ОСТРОУМИЕ И ЮМОР

Ганс Штроцка

ТЕОРЕТИЧЕСКИЕ ВЗГЛЯДЫ НА ОСТРОУМИЕ И ЮМОР

Представители психологии сознания и психоаналитики постоянно обращались к проблемам, касающимся природы смешного, происхождения и путей воздействия острот и юмора. Патриция Кейт-Шпигель (Goldstein, McGhee 1972) предприняла попытку классифицировать существующие в психологии теории юмора. Она выделяет следующие классы теорий:

Биологические, инстинктивистские и эволюционистские теории

Общим для всех этих теорий является исходная посылка, что смех и чувство юмора заложены в нервных механизмах человека и имеют приспособительную функцию. Смех появляется в очень раннем детстве, еще до формирования сложных познавательных процессов. Смех и юмор — чисто человеческие проявления, имеющие определенное утилитарное назначение. Они восстанавливают гомеостаз, стабилизируют давление крови, стимулируют кровообращение, облегчают пищеварение, создают разрядку и хорошее настроение. Одним из первых отнес смех к инстинктам Макдугалл (McDougall 1903, 1922, 1923). Без этой способности человечество едва ли смогло бы выжить. Маккомас (McComas 1923) и Хэйуорт (Hayworth 1928) предположили, что в период, предшествующий возникновению речи, смех выполнял важную коммуникативную функцию. Ряд других авторов (Rapp 1947, 1949, 1971) считали смех рудиментом кусания и физической агрессии. Об этом, пожалуй, свидетельствует сходство мимики в том и другом случае.

Теории превосходства

Смех возникает тогда, когда мы чувствуем себя не столь глупыми, уродливыми, несчастными или слабыми, как окружающие. Похоже, к этому мнению склонялись также Аристотель в своей «Поэтике» и Гоббс (Hobbes 1651). Бергсон (Bergson 1900) тоже рассматривал юмор как наказание и унижение людей, выпавших из системы общественных связей. Тем не менее большинство сторонников этой точки зрения все же полагали, что смех не всегда является выражением презрения, что наряду с чувством превосходства здесь нередко присутствует симпатия и сочувствие.

304

Юмор возникает из столкновения разнородных и плохо согласующихся друг с другом идей или ситуаций, выходящих за рамки привычных форм поведения. Это мнение мы встречаем у Канта (Kant 1790) и Шопенгауэра (см.: Piddington 1933). Спенсер (Spencer 1860) утверждал, что человеку становится смешно, когда имеет место неконгруэнтность, нисходящая от большего к меньшему. При обратном движении возникает удивление. В эту же категорию попадают идеи Кёстлера (Koestler 1964) о бисоциации.

Теории неожиданности

В качестве необходимого, хотя и не всегда достаточного элемента для возникновения юмористической ситуации рассматривается внезапность или неожиданность. Эта теория тесно связана с предыдущей группой теорий. Подобной точки зрения придерживался еще Декарт (Descartes 1649).

Теории амбивалентности

Человеку бывает смешно, когда он испытывает двойственные чувства. В отличие от теории неконгруэнтности, где на первом плане стоят идеи и восприятие, данная теория делает акцент на чувствах. Речь идет о смене друг другом удовольствия и страдания. Первым на связь смеха с депрессией указал Винтерштейн (Winterstein 1934).

Теории разрядки

Функция юмора состоит в том, чтобы снять стресс и напряжение. Еще Спенсер (Spencer 1860) указал на функцию юмора как предохранительного клапана, через который выпускается излишек энергии (purposeless nervous energy — никчемная нервная энергия).

Конфигурационные теории

Юмор возникает, когда элементы, вначале казавшиеся не связанными между собой, вдруг складываются в некую единую картину. Неожиданная конфигурация вызывает также удивление (Maier 1932).

Психоаналитические теории мы рассмотрим в дальнейшем отдельно и более

подробно.

Дифференциальная теория Айзенка

Айзенк (Eysenck 1942) разграничил когнитивные теории, где основной акцент делается на неконгруэнтности, от конативных теорий, где превалирует стремление к превосходству, и аффективных. Два последних типа теорий он объединил под названием «оректические» (совокупность инстинктивного и побудительного явления).

305

Другую, на наш взгляд, особенно убедительную классификацию теорий мы обнаружили в неопубликованной диссертации Ренаты Зингер (Singer 1972) «Эксперименты относительно структуры и способа действия смешного» (работа хранится в Вене). Автор делит теории на однофакторные и многофакторные.

Однофакторные теории

В эту группу попадают аффективные и когнитивные теории. К первым относятся теории деградации, превосходства и доминирования. Они приложимы лишь к некоторым категориям острот, где выведены персонажи, на фоне которых слушатель испытывает чувство превосходства. И все же в таких ситуациях часто нет ничего комичною.

Теории редукции напряжения и аффективного контраста. У них есть тот изъян, что далеко не все ситуации, содержащие элемент облегчения, человек воспринимает как смешные.

Пиддингтон (Piddington 1933) указывает, что у людей всегда вызывает смех ситуация, по-разному оцениваемая со стороны общества. Тем самым осуществляется компенсаторная защита житейских норм поведения от угрожающего им потрясения.

Среди когнитивных теорий наиболее значима теория неконгруэнтности или когнитивных конфликтов. Локк (Locke 1690) указывал, что в остроте неожиданно сходятся различные направления мысли. Кант (Kant 1790) в «Критике чистого разума» показывает, что смех вызывается внезапным разрешением напряженного ожидания.

Под многофакторными теориями понимаются преимущественно концепции Фрейда и других психоаналитиков, а также концепции Айзенка и Кёстлера.

ПСИХОАНАЛИТИЧЕСКИЕ ВОЗЗРЕНИЯ

«Из исследований Фрейда до сих пор менее всего оценено по достоинству научное значение тех, что связаны с психологией остроумия и комического. По-прежнему не понята их огромная важность, всё еще не использовано богатство психологических находок. Большинство авторов-психоаналитиков даже имеют обыкновение не обращать внимания на эту область, лишь вскользь упоминая книгу Фрейда или передавая ее содержание в нескольких фразах».

Этим пассажем Теодор Райк (Reik 1929) предваряет свою небольшую книгу «Удовольствие и страдание в остроте». С тех пор за сорок лет мало что изменилось. Как ни далеко мы продвинулись, однако прорыв в выяснении истинного значения юмора для метапсихологии в свете психоаналитического понимания человека так и не произошел.

Поэтому не остается ничего иного, как кратко изложить суть работы Фрейда об остроумии (Freud 1905).

На мысль поработать над этой темой Фрейда натолкнуло наблюдение, что его студенты обычно смеялись над психоаналитическими толкованиями снов. Тогда он стал искать материал для сравнения; тщательное изучение имевшейся в то время литературы и бесчисленных отдельных примеров выявило обилие бросающихся в глаза совпадений. Он установил, что в качестве технических средств остряки используют отклонения от обычного мышления, смещение и абсурд. Среди прочих отличительных признаков остроты Фрейд отметил сгущение (то есть в известном

306

смысле экономию) и замещение, изложение через противоположное или подобное, двусмысленность с игрой слов (косвенное изложение), а также унификацию (создание неожиданной связи). Острота может заключаться в слове или мысли, быть тенденциозной или нетенденциозной. Среди тенденциозных острот Фрейд выделяет агрессивные и непристойные. По крайней мере у слушателей острота должна вызывать удовольствие.

