать от их произведений. Понося идеи прекрасного, они тем временем на деле нередко изо всех сил старались их воплотить. Именно это, например, произошло с Максом Эрнстом [19].

Вообразим, впрочем, что различия между философской эстетикой, теорией искусств и художественной критикой отринуты, а современное искусство более не считается прекрасным. Даже в этом случае подлинное значение философской эстетики не уменьшится. Красивое мы все-таки предпочтем некрасивому, а так называемое современное искусство - это всего лишь один из периодов развития и (или) одна из разновидностей искусства. А известно ведь и множество других, и многие из них считаются продолжением традиций <изящных искусств>. Таким образом, загадки красоты и философские попытки их разрешить определенно заслуживают постоянного внимания.

Как уже говорилось, различные школы философской эстетики сходятся на том, что общеприемлемые эстетические суждения о красоте возможны. Под <общеприемлемым эстетическим суждением> я имею в виду оценку, с которой в принципе должны были бы согласиться все. Подобные суждения, среди прочего, выражают удовольствие, неудовольствие либо безразличие. В суждении <предмет Х прекрасен> содержится выражение приятного переживания. Несмотря на отмеченное сходство мнений, философские представления о более частных особенностях красоты и (или) эстетических суждений могут сильно разниться между собой. Большая часть этих различий объясняется, вообще говоря, расхождениями в области эпистемологии (теории познания), онтологии (учения об условиях и атрибутах бытия) и антропологии (учении о природе человека). В самом деле, в соответствии с этими расхождениями можно подразделить все множество разнообразных школ философской эстетики. Говоря об эпистемологии, укажем ее важнейшие теоретические направления: эмпиризм (Берк), рационализм (Платон, Лейбниц) и трансцендентализм (Кант). Согласно учению эмпиризма, знание должно опираться на опыт.

_______________________Философские теории прекрасного_____________________19

Единственные исключения, допускаемые некоторыми эмпириками,- это математика и логика. Эмпиризм подчеркивает роль ощущений как источника и основы познания. Рационализм утверждает, что человек в состоянии достигнуть знания с помощью чистой мысли или рассудка. Трансцендентализм настаивает на том, что человеческое знание ограничено сферой опыта, но при этом зависит от нашего сознания и последним организуется. Если же понимать термин <трансцендентальный> несколько шире, то речь пойдет не только о сознании, а обо всех функциях человека, участвующих в процессе приобретения новых знаний. <Трансцендентальность> означает человеческую обусловленность возможностей познания.

В наши дни, вероятно, ни один философ не отстаивает позиций чистого эмпиризма. В результате дискуссий по вопросам философии естествознания и эпистемологии концепция чисто эмпирического знания оказалась подорванной. Без какой-то исходной <системы координат> никакое знание не будет возможным. Традиционный эмпиризм часто связывали с представлением о сознании как о "tabula rasa" (<чистой доске>), более или менее пассивно отображающей или воспроизводящей внешний мир (вроде фотоаппарата). Такой подход приводил к убеждению, что эстетические суждения апостериорны. "Nihil est in intellectu quod поп prius fuerit in sensu" (<Нет ничего в сознании, чего прежде не было бы в ощущениях>) (20]. Единодушие среди наблюдателей объектов, подлежащих эстетической оценке, относили на счет собственных свойств самих этих объектов. При таком подходе, однако, трудно понять, почему мы сходно оцениваем произведения искусства, созданные разными культурами. Ведь формирование этих культур может идти совершенно различным образом.

Классический рационализм допускает возможность априорных эстетических суждений, но недооценивает значение опыта. Как указывал Кант, возможное логически часто неверно отождествляется с возможным на самом деле. Особенно очевидным это становится на примере так называемого онтологического доказательства бытия бога, где существование бога выводится из одного лишь представления о некоем совершенном существе [21]. Что касается свойств и функций, приписываемых человеческому сознанию, то в этом отношении разные школы рационализма расходятся. Согласно Платону, сознание попросту пассивно опознает идеи, а такие философы, как Лейбниц, склонны усматривать в человеческом сознании начало активное и в определенном смысле творческое. Несмотря на эти различия, единодушие эстетических суждений неизменно объясняется природой наблюдаемых объектов и человеческого сознания, наделенного некоторыми всеобщими атрибутами. Правда, платонизм явно придает первостепенное значение самим объектам (т. е. в конечном счете идеям). Нетрудно заметить, что эпистемология рационализма позволяет твердо настаивать на общезначимости эстетических суждений, однако сама она не очень убедительна. Это в особенности относится к платонизму: он пренебрегает пространственно-временной действительностью, что

20 Глава I

очевидно из его принципиально идеалистической онтологии (согласно которой <по-настоящему>, <доподлинно> существуют только идеи).

Трансцендентализм-в том виде, в котором он был впервые создан Кантом,-считает необходимыми предпосылками человеческого опыта сознание и ощущения. Тем самым он признает как сознание, так и пространственно-временной предметный мир. Выражаясь точнее, предметом (объектом), согласно трансцендентализму, становится лишь то, что воспринимается умом и чувствами: именно в этом акте восприятия и создается предмет как таковой. Если разум в своей деятельности покидает пространственно-временные рамки, в которых существуют объекты, то соответствующие категории становятся <пустыми> или, в лучшем случае, всего только логически возможными понятиями. Согласно Канту, раньше эпистемология постулировала предопределенность знания объектом; Кант же утверждал, что оно определяется человеческим сознанием.

Теперь положения, относящиеся к обсуждаемому вопросу, должны быть ясны. Согласно трансцендентализму, сознание-начало активное и творческое. Оно делает человеческое знание, опыт и эстетические суждения возможными, и оно же их ограничивает. Следовательно, в сознании и содержится то, что обусловливает обоснованность человеческих суждений. Так же как и рационализм, трансцендентализм признает общезначимые эстетические суждения возможными: соответствующие средства духовного восприятия у всех людей одни и те же. От рационализма, однако, он отличается тем, что все понятия и представления разума считает понятиями и представлениями о пространственно-временных явлениях. Эта основополагающая идея трансцендентальной эпистемологии остается приемлемой до сих пор [22] и служит основой доверия к эстетическим суждениям. Кант предложил убедительное решение задолго до того, как в XX столетии развернулись идеологические споры о возможном влиянии наследственности и (или) среды на познание (и всякое нау-чение вообще).

