WWW.DISUS.RU

БЕСПЛАТНАЯ НАУЧНАЯ ЭЛЕКТРОННАЯ БИБЛИОТЕКА

 

Pages:     || 2 | 3 | 4 | 5 |   ...   | 11 |
-- [ Страница 1 ] --

Моральное животное. 1 часть

{Р. Райт}

Роберт Райт

Моральное животное

Почему мы такие, какие мы есть

Новый взгляд эволюционной психологии.

The Moral Animal

Why We Are The Way We Are:

The New Science of Evolutionary Psychology

by Robert Wright

перевод с английского

Посвящается Лизе

Переводчики начального раздела вступления: Виктория Чурикова, Анатолий Протопопов

Не отдавая отчёта своим действиям, он налил ещё порцию бренди. Как только жидкость коснулась его языка, он вспомнил своего ребенка, выходящего из сияния: печальное, несчастное, и преисполненное понимания лицо. Он сказал: "О Боже, помоги ей. Черт побери, я заслуживаю этого, но пусть она живет вечно". Это была любовь, которую он должен бы испытывать к каждой душе в мире: страх за всех и желание спасать сейчас сконцентрировались на одном ребенке. Он заплакал, словно бы ему пришлось наблюдать с берега, как она медленно тонет, а он разучился плавать. Он подумал - ведь эти чувства я должен питать всё время, и к каждому...

Грэм Грин "Власть и слава".

Введение. Дарвин и мы.

"Происхождение видов" почти не содержит упоминаний о человеке, как биологическом виде. Угроза, которую содержала эта книга, была угрозой для библейского понимания нашего появления, угрозой лестной вере в то, что мы больше, чем просто животные. И эта угроза была достаточно ясна, чтобы Чарльзу Дарвину не требовалось чего-либо добавлять, усиливая её. Ближе к концу последней главы он просто предположил, что изучая эволюцию "мы прольём свет на происхождение человека и его историю". И в том же самом абзаце он рискнул сказать, что "в отдаленном будущем" изучение психологии "будет базироваться на новом фундаменте".

Будущее и вправду оказалось отдалённым.

В 1960 году, через 101 год после появления "Происхождения...", историк Джон Грин отметил: "Что касается происхождения особенностей именно человека, то Дарвин был бы разочарован узнав, что обсуждение этих вопросов очень мало продвинулось после его собственных рассуждений в "Происхождении человека". Он был бы также разочарован, услышав, что Дж.С. Всинер из антропологической лаборатории Оксфордского университета характеризует этот вопрос как "большую непостижимую тему, и наше эволюционное понимание её остается недостаточным". Подчеркивая уникальность человека как животного, способного к передаче культуры, Дарвин мог испытывать соблазн возвратиться к доэволюционной идее абсолютного различия между человеком и другими животными.

Через несколько лет после этого высказывания Грина началась революция.

Между 1963 и 1974 годами четыре биолога - Вильям Хамильтон, Джордж Вильяммс, Роберт Триверс и Джон Мэйнард Смит выдвинули серию идей, которые развивают и продолжают теорию естественного отбора (нахожу, что автор уделяет незаслуженно мало внимания работам европейских учёных, в частности – этологов; возможно это следствие “извечной” разобщённости американской и европейских школ исследования поведения, о которой упоминала Гороховская в “Рождении этологии” – А.П.). Эти идеи радикально углубили представление эволюционных биологов о социальном поведении животных, включая нас. Но вначале применимость этих новых идей к нашему виду было неочевидна. Биологи уверенно говорили о математике самопожертвования среди муравьев, о скрытой логике брачного поведения у птиц, но о человеческом поведении они говорили невнятно, если вообще говорили. Даже две эпохальные книги, которые объединили и провозгласили эти новые идеи - "Социобиология" Уилсона (1975) и "Эгоистичный ген" Ричарда Докинз (1976) - о людях говорили довольно мало. Докинз почти полностью уклонился от этой темы, а Уилсон свёл свое обсуждение нашего вида к заключительной, скудной, и по общему признанию - спекулятивной главе - 28 страниц из 575. Лишь начиная с середины 1970-х эволюционный взгляд на человека стал проясняться. Маленькая, но растущая группа ученых приняла концепцию, которую Уилсон назвал "новым синтезом" и привнесла её в социальные науки, с намерением их основательно переработать. Эти ученые применили новую, усовершенствованную теорию Дарвина к нашему виду, а затем проверили свои построения с помощью свежесобранных данных.

