WWW.DISUS.RU

БЕСПЛАТНАЯ НАУЧНАЯ ЭЛЕКТРОННАЯ БИБЛИОТЕКА

 

Pages:     || 2 |
-- [ Страница 1 ] --

ДЕРЖАВНЫЙ ГИМНОГРАФ

При всей неоднозначности оценок личности Царя Иоанна IV Васильевича Грозного (25.8.1530†18.3.1584) ученымиi, пытающимися при этом всячески подчеркивать свою «научную объективность», современная их политическая ангажированность вполне очевидна. «По существу такой подход, – считают известные отечественные филологи А.М. Панченко и Б.А. Успенский, – означает отказ от научной интерпретации…»ii

Подобные «историки-рационалисты, мыслящие прагматически, – по мнению профессора И.Я. Фроянова, – проявляют полную неспособность понять мотивы поведения Ивана IV»iii.

Как замечал в своем специальном труде о Царе Иоанне Васильевиче выдающийся русский историк профессор С.Ф. Платонов, «здравый исторический метод ищет терпеливо разгадки того, что непонятно, и объяснения того, что странно, не решаясь на скорые безповоротные заключения, а отыскивая новые пути к познанию явлений, не сразу поддающихся исследованию»iv.

Однако многим современным историкам не до того. «...Нужно ли разоблачать Ивана Грозного только для того, чтобы высказать свое неодобрение Сталину?»v – задает риторический вопрос В.Б. Кобрин, ведь «время «аллюзий» и «кукишей в кармане» прошло». Но полно. Так ли это? И попытка исследовать, понять неизменно подменяется самочинно присвоенным таковыми учеными «правом» судить.

Современники, самовидцы, народ... Никто и ничто не принимается в расчет. «...Муж чудного рассуждения, в науке книжного поучения доволен и многоречив зело, ко ополчению дерзостен и за Свое отечество стоятелен. На рабы Своя, от Бога данные Ему, жестокосерд велми, и на пролитие крови и на убиение дерзостен и неумолим; множество народу от мала и до велика при Царстве Своем погуби, и многия грады Свои поплени, и многие святительские чины заточи и смертию немилостивою погуби, и иная многая содея над рабы Своими... Той же Царь Иван многая блага сотвори, воинство велми любяше и требующая ими от сокровища Своего неоскудно подаваше»vi, – так характеризует Царя, как это явствует из приведенных слов, отнюдь не Его чтитель, воевода, князь Иван Михайлович Катырев-Ростовский.

А вот образ Государя из монографии уже упоминавшегося нами современного историка И.Я. Фроянова: «Царь Иван – человек неукротимого нрава, большого ума и таланта, человек, уверовавший в Свое особое предназначение заступника Отечества, хранителя истинного Православия и “Самодержавства”, дарованного Ему Богом»vii.

Одним из апологетов первого Русского Царя был, между прочим, В.Г. Белинскийviii. (Факт ныне прочно забытый.)

«По натуре Своей Иоанн Грозный, – писал известный русский критик, – был великий человек»ix, имевший «силу характера железного и силу ума высокого»x, «душа энергическая, глубокая, гигантская»xi, «исполин телом и духом»xii.

«Царствование Грозного было периодом окончательного сформирования физиономии и духа старой Руси»xiii. «…Великий Царь освободил Россию от татар и соединил ее разъединенные члены»xiv. «Идея Самодержавия» в России, считал В.Г. Белинский, «обновилась в свободном величестве Иоанна Грозного»xv.

В народном сознании Царь Иоанн Васильевич предстает суровым, но справедливым Государем. Это становится ясным из дошедших до нас многочисленных исторических песен.

Место песен о Грозном Царе, среди других подобных, вполне выясняется хотя бы из того весьма значимого факта, что наш национальный гений А.С. Пушкин разбором именно их намеревался начать свое предисловие к известному сборнику П.В. Киреевского.

Тот же В.Г. Белинский подчеркивал, что Царский «колоссальный облик жив еще в предании и фантазии народа […] Его колоссальная фигура […] с головы до ног облита таким страшным величием, нестерпимым блеском такой ужасающей поэзии…»xvi И в другой статье: «Лучшие исторические песни – об Иоанне Грозном. Тон их чисто сказочный, но образ Грозного просвечивает сквозь сказочную неопределенность со всею яркостию громовой молнии»xvii.

Автор одной из первых работ, специально посвященных историческим песням о Царе Иоанне Васильевиче (П. Вейнберг), совершенно безосновательно утверждал: «Народ поет об Иване так, как он пел бы о всяком Царе»xviii.

Однако вот что писал по этому поводу известный русский ученый А.Н. Веселовский. Народ, по его мнению, в эпохе Грозного Царя «нашел то, что приходилось ему именно по сердцу: богатырей под стать тем, которых он воспевал в былые дни, приключения и происшествия, напоминавшие ему другие, уже опоэтизированные былиной»xix.

Каков же, однако, был народный взгляд на Самого Царя? Что русские крестьяне особенно ценили в Нем?

Когда-то воссияло солнце красное

На тоём-то на небушке на ясном,

Тогда-то воцарился у нас Грозный Царь,

Грозный Царь Иван Васильевичxx.

Положивший начало клеветнической историографии о Царе Иоанне Васильевиче нового времени Н.М. Карамзин вынужден был всё же признать, что народ «чтил в Нем знаменитого виновника нашей государственной силы…», тут же, впрочем, прибавляя, что «история злопамятнее народа»xxi. (Конечно, не история, как таковая, а только писанина выходящая из-под пера подобных «историков».)

«Длительный процесс собирания Русских земель вокруг Москвы и создания централизованного государства, – признавали даже советские исследователи, – в народном творчестве связывается с деятельностью одного только Грозного и относится к XVI в., т.е. ко времени, когда процесс этот завершился и был осознан народом»xxii.

Когда зачиналася каменна Москва,

Тогда зачинался и Грозной Царь,

Что Грозной Царь Иван сударь Васильевичxxiii.

В Прионежских вариантах некоторых исторических песен была закреплена идея преемственности власти Московских Царей от Византийских Василевсов (знаменитая концепция «Москва – Третий Рим»). Царь Иоанн Васильевич в одной из них заявляет:

Я повынес-то Царенье из Царя-града,

Царскую порфиру на Себя одел,

Царский костыль Себе в руки взялxxiv.

Лицевой летописный свод, созданный в эпоху Царя Иоанна Васильевича, по мнению современных исследователей, наглядно демонстрирует идеологию Самодержавной власти: «Русь – наследие древних монархий, оплот Православия, а Богоизбранный Царь – единственный законный ее Правитель». Действительно, свод отражал «идеи исторического мессианства и избранности Русского Царства. Использование этой парадигмы в контексте мистического реализма церковной мысли значительно расширяет роль отцовства Василия III, соединяя его с образом Предтечи, подобно [основателю Сербской Династии] Симеону Немане, что и находит отражение в чине венчания на Царство в редакции митрополита Макария»xxv.

Напомним слова, с которыми Святитель Макарий Московский обращался 16 января 1547 г. к Царю Иоанну Васильевичу: «Вас бо Господь Бог в Себе место избрал на земли, и на Свой Престол вознес посади, милость и живот положи у вас»xxvi.

При этом сегодня, когда сплошь и рядом извращается нормальный взгляд на, казалось бы, простые вещи, стоит, пожалуй, обратить внимание на одно немаловажное обстоятельство, о котором в свое время писал известный русский духовный философ протоиерей Василий Зеньковский. Исследуя «страстное искание церковными русскими людьми священного смысла в Царской власти», выраставшее «из потребности сочетать небесное и земное, Божественное и человеческое в конкретной реальности», он писал: «…Политическая идеология в XVI и XVII веках всецело создавалась именно церковными кругами – совсем не для того, чтобы “помочь” государству, а во имя внутрицерковных мотивов, во имя искания освященности исторического бытия»xxvii. При этом «теократическая тема христианства развивается в России не в смысле примата духовной власти над светской, как это случилось на Западе, а в сторону усвоения государственной власти священной миссии. Это не было движение в сторону цезарепапизма – Церковь сама шла навстречу государству, чтобы внести в него благодатную силу освящения. Точкой приложения Промысла Божия в истории является государственная власть – в этом вся “тайна” власти, ее связь с мистической сферой. […] Власть должна принять в себя церковные задачи – и потому церковная мысль, именно она занята построением национальной идеологии. Власть позже примет эту, созданную Церковью идеологию и сделает ее своим официальным кредо, но вся эта идеология – церковна и по своему происхождению и по своему содержанию»xxviii.

И потому: «Возвеличение Царской власти не было просто “утопией”, не было, конечно, и выражением церковного “сервилизма” (церковные круги сами ведь создали идеологию о Царской власти), а было выражением мистического понимания истории». Ведь Царская власть «и есть та точка, в которой происходит встреча исторического бытия с волей Божией»xxix.

Русский народ ценил в Грозном Государе справедливого судью.

Царь стремился искоренить неправедный суд и взяточничество. Суд Царёв был, пусть порой жесткий, но справедливый.

«Рассудительный Царь был, простой человек был, – говорил во второй половине XIX в. ученому собирателю фольклора простой крестьянин Орловской губернии, – всякую вину рассудит, да по мере вины и накажет, а коль рассудит, вины нет, ну и ничего»xxx.

Этот народный идеал Царя за сто лет до этого нашел отражение в «Повести о Дракуле», главный персонаж которой, во-первых, грозен, а, во-вторых, справедлив. В XVI столетии о том же читаем у Ивана Пересветова, у которого Магмет-салтан жесток ради справедливостиxxxi.

«Народ весьма любил Его, – подтверждал приезжавший в Россию в середине XVII в. (т.е. уже после Смуты) английский врач Коллинз, – ибо Он был к нему кроток, а жестоко преследовал только бояр»xxxii.

Не только «неистовый Виссарион» (как мы уже отмечали), а и знаменитый «пролетарский писатель» М. Горький вынужден был признавать, что «в народных песнях и сказках Грозный Царь является Царем мудрым, а главное – справедливым»xxxiii.

