Мария Семёнова, Феликс Разумовский

Вавилонская Башня

OCR Condor

Spell-check Waclaw Baybekow

Аннотация

«Кудеяр: Вавилонская башня» — новый роман Марии Семеновой, одного из самых ярких современных авторов, создательницы культового «Волкодава» и множества произведений исторического, авантюрного и детективного жанра. Взрыв во время опыта в секретном институте «Гипертех» отнял у спецназовца Ивана Скудина самое дорогое — любимую жену Марину. Как жить дальше, во имя чего?.. Однако цепь последующих событий, происходящих на грани науки и мистики, свидетельствует: во-первых, имел место злой умысел; во-вторых, есть надежда, что взрыв не убил Марину, а всего лишь вывел ее за пределы этой реальности. Значит, полковнику Скудину по прозвищу Кудеяр снова есть за что драться!

Авторы сердечно благодарят

Василия Васильевича Семёнова,

Павла Вячеславовича Молитвина,

Владимира Владимировича Бородина

за ценнейшие консультации и советы

по науке, жизни и технике.

Мы благодарим и вас,

бесподобный Чейз и незабвенный Сары Шайтан Уруш,

потому что без вас

эта книга была бы совсем другой.

И мы были бы другими...

Похождения Риты, иди Стыдобища, любезный читатель!

Дачный посёлок Орехово — самое лучшее место на всём белом свете. Это факт. Документально подтверж­дённый, научно доказанный, не вызывающий споров и не подлежащий никакому сомнению. И в том числе осенью, когда, по мнению горожан, стоит «плохая» погода. Когда уехали сугубо летние дачники и то тут, то там слышится перестук молотков — это закрывают на зиму домики. Ко­гда вершины здоровенных сосен тонут в густом мокром тумане — то ли дожде, слишком мелком для тривиально­го выпадения наземь и витающем этакой взвесью, то ли непосредственно в тучах, метущих нижним краем прямо по ореховским горкам...

Рита измеряла быстрыми шагами утоптанный песок Рубиновой улицы, а Чейз, жемчужно-седой от капелек влаги, унизавших каждую шерстинку, по обыкновению трусил впереди...

Да, да, читатель. Вы не ошиблись. Тот самый Чейз. И та самая Рита. Которую ясновидящая Наташа запе­ленговала «на кладбище»... По каковой причине она и оказалась зачислена вами в покойницы.

Ну как же: в тёмном ночном парке её атакуют трое подонков из общества сатанистов, а на Ритиного довольно-таки грозного пса натравливают своего кобеля поро­ды гвинейский мастиф, чемпиона по собачьим боям...

...Её ударили кулаком, ударили грубо и беспощадно, так, что сразу отнялась половина лица и стало нечем дышать. Шуточки кончились: она услышала ругань и увидела лезвие ножа, мелькнувшее перед глазами.

«Чейз!..» — успела она всё-таки крикнуть ещё раз. По­том рот ей снова зажали.

Из кустов долетел пронзительный собачий вопль. Так, силясь вырваться из зубов победителя, кричит повержен­ный в жестоком бою. Визг оборвался, и Рита ещё увидела, как на утоптанном пятачке возник третий носитель ад­ской эмблемы, а за ним — вздыбленный в высоком прыж­ке — чёрный в свете далёких фонарей — силуэт могучего пса. Он показался Рите невероятно огромным.

Новый удар, и больше она не видела уже ничего...

Помните, читатель, как один из авторов этих строк столкнулся с вами нос к носу у Варшавского рынка?.. Да-да, тоже того самого, прозябающего в нехорошей те­ни сгоревшего «Гипертеха». Автор прогуливал там свое­го пса — естественно, беспородного кобелину по имени Чейз! — а вы покупали нечто очень вкусное для празд­ничного стола. Вы сперва несколько смутились при виде благородного чудовища, принюхавшегося к деликатесам в вашей сумке-тележке, но потом... Потом вы уподоби­лись бессмертному Соломину из лучшей конан-дойлевской экранизации всех времён и народов. Помните, ко­нечно:

«Но девушка, Холмс! Девушка! Что теперь с нею бу­дет?..» (За точность не ручаемся, цитируем но памяти, но смысл именно таков.) И каково же было ваше изумление, когда мы объяс­нили вам, что пёс, вылетевший победителем из кустов, был именно Чейз, спешивший на выручку Рите! Как не­доверчиво вы пригляделись к его реальному прототи­пу, пытаясь оценить боевые возможности пса! И только когда он ласково улыбнулся вам совершенно баскервильской улыбкой — вы призадумались, а не ранова­то ли было ставить крест на хозяйке подобного суще­ства.

...Ах, стыдобища, любезный читатель! Да неужто вы усомнились? Неужто вправду сочли, будто импортный чемпион по боям что-то может против могучей россий­ской дворняги, прошедшей суровую школу уличного вы­живания?

В общем, заявляем с полной ответственностью: чем­пион попал как под танк. Ко всему прочему, Чейз пре­красно слышал отчаянные крики Риты, звавшей его на помощь, — и соответственно выдал четвероногому агрес­сору по самое первое число, какое только бывает. Ещё и за то, что скудоумный гвинеец посмел отвлечь его от пер­вейшей кобелиной обязанности по защите хозяйки! Ког­да же поверженный мастиф с воплями, примерно пере­водимыми на русский язык как «Дяденька, прости за-сранца!..», кинулся удирать в направлении исторической родины, — Чейз, ни секунды не медля, устремился обо­ронять Риту от двуногих мерзавцев.

Свирепым прыжком махнул он через густые кусты...

Один из троих держал Риту сзади за локти. Второй брызгал на неё из аэрозольного баллончика чем-то фос­форесцирующим и вонючим. Третий, стоявший всех бли­же, пытался дозваться своего бойца-медалиста.

Чейз, не раздумывая, устремился в атаку...

Отвлечёмся ещё на минуточку, любезный читатель. Случалось ли вам когда-нибудь заглядывать в пасть более-менее серьёзной собаки? Право же, если подвер­нётся возможность, воспользуйтесь ею и загляните. Впе­чатления гарантируются, причём очень неслабые. Даже если вашему вниманию подвергнется всего-навсего со­седский пудель, существо душевное и безобидное. А уж если даст осмотреть свою пасть, к примеру, ротвейлер...

Популярное заблуждение числит главным собачьим оружием клыки. Зря ли грозного пса мы не задумываясь называем «клыкастым»! Зря ли поэты бесконечно рифму­ют «клыки» и «клинки»! И действительно, вот они торчат, четыре белых стилета. Но и раны от них — как от стиле­тов. Или как от гвоздей. Аккуратные, быстро заживающие (проверено автором на собственной шкуре...) узкие дырки.

Зато дальше... там, в горячей и влажной черно-розовой глубине... ближе к углам челюстей, где выгодный рычаг позволяет развить чудовищное — около тонны — усилие... Там громоздятся зубцы, хребты, целые Гималаи орудий хищного промысла, да всё таких профилей и углов, до которых наша инструментальная промышленность ещё не скоро дойдёт.

Эти-то орудия, в отличие от эффектных клыков, моз­жат и дробят в мелкую кашу всё, что на них попадает. Плоть так плоть, кости так кости... У них и название какое-то тяжёлое и неторопливое: «моляры». И это на­звание, уж поверьте, совсем не случайно выглядит фи­лологической роднёй словам «молот» и «молоть»...

А теперь вообразите, любезный читатель, что описан­ное нами сокрушительное великолепие — клыки и всё прочее — несётся конкретно на вас. Не приведи Боже, конечно, но всё-таки вы представьте, как оно летит, раз­гоняемое четырьмя пудами яростно работающих мышц. А чуть повыше жутко ощеренной белизны горят, точно два красных стоп-сигнала, маленькие, пристальные и оч-чень нехорошие глазки. А если помножить всё это на жуткую силищу, позволяющую выдирать куски из гру­зовых шин, да на скорость реакции, которая среднему человеку даже отдалённо не снилась...

Вообразили? Хорошенько вообразили?

Значит, получили отдалённое представление о том, что довелось пережить троим сатанистам, надумавшим «проучить» героиню нашего повествования.

Опытный Чейз мигом оценил ситуацию. И, пролетев мимо остолбеневшего хозяина гвинейца, занялся наибо­лее, с его точки зрения, опасным. Тем, который бил Риту и брызгал на неё мерзостью из шипящей банки.

Парень начал смутно подозревать: что-то шло не по плану! — и хотел обернуться, но не успел. Рыжие фонари заслонила летящая тень, сверкнуло и разверзлось нечто вроде зубчатого медвежьего капкана. На почитателя Сата­ны обрушилась стремительная тяжесть, вполне сравнимая с его собственной, и он полетел кувырком, а на руке, уда­рившей Риту и оттого более не достойной существовать, чуть пониже плеча сомкнулся тот самый «капкан», и...

Любитель аэрозольного боди-арта1 не успел осознать боли. Человек — всё-таки не бойцовый кобель с его тол­стой шкурой и привычкой мужественно выносить покусы собратьев. Люди, особенно те, что любят увлечённо причинять боль другим, сами почему-то с трудом её при­нимают... Хрустнула кость, и организм попросту отклю­чился, сломленный физиологическим ужасом.

Чейз брезгливо выплюнул обмякшее тело и обернул­ся ко второму, ибо тот, который держал Риту и грозил ей ножом, был тоже опасен. Тут надо сказать, что всё

Боди-арт — «живопись» по обнажённому человеческому телу. вышеописанное заняло ничтожные доли секунды: сатанист не успел не то что повредить Рите или оставить её и кинуться удирать — даже переменить позу.

Чейз не счёл нужным прыгать. Когда у человека в руке нож, лучше действовать низом. Распахнутые челюс­ти глубоко охватили правое колено противника...

...И сжались с той самой силой, которая у больших собак доходит до тонны...

Теперь понятно, читатель, ради чего мы чуть выше предприняли столь длинное лирическое отступление о собачьих зубах?

...Рита, полуоглушённая ударом в лицо, внезапно ли­шилась опоры и неловко осела наземь, вернее, прямо на инертное тело своего второго мучителя. По щеке ободряю­ще прошёлся мокрый, тёплый, очень знакомый язык — и почти сразу в лицо сыпанула взрытая когтями земля. Это Чейз отправился вынимать душу из третьего.

Хозяин мастифа имел некоторый опыт в обращении с крупной сильной собакой. Он не стал удирать, понимая, что это всё равно бесполезно. Со своим гвинейцем он привык решать все проблемы, действуя сапогами. Он и с Чейзом попробовал поступить так же. И с перепугу даже выдал удар, которому позавидовал бы иной каратист.