И пройдя сквозь неизбежные неудачи, они добились большого успеха. Хотя они всё ещё считают себя боевым меньшинством (чем они похоже, тайно наслаждаются), признаки повышения их статуса очевидны. Почтенные журналы по антропологии, психологии и психиатрии публикуют статьи авторов, которым 10 лет назад можно было рассчитывать лишь на публикации в только что появившихся журналах с ярко выраженной дарвинистской ориентацией. Медленно, но верно появлялось новое мировоззрение.

Здесь слово "мировоззрение" нужно понимать совершенно буквально.

Новый дарвинистский синтез, подобно квантовой физике или молекулярной биологии представляет собой тело из научных теорий и фактов, но в отличие от физики и молекулярной биологии описывает нашу повседневную жизнь. Однажды осознанный (а его гораздо легче осознать, чем квантовую физику), он может совершенно изменить восприятие реальности общественных отношений. Вопросы, которые изучает новое мировоззрение, находятся в диапазоне от мирских до духовных, и касаются почти всего сущего - романтических отношений, любви, секса, (Действительно ли мужчины и\или женщины по своей природе моногамны? вражды (Какая эволюционная логика лежит в основе государственной политики - или, раз уж заговорили - политики вообще?); эгоизм, самопожертвование, чувство вины (Почему естественный отбор дал нам это обширное хранилище виновности, известное как совесть? Это действительно ориентир для "морального" поведения?); социальный статус и социальный рост (Обусловлено ли иерархическое строение нашего общества природой человека?); дифференциация наклонностей мужчин и женщин в таких областях, как дружба и честолюбие (Являемся ли мы пленниками нашего пола?), расизм, ксенофобия, война (Почему мы легко выводим большие группы людей за пределы наших симпатий?); обман, самообман и подсознание (Возможна ли разумная честность?); различные психопатологии (Естественны ли депрессии, неврозы, паранойя; - и если это так, то как смягчить их проявления?); отношения любви-ненависти между братьями и сестрами (Почему это не чистая любовь?), ужасная способность родителей наносить физический ущерб своим детям (Чьи интересы при этом подразумеваются?) и так далее.

Тихая революция

Переводчик: Владимир Честнов

Ныне новое поколение ученых-социологов дарвинской школы борется с доктриной, на протяжении большей части нынешнего столетия доминировавшей в общественных науках. Эта идея состоит в том, что биология не имеет особого значения, что уникально воспитуемая человеческая психика, наряду с уникальным воздействием культуры, оторвала уже наше поведение от его эволюционных корней; что не врожденная человеческая натура управляет человеческими поступками, а скорее наоборот, что этой неотъемлемой натурой человека нужно управлять. Отец современной социологии Эмиль Дюркгейм (Emile Durkheim) так писал об этом в начале нашего века: человеческая натура “всего лишь неопределенный, сырой материал, выплавляемый и преобразуемый воздействием социального фактора”. История показывает, как пишет Дуркхейм, что даже такие глубоко переживаемые эмоции, как половая ревность, отеческая любовь к своему ребенку или любовь ребенка к отцу – “далеки от врожденности в человеческой натуре”. Согласно этому взгляду, ум в основном пассивен, это всего лишь чаша, в которую по мере взросления индивида вливается местная культура. Если же разум и накладывает какие-либо ограничения на содержание культуры, то они слишком широки. Антрополог Роберт Лоуви (Robert Lowie) писал в 1917 г., что “принципами психологии так же нельзя объяснить феномен культуры, как гравитацией – архитектурные стили”. Даже психологи, от которых вообще-то можно было бы ожидать доводов в защиту человеческого разума, часто пренебрежительно отзывались о нем, как о чем-то немногим большем чистой доски (tabula rasa – В.Ч.). Бихевиоризм, доминировавший в психологии на протяжении большей части данного столетия, в основном заключается в той идее, что люди склонны делать то, за что их вознаграждают и не делать того, за что наказывают – и таким образом формируют изначально бесформенный ум. В романе-утопии Б. Ф. Скиннера “Уолден II” (B. F. Skinner, “Walden II”), написанном в 1948 году, зависть, ревность и прочие антиобщественные побуждения устраняются строгой системой положительных и отрицательных подкреплений