Царь хорошо знал, как живёт врученный Ему Богом народ. Он видел это Своими очами. Русские летописи рассказывали об этих частых Царских объездах: «И согляда всю землю Своима очима, всюде яздяше»xxxiv.

Царь работу, Царь работу, Царь работушку работал…xxxv

Но вот и певшийся особым напевом знаменитый «Кострюк»:

А живет-то наш Грозный Царь Иван Васильевич,

А живет-то Он да звеселяется,

Звеселяется в Своих да радостях,

Он Своими-то же воинами защищается,

А живет-то Он без всякои опасностиxxxvi.

По поводу именно этих строк отечественные фольклористы писали: «Спокойная уверенность в своих силах, сознание национального достоинства, веселый, бодрый тон, меткий образный язык и остроумная насмешка над врагами народа обезпечили “Кострюку” исключительную популярность»xxxvii.

В сознании русских крестьян Царь Иоанн Васильевич стал идеальным правителем. «Этой чести, – отмечали изучавшие русские исторические песни ученые, – удостоился именно Грозный, а не какой-либо другой Царь, потому что Он был “за Своё отечество стоятелен” […] Это энергичный, умный правитель и военачальник, умеющий защищать интересы Своего государства, любимый войском и грозный врагам. Таким Его представлял народ и таким изобразил в песне»xxxviii.

«Грозный Царь», «Батюшка», «Пресвитер-Царь», «Царь богатырь», «Прозритель», «содержатель Он всей Руси, сберегатель каменной Москвы».

Уж Он, наш Белой Царь, он хитёр был мудёр,

Он хитёр и мудёр, мудрей в свете Ево нет…xxxix

Особое место среди исторических песен о Царе Иоанне Васильевиче занимали песни-плачи, сохранившие живую связь с древнейшими погребальными причитаниями:

Ты возмой, возмой, туча грозная,

Ты пролей-ка част-силен дождичек,

Примочи-ка ты, мать сыру землю!

Расступись-ка ты, мать сыра земля,

На четыре ты на все стороны!

Раскройся-ка, гробова доска,

Распахнись-ка ты, бел тонкой саван,

Ты восстань, восстань, Православный Царь,

Царь Иван Васильевич!xl

Царь был грозен врагам даже в гробу:

В головах у Него стоит Животворящий Крест,

У Креста лежит корона Его Царская,

Во ногах Его вострый, грозный меч.

Животворящему Кресту всякий молится,

Золотому венцу всякий кланяется,

А на грозен меч взглянет – всяк ужахнетсяxli.

И по прошествии долгого времени память о Царе Иоанне Васильевиче в Его Царстве не потускнела.

«Имя Его, – отмечал церковный историк митрополит Макарий (Булгаков), имея в виду Нижегородскую губернию, – памятно здесь для всех взрослых, особенно для стариков, любивших слушать и рассказывать про старину. Оно упоминается и в песнях»xlii.

То же писал и известный русский писатель и чиновник П.И. Мельников (Андрей Печерский), тщательно изучавший Поволжье: «Мордвой сохраняется свежая память о Грозном. О Нем поются песни, о Нем рассказываются предания, происхождение каждого кургана, насыпанного в степи, приписывается в тех местах Царю Ивану Васильевичу: это Он войско Свое считал, говорят туземцы, каждый воин насыпал шапку земли на месте ночлега, и по высоте насыпаемых ратниками бугров Московский Государь делал смету Своему войску. Много былин распевается мордвой того края о Грозном Царе, распеваются они и русскими»xliii.

Удивительна долговечность народной памяти о Грозном Царе. Так, фронтовики-казаки рассказывали в 1948 г. ученым участникам фольклорной экспедиции Института этнографии о том, что песня «На речке было на Камышенке» была одной из их любимейших песен на фронте. С ней они прошли от Сталинграда до Берлинаxliv.

Песню о взятии Казани (в трех вариантах) советские фольклористы записывали во время Великой Отечественной войны в Ульяновской области. Она «пелась здесь пожилыми крестьянами во время празднования годовщины Великой Октябрьской революции». Причем, различия подобных записей с дореволюционными публикациями этих песен, «как правило, несущественны и не затрагивают смысла песни»xlv.

Мимо этих своеобразных русских народных стихийных чувств не мог в свое время пройти даже Ленин. «В нашем черносотенце, – отмечал он в 1913 г., имея в виду, разумеется, не Дубровина или Пуришкевича, – есть одна оригинальная и чрезвычайно важная черта, на которую обращено недостаточное внимание. Это – тёмный мужицкий демократизм, самый грубый, но и самый глубокий»xlvi.

***

«Русский народ, чуткий и отзывчивый, – писал в начале нынешнего века историк А. Д. Нечволодов, – оценил, конечно, все тяжелые условия, при которых Царствовал Иоанн, а поэтому не дал Ему названия Кровожадного или Жестокого, а прозвал только Грозным, так же как и Его великого деда Иоанна Третьего. Поэтому и мы в настоящее время не имеем права судить Иоанна строже, чем судили Его современники и подданные. Надо всегда помнить, что Он жил в XVI веке, когда взгляды на убийства и на казни были иные, чем в наше время; надо не забывать также, что казни эти совершались Им только во имя блага Своей земли – для искоренения крамолы, и если при этом гибли иногда невинные, то справедливо карались и виновные; а что крамола и измена была велика – припомним только Курбского, не постыдившегося стать во главе польских отрядов, чтобы вторгнуться в нашу землю, князя Мстиславского, сознавшегося, что он навел Крымского хана на Москву, и князя Ф. Бельского, водившего шведов к Орешку»xlvii.

Еще в январе 1891 г. известный русский ученый И.Е. Забелин втолковывал одному из преподавателей провинциальной классической гимназии: «…Я объяснил ему, что каждый разумный историк станет на сторону Грозного, ибо […] Он содержал в Себе идею, великую идею государства, во имя которой и буйствовал. А около Него какие низменные своеличные идеи грабежа, захвата и т.д., окружавшие Его идею, ничтожны»xlviii.

В ответ на вопрос своего собеседника («отчего я не обработаю этой мысли») Иван Егорович сделал вот эти записи: «Измена! Когда впервые огласилось это слово кровавыми событиями. Оно провозглашено в то время, когда развилось русское сознание, т.е. сознание целостности и единства Русской Земли, сильнейшим выразителем которого явился Грозный Царь Иван. Оно начинало свои деяния еще при Его Отце и при Его Деде, но при Нем оно стало общенародной мыслью. Он выводил измену кровавыми делами. Да как же иначе было делать это дело. Надо было задушить Лютого Змия, нашу славянскую рознь, надо было истребить ее без всякой пощады. И вот – разгром свирепый неповинного Новгорода, которого кровь падала на Его изменников, как был убежден Грозный Царь, не почитавший Себя виновным в этом кровопролитии, безпощадном и безумном для современников, но не для истории.

Иван Грозный как характер – это идея Самодержавия в ее первобытной, дикой, но живой форме, очень ревнивой и чувствительной к своим интересам, выше которых она ничего не признает, и разгоряченная непомерною властью и борьбою с противниками или сопротивниками. Есть ли ей оправдание? Конечно, в истории. (Ник. V, 276. О погибели Царя-града, рассуждение Патриарха Анастасия. Есть касающееся Грозного)»xlix.

Далее, используя старую литературную форму, И.Е. Забелин приводит воображаемый разговор Царя Иоанна Васильевича с судящими Царя историками – «подзудой Костомаровым, рассудой Соловьевым, благудой Карамзиным». Царь, по словам Забелина, «защищаясь, рассуждает, что все они заводчики крови». Он пытается «разъяснить, как заводят люди кровь мало-помалу. Рознь – ты себе, а мы себе. Как с нею бороться надо для счастья же людей».

«…Вы же Мне помогали разливать кровь, – бросает Он Своим обвинителям. – Вы же друг друга поедали и Меня наводили на грех кровопролития. Чего ужасаетесь? Вспомни ты, историк-подзуда, каков был Новгород Великий? Какую он кровь проливал от начала до конца своей жизни, погублял свою братию неистово, внезапно. Сколько побитых? Они все здесь. Переспроси их. Каково было их житье. Кто управлял событиями в татарское время и заводил кровь между князьями? Все это Мне пришло в голову в 1570 году, и Я наказал город по-новгородски же, как новгородцы наказывали друг друга, улица на улицу в давние лета. Ничего нового Я не сочинил. Все было по-старому. Только в одно время, в шесть недель повторено то, что происходило шесть веков. А казнил за измену, за то, что хотели уйти из единства в рознь. Я ковал единение, чтобы все были как один человек»l.

«Свирепость Грозного, – возвращается к Царскому наказанию Новгорода историк в другом месте, – надо сравнить со свирепостями вольного Новгорода, как он расправлялся со своими недругами, ослушниками или в чем-либо виноватыми. Свирепость веча едва ли была меньше. Например, убийство посадника Евстафия в 1347 г.»li

Даже причисляемый официальной советской пропагандой к «демократам» В.Г. Белинский не был сторонником «новогородских вольностей»: «Это была не республика, а “вольница”, в ней не было свободы гражданской, а была дерзкая вольность холопей, как-то отделавшихся от своих господ, – и порабощение Новгорода Иоанном III и Иоанном Грозным было делом, которое оправдывается не только политикою, но нравственностию. От создания мiра не было более безтолковой и карикатурной республики. Она возникла, как возникает дерзость раба, который видит, что его господин болен изнурительной лихорадкою и уже не в силах справиться с ним, как должно; она исчезла, как исчезает дерзость этого раба, когда его господин выздоравливает. Оба Иоанна понимали это: они не завоевывали, но усмиряли Новгород, как свою взбунтовавшуюся отчину»lii. Именно так, по мнению Белинского первый Русский Царь «грозою докончил идею Своего Великого Деда»liii.

Однако современные ученые мужи всего этого попросту стараются «не замечать»...