Для тенденциозной шутки, вообще говоря, нужны три участника: рассказчик, объект и слушатель, получающий удовольствие. Фрейд полагает, что источник удовольствия при тенденциозной шутке иной, чем при шутке безобидной, в которой эффект достигается исключительно благодаря техническому приему. Наряду с откровенно скабрезной, агрессивно-враждебной и циничной (критически-глумливой) он приводит еще и скептическую шутку. Источником удовольствия является то, что удовлетворяется тенденция, которой в противном случае суждено было бы остаться неудовлетворенной. Здесь мы имеем дело с экономией психических затрат. На пути к остроте первой ступенью служит игра, второй — шутка, причем удовлетворение от того, что здесь дозволяется запрещаемое критикой, одновременно является и способом получения удовольствия. В дальнейших рассуждениях Фрейд признает, что даже невинная шутка никогда не бывает вполне свободна от некоторой тенденциозности; она всегда преследует побочные цели: подкрепляя мысль, помогает выразить и защитить ее от критиков •— мысль противопоставляется сдерживающей силе, критическому суждению. Удовольствие от остроты — это предудовольствие, которое возникает от того, что прекращается подавление. Слушатель остроты экономит ту энергию, которая в противном случае потребовалась бы ему на устранение вытеснения. Если сам рассказчик не может смеяться, то энергия расходуется на существенную часть этого преду довольствия. Если для остроты обязателен третий участник, то для юмора это не так. Острота тем отличается от работы сновидения, что здесь предсознательная мысль на миг подвергается бессознательной переработке, результат которой тут же подхватывается сознательным восприятием. Это придает остроте характер озарения, хоть мы и говорим, что «придумали» остроту.

Комическое ведет себя несколько иначе, чем острота, поскольку здесь третий участник, выполняющий в лучшем случае функцию усилителя, не играет существенной социальной роли. Возникновение удовольствия от комических телодвижений можно объяснить тем, что человек сравнивает их с представлением о собственном движении, причем избыток энергии отводится через смех. Совершенно иначе обстоит дело с бессмыслицей и глупостью, комическое действие которых достигается как раз благодаря недостатку энергии. Таким образом, комическое может рождаться из прямо противоположных условий, проявляющихся то в избытке, то в недостатке, служащих источником удовольствия; это, согласно Фрейду, немало способствовало запутыванию проблемы.

Источником удовольствия от комического служит разность двух предсозна-тельных затрат. В конце концов Фрейд предположил, что весь комизм основывается, по сути, на частичной идентификации с самим собой как с ребенком.

Высвобождение неприятных аффектов является наиболее мощным препятствием для комического воздействия. Следовательно, юмор как возможность замещать такие неприятные аффекты проистекает из сэкономленной энергии аффектов. Благодаря этому удается избежать жалости, гнева, скорби, отвращения и т.д. Вот почему «смех сквозь слезы» является отчасти признаком аффекта. Фрейд считает юмор защитной деятельностью высшего уровня, которая служит защите от возникновения неудовольствия за счет внутреннего источника.

307

Итог книге подводят слова: «Как нам представляется, источником удовольствия от остроты служат сэкономленные издержки на сдерживание, от комизма — сэкономленные издержки на представление (катексис), а от юмора — сэкономленные издержки на чувство». Они представляют собой способы «воссоздания удовольствия от душевной деятельности, утраченного, собственно, лишь благодаря развитию этой деятельности. Ибо эйфория, которой мы стремимся достичь этим путем, представляет собой не что иное, как настроение некоторого периода жизни, когда нам вообще было свойственно совершать нашу психическую работу с малыми издержками, настроение нашего детства, когда мы не знали комического, не были способны к остроумию и не нуждались в юморе, чтобы чувствовать себя в жизни счастливыми» (VI, 269). Позволю себе сразу же отметить, что Фрейд, при всей точности его оценки регрессивного момента, все же неверно оценил роль юмора в детстве, — скорее всего из-за нехватки эмпирического материала.

Читая эту раннюю книгу Фрейда, которая вся искрится новыми оригинальными идеями, не перестаешь наслаждаться, изумляться и восхищаться. В 1928 году Фрейд снова вернулся к вопросу о юморе. Б одном небольшом эссе он так пишет о юморе: в триумфе нарциссизма заключено нечто величественное, в нем победно утверждает себя неуязвимость Я. Не надо отрекаться от юмора, «он утешителен, он означает не только триумф Я, но также и торжество принципа удовольствия, который может утверждаться здесь вопреки неблагоприятно складывающимся реальным отношениям» (G. W. XIV, 385). При этом человек ведет себя как ребенок, и сам тут же играет по отношению к этому ребенку роль умудренного жизнью взрослого. С точки зрения динамики это представляет собой гиперкатексис Сверх-Я. Если острота была вкладом бессознательного в комическое, то юмор есть вклад в комизм через посредство Сверх-Я.

Знаменательно, что на этом месте Фрейд вдруг резко обрывает эту, казалось бы, столь плодотворную мысль, и возникает ощущение, что он не отваживается развить ее до конца. Очевидно, теория Сверх-Я казалась ему еще недостаточно разработанной; Сверх-Я несколько неожиданно отказывается здесь от реальности и служит иллюзии. Сверх-Я говорит: «Посмотри, вот мир, который выглядит столь опасно. Детская игра — вот что было бы здесь как нельзя кстати, чтобы обратить весь этот мир в шутку!» Если бы Сверх-Я могло утешить Я с помощью юмора, это только лишний раз подкрепило бы гипотезу о происхождении Сверх-Я из идентификации с родителями.

Наш краткий обзор этой книги об остроте никак не передает все богатство и красочность сочинения, но он нужен нам для дальнейших рассуждений. Почти высокопарные слова вроде «величие», «благородство» и «достоинство», на которые Фрейд не поскупился здесь, говоря о юморе, понуждают нас продолжить эту линию.

Как я уже пытался написать в одной работе в 1957 году, логично было бы ожидать, что юмор будет причислен к разряду механизмов защиты Я. Анна Фрейд говорит в этой связи: «Всегда, когда внутри или вне анализа происходили преобразования аффекта, активно действовало Я» (А. Freud 1936, 27). В этом свете проявляющееся в юморе Сверх-Я очевидно представляет собой близкую к Я часть того, что обычно называют Я-идеалом. Механизмы защиты служат для того, чтобы избежать опасностей со стороны (1) реальности, (2) инстинктивных сил и (3) аффекта. Значение юмора для первого и третьего случаев неоспоримо, но он, разумеется, необходим и во втором, поскольку смещения катексиса, которые здесь происходят, могут ослабить гнет влечения. Пренебрежение юмором как защитным механизмом может быть по сути объяснено лишь тем, что среди психоаналитиков

308

бытует бессознательная тенденция не воспринимать юмор всерьез, несмотря на все безудержные похвалы, которые сам Фрейд и многие другие аналитики нашли для

этого явления.