Только лучше бы он этого не делал... Чейз легко увер­нулся от мелькнувшей ноги, оказавшись за спиной су­постата. В собачий ум не заглянешь, но некоторые пред­положения напрашиваются сами собой. «И чего ради я буду кусать эту глупую ногу? Сам мужик, знаю, как ра­дикально с тобой разобраться...»

И страшная пасть разверзлась в третий раз, чтобы окончательно и бесповоротно сграбастать... всю как есть промежность владельца мастифа, открытую злополуч­ным ударом. Сзади и снизу вверх.

Вот когда раздались вопли грешника на сковородке. Третий сатанист орал поистине «за себя и за того пар­ня», вернее, за всех троих сразу... Оно и понятно.

Его истошные крики подействовали на Риту, словно порция холодной воды. Как ни гудело от удара у неё в голове, сработал инстинкт выживания, свойственный вся­кой нормальной женщине. «Ну-ка, хватит на травке ва­ляться! Живо вскакивай и действуй, да побыстрее!»

И Рита вскочила и даже попыталась бежать, но рав­новесия не удержала и снова упала на четвереньки. Опять поднялась и заковыляла навстречу вернувшемуся Чейзу. Схватила его за ошейник и стала пристёгивать поводок (который, оказывается, всё это время так и не выпускала из рук). Руки тряслись, карабин никак не по­падал в стальное кольцо, но мысли работали на удивле­ние чётко. У Риты уцелел на поясе сотовый телефон; если по уму, следовало бы вызвать милицию и «Ско­рую помощь». В нормальном человеческом государст­ве стражи порядка вынесли бы ей торжественную благо­дарность, а Чейзу презентовали большой батон кол­басы...

Но то — в нормальном человеческом государстве, где органы правосудия защищают мирных граждан от вся­ческих лиходеев. А не наоборот, как слишком часто бы­вает у нас.

Ах, любезный читатель!.. Вы, конечно, тоже помните дивную историю о жительнице Москвы, которая, отбива­ясь от насильника, пырнула его в ногу ножом и умудрилась попасть в артерию. Отчего тот и помер. Так ведь был суд! И вынес обвинительный приговор! Кстати, уже после при­нятия нового закона о самообороне. Хорошо хоть, некото­рым чудом срок назначили условный, а то ведь прокурор восьми лет колонии для женщины требовал, — видимо, за то, что посмела спастись1. Ну и денежный штраф в пользу семьи «убиенного» назначили весьма даже неслабый...

И тем самым доходчиво объяснили всем россиянкам: напоролась на сексуально озабоченного проходимца — смотри не вздумай сопротивляться. По первому требо­ванию ложись под него да ещё озаботься, чтобы ублюдку было комфортно. Не то тебя же по судам потом затас­кает, компенсации будет требовать за ущерб.

А уж если у тебя есть собака... В одну квартиру влез­ли воры и в прихожей стали избивать хозяйку, вышед­шую на шум. Тут распахнулась дверь комнаты — и по­явился большой и весьма рассерженный пёс. Которым один жулик был загрызен на месте, а второй отправлен в больницу. И тоже был суд! Как, мол, это она посмела в собственном доме собственной собаке позволить от двоих разбойников себя защищать?.. И не надо ли эту собаку, загрызшую — ах, ах, ЧЕЛОВЕКА!!! — признать социально опасной и быстренько расстрелять?..

...Конечно, столь пространными категориями Рита в те минуты не мыслила. Наше очередное лирическое отступ­ление всего лишь призвано пояснить закономерность её рассуждений. А именно, Рита очень явственно вообрази­ла Чейза под дулом милицейского пистолета. И, соответ­ственно, себя на скамье подсудимых. Ведь по закону под­лости у кого-нибудь из троих молодых подонков па­па обязательно окажется влиятельным бизнесменом. Или депутатом. Или бандитом, — один хрен! Небось тут же выяснится, что троих мальчиков, выгуливавших безобид­ного щеночка, ни за что ни про что затравили жутким псом-людоедом...

1 Уже после написания данной главы эту женщину — есть Бог на небе! — после длительной тяжбы всё-таки оправдали. И Рита намотала на руку поводок и со всех ног по­мчалась домой, понукая недоумевающего кобеля. Он-то полностью сознавал свою правоту и никак не мог взять в толк, отчего так встревожена хозяйка, отчего она всхли­пывает и совсем не радуется победе.

Мысль о том, что, один раз сумев выследить и под­караулить её, сатанисты легко сделают это снова, Рита додумывала уже на бегу-Есть голливудский фильм о глобальном похолодании и о том, как внезапная метель завалила снегом паль­мы Лос-Анджелеса. И в этом фильме есть такая сцена. С огромным трудом пробившись сквозь бурю, мимо за­мёрзших вместе с водителями машин, герои... вваливают­ся в дом, пребывающий на полном самообеспечении. Там по-прежнему тихо, уютно, тепло, работает телевизор. Обитатели дома почти не обращают внимания на вселен­ский катаклизм, происходящий снаружи. Они смотрят на обледенелых, помороженных персонажей, точно на при­шельцев из космоса...

Примерно таким «марсианином» почувствовала себя Рита, когда отперла ключом знакомую дверь и — гряз­ная, зарёванная, растерзанная — ввалилась в свою ком­нату в коммуналке... чтобы обнаружить там картину аб­солютного уюта и домашнего мира. Пахло бабушкиными фирменными пирожками, а за накрытым для чая столом, кроме самой Ангелины Матвеевны, сидел полностью не­ожиданный и очень поздний — дело-то было хорошо за полночь! — гость.

Причём не кто иной, как милейший Олег Вячеславо­вич, коллега-собачник, сосед по улице и шапочный зна­комый, за внешность и осанку тайно именуемый Ритой «адмиралом в отставке». Не далее часа назад Рита с ним раскланивалась под деревьями. С ним и с его пуделюшкой, кудрявой маленькой Чари. Кто бы мог предполо­жить в тот момент, что «адмирал» направлялся не на прогулку, а к ним с бабушкой в гости?

— Риточка, деточка, что случилось? — решительно спросила Ангелина Матвеевна. Шестьдесят лет назад, на фронте Отечественной войны, бабушка служила в раз­ведке и теперь числилась ветераном ФСБ. А потому на экстренные ситуации жизни отвечала столь же экстрен­ной мобилизацией, не имея вредоносной привычки чуть что ахать, хвататься за сердце и сползать по стене. Вот и теперь она поняла самое главное: любимая внучка бы­ла жива и на ногах, значит, ни с ней, ни с собакой ничего непоправимого не произошло.

Ну а всё, что к категории непоправимого не относи­лось, в понимании Ангелины Матвеевны было не бедой, а так — мелкими неприятностями. Мелкими и вполне преходящими.

Олег Вячеславович, сперва встревоженно повернув­шийся к Рите, ободряюще ей улыбнулся. Он держал в руке надкушенный пирожок.

И Рита — пополам со слезами и соплями — вывали­ла им всё как было. Вывалила без утайки и ничуть не смущаясь присутствием малознакомого, в общем-то, го­стя.

Когда она, утирая хлюпающий нос, завершила свою прискорбную повесть, Олег Вячеславович с военной (вот вам и «адмирал»!) чёткостью задал ей несколько вопро­сов, уточняя время, место и некоторые подробности. По­том вытащил из кармана мобильничек и, пока Рита со­ображала, куда и зачем это он взялся звонить, набрал несколько цифр. Каких именно и сколько, Рита не уло­вила, но уж точно не милицейское «02». — Доброй ночи, — поздоровался он с невидимым со­беседником. — Сейчас мы с супругой были свидетелями происшествия в «Юбилейном» садике на Московском проспекте. На девушку, гулявшую с собакой, напали три каких-то подонка в майках с эмблемами сатанистов, да ещё и натравили на неё бойцового пса... — И Олег Вяче­славович почти один к одному изложил услышанное от Риты. Имела место лишь лёгкая редактура, призванная подтвердить её полную невиновность. Продиктовав в за­вершение свой адрес и домашний телефон, Олег Вяче­славович нажал кнопку отбоя.

— Итак, Риточка, — сказан он, — компетентные орга­ны в курсе, и два свидетеля у вас есть. — Помолчал, улыб­нулся и добавил: — А ведь я к вам, между прочим, за помощью шёл...

Рита взирала на него в полном остолбенении. Это какую же помощь она, в её-то пиковой ситуации, могла ему оказать?..

Он по-своему истолковал её молчание.

— Риточка, вы только, ради всего святого, не поду­майте, что я себя и супругу вашими свидетелями «на­значил», чтобы вас в неловкое положение поставить! Ни Боже мой... Мы с моей Татьяной Павловной просто по­думали: вы ведь писательница у нас, вам всё равно, где компьютер включать... Одним словом, не могли бы вы с Чейзом нашу дачу некоторое Время посторожить? А то у нас там жулики каждую осень пошаливают, и у суп­руги моей прямо сердце изболелось, вдруг влезут...

Удивительно ли, что на другое утро рассвет застал Ангелину Матвеевну, Риту и Чейза на перроне Финлянд­ского вокзала, откуда идут электрички в дачный посёлок Орехово и другие, менее значительные места. Бабушка с большой сумкой-тележкой прибыла на метро. Рита с рюкзаком и кобелиной на поводке — бодренько пешоч­ком по Загородному и Литейному проспектам.

Уже на мосту через Неву Рите попалась навстречу пожилая тётка из тех, кого она про себя именовала «бое­головками» — за свойство фигуры равномерно расши­ряться от платка на голове до самого подола плаща. Бро­ви у тётки были хмурые, взгляд недовольный, а линия рта вместе с морщинами по углам напоминала подкову. Тётка уставилась на Чейза, явно собираясь что-то ска­зать. Рита успела приготовиться к выслушиванию оче­редных гадостей насчёт собак, которые слопали всё мясо в стране, перекусали всех детей и закакали все газоны...

— Какой глаадкий он у тебя, холёный, — совершен­но неожиданно доброжелательно проговорила «боего­ловка». — Что, пёсик, хорошо тебе у «мамы» живётся? Слушаешься её, не проказишь?..

Невзирая на ранний час, народу на перроне «Финбана» оказалось более чем достаточно. Как говаривал по ана­логичному поводу покойный дедушка автора этих строк: «Я-то знаю, куда еду. Но вот все-то куда?..»