Но при всей их зависимости от «текущего», так сказать, момента, голословная хула сих ученых на деяния Грозного Царя вынужденно умолкает перед лицом Его литературного наследияliv.

Привычно расшаркиваясь перед цензурой («не оправдываю и тем более не возвеличиваю»), правда, на сей раз не государственной, а общественной либерально-интеллигентской (но, пожалуй, еще более въедливой и чреватой, порой, для неугодных авторов пожизненными последствиями), историк В.Б. Кобрин так характеризует Иоанна IV: «Среди оценок современников есть и такая: “...во словесной премудрости ритор, естествословен и смышлением быстроумен”. Иван Грозный был, несомненно, одним из самых талантливых литераторов средневековой России, быть может, самым талантливым в XVI веке. [...] Первое, что обращает на себя внимание при чтении произведений Царя Ивана – это его широкая... эрудиция. Для доказательства своих положений он совершенно свободно оперирует примерами не только из истории древней Иудеи, изложенной в Библии, но и из истории Византии. Все эти многочисленные сведения у него как бы естественно выплескиваются. Он прекрасно знает не только Ветхий и Новый Завет, но и жития святых, труды отцов Церкви – византийских богословов. Болгарский ученый И. Дуйчев установил, что Грозный свободно ориентировался в истории и литературе Византии. Поражает память Царя. Он явно наизусть цитирует в обширных выдержках Священное Писание. Это видно из того, что библейские цитаты даны близко к тексту, но с разночтениями, характерными для человека, воспроизводящего текст по памяти. Цитаты эти так обширны, что Курбский даже иронизировал над тем, что Царь цитирует не, как принято, отдельными строками и стихами, а “зело паче меры преизлишно и звягливо, целыми книгами, паремъями, целыми посланьми”. Впрочем, и сам Курбский признавал, что знает Царя как человека, “Священного Писания искуснаго”»lv.



«Иван Грозный, – отмечал И.Е. Забелин, – воспитанник Библии. […] …Библия являет опричнину Грозному, хотя для нее был свой повод, но оправдание – в Библии»lvi.

А вот строки из раннего Лихачева, не приправленные еще считающимся обязательным в академической среде скепсисом по поводу личности Царя Иоанна Васильевича и его деяний: «Грозный – политический деятель, тщательно доказывающий разумность и правильность своих поступков, стремящийся действовать силой убеждения не в меньшей степени, чем силой закона и приказа. И в его писательской деятельности не меньше, чем в его деятельности государственной, сказалась его исключительная талантливость. [...] Грозный был одним из образованнейших людей своего времени. По свидетельству веницианца Фоскарини, Грозный читал “много историю Римского и других государств... и взял себе в образец великих римлян”. Грозный заказывал перевести Историю Тита Ливия, биографии цезарей Светония, кодекс Юстиниана. В его сочинениях встречается множество ссылок на произведения древней русской литературы. Он приводил наизусть библейские тексты, места из хронографов и из русских летописей, знал летописи польские и литовские. Он цитировал наизусть целыми “паремиями и посланиями”, как выразился о нем Курбский. Он читал “Хронику” Мартина Бельского (данными которой он, по-видимому, пользуется в послании к Курбскому). По списку Библии, сообщенному Грозным через Михаила Гарабурду князю Острожскому, была напечатана так называемая Острожская Библия – первый в славянских странах полный перевод Библии. Он знал “Повесть о разорении Иерусалимa” Иосифа Флавия, философскую “Диоптру” и др. Книги и отдельные сочинения присылали Ивану Грозному из Англии (доктор Яков – изложение учения англиканской церкви), из Польши (Стефан Баторий – книги о Грозном), из Константинополя (архидиакон Геннадий – сочинения Паламы), из Рима (сочинения о Флорентийском соборе), из Троицкого монастыря, из Суздаля и т.д. Каспар Эберфельд представлял Царю изложение в защиту протестантского учения, и Царь охотно говорил с ним о вере. Отправляя архидиакона Геннадия на Ближний Восток, Грозный приказывал “обычаи в странах тех писати ему”. Он заботился о составлении тех или иных новых сочинений и принимал участие в литературных трудах своего сына Царевича Ивана Ивановича. К нему обращались со своими литературными произведениями Максим Грек, князь Курбский, митрополит Макарий, архимандрит Феодосий, игумен Артемий, Иван Пересветов и многие другие. [...] Это был поразительно талантливый человек. Казалось, ничто не затрудняло его в письме. Речь его текла совершенно свободно. И при этом какое разнообразие лексики, какое резкое смешение стилей, какое нежелание считаться с какими бы то ни было литературными условностями своего времени!.. [...] Никогда еще русская литература до Грозного не знала такой эмоциональной речи, такой блестящей импровизации и, вместе с тем, такого полного нарушения всех правил средневекового писательства: все грани между письменной речью и живой, устной, так старательно возводившиеся в средние века, стерты; речь Грозного полна непосредственности. Грозный – прирожденный писатель, но писатель, пренебрегающий всеми искусственными приемами писательства во имя живой правды. Он пишет так, как говорит, смешивая книжные цитаты с просторечием, то издеваясь, то укоряя, то сетуя, но всегда искренно по настроению. Роль Грозного в историко-литературном процессе древней Руси громадна и далеко еще не оценена»lvii.

Как ни странно, наследие Царево (при таких высоких оценках) до сих пор надлежащим образом не изданоlviii, а первая попытка – напечатанная в 1951 году в серии «Литературные памятники» книга «Послания Ивана Грозного» (из которой взяты цитированные нами слова Д.С. Лихачева) – так и осталась первой и последней попыткой. Примечательно, что даже эта далеко не полная, в смысле содержания, книга, в отличие от большинства других изданий этой престижной серии, с тех пор так ни разу и не перепечатана. Зато неоднократно переиздается вычлененная из нее переписка Царя с изменником князем Курбским с соответствующим (восхваляющим предателя) комментариемlix.

Еще меньше известно о сочинении Царем Иоанном Васильевичем духовных текстов.

Одним из первых обратил на них внимание известный русский этнограф и археолог Иван Петрович Сахаров (1807†1863). Готовясь к изданию «Русского библиографического словаря», он опубликовал в 1842 году, как образец одной из статей предполагаемого издания, работу «Царь Иоанн IV Васильевич – литератор». Среди произведений Царевых названы «Послание к Князю Михаилу Черниговскому и боярину его Феодору», а также «Духовное завещание»lx. Те же писания («Молитва к Михаилу Черниговскому» и «Духовное завещание») называет в 1857 г. в «Обзоре русской духовной литературы» архиепископ Филарет (Гумилевский, †1866)lxi.

Примерно в это же время (ок. 1859 г.) русский историк и археограф Вукол Михайлович Ундольский (1815†1864) приступил к своему исследованию, так и оставшемуся, к сожалению, в рукописи, – «Иоанн Грозный, как литератор и духовный композитор». Просматривавший это сочинение академик И.Н. Жданов писал: «...Исследование это осталось неоконченным или вернее – только что начатым. Впрочем, на первых же его страницах Ундольский успел уже отметить неизвестные до тех пор писания Ивана: стихиры в честь перенесения иконы Владимiрской Богоматери и несколько тропарей канона Даниилу, Переяславскому чудотворцу (это – крестный отец Грозного). Затем, обратив внимание на близость к Ивану лучших духовных певцов того времени (Федор Христианин, Иван Нос), Ундольский замечает, что, сочиняя стихиры и тропари, «Царь, вероятно, и самому пению был роспевщик и творец». – Это исследование Ундольского вызвано было, может быть, тем обзором литературной деятельности Царя Ивана и его современников, который представил С.М. Соловьев в VII-м томе своей Истории Россииlxii, вышедшей как раз около этого времени – 1857 г.»lxiii.

Существенным вкладом в изучение литературного наследия Царя стала посмертно опубликованная работа видного русского филолога и фольклориста академика Ивана Николаевича Жданова (1846†1901) «Сочинения Царя Ивана Васильевича Грозного». В разделе «Молитвы» говорится о следующих духовных произведениях Государя: «Послании благочестивого Царя и Великого Князя Ивана Васильевича и всего освященнаго собора к великим страстотерпцем и исповедником, к Великому Князю Михаилу Черниговскому и боярину его Феодору», тропари преподобному Даниилу Переяславскому, а также стихиры «в память перенесения Владимiрской иконы» Божией Материlxiv.

Специальный труд гимнографическим творениям Иоанна IV посвятил известный духовный писатель и исследователь архимандрит Леонид (Кавелин, 1822†1891). В своем исследовании 1886 года, опираясь на рукописный Стихирарь первой четверти XVII в. из собрания Троице-Сергиевой Лавры, о. Леонид опубликовал сочиненные Царем стихиры и славники к ним на всероссийские праздники: преставление свт. Петра, Митрополита Московского и всея России чудотворца и на Сретение Владимiрской иконы Божией Матери. В приложении к публикации стихир в крюковой записи о. архимандрит дал «переложение их на линейные ноты, сделанное г. Фортовым под руководством о. Разумовского». «Кто прочтет внимательно эти творения Царевы, – утверждал о. Леонид, – и сличит их с теми, которые занимают их место в Месячных Служебных Минеях, ныне употребляемых, тот не может не признать, что они заслуживали бы вполне стоять наряду с первыми древними стихирами, и что Царь Иоанн Васильевич, очевидно в этом отношении подражавший Царю Льву Премудрому – потрудился не вотще; словом, можно пожалеть, что эти песнопения не вошли в состав нынешних Служебных Миней на память родам родов»lxv.

В другой своей работе, также опубликованной в 1886 году, архимандрит Леонид, исследуя каноник XVII в., указал на существование неопубликованного «Канона св. архангелу Михаилу, грозному воеводе, хранителю души и тела, всем человеком посылаемому от Вседержителя Бога по вся души человеческие душу возвести к Господу, а тело земли предати. Ты же, человече, не забывай смертного часа, по вся дни пой канон сей»lxvi.