Райк, книгу которого мы цитировали вначале, совершенно верно отметил несколько пренебрежительное отношение Фрейда на тот момент к остроте. Удовольствие от остроты есть результат неожиданного устранения издержек на сдерживание. Речь идет о внезапном вторжении в запретную мысль.

Согласно Берглеру (Bergler 1956), смех — здоровый и необходимый интрап-сихически обусловленный процесс разрядки, который служит снижению тревоги. Все формы остроумия, юмора и комизма направлены против специфической внутренней опасности, против угрызений совести, обвиняющей человека в том, что он является приверженцем принципа достижения удовольствия через неудовольствие, психического мазохизма. Смех пользуется следующей триадой: псевдоагрессией, дистанцированием и созданием искусственной мишени-противника. Правда, эта фигура мишени бессознательно воспринимается как проекция собственного Я-идеала, унижение которого создает иллюзию, что внутренний мучитель слишком слаб, чтобы стать опасным. Готовность к смеху тождественна осознанию вины плюс способности направлять с помощью бессознательных компонентов Я мелкие личные выпады против внешних представителей внутренних обвинителей. Богатая мыслями книга Берглера тоже не лишена недостатков: складывается впечатление, что обоснование собственной теории Сверх-Я занимает автора больше, нежели

сущность юмора.

Совсем иначе построена вышедшая в 1957 году книга Гротьяна «По ту сторону смеха». В основе остроты, считает автор, лежат агрессия, враждебность и садизм, в основе юмора — депрессия, нарциссизм и мазохизм. Гротьян показывает — здесь его взгляды совпадают с идеями Рене Шпица, — что с раннего детства улыбка и чувство юмора развиваются как выражение хорошего настроения и одна из первых форм межчеловеческого общения (см.статью Й. Шторка в т. II). Юмор является наивысшей интеграцией человеческих ценностей, позволяет человеку насладиться частичным возвращением к ранним стадиям развития и дать выход энергии, которая теперь не будет использована для вытеснения. Коммуникация с бессознательным создает предпосылки для творчества, свободы и

здоровья.

Хотя сам Гротьян, по-видимому, даже не заметил, что его взгляд на развитие юмора едва ли согласуется с фрейдовской трактовкой роли Сверх-Я в осуществлении юмора, все же ему принадлежит одна немалая заслуга: опираясь на собранный им фактический материал, он опроверг распространенное заблуждение, что в сновидениях якобы нет никакого смеха и юмора, о чем, впрочем, знали уже Ференци и Фрейд. Мы не можем останавливаться здесь на ею интересных анализах в отношении быка Фердинанда, Мики-Мауса и Алисы в стране чудес. Анализ смеха для Гротьяна — это исследование творческого взаимодействия между бессознательным и сознательным. Переживание удовольствия состоит в осуществлении собственных возможностей. В конечном счете он дает упрощенную форму первоначальной концепции Фрейда: острота возникает тогда, когда агрессивная тенденция вытесняется в бессознательное, соединяется там с радостным воспоминанием детства, а затем неожиданно вновь появляется на поверхности. Освободившийся теперь контркатексис отводится через смех, особенно, если удовольствие от юмора в процессе рассказа может эмпатически отразиться на слушателе. Если этого не происходит, то неудовольствие, стыд и вина возвращаются. Юморист не отрицает существования беды, он лишь показывает, что сильнее ее. Разумеется, победа эта не окончательная и не полная.

309

Теперь дадим ненадолго слово автору, не являющемуся представителем психоаналитической школы, однако серьезно работавшему над этой проблемой. Артур Кёстлер в своей работе «Акт творения» (Koestler 1964) полагает, что возрождение в духовном смысле, как и творчество, может осуществляться посредством бисоци-ации: две прежде независимые мыслительные структуры соединяются друг с другом таким образом, что в иерархию вносится новая ступень. В доказательство Кёстлер приводит, в частности, такой пример: когда Галилей услышал, что приливы и отливы связывают с фазами луны, он воспринял это как шутку. Кёстлер ссылается на бюлеровскую «ага-реакцию», которую мы используем и в анализе для неожиданного осознания вытесненного содержания как следствия верного толкования.

В обоих случаях речь идет о переживании неожиданного озарения в рамках процесса вызревания. Столкновение бисоциированных контекстов Кёстлер назвал «хаха-переживанием», ухватив тем самым важный аспект комического, к которому относится также участие Оно в юморе.

Все авторы едины в своей высокой оценке роли юмора, остроумия и комизма в обеспечении защиты от тревоги. Смех всякий раз возникает при избавлении от опасности, устранении препятствий и внезапных прорывах мыслей, тем или иным образом меняющих реальность посредством опущений, преувеличений или сгущений. Точно так же все авторы сходятся во мнении, что здесь мы имеем дело с предудовольствием, то есть с догенитально обусловленными процессами. Здесь, однако, следует быть весьма осторожным.

Остроумие и юмор, несомненно, являются попытками решения проблемы на стадии незрелой личности, так что пафос высокой оценки, судя по всему, является своего рода реактивным образованием психоаналитиков на вопрос, не получивший удовлетворительного решения. Почти все авторы здесь с полным основанием цитируют Лессинга, который говорит, что узник, высмеивающий свои оковы, освободится еще нескоро (VI, 99), а ведь все в конечном итоге сводится к этому.

Острота есть попытка разом избавиться от тревоги и решить проблему на относительно незрелом уровне. Для этого уровня она — сравнительно хороший выход, но рационального долговременного решения не дает. Когда благодаря остроте разряжается напряженная ситуация внутри группы, это еще не само решение существующей в группе проблемы, а лишь предпосылка для решения.

Я, со своей стороны, постарался ввести в дискуссию о юморе понятие «несерьезного отношения», которым долгое время пренебрегали. Здесь совершенно однозначно речь идет об устранении или смягчении катексиса или контркатексиса, которое временно ослабляет амбивалентность и снижает опасность. Здесь речь может идти об отводе как либидинозной, так и агрессивной энергии, как о репрезентантах объекта, так и репрезентантах себя. В любом случае эта тесная коммуникация между Я и предсознательным, а иногда и бессознательным, всегда служит разрядке напряжения. Если же всерьез задаться вопросом, откуда может взяться это смещение катексиса, то, без сомнения, ответ может быть один: лишь через действие Я, устраняющего преграды, которые отделяют его от Оно или Сверх-Я. Это, однако, возможно лишь в том случае, если границы Я на отдельных участках и на короткое время становятся проницаемыми. При психозе же, согласно Паулю Федерну, эти границы недостаточно катектированы по всему фронту и на долгое время (Federn 1956; см. также статью Г. Яппе).

Обладающий чувством юмора человек является личностью, обладающей — в основном вследствие оральной фиксации — способностью к кратковременному соединению агрессивных содержаний с шутливо-инфантильными содержаниями Оно или дружественными элементами Я-идеала. Правда, нередко это означает известную слабость Я, однако вследствие таких прорывов в области предсозна-

310

тельного и бессознательного это Я приобретает хорошего союзника. При этом возникают относительно гармоничные отношения между личностными инстанциями, а также — благодаря специфической юмористической переработке агрессии — с внешним миром. Впрочем, определенные формы юмора можно трактовать и как реактивные образования, направленные против депрессивного

настроения.