В ряде других правдоподобных гипотез подчеркивается трансцендентальная природа человеческого тела в целом, в особенности же свойственных ему инстинктов и побуждений (например, полового влечения). К числу наиболее важных принадлежит гипотеза Нищие о биологической основе наших представлений о прекрасном [23]. Она вплотную приближается к современному взгляду на эстетические оценки как результаты и (или) средства эволюционной адаптации. Трансцендентализм Канта и трансцендентализм Нищие (который я назвал бы феноменологическим и/или антропологическим) один другого не исключают. Первый занят в основном логическими вопросами и объяснениями, а второй нередко бывает сосредоточен на биологических. С практической точки зрения лучшим средством понимания и объяснения наших эстетических переживаний был бы некий расширенный, всеобъемлющий трансцендентализм.

_______________________Философские теории прекрасного_____________________21

Если различия в подходах эпистемологии предполагают разные взгляды на сознание и его познавательные функции и приводят к разным представлениям об основе эстетических суждений, то расхождения в онтологии влекут за собою различные взгляды на объект эстетического восприятия. Идеализм отдает предпочтение разработке эстетической теории с упором на содержание, т. е. толкует красоту как нечто определяемое содержанием, а не формой. Это очевидно из истории идеалистической эстетики, например из наследия Платона, Плотина, Августина или Гегеля. Для всех этих авторов прекрасны прежде всего идея, бог, нечто священное или абсолютное (или их отображение). Некоторые идеалисты склонны даже утверждать, что прекрасными могут быть только сами эти идеи и их корреляты. Ясно, что это противоречит опыту. Трансцендентальная же онтология, в отличие от идеалистической, тяготеет к так называемой формальной эстетике, т. е. к теориям, связывающим красоту не с содержанием, а с формой. Радикальный материализм (т. е. представление о том, будто не существует ничего, кроме материи) в философии почти вымер. С эстетической точки зрения трудно представлять себе прекрасный объект (скажем, рисунок) состоящим исключительно из материи. Такой рисунок выражает еще и какой-то смысл или замысел. Термин <замысел> (intention) означает некую нарочитую ориентацию, направленность и (или) целеустремленность сознания или порождаемых сознанием идей. Даже красота природы воспринимается так, будто бы она выражает какое-то намерение. Кант в связи с этим говорил о <бесцельной целенаправленности> и о <формальной целенаправленности> (в отличие от столь обычных до работ Бёрка представлений о <целенаправленности> красоты) [24]. Сейчас, похоже, возобладало такое философское воззрение: красота <дуалистичным и нередуктивистским образом сопряжена> с материей и тем самым <воплощена> в ней [25].

Теперь мы можем подвести существенные итоги. Согласно философской эстетике, общезначимые эстетические суждения о красоте возможны. При этом подразумевается, что эстетические суждения - совсем не то, что <всесторонний анализ> произведения искусства. В таком анализе используются сведения, доступные обычно только специалистам. Эстетические же суждения по меньшей мере частично независимы от степени понимания наблюдаемого объекта [26]. Наш общий вывод подкрепляется еще и тем, что красоту, по-видимому, определяет слитный образ (Gestalt), т. е. не содержание и не материальный субстрат, а форма. Что касается более подробного описания отличительных свойств красоты и эстетических суждений, то наиболее убедительными представляются трансцендентальные подходы. Они же наилучшим образом обосновывают и возможность общезначимых эстетических суждений. А коль скоро так, то совершенно необходимо рассмотреть биологические гипотезы, которые могут иметь отношение к трансцендентализму, в том числе гипотезы относительно человеческого мозга.

22 Глава I

Общеприемлемость эстетических суждений о красоте

Высказавшись в пользу того, что общезначимые эстетические суждения о красоте возможны, я хотел бы привести кое-какие примеры. Существует много различных произведений искусства, которые всегда считало прекрасными подавляющее большинство людей, чьи мнения до нас дошли. Эти люди принадлежали к весьма разным культурам, и помимо знакомства с искусством между ними не было ничего общего. Вот примеры подобного рода шедевров: пирамиды, Тадж-Махал, старинные китайские дворцы, буддийский храм Тоодай в Наре, вилла Кацура в Киото, скульптуры Микеланджело, рисунки Леонардо да Винчи, гравюры Дюрера, ксилографии Утамаро, трагедии Шекспира, <Фауст> Гёте, китайский роман <Сон в красном тереме>, <Сказание о Гэндзи> Мурасаки Сикибу, симфонии Бетховена. Все эти произведения оказались объектами совпадающих (причем положительных) эстетических оценок. По-видимому, нельзя удовлетворительно объяснить этот факт, не предположив, что существуют какие-то всеобщие эстетические принципы.

Соответственно, такую эстетическую оценку, как, например, <пирамиды безобразны>, можно было бы считать неверной. Ее ошибочность мы признали бы результатом непонимания каких-то эстетических принципов. Эти принципы должны обладать всеобщностью, ибо перечисленные выше объекты на удивление разнообразны. Поэтому можно думать, что обсуждаемые принципы касаются не содержания, а формы.

На основе твердого убеждения, что такие принципы существуют, что их нужно знать и что им надлежит неукоснительно следовать, сочинено множество трактатов о законах красоты и, в частности, о принципах изящных искусств. Помимо трудов по философской эстетике известны бесчисленные теории художественного творчества. Достаточно упомянуть поэтику Горация, Гёте, индийского писателя Дандина (около 700 г.), китайского писателя Ли Ю (1611-1680) и японских авторов Кино Цу-раюки (882-945), Тикамацу и Сосеки, а также теории изобразительного искусства вроде тех, что выдвигали Леонардо да Винчи, Кандинский и Мондриан.