Канон был подписан псевдонимом – «Парфений Уродивый», принадлежность которого Царю Иоанну Грозному предположил в 1911 г. исследователь Илья Александрович Шляпкин (1858†1918): «В Памятниках древней письменности ОЛДП за 1886 г. напечатано было по рукописи Царского № 423 покойным архимандритом Леонидом (Кавелиным) «Послание к неизвестному против люторов – творение Парфения Уродивого». При ближайшем знакомстве с ним я увидел, что это не что иное, как ответ Царя Иоанна Васильевича Грозного Яну Роките (первые 12 слов Грозного). Парфению Уродивому принадлежит еще «Канон св. архангелу Михаилу, грозному воеводе, хранителю души и тела, всем человеком посылаемому от Вседержителя Бога по вся души человеческие душу возвести к Господу, а тело земли предати. Ты же, человече, не забывай смертного часа, по вся дни пой канон сей», что уже отметил архимандрит Леонид. Отсюда можно сделать вывод, что Парфений Уродивый – псевдоним И[оанна] Грозного, иронически называвшего себя девственником ( [греч.]). Принадлежность Царю канона св. арх. Михаилу будет соответствовать авторству Грозного в послании-молитве к мощам Михаила Черниговского и боярина Феодора и в стихирах Владимiрской иконе Божией Матери, св. Петру митрополиту и Даниилу Переяславскому, уже несомненно Tому принадлежащих»lxvii.

Тот же И.А. Шляпкин ранее указал на существование «тропаря Царя Ивана преподобному Никите столпнику Переяславскому, между прочим сохранившегося на пелене, вышитой Царицей Анастасией и хранящейся в Переяславском Никитском монастыре»lxviii. Этот же исследователь обратил внимание и на факт обращения 1548 г. Царя Иоанна Васильевича к Митрополиту Макарию с предложением установить общее поминовение всех «от иноплеменных на бранех и на всех побоищех избиенных и в плен сведенных, гладом и жаждою, наготою и мразом, и всякими нуждами измерших и во всех пожарех убиенных и огнем скончавшихся и в водах истопших»lxix. Это обращение Царя академик И. Н. Жданов связывал с впечатлением, оказанным на него преп. Даниилом Переяславскимlxx.

Автор первого систематического исследования памятников русской гимнографии по печатным источникам XVII-XIX вв. Ф.Г. Спасский (1897†1979) в одной из своих работ, написанной в 1949 г., отмечал: «В нынешних служебных минеях находится 96 служб славянского, по преимуществу, русского творчества. Это число составляет, приблизительно, четверть всего количества писанных на Руси служб по сие время. Во внимание нами не принимаются безчисленные акафисты и специальные молебны, так печально характеризующие наше литургическое творчество в последние времена его упадка. В свою очередь, с достоверностью можно утверждать, что четвертая часть вошедших в официальные богослужебные минеи служб и сохранившиеся и доныне, составлены были в Макариевский период. [...] Вне миней, таким образом, находится огромное большинство литургических текстов русского творения, частью оставшихся в рукописях, частью изданных отдельными выпусками, и в незначительном числе вошедших в минею дополнительную, собравшую службы более позднего творения»lxxi. Среди русских текстов, находящихся вне миней, Феодсий Георгиевич указал на два творения Царя Иоанна Грозного: молитву Михаилу Черниговскому и канон святому Ангелу Грозному воеводеlxxii.

В 1970-2000-е годы было опубликовано несколько новых духовных текстов, принадлежавших Царю Иоанну IV, и исследований о нихlxxiii.

В 1972 г. академик Д.С. Лихачев (1906–1999) издал Канон и молитву Ангелу Грозному воеводе. Наряду с рядом интересных наблюдений, ученый, цитируя весьма сомнительные пассажи из работы О.А. Добиаш-Рождественской (1874–1939)lxxiv, предпринял совершенно бездоказательную попытку демонизации личности Царя Иоанна Васильевича. Академик пишет о якобы «паническом страхе смерти» Царя, о том, что Он «выворачивал христианский культ наизнанку». Утверждает: «Поход Грозного на Новгород и Псков носил ярко выраженный антицерковный характер. [...] Искажения и глумления над христианским культом были типичны для Грозного. Демонстративно выставляя свою ортодоксальность во всех официальных случаях, он вместе с тем был склонен к кощунству, к высмеиванию этого же культа, к различного рода нарушениям религиозных запретов. Канон Ангелу Грозному воеводе и Молитва архангелу Михаилу были вполне серьезны, в них не было элементов глумления над религией, но тем не менее сам объект молитвы приобретал не «исполу» христианские, а «исполу» антихристианские черты...»lxxv

Для того, чтобы вполне оценить смысл такой «науки», достаточно познакомиться хотя бы вот с этими строками из труда современника академика, жившего в одном с ним городе и даже в одно время, – митрополита Санкт-Петербургского и Ладожского Иоанна (Снычева): «Полно и ясно раскрывался внутренний мiр Царя и в Его постоянном общении со святыми, преподобными, иноками, юродивыми, странниками. Самая жизнь Царя началась при непосредственном участии святого мужа – митрополита Иоасафа, который, будучи еще игуменом Свято-Троицкой Сергиевой Лавры, крестил будущего Государя Российского прямо у раки Преподобного Сергия, как бы пророчески знаменуя преемственность дела Иоанна IV по отношению к трудам Великого Святого. Другой святой митрополит – Макарий – окормлял молодого Царя в дни Его юности и первой ратной славы. Влияние Первосвятителя было велико и благотворно. Митрополит был ученейшим книжником. Своим блестящим образованием Грозный во многом обязан святому Макарию, десятки лет работавшему над огромным трудом, Минеями-Четьями, в которых он задумал собрать все “чтомыя книги, яже в Русской земле обретаются”. Мудрый старец не навязывал Царю своих взглядов – окормляя его духовно, – не стремился к почету, власти, и потому сумел сохранить близость с Государем, несмотря на все политические бури и дворцовые интриги. “О Боже, как бы счастлива была Русская земля, если бы владыки были таковы, как Преосвященный Макарий да ты”, – писал Царь в 1556 году Казанскому архиепископу Гурию. Особенно любил Иоанна и Его добродетельную Супругу преподобный Антоний Сийский, просиявший святостью жизни в тундре далекого Севера. Он приходил в Москву, беседовал с Царем и пользовал Его своими поучениями до кончины своей в 1556 году. Знаменитый московский юродивый Василий Блаженный хаживал к Царю, не стеснялся обличать Его в рассеянности при молитве, умерял царский гнев ласковым: “Не кипятись, Иванушка...” Блаженный умер на руках у Царя, предсказав Ему, что наследует государство Российское не старший сын Иван, а младший – Феодор. При погребении Святого Царь сам с ближними боярами нес его гроб»lxxvi.

Изучались и нотированные записи Богослужебных текстов, созданных Царем Иоанном Васильевичем.

Среди выдающихся памятников того времени – Великих Миней Четьих, куда входили «все святые книги, которые в Русской земле обретаются», Лицевого Летописного свода, Книги Степенной Царского Родословия, Служебных Миней, включавших ненотированные богослужебные тексты календарного круга, появляется «Книга глаголемая Стихирарь месячный, иже есть Дьячье око…» – «руководство к уставному исполнению богослужебного пения, как неотъемлемого условия порядка в певческом устроении службы»lxxvii. Иными словами, построенный по минейному принципу «Стихирарь» создавался как «образец для повсеместного использования»lxxviii.

Об этом, в частности, свидетельствует и бумага. При создании одного из наиболее авторитетных списков Стихираря использовалась «превосходная тонкая французская бумага», которую купили специально для написания составлявшегося в Государевых мастерских в Александровой слободе Лицевого летописного свода, также при издании Псалтири 1576 г. на Печатном двореlxxix.

Наиболее авторитетным из всех списков является рукопись, датируемая 1580-ми гг., происходящая из собрания Кирилло-Белозерского монастыря, ныне хранящаяся в Российской Национальной библиотеке в Петербурге. Она довольно объемна: 504 листа формата in folio, исписанная мелким письмом.

Начало работы над рукописью приходится на 1550-е, сразу же вслед за Стоглавым Собором 1551 г., «принявшим решение по унификации церковного пения» и «приведению его в соответствие с Церковным уставом». Создан был «Стихирарь» при жизни Царя Иоанна Васильевичаlxxx.

Изучение этого источника позволило исследователям придти к важным выводам:

«Рассматривая стихиры “творения Царева” знаменной редакции, мы видим три уровня творческого подхода к материалу. Один из них заключается в простой замене отдельных слов, внедрении новых фрагментов текста в прежний контекст, не нарушая его строя и целостности. Это было бы невозможно без учета характера роспева. Так или иначе, “творец” должен был быть знаком с роспевом, что для Ивана Васильевича, участвовавшего в Богослужениях и певшего на клиросе, по-видимому, не составляло труда.

Более высокий уровень творчества – составление совершенно нового текста по образцу известного. […]

И, наконец, третий уровень подхода к процессу творчества, наблюдаемый в песнопениях, – это создание текта и роспева самогласных стихир. […]

Описанные выше три уровня осмысления музыкально-гимнографического текста в процессе работы над ним свойственны средневековому творчеству вообще. Но, говоря о творчестве Царя, надо помнить о том, что вера в средние века была основой менталитета, в том числе и Царского. […] А участие Царя в Богослужении было не лицемерием, как это подчас пытаются представить, а образом жизни, важной ее частью»lxxxi.