Дорога предстояла не такая уж близкая — по времени без малого два часа. Рита категорически не умела врывать­ся в вагон, прокладывая себе дорогу локтями; они с ба­бушкой сподобились сидячих мест только благодаря Чейзу, вокруг которого, несмотря на поводок и намордник, как-то само собой возникало пустое пространство. Они даже некоторое время сидели в своём «купе» совершенно одни, но вскоре, когда стало ясно, что кобель смирный и ни на кого попусту не бросается, скамейки заполнились. Ближе всех устроился татуированный парень с внешнос­тью классического «братка». Вероятно, имидж не позволял ему чего-либо бояться. Напротив разместилась пол­нотелая дама. Она держала на коленях плетёную перенос­ку с голубоглазым котёнком. Поначалу она очень опаса­лась за малыша, но Чейз настолько добродушно завилял хвостом, принюхиваясь к запаху из плетёнки, что дама утратила настороженность и невольно улыбнулась в ответ.

— Все с дач скоро котов повезут, а вы на дачу собра­лись, — попробовала Рита завязать разговор.

Она чувствовала определённую неловкость: люди со­вались к ним на пустые места, но при виде Чейза бы­стренько ретировались.

— А мы круглый год за городом живём, — похваста­лась дама. — Это мы к доктору ездили, регистрировались и прививочку ставили!

Котёнок в переноске утвердительно пискнул.

Рите всегда нравилось смотреть на привычные город­ские пейзажи из окна поезда или электрички. Она и те­перь этим занималась до самого Токсовского шоссе. Ко­гда же по правому борту мелькнул знакомый силуэт цер­кви, Рита расстегнула рюкзак и вытащила то, с чем не сумела расстаться даже при последней решительной сор­тировке дачного багажа.

Это была увесистая пачка старых выпусков журнала «Друг», недавно купленных на собачьей выставке у про­давщицы литературы — и ещё не прочитанных. За время марш-броска через два длинных проспекта журналы не­милосердно оттянули Рите все плечи. Тем не менее она ни на минуту не пожалела, что взяла их с собой. Всё, что содержало информацию о собаках, было для неё цен­ностью абсолютной!

Рита знала по предыдущему опыту, что сколько-ни­будь серьёзное чтение в электричке — дело проблема­тичное. Поэтому она решила для начала пролистнуть все журналы, читая одну какую-нибудь рубрику. Например, «„Друг" в гостях». Здесь содержались интервью со вся­кими знаменитостями — естественно, сугубо московски­ми, — у которых жили собаки. Этот раздел показался невыспавшейся Рите достаточно легкомысленным и за­нятным... Как водится, первое впечатление оказалось весьма даже обманчивым.

— Ах она дауниха недоделанная!!! — громко, в луч­ших традициях Поганки-цветочницы, вырвалось у неё буквально через минуту. Рита, конечно, мгновенно при­кусила язык, но было уже поздно. Полная дама шарах­нулась, подхватив переноску: успевший задремать Чейз воинственно вскочил, высматривая врагов. Чувствуя на себе взгляды доброй половины вагона, Рита отчаян­но покраснела и сочла нужным пояснить: — Извините... Просто тут в журнале... Не хочешь, а заорёшь.

Из-за деревянной спинки сиденья обернулась ветхого вида старушка. Оценила глянцевый разворот «Друга» и осведомилась:

— О, это про собачек у вас? Может, вслух нам почи­таете?

Закрыла Дарью Донцову и приготовилась слушать.

Рита обвела глазами лица пассажиров и не увидела осуждения, лишь сдержанное любопытство. Не зря, навер­ное, говорят, что домашние животные способствуют по­ниманию и сближению. Рита мысленно перевела дух и принялась читать. Сперва один журнал, потом ещё и ещё...

Судьбе было угодно, чтобы первой в череде знамени­тостей оказалась Телеведущая. Она по четвергам вела на одном из центральных каналов передачу «Женское здо­ровье». Рита однажды по наущению бабушки решила бы­ло посмотреть эту передачу, но её терпения хватило ров­но на десять секунд. Телеведущая улыбнулась безмозглой голливудской улыбкой сквозь «умные» золотые очки и провозгласила с восторгом, словно собираясь поделиться радостной тайной: «А теперь, дорогие женщины, погово­рим... о раке груди!» Рите сразу захотелось её удавить...

Теперь выяснилось, что Телеведущая держала амери­канского кокера. Порядочного наглеца и непроходимого тупицу, которого она ещё и не желала «портить» какой-либо дрессировкой. Зато кокер был выставочным геро­ем-любовником. Две с половиной страницы журнальной площади были полностью посвящены описанию его не­сравненной красоты и «благородных» привычек, на са­мом деле говоривших о тенденции беситься с жиру и о домашнем тиранстве.

Краем глаза Рита ловила взгляды пассажиров, уст­ремлённые на Чейза. Народ сравнивал. Как раз когда она читала про то, как кокер под настроение прихватывал зубами хозяйку, не пуская её в любимое кресло, да ещё и порывался цапнуть журналистку, Чейз положил голо­ву Рите на колено, просунул под руку морду и трога­тельно вздохнул.

— Девушка, — не выдержала дама с котёнком. — Вы, может, намордничек-то с него снимете? Он же, сразу вид­но, безобидный у вас, что ему зря в наморднике маяться?

В очередном номере корреспондент «Друга» отпра­вился в гости к «главному кавээнщику всей страны» ещё советских времён, а теперь и России. Прежде этот чело­век никогда не нравился Рите, хотя она не взялась бы чётко сформулировать, чем конкретно он ей не угодил. И вот поди ж ты — кавээнщик оказался толковым и от­ветственным владельцем симпатичного бриара.

— Когда у них там следующий выпуск? «Кавээна», я имею в виду? — деловито поинтересовался мужчина, си­девший по ту сторону прохода. Рита поймала себя на том, что тоже не отказалась бы посмотреть «КВН». Если, конечно, на даче у Олега Вячеславовича был телевизор.

— Станция имени сорок девятого километра, — объ­явил по трансляции машинист. По вагону прокатилась волна доброжелательного смеха.

Открылись и закрылись двери, из тамбура ввалилась компания подростков, видимо отмечавших скорое про­щание с летом. У одного из них звякала в руках гитара, но пассажиры дружно потребовали тишины. Все слуша­ли Риту.

Следующей в списке знаменитостей оказалась Певица. Как следовало из интервью, эстрадная дива поочерёдно вспыхивала пламенной любовью то к одной, то к другой собачьей породе — и ничтоже сумняшеся оповещала об этом поклонников прямо во время концертов. И, естест­венно, ей в тот же день дарили щенков. То афганскую борзую, то немецкую овчарку, то пекинеса...

«Наверное, у вас теперь много разных питомцев?» — спросила её журналистка.

«Ах, что вы, — последовал ответ. — Сейчас никого».

Оказывается, афганская борзая, будучи вывезена на дачу, «куда-то побежала, и больше мы её не видали». Немецкая же овчарка заметила кошку, сорвалась с по­водка — и погибла под колёсами автомобиля.

— Как это — сорвалась с поводка? — чуть ли не про­кричала Рита, свирепо потрясая журналом. — Ну вот объясните мне, как это может быть? У неё что, поводок был из гнилого мочала? Или карабин из канцелярской скрепки?..

Все опять невольно посмотрели на Чейза. На пёстрый, двенадцать миллиметров толщиной — КамАЗ буксиро­вать, не порвётся! — альпинистский шнур и могучий, с накидной гайкой, карабин поводка....Ну а пекинес оказался попросту подарен маленькой принцессе-племяннице на день рождения. Ровно пятый по счёту. Наверное, для того, чтобы обоим повязывать одинаковые бантики на головах. Впрочем, племянница обитала в другом городе, так что за дальнейшей судьбой собачки эстрадная знаменитость не следила.

Пока шло восторженное описание очередной породы, о которой на данный момент возмечтала Певица, парень-«браток» мрачно засопел, принялся рыться в сумке, вы­тащил кассету и... метко запустил её в открытую форточ­ку. Только и мелькнула фамилия на обложке.

— Сеструхе вёз, дуре, — буркнул «браток» и с трес­ком задёрнул молнию сумки. — Падла буду!

После станции Васкелово вдоль вагона пошли кон­тролёры.

— Проездные документы готовим!

Народ предъявлял билеты, «зайцы» совали мзду, со­ответствовавшую негласному прейскуранту, и все друж­но требовали тишины. Рита молча сунула в протянутую руку три билета — свой, бабушкин и на Чейза — и про­должала читать.

Ей казалось, что столичные знаменитости ничем её уже больше не потрясут, но, как выяснилось, тут она ошибалась. Кто бы мог предположить, что всех, да ещё с немалым отрывом, обставит пожилая Актриса?..

— Кто, кто?.. — послышалось из угла, где устроились прощавшиеся с летом тинэйджеры.

Нынешней молодёжи фамилия Актрисы действитель но не особо что говорила, но когда-то, лет «дцать» назад, она в самом деле была немыслимо популярна. Даром ли

1 В основу данного эпизода положены реальные публикации, которые заинтересованный читатель может отыскать в журнале «Друг» (для лю­бителей собак) за прежние годы. в заголовке статьи её открытым текстом поименова­ли «великой», а фотограф, делая снимок для задней об­ложки, нарочно сбил резкость, галантно маскируя мор­щины.

Так вот, некогда у неё был пёс.

«Он был такой!.. Ах какой! И ещё такой, такой и та­кой! С ума сойти какой!» — расписывала питомца быв­шая примадонна кино.

«И долго ли он у вас прожил?» «Три с половиной года. Пришлось отдать...» Вот так-то. Пёс несравненной преданности и досто­инств был отдан чужим людям. Сразу и навсегда. По крайне веской причине.

«Нужно было ехать на съёмки. Эта роль... Мечта всей жизни...»

— Старая сволочь, — задумчиво проговорила бабуш­ка с томиком Донцовой. Сняла очки и невидящим взо­ром уставилась в окно, за которым мелькали лемболовские сосны. Наверное, старушка мысленно прощалась с некогда любимыми фильмами своей молодости. Их ещё не раз покажут по телевидению, но она уже не будет их смотреть. Молча плюнет — и подсядет к внуку, запус­тившему по видео боевик.

— Может, правда выхода не было...— послышался роб­кий голос из-за прохода. — Вдруг её в самолёт или в поезд с ним не пустили...

— Есть установленные документы, — авторитетно за­верил пассажиров остановившийся контролёр. Он был немолод и явно помнил Актрису. — Всё можно офор­мить. Вот девушка собаку везёт, знает, наверное: ветпаспорт, справочку, билетик — и счастливый путь. А уж если купе отдельное выкупить...

— А денег не было? — У кого, у неё? Да имейте совесть! — возмутилась дама с котёнком. — Вон, тут же пишет, как опоздала на поезд и на такси его чуть не тыщу вёрст догоняла!