Художественная критика почти так же стара, как и письменность. Пожалуй, самый впечатляющий пример-<Поучение> Птаххотепа. Эта древнеегипетская поэма (около 2200 г. до н. э.) содержит, среди прочего, рассуждения о красоте речи [27]. Во многих культурах существуют давние традиции различных конкурсов красоты и художественных смотров. Широко известны, например, дневнегреческие театральные смотры, а также состязания японских и китайских поэтов. Ритуалы, описываемые Стра-терном в гл. 12-это тоже конкурсы красоты. Видимо, то, что выносится на суд зрителей или слушателей, можно оценивать каким-то общепринятым способом, иначе само существование художественной критики и конкурсов красоты было бы плодом какого-то смехотворного заблуждения. По-видимому, в принципе любые проявления художественного твор-_______________________Философские теории прекрасного_____________________23

чества могут эстетически оценить все люди, и притом одинаково (на худой конец-примерно одинаково). Без глубинной веры в это немыслимы были бы ни многочисленные переводы стихов и художественной прозы, ни выставки японского искусства в Европе и европейского в Японии, ни выступления Пекинской оперы или театра ноо в США, ни гастроли русского балета или Венской филармонии в Японии и Китае.

Вся история искусств показывает нам тенденцию к сближению различных культур и одновременно к приятию все большего разнообразия и плюрализма. В наши дни этим процессом охвачен весь мир. Когда-то охотники, рисуя животных, изображали их внутренние органы и кости. В период между 13 и 6 тыс. лет до н. э. этот <рентгеновский> стиль распространился из Европы в Азию, а затем проник в Австралию и в Южную Америку. Искусство кочевников, примерно за 3 тыс. лет до н. э. населявших Памир и Карпаты, повлияло на искусство Центральной Азии, Китая, Индонезии, а затем, в эпоху переселения народов-и Западной Европы. Современная европейская живопись подверглась влиянию японской школы <укийё-э>, а японская - влиянию кубизма, сюрреализма и поп-арта. Если повесить в европейском музее иной образец современной таиландской живописи, никто и не признает в нем произведения азиатского художника. Впрочем, будь какая-нибудь японская гравюра даже типично <японской>, <среднего> европейца нетрудно было бы убедить в том, что она столь же прекрасна, как картина Ван Гога. Знаменитые произведения западного искусства можно встретить также и в японских музеях. В эпоху Мэйдзи (1868-1912) японская литература испытала сильное, едва ли не чрезмерное влияние западных авторов. Но самый яркий и убедительный пример - это, пожалуй, история Шелкового Пути. В подобных случаях мы встречаемся с ситуацией, к которой я хотел бы привлечь особое внимание. Если с эстетически полноценными произведениями искусства культуры с,, созданными в эпоху ^, познакомятся художники культуры с" живущие в иную историческую эпоху, ^, то вполне возможно, что все их дальнейшее творчество подпадет под влияние этих произведений. Воспринять и (или) усвоить эстетические идеи, порожденные иным культурным окружением и иной эпохой, художнику, повидимому, довольно легко. Так же в основном обстоит дело и с <нехудо-жником>. Ему, правда, для усвоения новых идей требуется обычно больше времени, а часто еще и содействие со стороны художественной культуры. История искусств опирается на предположение, что суждения о красоте имеют под собой единую, общезначимую основу.

Есть также множество прекрасных творений, возникших совершенно независимо, но удивительно сходных, а то и совершенно однотипных по своим структурным особенностям. Это относится в первую очередь к постройкам и к орнаментам. Такие сходства и совпадения отчасти обусловлены сходством применяемых материалов, орудий и общего окружения. С этим связано возникновение таких терминов, как <охотничий стиль>, который отражает единообразие искусства охотников, а также однотип-24 Глава I

ность природной среды. Однако ссылки на сходство материалов, орудий и внешних условий все же не вполне убедительны. Они не позволяют полностью объяснить сходство и совпадение особенностей упомянутых выше произведений искусства. Условия, в которых они были созданы, все-таки различались, и иногда очень существенно; сведения о тех конкретных обстоятельствах, которые могли сказаться на их изготовлении, слишком уж отрывочны и неточны. Обсуждение этого вопроса подводит к выводу, что дело не только в сопоставимости условий: в эстетические оценки должна быть заложена еще какая-то всеобщая основа.

Хорошо известно, что во многих странах романистам, драматургам и даже поэтам чинились помехи политического свойства. Помехи эти можно понять как результат убеждения в том, что гонимая литература будет воспринята всеми одинаково. Гонители не сомневались, что нечто <подрывное>, <опасное>, угрожающе критическое дойдет до всех. Значит, они верили в то, что никого не оставят безучастными ни смысл <нежелательных> произведений, ни их художественные достоинства сами по себе. Достоверные суждения высказывать нелегко, но все же в иных случаях напрашивается мысль, что особенно яростным нападкам такие произведения подвергались именно потому, что их эстетическое воздействие считали неотразимым. Примерами служат <Тартюф> Мольера, <политические> стихи Гейне и <Сон в красном тереме> (во времена так называемой <культурной революции> запрещенный).

Большая часть сказанного мною о красоте произведений искусства относится и к красоте природы. Некоторые ее произведения (например, розы) всеми признаются прекрасными. Так же и некоторые ландшафты: многие из них привлекают многочисленных туристов. Общезначимые суждения о красоте действительно возможны, и они подчиняются вполне определенным правилам. Кроме того, и сами суждения, и правила опираются на какую-то единую общеприемлемую основу. Быть может, тому найдутся и новые, еще более убедительные свидетельства, но и тех, что уже имеются, по-видимому, достаточно. Стоит в этом усомниться. и многое в человеческом поведении, а заодно чуть ли не всю мировую историю искусств придется объявить всего-навсего нелепым и смешным заблуждением. Логически такое возможно, но все же, опираясь на опыт, разумнее будет принять и отстаивать вывод, сделанный выше: общезначимые суждения о красоте и впрямь существуют.

Философские и естественнонаучные объяснения общеприемлемости эстетических суждений

Коль скоро общезначимые эстетические суждения о красоте действительно возможны, то опять встает извечный кантов вопрос: а как это может быть? Ответ, вытекающий из приведенных выше рассуждений, состоит в следующем: насчет того, как судить о красоте, существуют единые и об-щеприменимые правила. Правила эти должны опираться на какие-то глу-_______________________Философские теории прекрасного_____________________25

бокие начала, внутренне присущие либо всем человеческим существам, либо всем без исключения прекрасным предметам. Упор в этом объяснении надо сделать на первой части, а в особенности-на всеобщих свойствах человеческого восприятия. В самом деле, воспринимаемый объект создается творческой деятельностью человеческого сознания (включающей и то, что Кант назвал <даром воображения>).