Этот взгляд на человеческую природу, как на что-то почти не существующее и мало на что влияющее, известен среди современных общественных ученых-дарвинистов как “стандартная модель социальной науки”. Многие из них изучали ее на последних курсах университетов, а некоторые из них прожили годы под ее сенью, прежде чем начали сомневаться в ней. Далее от сомнений перешли к бунту.

Происходящее сегодня во многом вписывается в “смену парадигмы”, описанную Томасом Куном (Thomas Kuhn) в его хорошо известной книге “Структура научных революций” (The Structure of Scientific Revolutions). Группа ученых, в основном молодых, бросают вызов установившимся взглядам своих старших авторитетов, встречают ожесточенное сопротивление, упорно продолжают борьбу и достигают периода расцвета. Тем не менее, несмотря на классическое облик этого конфликта поколений, в нем наличествует пара отличительных иронических деталей (фу-у– В.Ч.:)

Начнем с того, что революция эта протекает довольно неприметно. Разнообразные революционеры упрямо отказываются наименовать себя каким-нибудь одним простым именем, таким, чтобы оно легко умещалось на трепещущем знамени. Когда-то у них такое наименование было – “социобиологи”, весьма уместный и полезный термин, введенный Уилсоном (Wilson). Но книга Уилсона вызвала на себя такой огонь критики, так много обвинений в пагубных политических намерениях и карикатурных изображений существа социобиологии, что само слово стало скомпрометированным. Ныне большинство практикующих в области, обозначаемой этим словом, стараются избегать этого ярлыка. Несмотря на то, что они объединены присягой верности согласованному и логически последовательному набору доктрин, выступают они под разными именами: поведенческие экологи, антропологи-дарвинисты, эволюционные психологи и эволюционные психиатры. Иногда приходится слышать вопрос: “Что же случилось с социобиологией?” Ответ состоит в том, что она ушла в подполье, где и занимается подтачиванием основ академического правоверия.

Второй иронический момент данной революции связан с первым. Многие из тех отличительных особенностей нового взгляда, которых старая гвардия больше всего не любит и опасается, в сущности не являются отличительными особенностями именно нового взгляда. С самого начала атаки на социобиологию были ответной реакцией, причем более на предыдущие книги дарвинского склада, чем на книгу Уилсона. В конце концов, эволюционная теория имеет долгую и в основном отталкивающую историю применения к человеческим делам. После своего скрещения с политической философией в начале века с образованием смутной теории, известной как “социодарвинизм”, она попала в руки расистов, фашистов и наиболее бессердечного разряда капиталистов. Кроме того, со временем от нее отпочковались некоторые довольно примитивные идеи насчет наследственной основы поведения, те самые идеи, которые удобным образом напитали те самые политические извращения дарвинизма. В результате аура жестокости, как интеллектуальной, так и идеологической, продолжает довлеть над дарвинизмом в умах многих и академиков, и непосвященных. (Некоторые люди считают, что термин “дарвинизм” - это то же самое, что “социодарвинизм”). Отсюда проистекают многие ложные представления о новой дарвиновской парадигме.