— Если её на улицах узнавали и автографы клянчили, значит, она уже тогда неслабо стояла, — рассудительно предположил «браток». Он морщил крутой лоб, «перети­рая» проблему. — Могла хоть к ментам в питомник пойти: подержите собачку!

— Да кто бы в то время ей отказал!

— Или наняла бы кого, не за уважуху, так за деньги...

— Или родственников попросила! Друзей там, поклон­ников наконец!..

— Могла, в общем-то, с ним и на съёмки явиться... Сидел бы в вагончике, добро караулил!

— А если совсем никак, то и отказаться не грех был бы, — подытожила старушка с Донцовой. — В смысле, от роли. А она — вон как... Его судьбой за мечту свою рас­платилась.

— Ну... собака всё-таки, — необдуманно возразили из-за прохода. — Не человек всё же.

— Я те дам — человек!!! — свирепея, рявкнул «бра­ток».— Она и детей, может, штук пять по детским домам распихала! Чтобы ещё каким мечтам не мешали!!!

— Станция Орехово, — прокашлявшись, объявила трансляция. — Следующая остановка — шестьдесят седь­мой километр!

Вагонная дискуссия продолжалась, но Рита с сожале­нием принялась запихивать журналы обратно в рюкзак. На следующей остановке им с бабушкой и Чейзом пора было выходить.

«Браток» оценил явную тяжесть поклажи и рыцарски помог вытащить её в тамбур. Электричка свистнула и от­правилась дальше — на Сосново, Приозерск и Кузнечное. Ангелина Матвеевна, Рита и пёс остались на влажном перроне, спрыснутом недавним дождём. Бабушка без про­медления развернула карту, нарисованную Олегом Вяче­славовичем, и стала изучать подходы к Рубиновой улице. Рита же вдруг опустилась на корточки и притянула к себе кобеля.

— Ну её, — шепнула она ему в ухо, имея в виду то ли Актрису, то ли прежнюю хозяйку, выкинувшую Чей-за на улицу. — Я тебя никогда не брошу, малыш... Слы­шишь? Никогда, никогда...

И хотя Америку немного жаль...

И хотя Америку немного жаль, СССР, конечно, впереди...

Знал ли Джон Мак-Рилли, шериф маленького амери­канского городка, эту русскую народную песенку времён окончания «холодной войны»? А фиг его разберёт. Мо­жет, и знал...

Было самое начало «индейского лета». Однако вместо ожидаемого ласкового сентябрьского солнышка в хмуром небе зависли низкие тяжёлые тучи. Потом из них на ка­пот патрульной машины начали валиться мокрые белые хлопья. Помимо прочего, это означало, что в ближайшие часы не оберёшься дорожных аварий. Да и могло ли быть по-другому, если большая часть местного поголовья авто­мобилей вообще никогда не видела снега? Половина ещё до вечера будет торчать из кюветов, и «Скорая» потащит в больницы переохлаждённых... если не обмороженных. Ноль по Цельсию в здешних местах был едва ли не кли­матической катастрофой. Подумав об этом, шериф Мак-Рилли невольно вспомнил родные холода и выругался — длинно и сочно. Так, как было принято ругаться в краях, где он вырос. По глубокому убеждению шерифа, здешний народ даже материться толком не умел...

Его «Гранд Чероки» тем временем припарковался око­ло входа в заведение «У Теда».

Прелесть маленького городка — если, конечно, этот го­родок вообще стоит доброго слова — состоит в том, что его население относится друг к дружке почти по-родст­венному. Когда-то, много лет назад, Мак-Рилли был здесь новичком. Чужаком из внешнего мира, объектом постоян­ных «проверок на вшивость». С тех пор на его глазах ус­пело вырасти целое поколение. Прежние мальчишки на­зывали его «дядя Джон», а девчонки... девчонки откровен­но строили ему глазки.

Не являлась исключением и дочка Теда, стоявшая за стойкой папиного заведения. Суровый шериф годился ей в отцы, но с каких это пор такие мелочи, как разница в возрасте, смущают нынешнюю «отвязную» молодёжь?..

Другое дело, этот родственник Стивена Сигала был неприступен, точно скала Палпит, главная туристская до­стопримечательность их городка.

Дороти даже гадала с подружками, каких кровей был горбоносый красавец с лихой проседью в вороных воло­сах. Шотландская фамилия не в счёт, такие фамилии и у негров бывают. Не то чтобы происхождение шерифа имело какое-то значение, но ведь любопытно же.

Однажды она прямо спросила его об этом, когда Мак-Рилли по просьбе папаши извлёк её с сомнительной дис­котеки и вёз к родителям, под домашний арест. Терять было нечего, и девчонка решилась:

«Дядя Джон, а вы этнически кто?»

Мак-Рилли ответил не моргнув глазом:

«Еврей». Шуточки у него были, однако.

— Здравствуйте, дядя Джон! — обрадовалась Дороти, заметив в дверном проёме поджарую фигуру шерифа. По­правила свечку, воткнутую в бутылку, и похвасталась: — А у нас света нет. Уже часа два!

— Приплыли, — буркнул Мак-Рилли. То, что с утра во всем городе напрочь вырубилась связь, он уже знал. Причём вырубилась очень по-хитрому, на трезвую го­лову не разберёшься. Даром ли на середине Линкольн-стрит весь день торчит красный микроавтобус телефон­ной компании и здорово мешает движению. Хотя какое там движение, по нынешней-то погоде. Хуже то, что ещё со вчерашнего дня почти поголовно стали «глючить» мо­бильники. А теперь ещё, оказывается, и электричество медным тазом накрылось.

«Действительно, приплыли. Городишко того и гля­ди точно замёрзнет...» — подумал шериф. Если уж у Те­да могут предложить только ветчину с вареньем и холод­ный чай, значит, дела в корень плохи. Это только в кино несгибаемая Америка дружно и с неизменным успехом борется то со стихийными бедствиями, то с нашествия­ми инопланетян. В реальной жизни, если час-другой не включаются тостер, хлеборезка и картофелечистка, всё катится в жопу. Ни тебе у кого ни дровяных печек, ни сохраняемых на чердаке керосинок, а костёр без покуп­ных углей и баночки «поджига» умеет развести только инструктор бойскаутов. Ну там, ещё шериф.

Что же будет, если придётся по-настоящему туго?..

Тем не менее Мак-Рилли молча и не торопясь — дол­жен ведь кто-то олицетворять спокойствие и надёжность! — съел пару толстых мясных трубочек, начинённых бруснич­ным джемом, запил их приторным чаем и, швырнув на стойку засаленный доллар, вышел наружу. Погода, похоже, стала ещё более мерзкой — со сторо­ны далёких гор налетел резкий и по-настоящему ледяной ветер. Он закручивал сплошные полотнища снега (уже, кстати, не таявшего на лету) в бесконечные спирали ме­тели, слепил глаза и, кажется, всерьёз примеривался сбить с ног. Забравшись в джип, Мак-Рилли вытер ладонью мокрое лицо и первым делом отрегулировал климат-кон­троль на какой следует обогрев. Так дело пойдёт, стрелять фазанов на уик-энде ему придется навряд ли...

Тут в машине ожила рация. Шериф снял с держателя микрофон:

— Да, Толстяк, слушаю.

— Сэр, тут на Линкольн-стрит, около автобуса теле­фонистов... тут... тут...

Обычно невозмутимый помощник буквально срывал­ся на крик. Чтобы довести его до подобной истерики, требовалось нечто воистину экстраординарное.

— Ясно, Толстяк, скоро буду, — твёрдо сказал Мак-Рилли в эфир. Врубил четыре ярких прожектора на кры­ше джипа и тронул тяжёлую машину с места.

Мощные фары выхватывали впереди только белую ко­лышущуюся стену. Джип двигался со скоростью контужен­ной улитки и прибыл на место только минут через двад­цать, и то больше благодаря инстинкту водителя, знавшего свой городок наизусть. Мак-Рилли затормозил, буквально упёршись бампером в красный микроавтобус, и вылез в снежную круговерть. Прикрывая лицо рукавом, он медлен­но двинулся в направлении зажжённых огней машины по­мощника, едва различимых за мутной мчащейся пеленой.

Примерно на полпути, у открытого люка, в свете фар он увидел одетые в кроваво-красные комбинезоны тела ремонтников из телефонной службы. Именно тела. Они лежали на снегу лицами вверх, да не просто лежали, а выгибались дугой, как в приступах эпилепсии. Мак-Рил-ли подскочил к ближайшему из них и попытался при­держать его голову, бешено колотившуюся о занесённый снегом асфальт...

И тотчас понял, что невероятная погода и чудеса с электричеством были ещё, как говорится, цветочками.

Пальцы шерифа вдруг ощутили вместо нормальной человеческой плоти что-то аморфно-мягкое, словно он держал в руках не голову собрата по виду, а сдутый футбольный мяч. Тут уж не помогла никакая выдерж­ка — Мак-Рилли отдёрнул ладони и отшатнулся.

Почти тотчас же Джонсон по прозвищу Толстяк, скло­нившийся над другим телефонистом, дико вскрикнул и, не отрывая взгляда от лица лежавшего, истошно заорал:

— Сэр, смотрите, он же стареет!..

Шериф посмотрел... Лицо несчастного в самом деле стремительно изменялось. Вот оно покрылось сетью глу­боких морщин, потемнело, сморщилось... Мак-Рилли по­косился на другого телефониста и увидел, что и с ним произошло то же — за неполную минуту человек превра­тился в столетний иссохший труп. Не в силах поверить увиденному, шериф коснулся плеча мумии, обтянутого ярко-красным новеньким комбинезоном... и даже сквозь завывание ветра услышал шорох рассыпавшихся костей. Ещё через секунду послышались звуки несколько иного рода. Это неудержимо тошнило Джонсона, явно не вынес­шего обилия впечатлений. А ведь «индейское лето» ещё только начиналось... Мак-Рилли мрачно глянул в сторо­ну Толстяка и, отвернувшись, сплюнул. С помощниками ему не везло постоянно.