В 1989 году Всесоюзная фирма «Мелодия» выпустила альбом из двух грампластинок «Стихиры Ивана Грозного» в исполнении Мужского вокального квартета под руководством заслуженного артиста Республики Игоря Воронова. Автор аннотации А. Рогов, в частности, отмечал: «Музыку, хоровое церковное пение Царь любил смолоду, любил всей душой, истово. [...] В храмах Александровой слободы, которая с 1564-го по 1572 год была Его резиденцией, Царь Сам почти ежедневно читал и пел. В Слободе заведена была целая музыкальная школа, а во главе ее стоял знаменитый роспевщик Федор Крестьянин (Христианин) с учениками Иваном Носом и Стефаном Голышем. Все они были выходцами из Новгорода, славившегося своими певцами и роспевщиками. Царь не только любил хоровое пение и покровительствовал ему – известны и Его собственные музыкальные произведения. [...] Торжественно, словно поступь праздничного крестного хода звучат стихиры Ивана Грозного. Как это было свойственно древнерусской музыке того времени, они строго унисонны, одноголосны. Поют только мужские голоса. Но строгая “соборность” характера пения не рождает однообразия или звуковой безцветности. Великолепно “опеваются”, многократно повторяясь, отдельные звуки, создавая как бы ювелирную огранку особо значимым по смыслу словам или фразам. Несколько непривычно, “неестественно” для нашего слуха звучат отдельные слова: например, “венецы” вместо “венцы”, “заступеникa” вместо “заступникa”, “весехо” вместо “всех”. Но таковы уж были правила принятого в то время так называемого “раздельноречного” пения. В текстах песнопений, особо строго традиционных по своему языку, сохранялись старые или, как тогда говорили, “неистинноречные” нормы воспроизведения букв (некогда звучавшие и в речи “ъ”, как “о”, и “ь”, как “е”). Строгие и суровые, как сама эпоха, песнопения Ивана Грозного, вместе с тем, подлинно монументальны».

Следует подчеркнуть, что до 1970-1980-х годов никому и в голову не приходило сомневаться в авторстве стихир и других церковных песнопений, обозначенных в стихирарях и других богослужебных книгах, как принадлежащие Царю Иоанну Васильевичуlxxxii. Иоанн Грозный, уверенно писал Н.Д. Успенский, «сам сочинял тексты песнопений и перекладывал их на музыку»lxxxiii. «Передовые ученые» возжелали, однако, сверхатрибуции. Речь идет об их требованиях для установления авторства (причем авторства именно Царя Иоанна IV) каких-то совершенно необычных для того времени, особых доказательств (похоже, их не удовлетворили бы и автографы).

Применение таковыми исследователями обветшавшего арсенала советской науки в наше постсоветское время заставляет усомниться, подлинно ли «советскими» были те приемы. Суть их примитивна (однако далеко не безвредна), закрепляя вбивавшийся все советское семидесятилетие стереотип: Царь (любой) в области сочинительства (шире – вообще творчества) ничего путного сотворить не может, а если что-то такое, вопреки теории, и существует, то все это принадлежит вовсе не ему, а его талантливым подданным и только приписывается Самодержцу или просто присвоено им. Но о чем толковать, если, скрупулезно выверяя каждую буковку старинных текстов (фиксируя даже ошибки писцов или явные описки), эти «исследователи» до сих пор не научились писать слова Троица, Бог, Божия Матерь, как положено, как это делали авторы тех текстов, которые они издают, исследуют, чем они худо-бедно кормятся, наконец, – с прописной буквы?.. Раньше они могли ссылаться на атеистическую цензуру. А сейчас, когда ее не стало, оказалось, что все то, что им раньше как бы запрещали, они и сами не любят и боятся.

О том, что это поветрие мiровое, лучше всего, на наш взгляд, свидетельствует жгучий интерес к почитанию среди православных Царя Иоанна Васильевича западной печатиlxxxiv. Одним из примеров такого «внимания» является также курьезная статья некой Дж. Д. Ленхофф из Лос Анджелеса, которую в Москве не побрезговали поместить в уважаемом научном сборникеlxxxv.

«В 1989 г. фирма “Мелодия” издала собрание духовных гимнов [sic!], чье авторство приписывается Ивану Грозному, – так вполне по-американски начинается сей опус. – Хотя авторство Ивана как сочинителя духовных песнопений широко признано как специалистами, так и неспециалистами, имеется убедительное доказательство того, что, по крайней мере, одна такая атрибуция является ошибочной. Песнопение, о котором идет речь – тропарь св. Никите Переславльскому, вышитый Царицей Анастасией на кайме плащаницы святого. […]

Занимаясь культом св. Никиты среди московской элиты, я обнаружила этот тропарь в литургическом кодексе, составленном еще до рождения Царя. Сборник, составленный в последней четверти XV века, содержит некоторые из наиболее ранних известных духовных песнопений праздников, символически связанных с Московской державой в царствование предка Царя, Ивана III Великого»lxxxvi.

Впрочем, даже это утверждение, требует, по словам самого автора, дополнительной, более квалифицированной, проверки («Тот факт, что тропарь в честь святого, имевшего величайшее личное значение для Ивана IV и несомненно почитаемого Царем, не был написан им, требует более тщательного анализа его религиозного наследия»lxxxvii. Ожидать этого от американской ученой дамы, разумеется, не приходится.)

Но далее: «Дальнейшие исследования, без сомнения, покажут (will undoubtely show), что и другие духовные песнопения, приписываемые Ивану Грозному, имеют неверную атрибуцию»lxxxviii.

«По этой логике, – отозвалась на этот текст доктор филологических наук Н.А. Ганина, – во-первых, если один тропарь не принадлежит Царю, то и все не принадлежат; во-вторых, уже и современные Царю источники обретают статус легенды. – Если применить методы слависта из Лос Анджелеса к наследию А.С. Пушкина, такой “анализ”, без сомнения, покажет (will undoubtely show) не менее интересные результаты».

«Корни легенды, – между тем развивает свою теорию Ленхофф, – явно уходят в описание поведения Ивана IV, как оно описано в сохранившихся московских текстах.

Вошедший в историю своими взрывами личного и политического терроризма, Иван представлен в официальных московских писаниях как благочестивый, христолюбивый Православный Царь. В определенной мере такие представления следует рассматривать скептически, так как они внушены идеологией [sic!]. Московский Царь объявляется, как и Византийский Император, правителем-наместником Христа на земле, и авторы соответственно описывают его действия и побуждения. Предполагалось [sic!], что Иван молился о Божественной помощи перед главными битвами, что он выражал благодарность Богу и святым за благодатные победы, что он исправно посещал общие церковные службы и был набожен в личных молитвах. […]

Переписка Ивана обильно насыщена цитатами из Библии, Восточных отцов и литургических текстов Православной Церкви. В дополнение к установленным маршрутам ежегодного паломничества в крупнейшие русские монастыри он посещал многие отдаленные монастыри и святые места. Даже во время террора (опричнины) Иван внес большой вклад в этот идеальный образ самого себя как благочестивого христианского правителя. Надписи на иллюстрированном своде Великокняжеской летописи, начатой по инициативе Царя и написанные под его наблюдением между 1568 т 1576 гг. в Александровской слободе (de facto – столице его “государства в государстве”), восхваляют Иваново соблюдение ритуалов, дополняют детали о религиозных церемониях и вставляют поправки в молитвы. […]

Религиозные представления Ивана документированы далее в специальных грамотах (богомольные грамоты), просящих молитв перед главными битвами и во времена национальной опасности. Надписи, вкладные книги и синодики отражают его вклады в русские монастыри и его представления о собственном спасении. Иностранные наблюдатели [foreign observers, т.е. как на выборах на демократическом Западе! – С.Ф.] увековечили образ до крайности благочестивого властелина. В своих “Путешествиях” английский авантюрист Джером Горсей отмечал: “Этот Император в свое время построил более сорока прекрасных каменных церквей, богато украшенных снаружи и внутри, с куполами (букв. башенками), позолоченными чистым золотом. Он построил свыше 60 мужских и женских монастырей, обезпечив их колоколами и вышивками и содержанием для молитв за его душу”. Ливонские дворяне Иоганн Таубе и Элерт Крузе утверждали, что Иван понуждал своих опричников ежедневно посещать церковные службы, где он сам выступал в качестве певца, и читал им за столом длинные извлечения из церковных книг. Б.М. Клосс описал царский скрипторий в Александровской слободе, где создавались богато украшенные литургические книги для нужд Царя. Лучшие певцы, обученные в Новгороде, переписывали песнопения и руководили особым царским хором»lxxxix.

Однако, по словам Ленхофф, «ни один источник XVI в. не представляет Царя как гимнографа. Первые такие заявления делаются в рубриках нескольких литургических рукописей XVII в. Самое раннее свидетельство – “Книга глаголема Стихирарь месячный, иже есть Око дьячье”, списанная клириком Лонгином с 17 февраля по 19 января в Кремлевском монастыре Св. Михаила [Чудовом то есть. – С.Ф.] в 1620-е или 1630-е годы. Здесь стихира митрополиту Петру, предсказавшему, что Москва будет благословена паче всех городов русских и просившему, чтобы его погребли в здешнем Успенском соборе, идентифицируется как “творение Иоанна Деспота Российскаго”. Другие, посвященные Сретению Владимiрской иконы Божией Матери, Чье заступничество спасло город от войска Тамерлана в 1395 г., помечены: “Творение Царево”. Рукопись, написанная в первой половине XVII в., отмечает, что тропарь и кондак, посвященные перенесению мощей Князя Михаила Черниговского (14 февраля) – “…творение Ивана, Богомударго Царя, Самодержца Российскаго”.

Эти рубрики сомнительны, так как ни Иван III, ни Иван IV не могли быть самодержцем, названным автором духовных песнопений»xc.

Вот так: не могли быть – и всё!

«Но “Канон Ангелу Грозному Воеводе”, – замечает Н.А. Ганина, – несомненно принадлежит Иоанну IV, что подтверждается текстологией. И это можно изложить в нескольких словах: во-первых, притча о юродивых девах объединяет Канон и Духовную грамоту Царя; во-вторых, там есть одно слово, отмечаемое только со времен Иоанна IV; в-третьих, это писал Царь (наблюдения Лихачева + “излей мvро” в заключительной молитве + всё об Архангельском соборе)xci. А вот Ленхофф о Каноне вообще стыдливо (?) умалчивает в основном тексте статьи, хотя ссылается на него в примечаниях (ссылка 25 на с. 52-53). Авторство здесь доказано, но Ленхофф утверждает: “Даже песнопения, которые могли быть написаны Иваном под другими именами, дошли до нас только в сводах XVII века”. О традиции я еще скажу в следующем замечании».