Такая точка зрения, которую нельзя считать окончательной, не отменяет прежних результатов психоаналитических исследований, а лишь переосмысляет эти результаты в свете фактов. Фрейд, несомненно, недооценивал роль шутки и юмора у ребенка, и его концепция была бы понятнее, сделай он акцент не столько на экономии, сколько на освобождении и разрядке, которые и так имплицитно содержатся в его концепции. Однако, если шутка не создаст предпосылки для вполне зрелого долговременного решения, то есть решения, основанного на испытании и освоении реальности, разрядка получается временная и мнимая. Мы хотели бы рассмотреть в этой связи несколько примеров.

Пятилетний ребенок берет с собой на прогулку плюшевого зайца и любящий ею взрослый, приветливо обращаясь к нему, говорит: «Что это у тебя?» Малыш отвечает так же дружелюбно: «Это котик, который говорит "гав-гав"». Здесь перед нами совершенно явный пример детской шутки. Сообщение ребенка можно расшифровать так: «Дурачок, ведь мы оба знаем, что это заяц. Зачем же ты задаешь мне такие глупые вопросы?» Ответ представляет собой бессмыслицу, рефлексивным образом демонстрирующую нелепость вопроса, но он облечен в такую форму, что вряд ли способен вызвать агрессию, а только смех. Тем самым воссоздается основа для взаимного дружелюбия, хотя обоим собеседникам безусловно ясен — по крайней мере в предсознательном виде — истинный критический оттенок сказанного. Без сомнения, тут мы наблюдаем действие Я, состоящее в том, что агрессия на мгновение передается на переработку бессознательному, чтобы в форме бессмыслицы придать ей позитивный эмоциональный оттенок. Такое решение проблемы с оптимальным результатом доступно, однако, лишь ребенку, который

хорошо знает взрослого.

Еще отчетливее мнимое освобождение проявляется в приведенном самим Фрейдом примере юмора приговоренного к смерти, которого в понедельник должны казнить, а он говорит: «Славно начинается неделя». Во-первых, здесь мы сталкиваемся с агрессивной остротой, в которой человек отрицает палача и судей, во-вторых, с нарциссическим юмором, который и перед лицом предстоящей смерти остается неуязвим в своем нарциссизме. Однако эта острота не является действенным протестом, и я бы хотел вопреки Фрейду предположить здесь наличие выраженного элемента покорности. Впрочем, и достигнутое предудовольствие в сравнении с реальностью выглядит жалким.

Благодаря Фрейду эта тема признана одной из важных задач психоаналитической антропологии, и он же оставил нам целостную концепцию, сохранившую и доныне свое значение после небольшой корректировки. Я считаю абсолютно верной точку зрения, что юмор должен быть включен в число защитных механизмов. Для многих людей он является идеальной возможностью справляться с угрозами, исходящими изнутри и снаружи, и это как раз те люди, которые особенно приятны в общении. Они избегают ненужных конфликтов, позволяют своим поведением решать — зачастую, как выясняется, сообразным действительности образом — проблемы и вносят тем самым существенный вклад в гармонизацию своего окружения — качество, которое именно в наши дни ценится по достоинству.

311

ЛИЧНОЕ ОТНОШЕНИЕ ФРЕЙДА К ЮМОРУ

Подход глубинной психологии состоит в том, чтобы судить о поведении исходя из психодинамики личности, поступающей тем или иным образом.

Поэтому было бы естественным исследовать эту личную позицию на конкретном примере. Анализ содержания литературного произведения, как показал сам Фрейд на примере романа Вильгельма Йенсена «Градива», — законный путь к объяснению сознательных и бессознательных мотиваций автора. Поэтому для этой цели мы попытались использовать примеры острот, приводимых Фрейдом в его книге. В общей сложности там фигурирует полторы сотни примеров, причем источник указан далеко не для всех. Два основных автора, на которых он опирается, — Гейне и Лихтенберг. Цитаты из Шекспира, хотя и приводятся относительно часто, не являются все же примерами острот в строгом смысле слова. Нестрой, как ни странно, цитируется лишь единожды. Марк Твен также обсуждается без примеров (как защиты от чувства жалости). Основная часть приведенных острот, очевидно, взята Фрейдом из материала, который он специально собирал в повседневной жизни и используя имевшиеся в его распоряжении информационные возможности. В основе приведенных примеров явно лежит отбор — осознанный или бессознательный.

В отношении механизмов острот обнаружена следующая частотность: сгущение — 10, модификации сгущения (например, намек) — 5; остроты, основанные на созвучии слов, и многократное употребление слова или материала — 5; модификационные остроты — 5; игра слов с двойным смыслом, а также употребление пустых слов и оборотов — 17; пошлые остроты — 7; смещение — 14; ошибки мышления и бессмыслица — 10; двойной смысл с намеками — 20. Так называемые невинные шутки употреблены десять раз; обращает на себя внимание, что для четырех форм тенденциозных шуток (агрессивно-враждебных, откровенно-скабрезных, цинично-глумливых и скептических) приводится лишь небольшое количество примеров, которые современный читатель скорее воспринимает как дружелюбные. Это, разумеется, можно объяснить духом того времени: люди наших дней привыкли к более крепким шуткам, чем те, которые были приняты в 1905 году. Однако из других подборок острот мы видим, что уже в конце XIX столетия в ходу были остроты куда злее тех, что приводит Фрейд. Череду примеров венчают шутки и простодушные остроты, среди которых встречаются и детские шутки — неожиданно для Фрейда, регулярно повторявшего, что у детей чувства юмора нет.

По другой классификации, очень широко представлен юмор еврейский (20), затем изобласти французского языка (10), английского (6) и итальянского (4). Остальные примеры взяты из немецкой культуры, причем специфически еврейскими можно определенно назвать лишь те остроты, которые отмечены как еврейские в тексте. К категории еврейских острот не отнесены довольно многочисленные остроты авторов-евреев, которые не относятся однозначно к стереотипу еврейских качеств.

С точки зрения содержания очень много острот взято из литературы; в остальном широко представлены все сферы жизни. Относительно часто встречаются остроты на темы медицины и университетской жизни, а также касающиеся императорской фамилии. Обращает на себя внимание то, что скабрезная острота в узком смысле слова вообще не иллюстрируется примерами, а острот сексуального содержания в общей сложности дано лишь восемь примеров, причем все они явно относятся к числу совершенно невинных даже для того времени.

312

Современного читателя больше всего поразит то, что Фрейд не разглядел и не предугадал ростков так называемого черного юмора — юмора особого, агрессивно-разрушительного типа, впервые возникшего лишь около 1920 года и используемого в качестве художественного приема главным образом в искусстве маньеризма и абсурда.

Этот обзор отчетливо показывает, что Фрейд произвел отбор примеров, прибегнув к своим обширным знаниям литературы на разных языках, а также к беседам и случайным источникам. Пристрастие Фрейда к выдержкам из Гейне и Лихтенберга явно свидетельствует о склонности к интеллектуальной иронии как ведущей черте его понимания юмора. Очень ярко проявляются и такие особенности Фрейда, как увлечение словами с неоднозначным смыслом, любовь к созвучиям и игре слов. Видна также связь юмора с формами первичного процесса (сгущением, слиянием, смещением и унификацией), о которых он уже знал из работы сновидений. Непосредственная агрессия и непристойность лежат за пределами его сознательного круга интересов.