Есть такой фантастический рассказ... Где-то в очень дальнем космосе сидит в закупоренной капсуле астро­навт. Капсула полностью автономная, воздух регенерируется, запас пищи неиссякаемый. Астронавт, прошедший всевозможные тесты на психическую устойчивость, сле­дит за локаторами, настроенными уловить приближение флота враждебных (а какими ещё они могут быть, по мысли фантаста?) пришельцев. Следит и следит... вот уже двадцать лет. Все книги давно выучены наизусть, все убогие развлечения, предоставляемые компьютером кап­сулы, надоели до сумасшествия, а смены нет и не будет — слишком велико расстояние до Земли. И даже связи ему не положено, бедолаге, чтобы не нарушить секретность. И вот наконец локаторы выдают заветный сигнал: яви­лись, голубчики, не запылились! И астронавт нажимает большую красную кнопку, и его ликование невозможно передать никакими словами, хотя он вполне понимает, что злобные пришельцы его капсулу сию минуту спалят... Вот так примерно чувствовал себя Джон Мак-Рилли, шериф тихого американского городка, когда стоял на Лин­кольн-стрит, превращённой в арктическую тропу, и, держа в руке мобильник, собирался вызывать федералов.

Может, мы обидели кого-то зря, Сбросив пару лишних мегатонн. Над Пекином белый гриб качается, Тихо догорает Пентагон...

Впрочем, ручаться не будем. Вполне возможно, он насвистывал нечто совершенно иное.

Чтоб не пропасть поодиночке

Юркан рулил на древнем «Жигуленке» по Пулков­скому шоссе, и настроение у него было самое скверное. Машина дышала на ладан, рука, покорёженная в Афганистане, всё чаще ныла не только по ночам, но и средь бела дня, вот как теперь. Наверное, оттого, что у Юркана болела душа.

Чердачный промысел иссяк, в горячий цех, к марте­ну, что-то не тянуло, да и кто ж его туда теперь возьмёт. Вот и приходилось «бомбить» на замшелой тачке, до­ставшейся в наследство ещё от отца-инвалида. И каж­дый день думать о том, как бы, поэтически выражаясь, «не пропасть поодиночке». А то ведь запросто... Родите­ли в земле, и, если хорошенько подумать, кому ты, кроме них, на этом свете нужен? Врачеваться Юркан не спо­добился, ну а друзья, те, которые боевые, — опять-таки словами поэта, «одних уж нет, а те далече». Серый упо­коился на Южном кладбище, а Натаха... Натаха того. Тоже далече. В смысле, от мира сего.

Собственно, к ней-то сейчас Юркан и направлялся, к единственной живой душе, которая была ему в этой грёбаной жизни не совсем безразлична.

Двигался он при этом со скоростью шестьдесят ки­лометров в час. Пусть нарушают те, у кого на это есть деньги. Да и куда спешить? Тише едешь, дальше бу­дешь... Особенно на раздолбанной «копейке» образца 1974 года... Мимо, обгоняя Юркана, проносились шикар­ные джипы, «БМВ», «Мерседесы», каждый из которых стоил небось раза в два поболее его двухкомнатной «хрущобы».

Впрочем, по мере приближения к Средней Рогатке лихачество постепенно прекратилось. Все, невзирая на марки и стати, поехали в едином темпе, не нарушая ско­ростного режима. Знали, что на площади почти навер­няка притаился гаишник с радаром. И с бездонным кар­маном для «штрафов без квитанции». Так что все порулили, как один, не высовываясь. По левую руку от Юркана пристроился джип, огром­ный, черный, похожий на дредноут. «Чем же это, блин, надо заниматься, чтоб такого купить? — невольно приза­думался бывший „чердачник". — Вернее, что воровать?..»

Так или иначе, Юркан въехал на площадь ноздря в ноздрю с породисто урчащим броненосцем на колесах. Въехал не снижая скорости и особо не беспокоясь — до­рога широкая и притом главная. Ещё бы. Правительст­венная, как-никак, трасса...

...Всё произошло, как обычно в таких случаях бывает, неожиданно и мгновенно. Мздоимца-гаишника на пло­щади не обнаружилось. Зато, по закону стервозности, обнаружился урод в шестисотом «Мерседесе», вылетев­ший откуда-то со стороны Варшавской. Вихрем, напле­вав на всех встречных-поперечных и на пересечение с главной дорогой, он рванул прямым ходом на Москов­ское шоссе... «Расступись, грязь, говно плывёт!» В об­щем, и Юркану, и водителю джипа пришлось отчаянно тормозить. Джипу что? У него куча всяких антипробуксовочных и антиблокировочных приспособ, у него там и гидроусилитель, и компьютер, и чёрт в стуле. Он ни на йоту не ушёл в сторону, оставшись строго на прежнем курсе. А вот бедную «копейку» неудержимо понесло в сторону. Причём именно в ту, в которую, ох, не надо бы. Жалобно лязгнув, она притёрлась к громаде джипа, и оба остановились.

По большому счёту ничего такого уж страшного не произошло. Ну там, чуточку соскоблили хром с сияющей подножки. Но это по большому. А вот если «развести по понятиям»...

«Ох, начнётся сейчас... — Юркан тоскливо выключил зажигание, перелез на правое кресло и неловко, через пассажирскую дверь, подался наружу. — Тёрки, стрелки, разборки. И что я, дурак, пулемёт из Афгана не приво­лок?.. Крупнокалиберный?..»

— Ты чё, мужик, охренел, в натуре? Напокупали вёдер, блин!

Из джипа уже выскочил соответствующей крутизны мэн. Он смотрел только на ошкуренную подножку своего автомобиля, а по Юркану едва мазнул взглядом. Он явно собирался поорать ещё, но почему-то вдруг осёкся, снова поднял глаза на Юркана, выругался и глупо заулыбался.

— Командир, ты? Юрка! Вот это встреча, сержант! Неисповедимы дела Твои, Господи... Перед Юрканом стоял его бывший подчинённый, экс-старослужащий еф­рейтор Витька Бородин. Все такой же плечистый, корот­кошеий, с руками мощными, словно клещи. Только вот взгляд у него стал жёсткий, пронизывающий, не предве­щающий добра. Помнится, тогда, в Афгане, он смотрел на мир совсем другими глазами... Особенно когда Юркан пёр его, раненного в ногу, под душманскими пулями... Скис­шего, задыхающегося от боли, матерящего тех сволочей, что похерили промедол... Да уж, всё течет, всё меняется...

— Ну, здоров, здоров! — Юркан пожал протянутую руку, подумал насчёт обняться, но воздержался и стал ждать продолжения. И что его бывший друг-однополча­нин ещё хорошего скажет?

— Ну, брат, у тебя и ведро, в натуре, — покачал го­ловой Витька. — Ты чем дышишь-то, командир? По ка­кой части теперь?

То, что Юркан жил весьма небогато, наверняка броса­лось в глаза. Витька смотрел с искренним состраданием.

— Да так. — Юркан небрежно пожал плечами, сплю­нул, вытащил сигареты «Болгария». — В свободном по­лёте... Слушай, может, нам ГАИ вызвать? Этот хмырь на «мерине» дорогу-то нам того... Будешь? — Да ну его в жопу. — Витька содрогнулся, сморщил­ся, как от горького, вытащил пачку «Мальборо». — Вот, ментоловые, полезно, говорят, для здоровья... Я же но­мер заметил. Опять Хомяк наблудил, а для него любая ГАИ похрен.

«Хомяк наблудил»?..

— Давай не будем заморачиваться, лучше покурим, — продолжал Витька. — Так, значит, говоришь, в свобод­ном полете?

— Ага, плавно переходящем в штопор. — Юркан вздохнул, вытянул из протянутой пачки сигарету, без вкуса закурил.— Крокодил не ловится, не растёт кокос... Непруха.

— Слушай, а рука у тебя как? Лопату держать смо­жешь? — Осененный внезапной мыслью, Витька аж за­мер в восторге. — Как я сразу-то не допёр! Давай ко мне на Южняк «негром»! За сезон наколымишь себе на ко­леса, а будет нужда, хоть на крылья. Чтобы никаких та­ких штопоров... Ну что? Озадачил я тебя, командир?

— Да, подумать надо. — Юркан кивнул, бросил недо­куренную сигарету. — Вообще-то я не негр. Мы люди русские.

«Сразу соглашаются только шлюхи» — эту народную мудрость он усвоил давно.

— Да ну тебя, командир, скажешь тоже. — Витька хо­хотнул, но глаза в улыбке не участвовали. Он посмотрел на «Сэйко», выщелкнул хабарик. — У нас на Южняке всё просто. Есть белые люди, а есть негры. И никакого тебе национального вопроса, о котором говорили большевики. Короче, надумаешь — звони. Вот, визитку держи.

Сунул крепкую руку, украшенную увесистым перст­нем, подмигнул, прыгнул в джип и с рёвом отчалил. Пос­ле него остался шрам на крыле «копейки», дымящийся хабарик на асфальте да бумажный плотный глянцевый прямоугольник. На нём крупными золотыми буквами по белому фону значилось:

Г-н В. А. Бородин. Землекоп. Южное кладбище.

Гордо так, без излишеств, с торжествующим лакониз­мом. Не профессор, блин, не писатель какой-нибудь долбаный, не архитектор, не музыкант. Землекоп! Кладби­щенский! И этим всё сказано.

«Хомяк наблудил...» Всё же на душе слегка потепле­ло. Юркан посмотрел на помятое крыло, положил визит­ку в карман и порулил себе дальше, неизвестно чему радуясь больше — то ли встрече с боевым товарищем, то ли тому, что лонжерон не «пошёл». По радио передавали какую-то муть — будь моим мальчиком, будь моим зай­чиком, — и Юркан его выключил. Кардан агонизируюше гудел, древний карбюратор категорически не желал как следует готовить смесь, и двигатель на светофорах глох. А мимо, сверкая лаком, шурша резиной, проносились джипы, «БМВ», «Мерседесы»... Правда, очень скоро об­стоятельства снова всех уравняли, как в бане. Не доез­жая улицы Фрунзе встали все. И «БМВ», и джипы, и «Мерседесы», и Юрканова «копейка». Видно, та гадость из взорвавшегося института временами доползала аж до Московского. Жди теперь, пока схлынет. Хорошо ещё, от Фрунзе до Натахиного дома идти не так уж и далеко. Если наискосок дворами. Правда, с грузом...

«О-хо-хо, грехи наши тяжкие...» Юркан извлек из ба­гажника десятилитровую канистру, взял пакет с кое-ка­кой жратвой, запер «копейку» — да кому ты, сердешная, кроме меня, нужна?.. — и двинулся дальше пешком. Район, где жила Натаха, особо не радовал. Серо, гряз­но, безлюдно. «Хрущобы», в которых не стало ни света, ни воды, ни газа, расселили. Дворовые кошки и собаки разбежались гораздо раньше людей. Даже птицы здесь не летали: дурных нет. Короче, беда. Разруха, точно в войну, глаз остановить не на чем.