Поздний характер и редкость этих рубрик, продолжает американка, «позволяют полагать, что они отражают ложную традицию. По причине средневекового русского почтения к auctoritas духовные песнопения иногда идентифицируются как труды известных литургических авторов, как, например, Пахомий Логофет, связываются с членами клира, упомянутыми в агиографических источниках и даже приписываются Византийскому Императору Льву Мудрому. Некоторые из таких атрибуций, принятых Церковью, включались в рубрики печатных литургических книг. Но рубрики XVII в., приписывающие песнопения “Царю Иоанну”, никогда не регистрировались в официальных церковных книгах и не отмечались современниками»xcii.

«Рассуждение г-жи Ленхофф, – продолжает свои замечания Н.А. Ганина, – содержит интересные противоречия.

Во-первых, рубрики XVII века и являются искомым первым свидетельством традиции. Они происходят (употребляя термин Ленхофф) из “официальных церковных книг”, наиболее приближенных по времени к эпохе Царя. В “официальных книгах” XV в. таких указаний, разумеется, еще не могло содержаться. Что же до XVI в., то Царь не стремился объявлять себя гимнографом, как явствует из надписания Канона псевдонимом. Потом была Смута, и записывать стихиры в Чудовом монастыре было трудно. Соответственно, 20-е или 30-е годы XVII в. – наиболее естественное время для обобщения исторического наследия.

Во-вторых, Ленхофф не приводит ни одного свидетельства, когда церковная “auctoritas” на Руси связывалась бы с русским Царем или Великим Князем (а не Львом Мудрым или не упомянутым св. блгв. Иустинианомxciii). Значит, это единственный случай, и в качестве такового он требует объяснения. Означает ли это, спросим мы, что Царь Иоанн был почитаемым членом клира – или что русское сознание поставило его в один ряд со св. блгв. Иустинианом? Вот о чем нужно рассуждать.

В-третьих, традиция (как убедительно показал М.И. Стеблин-Каменский в отношении исландских саг) не бывает “ложной”, поскольку она всегда отражает то, что наиболее существенно для самих ее носителей. Говоря кратко, мнение носителей традиции и есть традиция. В Московской Руси первой трети XVII в. сложилась традиция, согласно которой авторство нескольких стихир приписывалось Иоанну IV. Традиция эта была истинной, поскольку никакой другой атрибуции (например, Макарию митрополиту Московскому) в те времена не существовало и не предполагалось. Здесь же следует отметить, что Ленхофф, как и некоторые другие западные исследователи, не сознает принципов сложения традиции. Простой пример: рукопись “Беовульфа” написана в 1000 г., а поэма сложилась гораздо раньше и отражает быт германских племен VI-VII вв., а может быть, и более ранний. В случае же со стихирами сложение традиции измеряется годами (начиная со смерти Иоанна IV, когда – и Ленхофф тоже этого не понимает – авторство Царя как гимнографа уже можно было обнародовать). Что же до Канона Ангелу Грозному Воеводе, то ранние его списки датируются, как известно, концом XVI в.»

В связи со сказанным не можем также не привести мнение одного из специалистов в интересующем нас вопросе – музыковеда Н.В. Рамазановой. Сделаем обширную выписку из последнего ее труда:

«Что же касается XVI в., то источников, в которых упоминались бы авторские роспевы, до сих пор не обнаружено. Упоминаний имен роспевщиков нет и в самих нотированных рукописях этого времени. Пометы, указывающие на авторов роспевов, в певческих кодексах отмечены лишь на рубеже XVI-XVII вв. В частности, речь идет о рукописи библиотеки Кирилло-Белозерского монастыря, датируемой 1598-1603 гг., самой ранней, по наблюдению З.М. Гусейновой, из тех, где встречаются авторские роспевы. “Изучение певческих рукописей различных собраний, – пишет она, – показало, что ранее данного времени указания авторских роспевов не встречаются”xciv. […]

…Практика анонимного творчества, господствовавшая в первые столетия после принятия христианства на Руси, этих имен не сохранила. […] Сведения о мастеропевцах передаются по слухам, от их молодых современников и учеников, от одного поколения к другому. […] Ученики не только распространяли сведения о своих учителях и “похвалялись ими”, но и записывали их роспевы […] Так, благодаря памяти музыкантов последующих поколений, были записаны некоторые творения известных мастеропевцев. Эти же музыканты по памяти или по преданию указали имена роспевщиков, чьи песнопения уже при их жизни – в XVI в. – были записаны в певческих книгах, хотя имена их, согласно существующей традиции, в рукописях не упоминались. Певчие и певцы, переписывавшие в следующем столетии эти рукописи, поместили имена известных им мастеров над текстами соответствующих, по их представлениям, песнопений. Вот тогда-то в певческих книгах и появилось, среди прочих, имя Царя Ивана Васильевича.

Эта особенность фиксации авторских роспевов в певческих книгах XVII в. свидетельствует о том, что ни Федор Крестьянин, ни другие его современники не могли сами надписать роспетые ими песнопения. Не мог этого сделать и Иван Грозный. Поэтому мысль о том, что песнопения, надписанные Его именем, были созданы другими людьми, а Он лишь подписывался под ними, не имеют оснований.

Рассуждая о творчестве Ивана Грозного, исследователи высказывают сомнения в Его авторстве по отношению к роспевам и ограничивают Его роль только созданием гимнографических текстов, аргументируя это тем, что в надписях, где упоминается Его имя, указывается не “перевод”, не “розвод”, как это было принято по отношению к произведениям Федора Крестьянина, Исайи Лукошко и других мастеров, – песнопения с именем Царя надписываются словом “творение”.

Как отмечает Н.П. Парфентьевxcv, этим словом в певческих книгах было принято обозначать создание литургических текстов: “творение отца нашего Иоанна Дамаскина”, “творение царя Льва Премудрого” и т.д. Однако употребление этого определения связано отнюдь не с разграничением песнопений на текст и роспев. Слово “творение” означает плод трудов творца. А творцом, согласно средневековым представлениям, мог быть, прежде всего, Царь Небесный – Творец всего сущего. В соотвестствии с этим творить в литургической сфере могли только избранные Богом – святые Отцы, получившие благоловение Свыше, и Цари земные, наделенные Божественной властью. Следовательно, по отношению к песнопениям, созданным рядовыми роспевщиками, термин “творение” избегался, а то, что было “сотворено” Царем, не могло быть названо “переводом” и “роспевом”xcvi.

Замечу, что негласный запрет на использование слова “творение” возник лишь в XVII в. […] Поэтому в таком авторитетном Стихираре “Дьячье око”, как четырехтомник из собрания Д.В. Разумовского, в службах Меркурию и Василию словосочетание “ино творение” было заменено формулой “ино празднество”.

Интересно, что в рукописях, где встречается имя Ивана Грозного в надписаниях к песнопениям, оно употребляется в разном контексте: “Творение Государя Царя Ивана Васильевича”, “Творение Царя и Великого Князя Ивана Васильевича”, “Творение Царево”, “Творение Ивана, Богомудрого Царя, Самодержца Российскаго”, “Творение Царя Иоанна, Деспота Российскаго”. В последнем случае используется определение “Деспот”, которое может расцениваться либо как синоним слова “Самодержец”, в соответствии с буквальным переводом с греческого – господин, хозяин, глава дома, либо это калька с надписания к Стихирам Евангельским – “Творение Льва Деспота”. Что еще раз свидетельствует об употреблении слова “творение” в тех редких ситуациях, когда творцами считаются, помимо святых Отцов, Царственные гимнографы»xcvii.

Но американку такие «тонкости», похоже, не интерсуют. Ей гораздо важнее заклеймить «московитов», все еще сохраняющих варварскую привязанность к вере и почтение к своим Царям.

Ленхофф шокирует «сама готовность филологов и образованной публики принимать подобные атрибуции». По ее мнению, это «также заслуживает анализа. […] Предполагается, что это и последующие приукрашивания образа Московского Царя отражает образ идеального русского самодержца, созданный официальными идеологами в царствование Николая I»xcviii. (Такова была, заметим, и «поэтика» западных кремленологов, писавших в подобном тоне в советское времена. Но так они, оказывается, пишут и вообще о всем русском, православном!)

В заключение статьи Ленхофф развивает свою теорию: «Религиозные сочинения Ивана Грозного были “вновь открыты” в царствование Николая I (1825–1855). В это время московские и петербургские интеллектуалы унифицировали глоссы, приписывающие гимны Ивану, и стали искать дальнейшие ключи к его литературным трудам. […]

В какой-то мере их работы продолжают собирание и распространение русских культурных документов, начатое в предшествующем столетии. Но более пристальный взгляд позволяет полагать, что портреты Ивана Грозного как сочинителя духовных песнопений и молитв, воплощавшего союз Русской Православной веры, самодержавия и народа, возникли в лоне мистической, романтической риторики 1840-х годов. Духовные песнопения Ивана впервые привлекли серьезное внимание вскоре после того, как Уваров провозгласил кредо “Православия, Самодержавия и Народности”. Националистические писатели в консервативных журналах придали этому кредо законченный вид, прославляя Николая как знаменосца истинной русской веры и наследника древней чреды Православных императоров, воздвигаемых Богом для того, чтобы творить Его волю. [То есть уже в 20-е или 30-е годы XVII в. составитель рукописи думал о нуждах графа Уварова. – Н.А. Ганина.]