Трансцендентальные методы-лучшее средство объяснения наших эстетических переживаний: убеждение в этом заставляет отдать предпочтение подходу, сосредоточенному на изучении возможностей человеческого восприятия. Ведь никакой предмет <как таковой> никоим образом не познаваем, а всякое описание предмета - это всегда описание какого-то продукта сознания. Поэтому начинать следует, видимо, не с перебора всех бесконечно разнообразных <прекрасных> объектов, а с изучения механизмов, участвующих в <порождении красоты>. Если красота, как можно полагать, определяется не содержанием и не материей, а формой, то намеченный подход получает еще одно обоснование: <порождается> (в сознании) в первую очередь именно форма. И еще один довод. Хомский выдвинул гипотезу о существовании всеобщей грамматики [28]. Если считать эту гипотезу приемлемой, то еще более убедительной покажется аналогичная гипотеза о существовании всеобщих законов эстетики. Хом-ский обосновывает свою гипотезу указанием на несоответствие между языковым <входом> и языковым <выходом>. Вспомним теперь, как мы обучаемся судить о красоте и как мы о ней судим. Эмпирических данных, которыми мы при этом располагаем, намного меньше, а сами они еще более неопределенны, двусмысленны и отрывочны, чем на соответствующих <лингвистических входах>. И тем не менее обработка таких данных приводит к поразительно единообразному конечному результату: представители различных культур приходят к сходным выводам о красоте показанного им объекта, и это указывает на сходство или тождество управляющих и организующих механизмов сознания. Точно так же, как существует, по-видимому, всеобщая языковая грамматика, должна существовать и столь же всеобщая грамматика эстетическая - в основе обеих должна лежать нейронная организация человеческого мозга.

Сказанное обосновывает все тот же вывод и опять приводит к нему же: в попытках объяснить возможность общеприемлемых эстетических суждений философия должна использовать данные наук о мозге. Она должна учитывать результаты таких научных дисциплин, как биология, этология и нейробиология. Это не означает, что философские учения о прекрасном необходимо свести к биологии. Всеобщие законы эстетики неотождествимы с их биологической основой. Законы эстетики представляют собой нормативные принципы, тогда как их биологическая основа-это совокупность опытных фактов. То, что есть, не предопределяет того, чему следует быть, а потому эти всеобщие законы и их биологические основы суть вещи разнородные. Кроме того, биологические основы зачастую чисто материальны (как и должно быть, если вспомнить, каковы за-26 Глава I

дачи и методы биологической науки). Законы же эстетики, напротив, сугубо материальными объектами быть не могут. Полезно, видимо, добавить, что различия между нормой и фактом отражают какие-то аспекты различия между сознанием и мозгом.

Эти различия не только указывают нам сферу философских изысканий, лежащую за пределами сферы биологических исследований, но и влекут за собой постановку философских вопросов. Как связаны между собой нейробиологические основы восприятия и нормативные правила эстетических суждений? Как соотносятся мозг и сознание? Ко всем этим вопросам нужно подойти с позиций причинности, логики и онтологии. На них невозможно ответить, не приняв в расчет соответствующих гипотез таких наук, как биология, но они остаются философскими вопросами. Можно даже утверждать, что они представляют собой современные варианты постановки классических философских проблем-проблемы должного и действительного (<нормы и факта>) и проблемы тела и духа. Биология вносит в их разрешение свой вклад - он состоит в обосновании того, что я назвал обобщенным трансцендентальным подходом,

Научные данные о неравнозначности мозговых полушарий доказали, что восприятие и познание-это воистину функции мозга. Это относится, конечно, и к эстетическим восприятиям и оценкам. Поскольку эти функции могут изменяться при повреждении мозга, они должны зависеть от нейробиологических процессов (см. гл. 7, 9 и 10). Вспомним далее о зрительных иллюзиях: одна и та же объективная действительность может восприниматься всеми наблюдателями с одним и тем же искажением. Это, очевидно, обусловлено какими-то нейронными механизмами, одинаковыми у всех людей. Сходную мысль высказывают Ренчлер с соавторами (гл. 8); они полагают, что различия между стилями живописи можно соотнести со сдвигами в определенных мозговых функциях.

Попытки обосновать представления о красоте вне связи с функциями мозга бесперспективны, и в наши дни такая философская эстетика неуместна. Столь же неудовлетворительна и эстетика материалистическая, принимающая в расчет только внешние факторы.

Биологические исследования последних десятилетий привели к построению детальной модели человеческого мозга. Согласно этой модели, мозг и процессы переработки информации в нем обладают следующими свойствами: они а) активны; б) ограничительны; в) установочны; г) <габи-туативны> (т. е. отдают предпочтение обработке новых стимулов, а не тех, которые стали привычными); д) синтетичны (т. е. склонны к отысканию целостных образов-даже там, где их вовсе нет); е) предсказатель-ны; ж) иерархичны; з) полушарно-асимметричны; и) ритмичны; к) склонны к самовознаграждению; л) рефлексивны (самосозерцательны); м) со-циальны (см. гл. 3). Большей частью этих (или сходных) свойств наделял человеческое сознание еще Кант! Чем объяснить эти поразительные соответствия между предполагаемыми функциями мозга и сознания? Что касается наших представлений о прекрасном, то и здесь, оказывается, вы-Философские теории прекрасного 27

ступают на сцену почти все эти свойства. Так, например, особенно важную роль в наших эстетических переживаниях играет <самовознагра-ждающая> переработка информации мозгом. И опять-таки это сильно напоминает одну из гипотез Канта. Он полагал, что переживание красоты складывается в итоге самопоощряющего взаимодействия возможностей и сил человеческого сознания. Кант говорил также об удовольствии, которое само по себе способствует сохранению достигнутого состояния духа. Между тем аналогии заходят еще дальше. Как показали научные исследования, ощущение красоты возникает у нас тогда, когда согласованная работа правого и левого полушарий приводит к <оптимальному самовознаграждению> (см. гл. 9, 10и II). Кант тоже утверждал, что ощущение это порождается гармоничным взаимодействием между способностью к познанию и силой воображения. Говорил он и о <гармонии между понятиями и чувственным восприятием>. С точки зрения современной науки о мозге, кантовы <понятия> определяются в основном деятельностью левого полушария, а чувственные восприятия-правого [29].