Единственная отрада — горелая башня института. Са­мый верх её теперь светится, переливается всеми цвета­ми радуги. И не только ночью, но даже и днём, особенно в пасмурную погоду. Этакий нимб, дрожащее северное сияние, живущее своей особенной жизнью, колышущее­ся вне всякой зависимости от ветра... Сперва его всё по­казывали в новостях, автобусы с туристами подъезжа­ли издали поглазеть... Теперь прекратили. Видно, правду говорят, что человек ко всему способен привыкнуть. К фронту приспосабливается, к войне, да так, что по­том в мирной жизни места себе не может найти... Что нам после этого какая-то цветомузыка о пятнадцати эта­жах?!

Впрочем, кое-какие люди попадались и в этой пусты­не. Не успел Юркан пересечь раскисший газон, уже за­бывший, что такое собачье дерьмо, как навстречу ему по­пался местный участковый, плотный коротконогий капи­тан... То есть, смотрите-ка, уже снова майор. А то! Кривая преступности у него небось стоит на нуле — какой дурак сюда сунется...

Знать бы Юркану, что восстановленный майор Собакин был уже не участковым, а исполняющим обязаннос­ти начальника отдела. Того самого отдела, в котором ра­ботать некому. Так что Собакин служил теперь и началь­ником, и заместителем, и участковым. И жнец, и швец, и на дуде игрец... Что поделаешь — умные разбежались, а остальные пьют. — Ну что, парень? — обрадовался Собакин живой душе. — Опять к этой... из пятьдесят восьмой? — И, словно старому знакомому, протянул Юркану руку. — Вот не moгу понять, она тебе кто? Вроде и не ночуешь... Хотя дурацкс дело-то нехитрое, можно и днём. Одно плохо, воды нет...

Тут Собакин вспомнил свою разлюбезную Клаву, угрюмо засопел, и его кинуло в тоску. «Ну и ладно, — сказал он себе, — хрен с ними со всеми. Баба с возу, кобыле легче... М-да... А каково жеребцу...»

— Да никто она мне. Жена друга. А друг в гробу. Юркан вытащил свою «Болгарию», угостил Собакина, закурил сам. — Помогаю, чем могу. Здесь ведь у вас сдохнуть недолго.

«Особенно поодиночке...»

— Ну ты это... Того самого... Смотри, не очень... сразу посуровел Собакин. — Я ведь при исполнении...

Махнул рукой, высморкался и пошёл прочь. В сортир к туалетчику Петухову. Правда, и там нынче не стал былого декадентского великолепия, даже совсем наоборот, сделалось очень невесело. Ни пожрать, ни выпить. Евтюхов теперь не очень-то шастает за институтский забор. Говорит — не дурной. Сам ни за что не пойду и другим не советую. С этой тварью, мол, лучше не связываться. Минули золотые денёчки.

— При исполнении так при исполнении. — Юркан по смотрел Андрону Кузьмичу в спину и мысленно перекрестился. Тот хоть вроде и разговаривал дружелюбно но властью от него веяло нешуточно, а значит, держаться следовало подальше. У таких, как Собакин, рассуждение одно: «был бы человек, а статья найдётся». Дождавшись пока майор скроется, Юркан направился к облезлой, помнящей лучшие времена, «хрущобе». Вошел в мрачный неуютный подъезд, начал подниматься по грязным ступеням. Вот она, мерзость запустения. Как-то всё же луч­ше, когда заплёвано, зассано. Какие ни есть, а признаки жизни... Во всем подъезде — две души жильцов. Натаха да чудик один, обитающий этажом выше. Алконавт, но тихий покамест. Прозвище у него ещё такое чудное. Ах-ти... Ихти... Тьфу. Совсем памяти не стало.

А вот и знакомая дверь. Некрашеная, с цифрой пять­десят восемь. Как всегда — незапертая.

— Юрочка пришёл, хороший, — послышался голос Натахи, когда Юркан ещё только шагнул в прихожую. — Я здесь, Юрочка, здесь. На кухне я.

В квартире было холодно, пахло неуютом и дымом. Неудивительно: Натаха сидела у ведра с лениво догорав­шими головешками. Взгляд снулый, отрешённый, нежи­вой... голова седая. Что в этот раз пустила на дрова — шкаф, шифоньер, пенал? Или уже до паркета добралась? «Во что девку превратили, суки...»

— Что, никак бензин закончился? — Юркан со вздохом посмотрел на новоявленную «буржуйку», щёлкнул по ка­нистре, зашуршал пакетом. — Вот... керосинку заправишь. Только соли всыпать не забудь, а то полыхнёт. — Он выта­щил полукопчёную колбасину, пару банок тушёнки, сыр, буханку хлеба. — Ты сегодня хоть ела чего, мать? — В го­лосе Юркана звучали боль, сострадание и стыдливая нелов­кость. — Ты уж прости, больше ничего не привёз. Никак...

— Ой, Юрочка, спасибо, — по-детски обрадовалась Натаха. Прижала к груди кирпичик хлеба, погладила его, точно котёнка. — Шершавый какой. Как кора у березки...

Чувствовалось, что вопрос питания её не волновал совершенно.

— Ты давай поешь, поешь... — Юркан вытащил нож, отрезал хлеба, сыра, соорудил бутерброд и сунул Натахе. — Вот. В горле у него разбухал, рос липкий противный ком. Может, и хорошо, что Серёга не дожил... не увидел...

— Юрочка, у тебя с машинкой что-то, да? — Натаха повертела бутерброд, погладила, понюхала, но есть не ста­ла, забыла.— Что, плохо ездит, да? А ты возьми Сереженькину, зелёненькую. На ящерку похожую. Глазастенькую.

Это про Серегин-то стовосьмидесятый «Мере»? Перламутрово-изумрудного колера?

— Ну что ты, Натаха, он денег стоит. — Юркан опять вздохнул, вспомнил, как ходили втроём — он, Натаха да Сергей, — заколачивать вот эти самые деньги. — Лучше давай его продадим. Съедешь отсюда куда-нибудь... А то ведь тоска, пустыня, даже поговорить не с кем.

— Как это поговорить не с кем? — обиделась Натаха, вспомнила про бутерброд, положила его на канистру. — Мы с НИМ частенько беседуем. Конечно, всё больше ОН говорит, заумно так, бывает даже, я не всё понимаю. А ме­ня ОН не слышит, я для НЕГО так, комарик, бабочка, мотылёк-однодневка... В общем, ты бы взял машинку эту зелёную, а, Юрочка? Пока ещё машинки ездят. А то скоро все пути-дорожки будут в ямках. Глубоких-преглубоких... Не пройти, не проехать. Только улететь. Далеко-далеко...

Юркан понял, что больше здесь делать было нечего. Он попрощался с Натахой, сказал, что заглянет на той неделе, да и потопал себе назад. В смысле, к оставленной на Московском машине. Честно говоря — почти побежал. Слишком уж мало весёлого было в здешних краях, и в особенности под вечер. Из-за бетонных плит, что огора­живали институт, раздавалось какое-то бульканье, скре­жет, металлическое скрипение... Словно в фантастическом фильме про подлодку, забравшуюся слишком глубоко...

Откровенной рысью выдвинулся Юркан к проспекту, расковал никем не украденную «копейку», откатил на руках из зоны бедствия, завёл. Хотел было покалымить ещё, но одумался. Плевать, всех денег не заработаешь. Поехал домой. Сварил пельменей, с полчасика посмотрел какую-то телевизионную муру, пришёл в окончательную тоску и лег спать. Снились ему светофоры, светофоры, светофоры...

В светлом будущем

— Извини, брат, дела задержали. — Витька Бородин выглянул из окна джипа и доброжелательно кивнул Юркану. — Седай. Поехали на моём.

«Небось быстрей будет,— мысленно кивнул Юркан. — Да и не рассыплется по дороге...»

Скоро за окнами потянулись теплицы фирмы «Лето», которые, как гласили упорные слухи, собирались вот-вот пустить под бульдозер ради строительства очередного посёлочка элитных коттеджей. Покуда Юркан философ­ски размышлял о расплодившейся элите и откуда она деньги берёт, шустрый джип домчался до пересечения с Волхонским шоссе. Скрипнув колёсами, ушёл направо и скоро встал — приехали. Южное.

Юркану доводилось промышлять не только по черда­кам с Натахой и Серым. Бывало, смотрел он на мир и с той стороны прилавка, и с той стороны раздачи в буфете. Но, бывая на Южном кладбище (а кто из питерцев здесь не бывал?), вот уж никогда не думал Юркан, что однаж­ды и здешнюю жизнь увидит с изнанки...

Не зря, ох не зря говорят умные люди: «Хочешь насмешить Господа Бога — расскажи Ему о своих планах!»

Одно из народных названий Южного кладбища в Санкт-Петербурге. Юркан невольно вспомнил это мудрое изречение и поймал себя на том, что как-то по-новому смотрит на здания административного комплекса, на голубые ёлки, на новенькую часовню и на довольно бесталанный, зато издалека видимый монумент, олицетворяющий скорбь. Статуя эта всегда казалась Юркану духовной сестрой пресловутых «девушек с вёслами» и несчётных гипсовых Ильичей. Ну, спрашивается, чего ради посреди клад­бища ставить абсолютно инкубаторскую фигуру печаль­но замершей женщины? Чтобы народ проникался и не вздумал здесь танцевать? Наверное, примерно из таких же соображений на картонных папках с ботиночны­ми тесёмками раньше непременно печатали аршинными буквами: ПАПКА ДЛЯ БУМАГ. Опасались, наверное, что без пояснительной надписи кто-нибудь возьмёт да решит, будто это авоська для колбасы...

Между тем Витька без особых предисловий подвёл Юркана к рифлёному морскому контейнеру, приспособ­ленному под гараж. Здесь уже толпился разномастный, но чем-то неуловимо похожий по своим повадкам народ. Ко­мандовал парадом приземистый красномордый крепыш со взглядом, как отточенный штопор. Юркан обратил вни­мание, что при появлении Бородина все замолчали.

— Здравствуйте, Виктор Андреевич, — почтительно поздоровался краснорожий. И заверил: — Сейчас начнём.

— Вот, Санек, я тебе человека привёл. Свой в доску,— отрекомендовал Витька Юркана. — Смотри не обижай, чтобы работой был охвачен.

Сплюнул, закурил сигарету и, не глядя ни на кого, пошёл прочь. Величественный, как римский триумфа­тор, и элегантный, как Марлон Брандо.

— Значит, в доску? Ну и хорошо, если не в гробо­вую, — мрачно пошутил Сан Саныч и тоже посмотрел на Юркана, не то оценивающе, не то равнодушно. — Из бомжей?