Нет свидетельств о том, чтобы Николай I сознательно культивировал аналогию между своим царствованием и царствованием Ивана IV. Но он сам рассматривал себя как покровителя и любителя искусств. Его моралистические взгляды на эстетику и музыку, выраженные устно и в переписке, представляют собой предмет исторического интереса. Усилия ученых по открытию новых литературных сочинений Ивана Грозного могут, в частности, вдохновляться желанием подчеркнуть общность между Николаем и его сиятельным предком [ancestor – именно “предок”, а не “предшественник” (antecedent, forbear, predecessor). Мы не можем заподозрить американскую исследовательницу в плохом знании английского, а значит, по мнению ученой из Лос-Анджелеса, Романовы произошли от Иоанна IV. Очень мило! – Н.А. Ганина]. […]

В своем зените эта легенда побудила одного историка литературы предположить, что Иван Грозный правил своим царством, будто монастырем. Эта из ряда вон выходящая метафора [sic!] была разработана профессором Санкт-Петербургского университета И.Н. Ждановым. Жданов утверждает, что Иван рассматривал себя самого как игумена (настоятеля) огромного монастыря с экстраординарными полномочиямиxcix. Он упрекал своих корреспондентов за незнание монашеского устава, сравнивал свое царство с “киновией” и требовал от своих подданных полного монашеского послушания […]

Раздуваемый консервативной риторикой, подчеркивающей связь между правящими самодержцами и московскими Православными Царями, список духовных песнопений и других сочинений Царя постепенно расширялся.

Мои замечания не являются окончательными. Они скорее указывают на модель восприятия, которую я считаю заслуживающей осмысления. Она меньше говорит нам о реальном историческом облике Ивана или идеологии Московского царства, нежели о способе, которым этот облик был преобразован в соответствии с русским идеалом самодержца, чья неограниченная власть умерялась Божественным руководством и народной мудростью»c.

Читая этот широко цитировавшийся нами современный американский опус, еще раз убеждаешься в правоте русского публициста Н.К. Михайловского, писавшего еще сто лет назад: «…Литература об Иване Грозном представляет иногда удивительные курьезы. Солидные историки, отличающиеся в других случаях чрезвычайной осмотрительностью, на этом пункте делают решительные выводы, не только не справляясь с фактами, им самим хорошо известными, а... даже прямо вопреки им: умные, богатые знанием и опытом люди вступают в открытое противоречие с самыми элементарными показаниями здравого смысла; люди, привыкшие обращаться с историческими документами, видят в памятниках то, чего там днем с огнем найти нельзя, и отрицают то, что явственно прописано черными буквами по белому полю»ci.

Причина, как нам кажется, здесь духовная. И лучшее свидетельство тому реакция на выход в 1999 г. нашего сборника «Духовные песнопения и молитвословия» Царя Иоанна Васильевича Грозного, где впервые под одной обложкой были собраны все известные до сих пор сочинения Державного гимнографа – тропари, кондаки, стихиры, молитвы, канон Ангелу Грозному воеводе.

Книга (оставляя в стороне писания митрополита Иоанна Петербургского) была издана до появления первых исследований, рассматривающих личность Царя с иной, не сплошь очернительской, точки зрения, разоблачающих при этом широко распространенную в дошедших до нас источниках и трудах историков клевету на Него, и, соответственно, до начала антицарского «ответа», к которому были привлечены представители современной высшей церковной иерархии.

Самим своим появлением она ставила вопрос: мог ли злодей и развратник, каковым сились выставить Царя Его враги, отечественные предатели и клеветники-иностранцы, а также современные ученые, – на протяжении едва ли не всей Своей жизни писать такие богослужебные тексты, которые Церковь использовала и много лет спустя после Его кончины? Ответ на этот вопрос слишком очевиден.

У одних читателей эта небольшая книжка вызвала неостановимый поток хулы на Царственного слагателя, другим чтение канона Ангелу Грозному принесло утешение в скорбях и душевное успокоение.

Это в мiре духовном, где происходит основная, решающая борьба добра и зла за Истину.

Среди специалистов она оценивается, как «чрезвычайно важная работа», в которой «собраны и переизданы все атрибутированные Царю тексты», относящиеся к Его гимнографическому творчествуcii.

Тут самое время вспомнить и о некоторых оценках Грозного Царя, изглаженных чьей-то пристрастной рукой из истории нашей Церкви. Давайте, как говорили древние, выслушаем и другую сторону.

В известном труде архиепископа Сергия (Спасского) «Полный месяцеслов Востока» в отделе, специально посвященном святцам, читаем: «Из XVII в. дошло до нас немало самостоятельных святцев, отличающихся большею полнотою сравнительно со святцами Иерусалимского устава. В сем отношении из многих святцев, находящихся в разных библиотеках русских, более замечательны святцы Императорской публичной библиотеки № 51, полнейшие из всех виденных нами в России, затем святцы Московского музея Ундольского № 237 1621 г., немного уступающие первым полнотою памятей, но превосходящие их многими особенностями. Те и другие много имеют и сходства, так что в основе их несомненно лежат другие древнейшие их святцы. […] Из святцев Московского музея замечательнейшие, как мы сказали, по полноте и особенностям святцы Ундольского № 237, написанные в 1621 году. В конце их, на листе 267 значится: “совершены бысть сии святцы в лето 7129, апреля в 25 день, в 4 час в корежемском монастыре”»ciii. Именно в этих святцах под 10 июня имеется удивительная запись: «обретение телеси царя Ивана»civ.

Обративший внимание на этот текст Владыки Сергия церковный историк Е.Е. Голубинский заметил: «Под Царем Иваном, конечно, разумеется Грозный, умерший 18-го марта 1584 года. Какое разумеется обретение Его тела, не знаем; во всяком случае не совсем ожиданно, что Грозный внесен в каталог святых…»cv

Неожиданным, конечно, все это могло быть только для того, кто просто не ведал о народном почитании Грозного Царя.

На эти два приведенные текста мы обратили внимание еще в 2002 г.cvi Уже на следующий год известный современный исследователь «Царского дела» Л.Е. Болотин в публичных выступлениях подчеркивал, что переиздание труда Владыки Сергия, в котором речь шла о церковном почитании Царя Иоанна Васильевича, было осуществлено в 1997 г. по благословению Патриарха Алексияcvii.

Ко всему этому стоило бы прибавить известные изображения Царя Иоанна Васильевича с нимбом (в соборах Московского Кремля, в Грановитой палате и т.д.)cviii. Приводимое нами далее объяснение Е.Е. Голубинского, примечательное само по себе, не раскрывает все же до конца причину появления этих изображений.

«Великие Князья Московские и Цари Русские до Петра Великого, – писал Е.Е. Голубинский, – погребались в Московском Архангельском соборе: в соборе этом и можно видеть надгробницы, устроенные над их могилами. В настоящее время ни на одной надгробнице нет изображения погребенного под нею Царственного лица, но, по свидетельству Маскевича, они были в начале XVII века… (по Маскевичу, изображения на надгробницах Князей и Царей были вышитые по бархату, а изображения подвижников обыкновенно были писанные на досках: различие, с одной стороны, объясняется тем, что приготовление шитых изображений было гораздо дороже и труднее, чем писанных на досках, а с другой стороны, может быть, нужно объяснять и тем, что вышитые изображения считались после Князей и Царей принадлежностью лишь настоящих или канонизированных святых: на гробе Соломониды – Софии, разведенной супруги Вел. Кн. Василия Ивановича, было вышитое ее изображение). Из поясных изображений Князей и Царей или их икон в смысле портретов (и называвшихся именно иконами) до настоящего времени целы в Архангельском соборе пять, именно Царей: Феодора Ивановича, Михаила Феодоровича, Алексея Михайловича и Феодора Алексеевича и князя Михаила Васильевича Скопина-Шуйского… Заметим здесь, что Цари изображались у нас на портретах с сиянием вокруг головы или нимбом… по подобию Царей Греческих. О сих последних Симеон Солунский говорит, что они, вслед за святителями, изображаются с сиянием вокруг головы “как восприявшие помазание Царства”, – ответ Гавриилу Пентапольскому… Чтобы вешаемы были в церквах или в палатках-усыпальницах поясные иконы в смысле портретов, принадлежавшие знатным людям, указаний на это мы не встречали»cix.

Однако нимб – вовсе не атрибут Царской власти, а отражение реальности, являющейся таковой, разумеется, для людей верующих, а не внешних.

«…Император, – по мнению опиравшегося на авторитет IV и VI Вселенских Соборов церковного писателя XIV в. Макария Анкирского, – Помазанник Божий, свят через мvропомазание…»cx

Нимб – «право Самодержца», – замечал признанный знаток русской старины, профессор Московского университета И.М. Снегирев. «Как Первенец Церкви, почитаемый за земного Бога», Он «делался в полном смысле Венценосцем, при жизни нося тленный венец, а по смерти получая нетленный»cxi.

Этот знак Божественной благодати, свидетельствовавший об особом даре Царской власти, появился на изображениях Византийских Василевсов в IX векеcxii. Сербской иконографии он был известен с середины XIV века. Первым представителем Русского Великокняжеского Рода, изображенным с нимбом, был внук Великого Князя Иоанна III – Димитрий Иоанновичcxiii, венчанный по желанию Деда в 1498 г. по особому чину, с включением элементов византийского обрядаcxiv.

В русский чин венчания на Царство 1547 г., в отличие от византийского, не вошло провозглашение Царя святым. Однако уже во время венчания на Царство Феодора Иоанновича, проходившего по чину, составленному для Его Отца, диакон провозгласил Его Святым Царемcxv. Характерно, что все изображения Русских Князей в Архангельском Соборе, расписанном в годы правления Царя Иоанна IV, даны с нимбами. Однако, как отмечал проф. И.М. Снегирев, парсуны первых Царей из Дома Романовых (Михаила Феодоровича и Алексей Михайловича), еще в 1830-е гг. находившиеся в том же Архангельском соборе у столпов, были написаны без нимбов. Профессор объяснял это «благочестивой скромностью» этих Государейcxvi. (Однако, по нашему мнению, эта проблема заслуживает все же дальнейшего тщательного исследования.)

***

Камнем преткновения для всех нынешних хулителей Грозного Царя являются книги митрополита С.-Петербургского и Ладожского Иоанна (Снычева) и обнародование свидетельства о замолчанном впоследствии прославлении Царя Иоанна Васильевича (т.н. «Коряжемские святцы» 1624 г.cxvii).