Поскольку методы философской эстетики и естественных наук различны, такое совпадение результатов приобретает особое значение. Результаты эти можно считать убедительно подтвержденными, и поэтому они заслуживают пристального внимания. Впрочем, на фоне такого сходства возрастает также значение расхождений и несоответствий. Современная философская эстетика должна учитывать все важнейшие данные науки относительно того, как люди воспринимают мир, как они видят изображения, как слышат музыку, как выражают свои чувства и побуждения, как едят и как танцуют. Трансцендентальная философия задает некие рамки, в которых все эти результаты можно обсуждать. Наши восприятия и наше поведение отражают человеческую природу. Философия, не уделяющая этому обстоятельству должного внимания, безосновательна.

ЛИТЕРАТУРА И ПРИМЕЧАНИЯ

1. Подробное обсуждение основных черт сходства эстетики Запада и Востока см. в книге: Paul G. (1985). Der Mythos von der modernen Kunst und die Frage nach der BeschafTenheit einer zeitgemassen Asthetik. Steiner. Wiesbaden.

2. Plato, 1953 symposion 210Eff. In: Plato (1953). Lysis, Symposium, Gorgias. William Heinemann, London, 210Eff.

3. Plato, ibid. 195Eff, and Plato (1969). The republic. William Heinemann, London. 400C-403C.

4. Aristotle (1965). Poetics. William Heinemann. London, 1450B, 1459A.

5. Leibniz G. W. (1972). New essays on human understanding. Cambridge University Press, Cambridge, Book 2, chap. XX, 4, 5 and XXIX.

6. Burke E. (1968). A philosophical enquiry into the origin of our ideas of the sublime and beautiful. University of Notre Dame Press. London, pp. 91-125.

7. Kant 1. (1952). The critique of judgement. Oxford.

8. Hegel G. W.F. (1979). Hegel's introduction to aesthetics. Oxford University Press, Oxford, pp. 69 ff.

9. Nietzsche F. (1966). The case of Wagner. In: Basic writings of Nietzsche, New York.

28 Глава I

10. Burke, op. cit. 5.

11. Adorno T. W. (1970). Astetische Theorie. Suhrkamp, Frankfurt a. M., p. 80, p. 82.

12. Marcuse H. (1978). Die Permanenz der Kunst, 2nd end. Hanser, Munchen.

13. Leibniz, op. cit. 5, book 2, chap. XX, 4, 5.

14. Burke, op. cit. 6, p. 91.

15. Kant, op. cit. 7, pp. 5 (T.

16. Paul, op. cit. I, pp. 129-135.

17. Gombrich E.H. (1978). Kunst und Illusion. Belzer. Stuttgart, p. 212.

18. Wong Siu-kit (1983). Early Chinese literary critisism. Joint Publishing Company, Hong Kong.

19. Paul, op. cit. I, pp. 142-159.

20. Locke J. (1960). Essay concerning human understanding. London.

21. Kant 1. (1929). Critique of pure reason. McMillan. London, 2nd ed.

22. Paul G. (1976). Die kantische Geschmacksasthetik als Philosophic der Kunst. Darge-stellt und er5rtert insbesondere in einer Anwendung aufsurrealistische Malerei. PhD dissertation. University of Mannheim, pp. 109--1 18.

23. Nietzsche F. (1968). Twilight of the idols and the anti-Christ. Penguin Books. Har-mondsworth, pp. 78 ff.

24. Kant, op. cit. 7, pp. 32-61.

25. Paul, op. cit. I, p. 36.

26. Paul G. (1983). Literaturverstandnis und die Gultigkeit asthetischer literarischer Wertung. Kumamoto Journal of Culture and Humanities, II: 87-118.

27. Lichtheim M. (1973). Ancient and Egyptian literature, vol. 1. Berkeley, pp. 62-76.

28. Chomsky N. (1965). Knowledge of language: Its nature, origin and use, New York.

29. Paul G. (1984). Gehim, Sprache und Verslange. The Japanese Journal of Constitutional Medicine, 48 (2): 111-130.

Глава 2 Биологические основы эстетики

И. Эйбл-Эйбесфельдт '

Наше восприятие проявляет определенные предпочтения: не всё привлекает наши чувства и ум в одинаковой мере. Исследование таких предпочтений-одна из задач эстетики. Но это не все. Изучая вопросы эстетики, приходится затрагивать еще и искусство. Оно немыслимо без умения манипулировать механизмами, лежащими в основе избирательности восприятия, и таким образом возбуждать эстетические переживания.

Мы начнем с анализа перцептивных предпочтений. Они проявляются на трех уровнях. Первый уровень-базисный, он присущ и нам, и другим высшим позвоночным; второй уровень видоспецифичный, сугубо человеческий; наконец, третий - <культурный>, свойственный носителям определенной культуры. Затем мы посмотрим, какими способами и при каких обстоятельствах эти предпочтения использует искусство, и таким образом попытаемся выяснить, как оно может содействовать продолжению рода. Я полагаю, что искусство функционирует в рамках коммуникативных систем и служит для передачи сообщений. Эти сообщения передаются в виде социальных пусковых стимулов и культурных символов, облеченных в эстетически привлекательные формы; среди этих сообщений особенно важны те, которые утверждают культурные ценности и нравственность.

Отчего тот или иной предмет или явление-скажем, цветок, портрет девушки или закат солнца - видится нам прекрасным? Мало того, почему мы создаем предметы или узоры, предназначенные для того, чтобы нравиться людям?

Чтобы подойти к решению этих вопросов с позиций биологии, нужно разобраться как с непосредственными, так и с конечными причинами [1]. Надо узнать, чем <запускается> то или иное поведение и что побуждает человека поступать тем или иным образом. Однако недостаточно выяснить, как функционирует организм,-необходимо также знать, какие именно функции имеют отношение к нашей проблеме и какие селективные факторы сформировали современное состояние этих функций. Для

' Irenaus Eibl-Eibesfeldt, Forschungsstelle fur Humanethologie in der Max-Planck-Gesellschat, Bundesrep. Deutschland.

30 Глава 2

этого надо заручиться некоторым пониманием того, какие функции выполняет та или иная структура или система.