Пристрастие Фрейда к еврейскому юмору с его мудростью и трогательной самоиронией объясняется, пожалуй, не столько личным интересом к этой теме в связи с еврейским происхождением Фрейда, сколько, скорее всего, свойственной всякому венцу любовью к еврейскому юмору, ибо отношение к Вене, сколь бы противоречиво оно ни было, все же являлось одним из мощнейших факторов, формировавших его личность.

Биографы Фрейда сообщают о его юморе относительно мало, и пусть большая биография, написанная Эрнестом Джонсом, во многих отношениях была раскритикована как «парадное жизнеописание», мы все же сошлемся здесь на нее. Так, Лжонс пишет о шести членах узкого кружка, так называемого «Комитета»: «все мы были с чувством юмора, но у самого Фрейда оно было особенно развито. Помню, как мы веселились, когда он сказал, что лучшим свидетельством признания психоанализа как теории было бы объявление на всех венских магазинах «подарки ко всем стадиям переноса». В Вене до этого не дошло, зато, я слышал, в Нью-Йорке так оно и было» (Jones 1962, 199).

Образ самого Фрейда ассоциируется с представлениями о достоинстве, внутренней силе и стойкости. Однако Джоан Ривьере добавляет: «Наконец, этот во всех отношениях почтенный человек был наделен обворожительным юмором, который у него всегда был наготове и которым все его существо прямо-таки лучилось в разговоре, внушая утешительную мысль, что этот кумир — такой же смертный»

(Jones 1962,474).

Среди черт характера Фрейда Джонс упоминает терпение, предусмотрительность зрелого человека, холодный скептицизм, который иные принимали за цинизм или пессимизм, мужество, непоколебимую честность, смелую фантазию и умение сопереживать. Однако далее он так пишет о Фрейде: «При всех своих достоинствах, которым мы в значительной степени обязаны за его огромный труд, его личность обладала вполне человеческими чертами, за которые друзья еще больше его любили. Неподражаемый сухой юмор его сочинений оборачивался в обычном общении очаровательной веселостью и способностью почти во всякой ситуации разглядеть нечто смешное; и хотя он умел быть терпимым и философски относиться к жизни, ему были присущи нетерпимость и резкость. Его шутки часто бывали злы и язвительны, он мог быть вспыльчив, мрачен и непримирим. Я бы не сказал про него также, что он легко выносил глупцов. Судьба заставляла его быть великим человеком в своих трудах; но в быту он жил как простой смертный, и этот образ жизни тоже находил прекрасным. Патологические типы и любые крайности были ему противны. Как мне кажется, нетерпимость Фрейда к религии и происхо-

313

дила из этой его установки, ибо религия чаще всего представляет жизнь только в белых или черных тонах и не признает тех уступок и сложностей, что составляют главный предмет научной психологии. Когда однажды в жарком споре о политических вопросах его упрекнули в том, что он ни черный ни красный, ни фашист ни социалист, он ответил: «Нужно быть телесного цвета, как все нормальные люди». В другой раз, когда речь зашла об одном молодом ученом, который увлекался психоанализом и мог бы принести пользу новой науке, Фрейд грустно сказал мне: «Но я не могу считать нормальным его брак с женщиной, которая настолько старше его, что годится ему в матери!» Тут я не мог не рассмеяться над открывателем эдипова комплекса. Он на миг засмеялся вслед за мной, но было видно, что он серьезно обиделся» (Jones 1962, 475).

Анна Фрейд среди важнейших качеств своего отца упоминает прямоту (Wortis 1954). В последние годы жизни Фрейда, когда он тяжко болел, эта черта естественным образом перешла в своего рода саркастическую резкость. Исходя из этого образа Фрейда-человека, мы можем рассмотреть теперь его теорию острот и юмора более подробно.

Фрейдовское представление об остроте (которое совпадает с точкой зрения Гротьяна) можно в общих чертах описать следующим образом. Проявляется агрессивная тенденция; дать ей прямой выход невозможно, ибо этому препятствует реальность или запреты со стороны Я и Сверх-Я. Если между Я и Оно психоге-нетически и психодинамически существуют относительно добрые отношения и границы Я временно открыты для контролируемой регрессии, эта агрессивная тенденция вытесняется в бессознательное и подвергается первично-процессуальной переработке в смысле смещения, сгущения, замещения противоположным и т.д. Измененное таким образом психическое содержание вдруг снова возвращается в сознание. В этой новой форме тенденция может быть отведена и стать социально приемлемой, поскольку переработанная агрессия уже не действует столь непосредственно агрессивно, иными словами, она может не восприниматься всерьез.

Освободившийся контркатексис отводится через смех. При этом возникает предудовольствие, которое усиливается, если находит отклик у слушателя. Если же отклика нет и процесс явно не удался, снова может возникнуть неудовольствие в форме стыда и чувства вины.

В этом заключается известное противоречие между психическим механизмом остроты и комизма, с одной стороны, и тем, как понимает юмор конкретное лицо — с другой, ибо остроты являются социально-психологическим феноменом, который сопряжен с реакцией слушателя, в то время как юмор относится к феноменам нарциссизма, которые обладают известной независимостью от социального окружения. При этом огромное значение имеют изменения временного параметра, то есть внезапность процесса, и прежде всего изменение масштаба проблемы посредством переработки со стороны Оно.

Интересно, что еще в 1905 году, в то время когда концепция защитных механизмов еще не была сформулирована, Фрейд уже полностью понимал природу юмора как защиты в духе более поздних воззрений Анны Фрейд. Об этом свидетельствует следующая цитата: «Некоторое объяснение юмористического смещения удается найти, рассматривая его в свете защитных процессов. Эти защитные процессы являются психическими коррелятами рефлекса избегания и преследуют цель предотвратить появление неудовольствия из внутренних источников; для достижения этой цели они служат душевному событию в качестве автоматического регулятора, который, однако, в конечном счете оказывается вредным и поэтому должен быть подчинен сознательному мышлению. Определенный вид этой защиты — неудавшееся вытеснение — я приводил в качестве действующего механизма

314

возникновения психоневрозов. Юмор же можно считать одним из таких защитных процессов высшего уровня. Он пренебрегает сокрытием от осознанного внимания содержания представлений, связанных с неприятным аффектом, как это делает вытеснение, и преодолевает тем самым защитный автоматизм. Он осуществляет это, находя средства лишить энергии уже готовое проявление неудовольствия и преобразовать его путем отвода в удовольствие. Возможно даже, что средства для этой работы предоставляет ему опять-таки связь с инфантильным. Только в жизни ребенка бывают сильнейшие неприятные аффекты, над которыми взрослый сегодня бы улыбнулся, как смеется он, будучи юмористом, над своими нынешними неприятными аффектами. Сравнивая свое теперешнее Я со своим детским Я, он мог бы прийти также к тому превозношению своего Я, о котором свидетельствует юмористическое смещение — его можно было бы передать словами: я слишком велик (олепен), чтобы переживать по таким поводам. В некоторой степени эту мысль подтверждает та роль, которая выпадает на долю инфантильного при невротических процессах вытеснения» (VI, 266).