— Да нет, из хорошей семьи, — ответил Юркан. — Али­ментщик.

— А, — понимающе кивнул Сан Саныч. — Всё зло от баб. — Вытащил из недр контейнера лопату, покачал её в руке и осчастливил Юркана. — Держи.

И послали Юркана на пару с тощим, словно лихорад­кой иссушенным «негром» по прозвищу Дюбель рыть ут­реннюю «яму», то бишь могилу. Каркали вороны, припе­кало солнышко, лопата, чмокая, нехотя вонзалась в гли­нистый грунт... Вначале вкалывали молча, однако, скоро убедившись, что Юркан не сачок и не «шланг», Дюбель подобрел, разговорился и стал учить основам мастерства.

— Ты, едрёна мать, штыком-то не тычь, а кромсай. Покосее её, лопату, покосее, и ногой наступай, ногой. Оно конечно, грунт здесь хреновый, глина. Болотина опять-то, сырота...

Потом Юркан опять рыл, подсыпал щебёнку и гравий, грузил неподъёмные камни. Впрочем, трудовой процесс был здесь организован грамотно, все работали споро и даже с огоньком. Почему так — Юркан понял позже, уже под вечер, когда в негнущиеся пальцы ему вложили хрус­тящие бумажки. По его разумению — до хрена. Столько за день в жизни не набомбить!

Однако деньги даром не даются. Вечером, когда ехали в стонущем «Икарусе» до Московской, Юркан заснул, словно провалился в омут. Разбуженный Дюбелем, чу­дом залез в «копейку» и долго смотрел на ключ зажига­ния, начисто забыв, как с ним поступать. До дому дорулил, что называется, «на автомате». Вяло поклевал жра­твы и снова залёг, вернее, рухнул на диван — уже до утра. А когда проснулся, сразу вспомнил бурлаков, греб- цов на галерах и колодников в рудниках. Всё тело ло­мило, мышцы наотрез отказывались слушаться, на руках взбухли кровью не замеченные вчера болезненные пузы­ри... В целом чувство было такое, будто ночью черти отмудохали его своими хвостами.

«Это тебе не по чердакам пыль с места на место го­нять, — цинично усмехнулся внутренний голос. — Ниче­го! Поскрипишь, поскрипишь, втянешься. Если кишка не тонка...»

Кишка оказалась не тонка. Через две недели Юркан думать забыл о ноющих костях, о кровавых мозолях, о жалости к себе. Знай махал отточенной лопатой, резал грунт по всей науке, преподанной Дюбелем...

Тяжёлая физическая работа и мысли навевала соот­ветствующие — всё больше конкретные и земные. Для праздного философствования как-то не оставалось ни времени, ни энергии. Копай, копай, копай!.. И при этом помни, куда попал, не забывай, что человек смертен. Все ходят под Богом. И не только под Тем, Который на не­бесах, но и под местным, вполне земным. Директор Юж­ного кладбища был самодержцем, повелителем и власте­лином, он разъезжал на немыслимо шикарной маши­не, он имел деньги и связи, его, как утверждали слухи, даже сильные мира сего за глаза величали по имени-от­честву...

Архангелом же земного Бога состоял Виктор Боро­дин. Его Величество Землекоп.

В ведении Бородина состояли контейнеры, тракторы, надгробные камни, щебень и песок. Собственно, ему при­надлежала даже лопата, которой орудовал Юркан. Однако «негры» своего архангела видели редко. Ими распоряжал­ся краснорожий Сан Саныч. Ушлый, недоверчивый, при­жимистый и злой. За тяжелый характер и увесистый кулак называли его с ненавистью, уважением и опаской Ку­валдой.

— Устроил «неграм» день Африки, — с обычной ус­мешкой рассказывал Дюбель. Юркану всё ещё требова­лось определённое умственное усилие для перевода его терминологии на привычный язык. — Навёл порядок, за­крутил гайки — теперь бомжи с Говниловки и со свалки на пушечный выстрел к нам не подходят!

— А что такое Говниловка? — наивно переспросил Юркан, ибо ни один близлежащий населённый пункт подобного прозвища вроде бы не носил.

Дело происходило тёплым вечером, после «Арарата» и шашлыка, зажаренного на углях. Дюбель, душевно раз­мягчённый отдыхом и сытной едой, рассказал следующее.

Говниловка, она же Бомжестан, она же Гадюшник, воз­никла сразу после основания кладбища, то есть в самом начале семидесятых. Первым, кто понял всю благодать и всю выгоду от близкого соседства с гигантской Южной свалкой и не менее гигантским Южным кладбищем, был некий бомж по кличке Клёвый. В лесном массиве Клёвый с несколькими товарищами вырыли землянку — и зажили там в своё удовольствие. Свалка в изобилии снабжала их едой, куревом и одеждой, кладбище — водочкой и вином. Потихоньку слух о клёвом житье Клёвого достиг Ленин­града. К Южняку потянулись новые поселенцы. Они то­же вырыли землянки, осмотрелись — и кайфовали, пока наступившая зима не выгнала их с насиженных мест на тёплые городские чердаки и в люки теплоцентралей. С тех пор прошло немало лет. Говниловка разрослась, превратившись в настоящее поселение. Только официаль­ного статуса и не хватало. Южное кладбище являлось для этого поселения тем, что официально называется «городообразующим предприятием». Бомжи находили здесь даже работу, с их точки зрения очень и очень приличную. Они служили «неграми», пускай и у самых неавторитет­ных, неуважаемых землекопов. А те, кто не желал чест­но трудиться, «промышлял могилами». То бишь подобно птицам Божиим клевал всё, что оставляли на могилах без­утешные родственники, — конфеты, печенье, хлеб... И, ес­тественно, водку из гранёных стаканчиков и пластмассо­вых стопочек, предназначенных для усопших. Находились и такие, кто, обладая артистическими способностями и храня приличие внешнего вида, пристраивался к похорон­ным процессиям, выдавал себя, например, за школьно­го друга покойного и после погребения вместе со всеми отправлялся в город на поминки — пожрать на халяву. А повезёт, так и прихватить из квартиры что-нибудь цен­ное на память о «друге»... Местные легенды красочно по­вествовали о жутких расправах, время от времени учиняв­шихся над изобличёнными виртуозами жанра.

Ещё бомжестановцы ходят по грибы, воруют овощи с совхозных огородов и продают дары природы на пере­крёстке Волхонского и Пулковского шоссе. А вот чужа­ков они не жалуют. Так что на экскурсию в Говниловку лучше не ходить.

А еще Дюбель рассказывая о свалке, чьи гигантские терриконы возвышались по ту сторону Волхонки. У под­ножия терриконов копошились аборигены, грязные, обо­рванные, презираемые даже среди бомжей. Мусорное эль­дорадо давало им всё: еду, одежду, курево и жильё. Они не брезговали даже чайками с вороньём — добывали птиц с помощью самодельных луков и пращей.

— Что с них возьмёшь,— говорил Дюбель.— Свалочники.

Юркан слушал его, согласно и презрительно кивая го­ловой, но потом вдруг спохватывался: а я-то сам до чего нынче дошёл? Я-то сам, а?.. «Нет, — трезво возражал внутренний голос. — Ты здесь из-за временных трудностей и ни в коем случае не навсегда. Ты сейчас сядешь в собственную машину и поедешь в собственную квартиру. И будешь за своего среди людей, даже не подозревающих о существова­нии свалочников. И, если тебе вздумается зайти в богатый магазин с зеркальными витринами и дорогими товарами, тебя оттуда не выкинут. А свалочники чуть не на иловых картах живут, и воняет от них соответственно...»

Расположенные поблизости иловые карты действи­тельно жутко воняли. Причём на километры кругом. По­скольку ил, который на этих картах вылёживался, был вовсе не то, что образуется на дне лесных озёр и чис­тых речушек. Это был чёрный, как чернила, липкий, как нефть, и невыносимо смердевший осадок, остававшийся после очищения городских стоков. Его складировали на означенных картах якобы для обеззараживания, а на са­мом деле просто потому, что никто не мог придумать, что же с ним делать. Зараза, соответственно, никуда не дева­лась, а, наоборот, убивала и уродовала всё, с чем сопри­касалась. Реки, ручейки, зелень, произраставшую по бе­регам... И дальше всё прочее, входившее в пищевую це­почку. Что ни год, обширный бомжестанский фольклор обогащался сюжетами, достойными «Пикника на обочи­не». Только у питерских филологов всё не находилось времени изучить этот фольклор. Филологи предпочитали записывать легенды Ботсваны. А у городских властей, за­нятых престижными проектами и празднествами, ну хоть тресни, не находилось денег на искоренение иловых карт. Видимо, их дачи располагались совсем в другой стороне...

— Ну ты, Дюбель, энциклопедист... — проговорил Юркан. Сказал и на секунду успел решить, что «негр» чего доброго не поймёт учёного слова, но тот понял, усмехнул­ся и стал рассказывать про само кладбище. Однако всласть порассуждать не успел.

У костерка, призванного отгонять комаров, появился по обыкновению хмурый Сан Саныч. Втянул носом не успевшие развеяться запахи шашлыков, сплюнул в сто­рону и объявил:

— Сегодня выходим в ночь. Особый тариф. Юркан для начала по-детски огорчился: «Ну вот, а как же домой?..» Потом мысленно возликовал, согретый словами «особый тариф»: пиастры, пиастры!.. И лишь в-третьих сообразил, что, кажется, в самый первый раз оказался допущен к тёмной стороне кладбищенского бизнеса. О которой, естественно, был, как любой росси­янин, премного наслышан. Но слышать — это одно...

Примерно через час они тихо, почему-то оглядываясь, собрались у контейнера и предстали пред мрачным Сан Санычем.

Тот окинул их взглядом:

— Ну что, все, что ли? — Криво усмехнулся и отпер контейнер. — Забирайте.

Два других «негра», Штык и Ливер, выволокли нару­жу нечто продолговатое, завёрнутое в брезент, Дюбель ухватился с другого конца, тяжело крякнул.

— Юрасик, подсоби.

Тот с готовностью подставил руки... и, тихо выругав­шись, внутренне содрогнулся. Понял, что кантует человека.

— Опаньки!

Взяли, приподняли, понесли... аккуратно, не раскачи­вая, двигаясь в ногу. Хмурый Сан Саныч с лопатами в руках рыскал рядом, точно сыскной овчар, принюхивал­ся, прислушивался, оглядывался по сторонам... Бдил. На угрюмом лице его было написано что угодно, кроме стра­ха. А Юркан шагал с холодным сердцем и пульсирующи­ми висками, осязал под тряпкой ноги, тяжёлые, уже остывшие, и поневоле проникался всей быстротечностью бытия. Сегодня ты мнишь себя хомо сапиенсом, пупом вселенной и венцом мироздания, а завтра тебя вот так же, на рогожке отволокут куда-то полупьяные мужики...