Принципы эстетического восприятия и художественного творчества

Чтобы создавать предметы, которые будут нравиться людям, художник вынужден учитывать ряд фундаментальных особенностей физиологических механизмов нашего восприятия. Это не те особенности, которые выработались для содействия социальной коммуникации, а те, что существуют на более глубоком уровне и обеспечивают распознавание образов, константность восприятия, ориентацию в пространстве и т. п. Принципы, лежащие в основе таких естественных механизмов, лучше всего изучены применительно к зрению [2-6].

Особенно значительный вклад в изучение вопроса внесла гештальтпсихология. Она выявила ряд закономерностей, демонстрирующих ясно выраженную <тенденциозность> нашего восприятия. Прежде всего установлено, что восприятие - это активный процесс отыскания порядка, сортировки и истолкования. Это нетрудно показать с помощью простых опытов. Так, например, младенцы стараются добиться четкости зрительного образа, когда им предъявляют на экране плохо сфокусированные изображения. Они научаются двигать головой так, чтобы с помощью находящегося в подушке переключателя фокусировать картинку. Еще одну функцию активного восприятия выявляет так называемый <куб Некке-ра> (см. гл. 8). Взглянув на изображение этого куба, мы поначалу принимаем за его переднюю грань какой-то один из двух квадратов-либо нижний левый, либо верхний правый. В любом из этих случаев спустя примерно 3 секунды в качестве передней грани вдруг начинает восприниматься уже другой квадрат. Все происходит так, будто внимание наше, распознав что-то одно, тут же отвлекается, чтобы освободиться и выяснить, нельзя ли увидеть что-нибудь еще. Такое же явление двойственного восприятия возникает при рассматривании <вазы Рубина> (рис. 1): мы видам здесь либо два человеческих профиля, либо вазу в середине.

Если настроить наблюдателя на то, что он увидит вазу, то он, будучи подготовлен к этому, сначала увидит именно вазу. Если же профили будут темными, а ваза и окружающее картинку поле - белыми, то наблюдатель вначале заметит профили. По-видимому, мы склонны замечать фигуры, выделяющиеся на более светлом фоне (Pragnanztendenz). Наше восприятие активно создает контрасты: при повторных предъявлениях объекта одни его особенности выделяются и усиливаются, а другие стушевываются как несущественные. Такая тенденция свойственна не только зрительному, но вообще всякому восприятию. Она проявляется и в стремлении человека выражать свои взгляды в противопоставительной, догматической форме (<излагать свое мнение четко и недвусмысленно>) [7]. Есть у нас также склонность видеть <хорошие>, правильные формы

Биологические основы эстетики

Рис. 1. Ваза Рубина. Темная ваза резко выделяется на светлом фоне и оттого воспринимается в первую очередь. Человеческие профили распознаются несколько позже. Но если бы черными Ьы-ли они, то и внимание задержалось бы сначала именно на них.

(gute Gestalten) при беглом осмотре различных геометрических фигур-квадратов, треугольников, кругов-с небольшими изъянами, разрывами или слегка асимметричных. Несмотря на эти искажения, фигуры видятся совершенно целыми, правильными и симметричными. Мы <обобщаем> сходные формы и <затираем> изъяны. В этом отношении заслуживают внимания опыты, проведенные на детях Вертгеймером [8]. Он показывал испытуемым простые симметричные фигуры, в которых отдельные участки были вырезаны. Когда экспериментатор пытался залатать брешь в круге куском, вырезанным из квадрата, дети начинали волноваться и протестовать. Им хотелось, чтобы форма показанной фигуры выглядела совершенной. Таким образом, наше восприятие устремлено к правильности и симметрии и потому склонно навязывать эти свойства наблюдаемым объектам.

В 1931 г. Зандер [9] (так же как еще в прошлом столетии Фехнер) обнаружил, что людям приятен вид квадратов, а также прямоугольников с соотношением сторон, близким к 1:1,63 (что соответствует так называемому <золотому сечению>). Фигуры, слегка отличающиеся от квадрата, воспринимаются как <плохие квадраты>, а прямоугольники, заметно отклоняющиеся от требований золотого сечения,-как <плохие прямоугольники>. Зандер утверждает, что принцип <хорошей формы> позволяет объяснить привлекательность различных архитектурных стилей. Глубинное свойство архитектуры Возрождения--ее спокойная красота, вселяющая в зрителя умиротворенность. Такое воздействие достигается определенными архитектурными приемами, среди которых можно отметить преобладание квадратов и прямоугольников с указанным выше соотношением сторон. Кроме того. предпочтение перед другими формами отдается прямым углам и круговым аркам; окна располагаются правильными рядами, а горизонтальные элементы построек симметричны. Архитектура барокко, напротив, внушает беспокойство, благоговей-32 Глава 2

ный трепет и даже смятение; она передает чувство движения. Для этого есть свои стилистические средства-например, <неправильность> квадратов и прямоугольников (<преувеличенных> в длину или ширину), ширина и эллиптическая форма арок, применение острых углов вместо прямых, неточное расположение осей симметрии и т. п. Небольшие отклонения от идеальных форм порождают какую-то напряженность и беспокойство. Такими способами архитектура барокко преодолевает совершенство форм Возрождения: она творит формы, как бы чуть-чуть не достигающие идеала и тем самым побуждающие зрителя заняться их невольным <исправлением> [5].

В воспринимаемом мы ищем упорядоченности и получаем от нее удовольствие [4]. Это, по-видимому, общий принцип, вытекающий отчасти из ограниченной способности нашего мозга к переработке информации. Пропускная способность нашей кратковременной памяти - что-то около 16 бит/с; если информация поступает с меньшей скоростью, то мы испытываем скуку, а если с большей-то перегрузку. В сложных структурированных стимулах (паттернах) мы пытаемся обнаружить упорядоченность, которая позволила бы нам выделить в них более крупные элементы (<supersigns>) и, таким образом, иметь дело с меньшим количеством информации [10].