Высокий сан церковного писателя и широкое народное почитание Владыки, с одной стороны, а с другой – авторитет подлинного документа начала XVII в., держат оппонентов в определенных рамках. Это еще раз подтвердила полностью безпомощная статья преподавателя Православного Свято-Тихоновского университета кандидата исторических наук А.Г. Авдеева, вышедшая в составе отпечатанной большим по нынешним временам 10-тысячным тиражом брошюрыcxviii, распространяемой во многих храмах Московской епархии безплатно, видимо, как элемент пропаганды.

Между тем отзвуки давнего почитания Царя Иоанна Васильевича Русской Церковью, как святого, содержатся в недавно опубликованной «Записной тетради» о. Павла Флоренского. «Иоанн Грозный – Правда ли что Он был одно время канонизирован?»cxix – читаем в записи от 1 декабря 1905 года.

Да, добраться до правды порой бывает непросто. Часто ее приходится собирать буквально по крупицам. Взять хотя бы свидетельства о почитании Царя Иоанна Васильевича святыми Православной Церкви.

И тут, прежде всего, речь идет о Царственных Мучениках.

Начнем с общеизвестного. В критический момент истории Российской Империи, 14 декабря 1916 г., Царица призывала Супруга: «Будь Петром Великим, Иваном Грозным, Императором Павлом – сокруши их всех…»

Тут, конечно, не почитание Царя Иоанна Грозного как святого, но оценка Его, прежде всего, как твердого Правителя Русского государства.

Закон Самодержавия таков:

Чем Царь добрей, тем больше льется кровиcxx.

(Сравните запись в дневнике историка И.Е. Забелина 1907 г.: «Иван IV. Николай II: Свирепость. Благодушие»cxxi.)

Однако мы располагаем сведениями и о почитании святости первого Русского Царя святыми Царственными Мучениками.

Впервые эти сведения были обнародованы нами еще в 2002 г.cxxii, однако факты эти, по каким-то причинам, пока что в широкий оборот не вошли. По крайней мере, нам известно лишь об одной ссылке на эти материалы в последней книге исследователя из Белоруссии В.М. Ерчака «Слово и Дело Ивана Грозного».

Поэтому сегодня нам не грех привести эти обнаруженные нами свидетельства вновь, обратив на них особое внимание тех, кому небезразлично мнение Царственных Мучеников.

В одной из своих эмигрантских статей начальник Главного управления по делам милиции Временного правительства С.Г. Сватиков вспоминал слова Великой Княгини Марии Георгиевны (1876†1940), сказанные ею вскоре после февральского переворота 1917 года:

«Государыня всею душею восприняла каноны не одного лишь Православия. Она глубоко прониклась началами Самодержавия и Народности. Она много читала по истории России 16 и 17 века, и Россия представилась Ей в образе Московской Руси, с ее безконечной преданностью Царю, с ее верою в Царское Самодержавие, возносящееся над всеми сословиями и классами и более всего посвящающее себя служению простому народу. […]

Идеалом Государыни был Царь, любящий народ, как высказались бы теперь, Царь-демократ, но я ненавижу это словечко, которым оправдывают столько преступлений. Государыня считала, что Царем-народолюбцем, который пал жертвой любви Своей к крестьянству, Царем-страстотерпцем, Царем-великомучеником, достойным сопричтения к лику официальных святых Православной Церкви, был Император Павел I. Государыня была главным инициатором того культа Императора Павла Петровича, который начался еще пред войною.

Все, кто любит Государыню, последовали за Нею в прославлении безвременно погибшего Монарха. У гробницы Императора Павла слева от алтаря был поставлен массивный серебряный подсвечник с пылающим лесом тонких восковых свечей. Пред гробницею непрестанно служились молебны, по заказу верующих непрестанно поминалось имя Августейшего усопшего. Причт церкви был удвоен, чтобы успевать исполнять непрестанно заказываемые службы. Согласитесь, что инициатива Государыни, о которой говорили вполголоса, нашла горячий отклик в среде верующих, которые вместе с Императрицей Александрой Феодоровной считали “мужицким Царем” и великомучеником, убитым за народ, Павла I, которого обычно изображали тираном и безумцем убийцы Его.

Ей же, Государыне, принадлежала инициатива прославления и, если окажется возможным, сопричтения к лику святых другого, по Ее мнению, Царя-Мученика и народолюбца, а именно Иоанна IV-го, которого Государыня не любила называть “Грозным”. Культ этот развивался в Москве у гробницы Царя Иоанна IV гораздо медленнее, чем культ Павла I в Петропавловском соборе. И Его Государыня считала “мучеником-народолюбцем”, жертвою боярской клеветы»cxxiii.

Примечательно, что в этом случае Императрица просто следовала за Русским народом, чутко прислушивалась к сокровенным духовным его чаяниям. Веками на гробницу Царя Иоанна Грозного в Архангельском соборе простой народ клал свои челобитныеcxxiv, свято веря в предстательство перед Небесным Царем Царя земного.

Кстати говоря, интерес Царственных Мучеников к Их Державному Предшественнику относится к довольно раннему времени.

Он напомнил о Себе уже в день Коронации 14 мая 1896 г. Сразу же после Венчания на Царство в Успенском Соборе Московского Кремля на праздничной трапезе в Грановитой палате Царь-Мученик пил первый тост из серебряной стопы Царя Иоанна Васильевичаcxxv. (Между прочим, в той самой палате, в которой незадолго до этого, при Отце Царя-Мученика, Императоре Александре III, было написано изображение Грозного Царя с нимбомcxxvi.)

Вскоре после Саровских торжеств, 3 августа 1903 г. почти вся Царская Семья приехала в Псков – Дом Пресвятой Троицы. 5 августа, в предпразднество Преображения Господня Августейшие Паломники прибыли в Псково-Печерский монастырь. Настоятель обители благословил Государя образом Архистратига Божия Михаила. После поклонения святыням побывали в монастырской ризнице. Высочайшие Гости особое внимание обратили на находившиеся там воздух и плащаницу, вышитые Супругой Царя Иоанна Васильевича Грозного Анастасией Романовной, вещи Cамого Ивана Васильевича (столовый прибор, пороховницу, трубу, золотую цепь из червонного золота), перстень Царицы Анастасии, кубок и две братины Царя Феодора Иоанновичаcxxvii.

«Дорогая Ольга, – писала Государыня Своей дочери 5 августа. – Опять весь день шел дождь. Мы ездили смотреть очень интересный старый монастырь под названием Псково-Печерский. Он построен в пещерах. […] Здесь много красивого вереска. Если бы не было дождя, Я бы вышла и набрала букет. Мы видели женщин в таких красивых старинных одеждах с массой серебра, цепочек, кружев и пряжек. К сожалению, было слишком темно, чтобы их сфотографировать»cxxviii.

В дневнике военного министра А.Н. Куропаткина сохранилась такая запись, рассказывающая о Высочайшем посещении Псково-Печерской обители и о том, что Им тогда рассказывали (5.8.1903): «…После завтрака ездили осматривать Псково-Печерский монастырь. Много старины времен Иоанна Грозного. Там Он приказал отрубить голову настоятелю за переписку с Курбским, и в тот же день, раскаявшись, нес покойника во главе всех хоронить, монастырь одарил»cxxix.

При посещении Августейшим Семейством кафедрального Троицкого собора г. Пскова 9 августа к Государю с приветственным словом обратился епископ Псковский и Порховский Сергий:

«Благочестивейший Государь!

Триста тридцать три года тому назад, созидая Самодержавное Русское Царство, на этом самом месте входил в третий Псковский соборный храм Пресвятыя Троицы Государь Царь и Великий Князь Иоанн Васильевич. То было тоже Царское вхождение, но вхождение грозное; то был ветер раздирающий горы и сокрушающий скалы, то было землетрясение, то был огонь (3 Цар. 19, 11-12). Псков, его пригороды и концы трепетали…

Прошли века, и вот ныне в четвертый Псковский соборный храм Пресвятыя Троицы, обновленный при Державе Твоей, входишь Ты, Самодержавный Всероссийский Благочестивейший Государь, с Твоею Царственною Супругою и Твоими Сродниками, и все мы ощущаем глас хлада тонка (3 Цар. 19, 13) и веруем, что с Тобою Господь…»cxxx

Однако, пожалуй, самая интересная история связана со статьей о Грозном Царе святителя Иоанна Шанхайского (Максимовича).

Зарубежный русский церковный историк Н.Д. Тальберг (1886†1967) свидетельствовал: «…Одинаково было наше понимание Святой Руси, с ее историческим Самодержавием, огромного значения в развитии и укреплении государства Дома Романовых, расходясь только в толковании закона о престолонаследии. Обще было наше почитание памяти Царей Мучеников Павла I и Николая II. Сходились в мнении о таинственном завершении царствования Императора Александра I. В последние годы выявился общий наш интерес к Царю Иоанну IV Грозному. Помню последнюю встречу с Владыкой в синодальном доме летом 1964 г. “Прочли ли Вы мою статью о Царе Иоанне?” – “Конечно, Владыко”. – “Знаете, когда я писал ее, то думал о Вас”»cxxxi.

К сожалению, самого этого текста (явно положительного, судя по контексту) до сих пор не удалось найти. Были просмотрены все основные издания Русской Православной Церкви Заграницей: «Православная Русь», ежемесячное приложение к ней «Православная жизнь» и ежегодник «Православный путь». Не оставлен был без внимания даже «Православный Благовестник», выходивший в 1962-1969 в Сан-Франциско – кафедральном граде Святителя. За недостающими номерами приходилось обращаться даже в Библиотеку имени Гамильтона Гавайского университета в Гонолулу. Но всё напрасно: полный комплект периодики остался недоступным.



Pages:     || 2 |
 



<
 
2013 www.disus.ru - «Бесплатная научная электронная библиотека»

Материалы этого сайта размещены для ознакомления, все права принадлежат их авторам.
Если Вы не согласны с тем, что Ваш материал размещён на этом сайте, пожалуйста, напишите нам, мы в течении 1-2 рабочих дней удалим его.