— Здесь, — наконец скомандовал Сан Саныч.

Тело опустили наземь у недавнего, ещё не забетони­рованного захоронения. В темпе сняли стелу, переложи­ли венки, опрокинули стандартную раковину. Сноровис­то разрыли почву, слава Богу, не успевшую слежаться. «Я?.. Неужели я ЭТО делаю?..» — как бы со стороны, молча изумлялся временами Юркан... Между тем выта­щили гроб — свеженький, никакой тебе вони. Деловито углубили яму, опустили свёрток, припечатали гробом, присыпали землицей, водрузили надгробие. Уложили на место пышные искусственные веночки... Ажур! Не знав­ши, не догадаешься.

— Все путём, — одобрил, зорко осмотревшись, Сан Саныч. Тут же, как и договаривались, рассчитался по «особому тарифу», милостиво кивнул. И, не тратя вре­мени даром, исчез с лопатами на плече. С очень даже довольным видом. И «негры» остались довольны, и, надо полагать, архангел Витька Бородин. А может, и кто-то повыше. Что же касаемо нравственных устоев... Странно, но особых морально-этических переживаний Юркан не испытывал. В России живём.

Первый звонок

Домой Юркан добрался далеко за полночь. По Мос­ковскому было опять не проехать из-за «северного сия­ния», вовсю — с перекрёстка видать — полыхавшего над башней сгоревшего института. Водители уже относились к таинственному явлению примерно как к очередной стройке или ремонту, давшему метастазы на проезжую часть. Ругались и сворачивали на Витебский. Однако и по Витебскому нынче было не проехать, только и удалось разглядеть, как за цепью милицейских мигалок вороча­лась тяжёлая техника. Юркан лишь головой покачал, нут­ром угадав, что и эти ночные мероприятия имели прямое отношение к «Гипертеху», и мысленно прикинул ещё бо­лее дальний объезд...

В общем, пока добирался к себе самыми что ни есть «огородами», по Правому берегу и запруженной, несмот­ря на поздний (или уже ранний?) час набережной, Юркан заново проголодался, причём зверски. Шашлык успел пре­вратиться в эфемерное воспоминание под общим девизом «давно и неправда»: организм, подстёгнутый серьёзной ра­ботой и стрессом, требовал дополнительных порций горю­чего. Юркан поставил на плиту ковшик, достал из моро­зилки пельмени, привычно отсчитал дюжину, мысленно махнул рукой — и вывалил в бурлящий кипяток целую пачку. Когда всплыли, щедро добавил масла, сыра, перца... И, ощутив наконец в животе приятную тёплую тяжесть, закурил и уселся у телевизора.

Специально для таких, как он, полуночников давали американский фильм. Не ахти какого высокого полёта, из тех, где поднаторевший зритель без большого труда предсказывает сюжет на три хода вперёд, — именно то, что и требуется для приятного душевного расслабления перед сном.

Фильм был про то, как не пойми какие деятели — то ли мафия, то ли секретные службы — грохнули важного мужика, но, как водится, «зевнули» случайных свидете­лей. После чего принялись убирать их одного за другим. И вообще всех, кто теоретически мог что-то видеть и знать. Да не просто выслеживали и мочили: людей как бы вычёркивали из информационных баз бытия, искоре­няя все данные о том, что такой-то вообще ходил по земле. То ли жил человек, то ли попросту на свет не рождался!

В общем, смотри, зевай, подрёмывай на диване. Од­нако не тут-то было. Минут через двадцать Юркан вдруг поймал себя на том, что начал радоваться рекламе. Когда же кругом главного героя стала конкретно стягиваться тугая петля, он оглянулся в сторону прихожей и почув­ствовал, что досматривать, чем кончится дело, у него ни­какого желания нет.

Рука потянулась к пульту дистанционного управле­ния... Покрутила его — и опустила обратно. Палец кноп­ку так и не надавил. Юркан понял: если сейчас он вы­ключит телевизор, то долго потом будет вертеться в по­стели, прислушиваясь ко всяким шорохам и соображая, чем же завершился фильм. А когда наконец уснёт, ему, чего доброго, всё это ещё и приснится...

И в этот момент фильм прервали ради экстренного выпуска новостей.

— Ф-фух! — вслух вырвалось у Юркана. От звука соб­ственного голоса морок вроде немного рассеялся. — Ну, что там у вас экстренного?.. Рассказывайте быстрее — и спать!

К большому несчастью, новости оказались весьма «в струе» прерванного фильма. Заэкранное измерение власт­но вторглось в реальность. Кто-то — неведомо кто — по­хитил известного депутата. Крупного бизнесмена. Видно­го политика... Одним словом, Анания Шкваркина.

На экране возникла самодовольная физиономия че­ловека, давно привыкшего каждый день тратить больше, чем другие зарабатывали в течение года. И — хуже того — давно позабывшего, что где-то есть целый мир без «Мерседесов» с эскортом, личных бассейнов и VIP-залов в аэропортах.

За похищенного никто не назначал выкупа, не выдви­гал требований. Диктор не говорил прямо, но определённо подразумевалось самое плохое: скорее всего похищенно­го попросту укокошили, а труп надёжно, чтобы концы в воду, спрятали куда подальше. Однако Ананий Шкваркин был человек настолько известный, влиятельный и уважае­мый, что его друзья и подельники, то бишь коллеги по бизнесу объявили премию в десять миллионов долларов за любой конкретный результат по делу отыскания кореша. Соответственно все сыскные агентства, частные детек­тивы, дилетанты-любители, а также лучше силы ГУВД и ФСБ (да кабы ещё не ЦРУ с ФБР в придачу...) устреми­лись на поиски. Напоследок диктор даже позволил себе выразить уверенность, что не сегодня завтра Шкваркин — а будет на то соизволение Божие, и негодяи, его похитив­шие, — хоть на дне морском, а отыщутся.

Юркан тупо посмотрел на пульт у себя в руке и только тут обнаружил, что успел встать с кресла и торчит стол­бом посреди кухни. А по спине бегают вполне отчётливые мурашки.

Когда-то в далёком розовом детстве Юркану довелось читать — в подлиннике, между прочим! — тогда ещё не переведённый «Талисман» Стивена Кинга. Он хорошо помнил, как часа в два ночи поднял голову от жуткой и увлекательной книги и вдруг со всей определённостью понял: «Сейчас полезут...» Из какого именно угла, оста­валось неясно, но что непременно полезут — это ника­кому сомнению не подлежало.

Дальнейшая жизнь не раз сталкивала Юркана с го­раздо более реальными и грозными страхами. К примеру, в Афганистане. Или на чердачном промысле, в ту ночь, когда был найден злосчастный золотой чемодан. То, что он испытывал сейчас, выглядело очень скверным гибридом мистических киношно-книжных страшилок и вполне вещественного ощущения дула, нацеленного в за­тылок.

А не Анания ли, случаем, Шкваркина он сегодня малой скоростью в последний путь кантовал?.. В памяти всплы­ла тяжесть явно дородного тела, даже вроде бы запах до­рогого парфюма, мимолётно просочившийся сквозь плот­ный брезент. Так вот, коли вправду Анания, значит, есть реальный шанс очень скоро с покойничком встретиться. За десять миллионов долларов не только ФБР из Амери­ки в полном составе приедет. Так что тот, кто Шкваркина заказал, если не совсем дурак, сейчас примется рубить концы. То бишь для начала уберёт всех исполнителей. И тех, кто мочил, и тех, кто копал...

«Так-так... — Мурашки по спине сменились каким-то убийственным спокойствием. Юркан, не садясь, вытащил из кармана мобильник, хотя рядом на столе лежал город­ской телефон. Набрал номер «трубы» Бородина. Столь же приятный, сколь и казённый девичий голосок сооб­щил ему, что абонент не отвечает или находится вне зоны действия. — Так-так...»

Юркан глянул на часы, подумал о разных вариантах недосягаемости абонента, в том числе о тонких мирах, вздохнул и с тяжёлым сердцем набрал бородинский до­машний. На сей раз ему долго не отвечали. Зато уж по­том ответили по полной программе. Противным жен­ским голосом, причём с хорошей порцией визга. То, что эта дама думала о Витьке и о причинах его отсутствия дома, было полностью непечатно. Как и её мнение о не­которых его друзьях, звонящих посреди ночи. Подробности выслушивать Юркан не стал. Нажал от­бой, покурил, подумал. О том, до чего повезло Витьке с женой, и ещё о многом, более важном. Сходил умылся, опять подумал, покурил... и наконец задремал здесь же, на кухонном диване, словно в окопе между боями. Идти в комнату, разбирать постель и вообще притворяться, будто продолжается мирная жизнь, у него никакого же­лания не было.

Спал недолго, всего часа, может быть, два. Проснулся без всякого будильника, хоть и с тяжелой головой, но сразу, не испытывая искушения поваляться. Есть, против обыкновения, тоже не хотелось. Видно, организм предпо­читал идти в бой налегке. Юркан не стал его насиловать, сварил крепкого кофе — и пошёл вниз, к машине.

Мерзкий холодок полз вдоль хребта, становясь всё сильнее, всё отчетливее, всё тревожнее...

И, как вскоре выяснилось, не обманул. Интуиция, эта записная лежебока, проснулась в душе Юркана не зря. Возле «копейки» он наклонился якобы проверить, не сду­лось ли колесо, и вот тут сердце ёкнуло и не то чтобы ухнуло в пятки, — бывали ситуации и похреновее! — про­сто заколотилось вдвое быстрее обычного. Под передним колесом машины лежала досочка с кнопкой от звонка. Беленькая такая кнопочка, обыкновенненькая, словно на дверном косяке... От кнопочки тянулись проводки и ис­чезали под брюхом машины. Куда именно они тянулись, Юркану объяснять не требовалось, — в жизни видел и не такое. Наверняка к чему-нибудь типа тринитротолуолового заряда граммов эдак в двести пятьдесят, устроенному под водительским местом. Так что кнопочка эта беленькая под колесом не простая была — от звоночка в вечность...

«Ладно, гады, ладно». Юркан похлопал себя по лбу, как бы изображая забывчивость — на всякий случай, если кто смотрит, — неспешно развернулся и пошёл домой. В глубине души он чувствовал подобие оби­ды. «Вот ведь гниды, за полного придурка держат. Да­же на заряд с дистанционным подрывом не сподоби­лись...»