В 1936 г. Метцгер [11] высказал предположение, что наше чувственное восприятие предрасположено к порядку и создает кажущийся порядок даже там, где его нет. Шустер и Бейсль [5] тоже отмечают, что для облегчения обработки информации нужно уметь выявлять закономерности: <Человек ищет упорядоченность в окружающем его мире, так как она помогает ему лучше воспринимать окружающее и запоминать воспринятое. Поэтому открытие таких закономерностей доставляет удовлетворение. Упорядоченность, в отличие от хаоса, воспринимается как нечто красивое--это было продемонстрировано в экспериментах Дёрнера и Ферса [12]. Испытуемым предлагали заполнить пустую решетку зелеными и красными квадратиками так, чтобы в одном случае получился красивый узор, а в другом-непривлекательный для глаз. В мозаиках, задуманных как <красивые>, можно было увидеть кресты и полосы, т. е. некоторые типичные структуры. Хосперс [13] отмечает еще одну особенность эстетически воспринимаемого объекта-единство.

Если упорядоченность слишком очевидна, объект не кажется наблюдателю красивым, так же как и в том случае, когда в его структуре вообще не удается обнаружить никакой регулярности. Таким образом, для эстетической привлекательности нужно, чтобы объект обладал некоторой промежуточной упорядоченностью-не слишком простой, но все же доступной для восприятия. Она должна уменьшать количество информации благодаря регулярным повторам каких-то элементов [5].

Конечно, наше стремление выявлять упорядоченность и классифицировать то, что мы воспринимаем, обусловлено не только ограниченностью нашей способности к переработке информации. Умение распреде-Биологические основы эстетики

Рис. 2. Стереотипы складываются в процессе <статистического научения>. Слева-фотографии двадцати женских лиц. После их пересъемки на один кадр получился образ, который мы видим справа. Его можно считать <типовым>, так как индивидуальные черты здесь вытеснены общими (<типичными>). (Фото из неопубликованной рукописи Н. Daucher, 1979.)

лять животных, растения и прочие объекты по категориям с определенными групповыми признаками делает процессы познания мира более экономными и намного повышает наши приспособительные возможности.

Еще в прошлом столетии Фрэнсис Гальтон [14] провел замечательный эксперимент, недавно повторенный Даухером (Н. Daucher, 1979, неопубликованная работа). Он наводит на мысль, каким образом в процессе <статистического обучения> могли бы формироваться <эталонные образы>. Даухер совместил фотографии двадцати женских лиц, и в результате получился образ, в котором все сугубо индивидуальное <потонуло>, а типовое, характерное-сохранилось (рис. 2). Люди находили комбинированное лицо <красивым>. Это говорит о возможном существовании каких-то внутренних эталонов, с которыми сопоставляется все воспринимаемое. Эксперимент Даухера показывает, как из многочисленных мимолетных впечатлений, накопляемых и объединяемых в памяти, рождаются

34 Глава 2

^VU^YY^OL

Рис. 3. В детских рисунках преобладает тенденция к схематизму. Когда семилетнюю девочку попросили нарисовать портрет матери, она сначала изобразила стереотипное, в высшей степени схематизированное женское лицо (слева). Мать стала настаивать, чтобы дочка изобразила ее такой, какой видела, и только тогда девочка нарисовала лицо с индивидуальными чертами ее матери (справа). (Фото Nguyen-Clausen [15].)

схемы и стереотипы; он свидетельствует о том, что восприятие наше в своей основе категориально (типологично).

Дети уже в раннем возрасте начинают выделять категории объектов. Так, обращаясь к собаке, кошке и корове со словом <вау-вау>, они, очевидно, находят у этих животных ряд общих особенностей. Склонность к категоризации врожденна. Ребенка впоследствии поправляют: ему внушают, что кошка-это не вау-вау и что ее надо отличать от собаки. Однако смысл этих педагогических усилий состоит лишь в том, чтобы научить точнее разграничивать категории. Категориальное, схематичное восприятие, столь ярко проявляющееся в детских рисунках (рис. 3) [15],- это одна из предпосылок формирования речи.

Изобразительное искусство использует все основные особенности механизмов восприятия. Это убедительно иллюстрируют работы голландского художника Эсхера, остроумно обыгрывающие некоторые ситуации, возможные при пространственном истолковании двумерных изображений.

В художественных произведениях иного рода основные особенности эстетического восприятия используются для того, чтобы привлечь и удержать внимание зрителя-это позволяет передать ему те или иные сообщения, закодированные с помощью красочных описаний, аллегорий и символов. Во всем этом очень велика роль нашего внутреннего стре-________________________Биологические основы эстетики______________________35

мления к выявлению упорядоченности: оно приводит к активному поиску сообщения, раскрытие которого сопровождается весьма приятным переживанием (<вспышка> в момент узнавания). Этим переживанием сообщение подкрепляется. В этом, на мой взгляд, и состоит глубинное предназначение искусства. Неудивительно, что из тенденциозности восприятия извлекает выгоду также и примитивное искусство. Вот один пример. Носы челноков, на которых плавают обитатели островов Тробриан, украшены замысловатыми резными досками. Узоры на досках имеют символический смысл. Они вырезаны так, что поначалу зрителю бросается в глаза человеческое лицо. Спустя несколько мгновений, однако, до него доходит, что глаза на этом <лице>-это глаза двух птиц, изображенных в профиль. А уж затем, как бы переходя на совсем иной уровень, зритель вдруг осознаёт, что и вся доска задумана как изображение лица (рис. 4). В туземном искусстве Новой Гвинеи такой способ кодирования изображений, по-видимому, вообще широко распространен,

Интересно, что глубинные эстетические предпочтения свойственны не только человеку. Ренш [16, 17] проводил на обезьянах, енотах и птицах эксперименты с выбором предметов. Они показали, что и у животных проявляются эстетические склонности: асимметрии и хаосу животные

Рис. 4. Защитная доска (<лагим>) с носа папуасского челнока с резным изображением, предназначенным для отпугивания злых духов. В качестве <сверхзнака> на всей доске изображено лицо. Но это лицо составлено из орнаментально переплетенных голов мифических птиц, играющих важную роль в ритуалах. В центре доски соединение четырех птиц образует подобие человеческого лица, напоминающего изображения полинезийского божества Тики. Глаза на этом лице-это в то же время глаза двух видимых сбоку птиц. Всю голову окружает рот с многочисленными мелкими зубами. Лица с такими ртами встречаются на изображениях с Гавайских островов. (Фото. 1. Eibl-Eibesfeldt.)