При этом, однако, Фрейд проходит мимо обратного механизма, который, вероятно, встречается чаще и который можно было бы сформулировать следующим образом: «Я слишком мал, чтобы представлять собой опасность. Обращайтесь, пожалуйста, со мной как с ребенком, над которым добродушно смеются, если он что-нибудь натворит. Ведь это все понарошку». Не следует упускать из виду, что, представив дело в таком свете, мы уточняем только вторую часть замечания Фрейда, которая противоречит нарциссическому чувству превосходства и величия. Однако этот тип исполненной юмора защиты от угрозы неудовольствия не опровергает полностью теорию нарциссизма. Вполне возможно, что здесь применены косвенные и более сложные методы усиления чувства собственной ценности. Мы сталкиваемся с этим у умных, но физически слабых детей, которые манипулируют превосходящим их силой противником, делая вид, что подчиняются им, и благодаря этой уловке достигают своих целей. Главный тезис Берглера, что острота, юмор и комизм направлены против специфической внутренней угрозы, а именно психического мазохизма, был бы в таком случае приложим лишь к таким формам юмора, в которых не принимается всерьез визави. Если же человек не воспринимает всерьез себя, он использует с дальним прицелом принцип «удовольствия через неудовольствие». Разумеется, это требует зрелой инструментальной функциональной способности Я. Впрочем, подобный процесс хорошо известен нам в клинической практике, когда истерический симптом служит средством шантажа. Крис (Kris 1952) и Дули (Dooley 1941) пришли к похожим результатам, доказав наличие корреляции между юмором и самокритикой.

Центральный пункт фрейдовской концепции юмора состоит в том, что источником предудовольствия является прежде всего экономия психической энергии и негативных чувств. На мой взгляд, это воззрение, по крайней мере в столь категоричной форме, оказывается несостоятельным перед интроспективным переживанием и теоретическим анализом. Оно основано на негативной концепции чувства удовольствия: удовольствие определяется через отсутствие или прекращение неудовольствия. Строго говоря, тогда бы и оргазм был попросту внезапным исчезновением неприятного напряжения, а хорошее настроение — лишь отсутствием внешнего стресса и раздражающих внутренних амбивалентных конфликтов. Но с такой негативной концепцией нельзя согласиться, ведь подобные состояния разрядки явно отличаются от специфических позитивных переживаний удовольствия и предудовольствия. Чувство удовольствия при прекращении зубной боли, несмотря на некоторую позитивную эйфорию, все-таки заметно отличается от генитальных и догенитальных переживаний удовольствия в собственном смысле. Наряду с экономией неудовольствия следо-

315

вало бы признать также наличие и радостных переживаний удовольствия, содержащих нарциссические, оральные, анальные и генитальные компоненты удовлетворения, по механизму близкие к сублимации. Во многих случаях было бы корректнее описывать психические механизмы не через экономию чувств неудовольствия, а через выражение «трансформация» этих чувств в удовольствие или предудовольствие, на что, впрочем, указывают также Вольфенштейн (Wolfenstein 1951) и Флюгель (Flgel 1954). Эта точка зрения сквозит во всей позднейшей психоаналитической литературе о юморе, но едва ли где четко сформулирована. Берглер рассказывает, например, что один интеллигентный читатель книги Фрейда об остроумии спросил его, не потому ли Фрейд так много говорит об экономии и явно увлечен этим термином, что когда писал эту книгу был в большой материальной нужде. Еще более сильным, чем экономия неприятных чувств, является избегание чувства вины, присущее многим формам юмора. Только в том случае, если агрессивная, оскорбительная резкость, лежащая в основе тенденциозной остроты, становится отчетливой, может появиться усиленное чувство вины.

Рассмотрим теперь в этой связи еще раз основной тезис книги: «Как нам представляется, источником удовольствия от остроты служат сэкономленные издержки на сдерживание, от комизма — сэкономленные издержки на представление (катексис), а от юмора — сэкономленные издержки на чувство» (VI, 269).

В свете предыдущих наших рассуждений скорее, пожалуй, можно было бы сказать: в первом случае удовольствие возникает вследствие внезапной разрядки высвободившегося контркатексиса, во втором — от удивления, что произошло не то, чего ожидали (причем, если это неожиданное событие несет угрозу и для собственной персоны, возникает, наоборот, страх). В третьем случае речь идет о подлинной трансформации чувств благодаря переработке со стороны дружественного Я-идеала. Фрейд рассматривал весь вопрос, по-видимому, несколько односторонне — с точки зрения экономии либидо. Впрочем, и в его тексте имеются многочисленные указания на то, что толкование, которое мы здесь даем, он вполне видел и сам.

Поэтому если, на наш взгляд, понятие экономии в книге Фрейда об остроумии чересчур сильно выпячено, то тем важнее представляется нам другая интерпретация юмора в его более позднем эссе, на которую мало обращали внимания при дальнейшей разработке этого круга проблем.

Как я писал в моей работе 1957 года, «юмор позволяет Я получить удовольствие даже в травмирующей ситуации. Тем самым он стоит в ряду таких регрессивных процессов, как невроз, психоз, опьянение и экстаз, которые должны избавить душевную жизнь от гнета страдания, но в отличие от подобных феноменов, делает это, не выбивая у человека из-под ног почву душевного здоровья». Интересно, кстати, что еще Гегель в своей эстетике указал на то, что юмор возможен только на почве психического здоровья.

Продолжу цитату из своей работы: «Фрейд находит объяснение этой поистине грандиозной работе, следуя все тому же принципу прослеживания индивидуального развития симптома. Отношение юмористически настроенного человека к другому напоминает отношение взрослого к ребенку, проблемы которого с высоты своего отцовского превосходства он высмеивает, находя их ничтожными. Однако гораздо более важной следует признать такую установку в отношении собственной персоны. Здесь может быть только динамическое объяснение — личность юмориста отвлекает большое количество катектическои энергии от своего Я и перекладывает ее на Сверх-Я как интроецированную из детства репрезентацию взрослого. Этому раздутому Сверх-Я Я теперь кажется маленьким, интересы его ничтожными и невинными».

316

Таким образом, совершенно очевидно, что неприятие всерьез представляет собой процесс смещения катексиса, отвлечение объектного либидо (либо агрессии в чистом виде, либо смешанной с другими влечениями) от угрожающих факторов внешней среды или внутренних амбивалентных конфликтов на дружественный Я-идеал. Здесь, следовательно, подтверждается тезис, что острота есть привносимое в комическое бессознательным, а юмор — привносимое Сверх-Я. Как может заметить читатель, вопреки первоначальной формулировке Фрейда я предполагаю, что смещение энергетического катексиса на Сверх-Я происходит не со стороны Я, а со стороны амбивалентных конфликтов внутри личности. Мне представляется, что Я здесь рассматривалось слишком общо как представитель гораздо более сложных процессов. Если же взглянуть на амбивалентность как на главную проблему освоения человеком мира, тогда именно амбивалентные конфликты окажутся главными трудностями, которые предстоит преодолеть Я и для защиты от которых

может пригодиться юмор.

Подобные катектические смещения всегда являются выражением активности Я. Мотивация для этой активности в юморе проистекает из потребности в защите от тревоги и депрессии. Предпосылками для этого являются определенные силы Я, относительно дружественный Я-идеал (что входит в понятие «психическое здоровье») и, как указал А. Винтерштейн (Winterstein 1934), зачастую оральные черты личности. В соответствии с этим склонные к юмору люди очень часто встречаются среди алкоголиков и циклотимиков.