36 Глава 2

предпочитают упорядоченность и симметрию. Десмонд Моррис [18] в серии остроумных экспериментов побуждал шимпанзе <рисовать> красками. На человеческий взгляд получавшиеся <картины> смотрелись довольно привлекательно. Кроме того, Моррис обнаружил ряд любопытных закономерностей. Обезьяны заполняли лист симметрично и не выходили при этом за установленные рамки. Если Моррис заранее рисовал на одной половине листа квадрат или просто пятно, то обезьяна делала свой <рисунок> на другой половине листа, а потом несколькими мазками соединяла оба изображения. Одно из животных воспроизводило один и тот же веерообразный узор до тех пор, пока этими <веерами> не был довольно аккуратно заполнен весь лист. Обезьяньи <картины> совсем не походили на простую пачкотню. Когда животному давали разные краски, оно старалось избегать их наложения. Если обезьяна уже имела перед собой ею же изображенный одноцветный <веер>, то мазки иного цвета она накладывала в промежутках между его перьями, так что получался новый <веер>, вложенный в старый. Каждая особь вырабатывала свой собственный стиль и как бы играючи его видоизменяла; по-видимому, эти занятия предпринимались ради развлечения. В <живописи> можно было заметить владение композицией, наличие индивидуальных стилистических особенностей и известное тематическое разнообразие. Здесь находили свое отражение общие эстетические принципы; достигалось, в частности, <оптимальное равновесие напряжений>: когда животные, как казалось экспериментатору, свою работу заканчивали, то потом уже нередко отказывались от ее продолжения.

Проведав о поразительных наблюдениях Морриса, я взял краски, кисти и стопу бумаги и направился в мюнхенский зоосад Хеллабрюнн. Там я предложил двум самкам шимпанзе порисовать для меня. Доминантная самка изображала что-то вроде радуг, заполнявших целый лист. Подчиненная же самка использовала только нижнюю часть листа и малевала пятно. Получив от меня краску другого цвета, она наносила ее поверх того же пятна, продолжая закрашивать его до тех пор, покуда бумажный лист не промокал насквозь. Вела она себя так, будто не смела вторгнуться в свободное пространство. Все это очень напоминало мне некоторые проективные тесты, используемые психологами для выявления скрытых проблем. Я продолжал свои опыты несколько недель. К моему удивлению, ни одна из двух обезьян не изменила стилистических особенностей своего <творчества> (рис. 5); по-видимому, в этих особенностях выражались какие-то устойчивые личностные черты.

Моррис выставил обезьянью <живопись> в музее, разместив ее среди работ современных художников, ничего не сказав об авторстве принесенных картин. Нашлись знатоки, хвалившие эти произведения как особенно жизненные и очень значительные. Особых похвал удостоились те, в которых была усмотрена принадлежность к направлению, именуемому та-шизмом (<искусством действия> или <пятнизмом>). (Кстати, прочие проявления абстрактной живописи тоже сводимы к таким эстетическим пер-Биологические основы эстетики 37

Рис. 5. Обезьянья <живопись>. (Фото 1. Eibl-Eibesfeldt.) А. <Картина>, намалеванная самкой шимпанзе высокого социального ранга. Мазня заполняет весь лист и образует что-то вроде радуги. Б. Самка низкого социального ранга накладывала одну краску на другую на одном и том же пятне. Каждая из двух обезьян сохраняла верность своей собственной манере.

воосновам, (как равновесие, ритм, противопоставление и соединение.) Насколько можно понять по поведению шимпанзе, их побуждала к действию присущая им озорная предприимчивость. В основном она же, видимо, вдохновляет и ташистов человечьей породы: они просто испытывают свои возможности и реакцию зрителей.

Со времен романтизма мерилами качества произведения искусства считают оригинальность и неповторимость. Об изобретательности автора по ним, конечно, судить можно, но естетическими критериями они, по существу, не являются; известное значение они стали приобретать лишь по

38 Глава 2

мере обострения конкуренции между художниками. Создание чего-нибудь нового освежает наше восприятие; кроме того, в нем находит выражение наше стремление к творческим поискам.

Видоспецифические особенности восприятия и их проявления в искусстве

До сих пор мы имели дело с наиболее общими принципами, определяющими эстетическое восприятие. Они у нас в основном те же, что и у многих других животных, по крайней мере у высших млекопитающих и птиц. Исключение, возможно, составляет лишь предпочтение определенных пропорций - они могли быть заданы <идеальными> пропорциями нашего тела. Рассмотрим теперь более специфические эволюционные адаптации, придающие нашему восприятию (а тем самым и художественному творчеству) некоторую <тенденциозность>. Для этого нужно будет сказать несколько слов об этологическом [19] понятии ключевых стимулов и его происхождении.

Показано, что некоторые особенности окружающей обстановки вызывают у животных адаптивную реакцию-нередко даже без соответствующего прошлого опыта. Своим поведением они реагируют на определенные знаковые стимулы, на которые их сенсорные системы уже <настроены> в процессе эволюции. В одних случаях эти знаковые стимулы могут подсказывать животному, что оно находится в подходящем местообитании, в других-сообщать ему о присутствии добычи или хищника и тем самым вызывать надлежащую реакцию (преследование либо бегство или оборону). Чтобы такие адаптивные реакции были возможны, животные должны быть снабжены сенсорными устройствами, приспособленными для восприятия соответствующих стимулов, и системами переработки информации, программирующими нужную реакцию. Тинберген [20] назвал такие перцептивные устройства <врожденными пусковыми механизмами>, а Лоренц [21]-<врожденными моделями>.

Во многих случаях адаптации вырабатываются только у получателя важных биологических сигналов. Однако при взаимодействиях между особями одного вида адаптироваться могут как отправители, так и получатели информации: у них создаются сигнальные приспособления и пусковые механизмы. Соответствующие стимулы называют пусковыми или социальными пусковыми стимулами; они специфически провоцируют ту или иную поведенческую реакцию. Иногда такие стимулы очень просты-это может быть всего лишь цветное пятно; в других случаях они сложнее, как, например, конфигурация из трех пятен: двух, расположенных на одной горизонтали, и третьего, лежащего ниже и равноудаленного от двух верхних. Третье пятно-это рот рыбы из семейства ци-хлид; цихлиды выводят свое потомство во рту, и именно туда устремляются мальки в случае опасности. Пусковыми стимулами бывают не только зрительные, но также слуховые, обонятельные и осязательные

Биологические основы эстетики