Что же до личности Фрейда, с которым связан здесь наш главный интерес, то представляется весьма характерным, что он называет юмор «своенравным» и едва ли принимает во внимание выраженный момент смирения, который нередко весьма отчетливо проступает даже в приводимых им самим примерах.

Это, несомненно, является выражением борющейся прометеевской личности, чей юмор немного напоминает гётевское выражение «всем силам вопреки остаться». Насколько эта точка зрения субъективна, показывает как раз пример, на который Фрейд в этой связи ссылается. Он снова и снова вспоминает человека, сказавшего накануне собственной казни, что хорошо начинается неделя. Теперь становится совершенно очевидным, что эта острота, смотря по тому, как ее рассказать и кто слушатель, может вызывать различные реакции, и что именно выбор этого конкретного примера для юмора свидетельствует о скептической позиции Фрейда. Для Фрейда, этого пуританина, открывшего ведущую роль сексуальности в поведении человека, показательно и то, что он не привел скабрезных острот, психологический анализ которых так до сих пор и не сделан.

Изучение работ Фрейда, посвященных остроумию и юмору, позволяет нам глубже постичь личность этого величайшего гения, какого только знало человечество. В том, что касается экономии, отношения к своим обязанностям, поведения — в смысле сдержанности и умения держать себя в руках — он был типичным высокообразованным представителем уходящего XIX столетия. Его отношение к юмору можно отчасти сравнить с тем уважением и почтением, которые питает трубадур к своей далекой возлюбленной.

В своей знаменитой речи, посвященной 80-летию Зигмунда Фрейда, Томас Манн, из уважения и почтения к Мастеру поэтично сказал об этом отношении Фрейда к юмору: «Этот новатор, проторивший путь к грядущему гуманизму, который мы предчувствуем, которым многое пронизано и о котором прежние гума-низмы ничего не знали, тому гуманизму, который будет находиться в более дерзком, более свободном и более радостном, более художественно зрелом отношении к силам ада, бессознательного, Оно, чем выпавшее на долю современного человечества, ищущему выход в невротическом страхе и порожденной им ненависти».

317

О самом психоанализе в том же выступлении Томас Манн говорит: «С ним в мир проникли светлое недоверие, разоблачающее подозрение по поводу скрытно-стей и происков души, которое, раз возникнув, не может уже снова исчезнуть. Он (Фрейд) борется против ложной патетики, прививая вкус к сдержанности... Понадеемся, что умение ценить скромность будет основным настроением ясной и трезвой мирной жизни, к который может привести нас наука о бессознательном» (Mann 1953, 221-222).

НОВЫЕ ТЕОРИИ И ЭКСПЕРИМЕНТЫ

Если аналитиков, возможно, справедливо упрекают в том, что они рассуждают умозрительно, то большинство лабораторных экспериментов академической психологии бледны и оторваны от жизни. Совершенно отчетливо это проявляется в недавно вышедшем сборнике работ Г. Гольдштейна и Пола Э. Макги (Goldstein, McGhee 1972). Более отрадное впечатление производит диссертация Р. Зингер, которую мы уже упоминали. Исходя из одно- и многофакторной теорий, она пишет в своем автореферате:

«Для экспериментальной проверки достоверности этих данных были проведены следующие эксперименты: гетерогенной выборке из 50 испытуемых было предложено разбить на группы по содержанию 172 остроты различного рода. Затем тридцати студентам обоего пола раздали, предварительно убрав заключительные фразы, те остроты, которые не менее 90% испытуемых отнесли к категории «агрессивных», «сексуальных» или «невинно-нейтральных», и попросили дописать конец острот. При этом оказалось, что дополнения не были произвольными: содержание дополнений было детерминировано структурой начальных частей.

Основной эксперимент служил для установления величины неконгруэнтности, определявшейся по частоте несовпадения начала остроты с ее окончанием для трех содержательных категорий острот: «агрессивных», «сексуальных» и «невинно-нейтральных». Для этого использовались лишь те пункты, по которым было получено не менее пяти явно отличных по смыслу дополнений. Две группы испытуемых, состоявшие из 49 студенток и 53 студентов, должны были проран-жировать пять концовок — сначала по степени их неожиданности, а спустя шесть недель — по степени их остроумия. Это позволило рассчитать ранговые корреляции между обоими критериями суждения. Если 12 корреляций одного человека в рамках одной категории оказывались гомогенными, к ним применялся метод усреднения. Эти усредненные корреляции служили размерными величинами для дисперсионного анализа,1 проведенного раздельно для мужчин и женщин. Поскольку при этом выявились различия в показателях корреляции для отдельных параметров, то на этом основании провели сравнение двух независимых друг от друга условий.

Результаты подтвердили многофакторную теорию. У обоих полов наибольшая корреляция между неконгруэнтностью и юмористическим воздействием выявлена для «невинно-нейтральных» острот, наименьшая — для «сексуальных». Остроты «агрессивного» содержания казались женщинам смешными уже при незначительном расхождении между ожидаемой и фактической концовками, тогда как у мужчин фактор неожиданности служил важной детерминантой восприятия шуток как остроумных равно и для «агрессивных», и для «невинно-нейтральных» острот».

Напомним, что психоаналитическая теория также относится к числу многофакторных.

318

Чтобы работа о юморе не осталась вовсе без юмора, приведем по одному примеру агрессивных, сексуальных и невинных острот с пятью возможными вариантами ответов — хотя бы в подтверждение того, что чувство юмора пока еще живо:

Отец, увидев блестящий школьный табель сына, говорит жене: «Умом он определенно пошел в меня'», на что его дражайшая супруга отвечает:

а) «Ясное дело, ведь мой пока при мне».

б) «Зато красотой уж точно нет».

в) «Разумеется, иначе мне бы не пришлось крутить с учителем».

г) «Будем надеяться!»

д) «Будь я поумней, у моего сына был бы другой отец».

«Папа, что такое помолвка?» — спрашивает с любопытством маленький Фриц. «Это примерно то же самое как если бы я тебе подарил велосипед к Рождеству, а ездить на нем разрешил только к Пасхе». Малыш хитро говорит:

а) «Неужели помолвленным тоже нужна хорошая погода?»

б) «А что, если раньше покататься без спросу?»

в) «Значит, помолвка — плохой подарок».

г) «Но кто же может так долго ждать?»

д) «А до Пасхи можно будет звонить в звоночек по чуть-чуть?»

«Официант, пожалуйста, кофе, только без сливок!»

а) «К сожалению, сегодня вернули только кофе со сливками».

б) «К сожалению, кофе кончился».

в) «К сожалению, сливки кончились, можно я вам принесу кофе без молока?»

г) «Без сливок не подаем, а то кофе слишком понравится».

Интересна еще книга Германа Хелмерса о речи и юморе ребенка (Helmers 1971). С социолингвистической точки зрения он приходит к следующим выводам:

1. Юмор как способ поведения ребенка представляет собой социальный феномен. Предпосылкой для возникновения комического как воздействия юмора является возможность образования «смехового коллектива».

2. Последовательность описанных мотивационных кругов (реальная оплошность третьего лица, фиктивная оплошность в остроте, фигуральная цепочка острот, игра слов, центробежная речевая тенденция) соответствует ранговой последовательности, в которой асоциальное высмеивание третьего все более отходит на задний план. Тот факт, что существует ряд мотивов детского смеха, в которых высмеиваемое третье лицо отсутствует (и не подразумевается), указывает на то, что «чувство превосходства» как основа юмора относится скорее к принятым нормам, нежели

к личности.

3. Предметом юмора являются, таким образом, общественные нормы, отчасти выступающие для ребенка как возрастные. Эти нормы в качестве выражения социальных отношений ставят перед ребенком требование реализовать определенный социальный порядок. Детерминированные общественно-исторически, эти нормы специфическим образом отражены в речи.

Из дальнейшей дискуссии выводится следующее определение: юмор есть поведение, которое в связи с кратковременным или продолжительным устранением норм репертуара социальной коммуникации вызывает по определенным правилам диалектические содержания, считающиеся комическими.

319

РЕЗЮМЕ

Мы рассмотрели важнейшие из великого множества работ по глубинной психологии острот и юмора с неизбежными экскурсами в другие разделы психологии, а также в гуманитарно-общественные науки. Мы полагаем, что речь идет о сфере предудовольствия, при этом за счет оттока энергии (прежде всего агрессивной, но также и либидинозной) облегчаются социальные процессы, которые в противном случае могли бы быть опасными для общества. Юмор рассматривается, в частности, как типичный защитный механизм Я, который, как и сублимация, лежит в области нормальной психологии.

ЛИТЕРАТУРА

Aristoteles: Poetik, Rhetorik, Nikomanische Ethik. В: R. Piddington: The Psychology of Laughter: From Plato to Freud. New York: Gamut Press 1933

Baudelaire, Ch.: De l'Essence de Rire. (Euvres Completes. Paris 1868-1870

Bergler, E.: Laughter and the Sense of Humor. New York: Grune and Stratton 1956

Bergson, H.: Le Rire. Essai sur la Signification du Comique. Paris 1900

Breton, A.: Anthologie de l'humor noir. Paris 1950

Davis, D. M.: The World of Black Humor. New York: Dutton 1967

Descartes, R.: Les Passions de L'me. Paris 1649

Dooley, L.: The Relation of Humor to Masochism. Psychoanal. Review, 28,1941, 37

Eidelberg, L.: A Contribution to the Study of Wit. Psychoanal. Review, 32,1945,33-61

Erikson, E. H.: Growth and Crises of the «Healthy» Personality. В: М. Senn: Symposium on the Healthy Personality. New York 1950

Federn, P.: Ego psychology and the psychoses. Ed. with an introduction by Edoardo Weiss, New York 1952

Flgel, J. C: Humor. B: L. Gardner: Handbook of Social Psychology, Vol. II. London 1954

Freud, A.: Das Ich und die Abwehrmechanismen. Wien 1936; Geist und Psyche, т. 2001. Mnchen: Kindler 1973

Freud, S.: Das Ich und das Es (1923). G. W. XIII Der Humor (1928). G. W XIV

Der Wahn und die Trume in W Jensens «Gradiva» (1907). G.W VIII

Der Witz und seine Beziehung zum Unbewuten (1905). G.W VI

Goldstein, H., Me Ghee, P. E. (изд.): The Psychology of Humor. New York: Academic Press 1972

Grotjahn, M.: Beyond Laughter. New York: McGraw Hill 1957

Hayworth, D.: The Social Origins and Functions of Laughter. Psychological Review, 35,1928,367-384

Hegel, G. W F.: Vorlesungen ber sthetik. Berlin 1835-1838

Helmers, H.: Sprache und Humor des Kindes. Stuttgart: Klett 1971

Hobbes, Th.: Leviathan: or the Matter, Forms and Power of a Commonwealth Ecclesiastical and Civil. London 1651

Hocke, G. R.: Manierismus in der Literatur. Reinbek/ Hamburg: Rowohlt 1959

Huizinga, J.: Homo ludens. Proeve eener bepaling von het spelelement der cultuur. Haarlem 1938

Jones, E.: The life and Work of Sigmund Freud. Vol. I-III. London 1953-57

Jnger, F. G.: ber das Komische. Frankfurt/M.: Klostermann 1948

Kant, I.: Kritik der Urteilskraft. Berlin 1790

Keith-Spiegel, P.: Early Conceptions of Humor: Varieties and Issues. B: J. H. Goldstein, P. E. McGhee (изд.): The Psychology of Humor. New York: Academic Press 1972

Koestler, A.: The Ghost in the Machine. 1968 The Act of Creation. 1964

Kris, E.: Ego Development and the Comic. International Journal of Psychoanal. Ass., 19,1938, 77-90

Psychoanalytic Explorations in Art. New York: International University Press 1952

Levine, J., Redlich, F.: Failure to Understand Humor. Psychoanal. Quart., 24,1955, 560-572

Locke, J.: An Essay Concerning Human Understanding. London 1690

McComas, H. C: The Orign of Laughter. Psychological Review, 30,1923,45-55

McDougall, W: New Light on Laughter. Fortnightly Review, 148,1937, 312-320

A New Theory of Laughter. Psyche, 2,1922

The Theory of Laughter. Nature, 67,1903, 318-319

Why Do we Laugh? Scribners, 71,1922, 359-363

Maier, N. R. F.: A Gestalt Theory of Humour. British Journal of Psychology, 23,1932, 69-74

320

Mann, Т.: Freud und die Zukunft. В: S. Freud: Abri der

Psychoanalyse. Frankfurt: Fischer 1953, 221-222 Piddington, R.: The Psychology of Laughter: From Plato

to Freud. New York: Gamut Press 1933 Plessner, H.: Lachen und Weinen. Bern: Francke 1950 Rapp, A.: The Origins of Wit and Humor. New York:

Dutton 1951

A Phylogenetic Theory of Wit and Humor. Journal of

Social Psychology, 30,1949, 81-96

Towards an Ecclectic and Multilateral Theory of

Laughter and Humor. Journal of General Psychology,

36,1947,207-209 Reik, Th.: Lust und Leid im Witz. Leipzig, Wien, Zrich:

Internationaler Psychoanalytischer Verlag 1929 Singer, R.: Experimente zur Struktur und Wirkungsweise

des Witzes. (Неопубликованная диссертация),

Wien 1972

Spencer, H.: The Physiology of Laughter. Macmillans

Magazine, 1,1860, 395 Strotzka, H.: Freud und der Humor. Enciclopedia

italiana. Florenz 1973

Gesundheit fr Millionen. Wien, Hamburg: Zsolnay

1972

Ober Ambivalenz. Psyche, 22,1968, 287

Versuch ber den Humor. Psyche, 10, 1957 Winterstein, A.: Contribution to the Problem of Humor.

Psychoanal. Quart., 3,1934, 303-316 Wolfenstein, M.: A Phase in the Development of

Children's Sense of Humor. В: The Psychoanalytic

Study of the Child. Vol. VI. Beverly Hills 1951

Children's Humor. Glencoe: Free Press 1954 Wortis, J.: Fragments of an Analysis with Freud. New

York: Simon & Schuster 1954

321