Невидимые общности

Например, новый дарвинизм часто ошибочно полагается упражнением в социальном расслоении. На рубеже 19 и 20 веков антропологи спокойно рассуждали о "низших расах дикарей", неспособных к нравственному развитию. Некритичному наблюдателю казалось, что такие установки достаточно легко вписывались в общую схему дарвинизма, так же как и более поздние доктрины сторонников превосходства белой расы, включая Гитлера. Но сегодняшние антропологи дарвиновской школы, изучая народы мира, меньше интересуются внешними различиями культур, чем их глубокой общностью. За глобальной мешаниной обычаев и ритуалов они видят повторяющиеся образцы в таких общественных институтах, как семья, дружба, политика, вежливость, мораль. Они полагают, что эволюционное развитие людей объясняет построение этих шаблонов: почему людей во всех культурах так волнует социальный статус (часто больше чем, они отдают себе отчёт); почему люди во всех культурах не только сплетничают, но и сплетничают на всё те же темы; почему во всех культурах мужчины и женщины отличаются друг от друга в основном в том же самом; почему людям повсюду присуще чувство стыда, и возникает оно при примерно тех же обстоятельствах; почему людям повсюду присуще глубокое чувство справедливости, что подтверждают такие интернациональные пословицы, как, "доброе дело не пропадёт" и "око за око, зуб за зуб".

В некотором смысле не удивительно, что переоткрытие природы человека длилось так долго. Она стремится уклониться от нас, где бы мы её не высматривали. Мы считаем само собой разумеющимися такие явления в нашей жизни как благородство, стыд, раскаяние, гордость, честь, возмездие, сочувствие, любовь, и так далее; аналогично мы считаем самим собой разумеющимся воздух, которым мы дышим, свойство брошенных предметов падать, и других явлений, типичных для жизни на этой планете. Но необязательно так должно быть. Мы могли бы жить на планете, где общественная жизнь не имела бы ничего похожего на вышеперечисленное. Мы могли жить на планете, где некоторым этническим группам были присущи лишь некоторых из вышеупомянутых чувств, а другим группам были бы присущи другие. Но на нашей планете это не так. Чем внимательнее антропологи-дарвинисты изучают народы мира, тем более их поражает плотность и запутанность паутины природы человека, в которая связаны мы все. И тем больше понимают, как эта сеть сплетена.

Даже когда неодарвинисты фокусируются на различиях - либо между группами людей, либо среди людей внутри групп - они вообще не склонны объяснить их в терминах генетических различий. Антропологи-дарвинисты видят мировые несомненно разнообразные культуры как продукты единой человеческой сущности, реагирующей на широко переменные условия; эволюционная теория показывает доселе невидимые связи между условиями и культурами (например объясняют, почему в некоторых культурах с невестой принято давать приданое в других - нет). И, несмотря на распространенное заблуждение, эволюционные психологи придерживаются все той же основной доктрины психологии и психиатрии XX века, полагающей что раннее общественное окружение оказывает огромное влияние на формирование сознания взрослого

Действительно, порядочное число исследователей этой темы, нацеленное на раскрытие основных законов психологического развития уже убедились, это можно сделать лишь с эволюционистским инструментарием. Если мы хотим узнать, скажем, как уровень амбициозности или неуверенности формируются ранним опытом, мы должны сначала выяснить, почему естественный отбор сделал их подверженными формированию.

Впрочем, это не означает, что человеческое поведение бесконечно податливо. Отслеживая каналы влияния окружающей среды, большинство эволюционных психологов видят определенные твердые берега. Утопический дух бихевиоризма Б. Ф. Скиннера, идея которого в том, что человек может стать любым, если создать надлежащие условия, не слишком оправдывается в наши дни. Также не оправдывается идея, что самые мрачные уголки человеческого подсознания полностью неизменны, определяются "инстинктами" и "врожденными позывами"; так же как идея, что психологические различия среди людей сводятся главным образом к генетическим различиям. Они сводятся к генам, да (где еще могут быть закодированы законы умственного развития?), но не обязательно к различиям в генах. Ведущее предположение многих эволюционных психологов, (по причинам, которых мы коснёмся позже), состоит в том, что большинство резких различий между людьми скорее всего определяется средой.

В некотором смысле, эволюционные психологи пытаются различать второй уровень природы человека, более глубокое единство нашего вида. Сначала антрополог обращает внимания на повторяющиеся темы в одной культуре за другой: жажда социального одобрения, способность испытывать вину. Вы могли бы называть их, как и многие другие подобные универсалии, "ручками управления природой человека". Затем психолог обращает внимание, что точные положения ручек разные у разных людей. У одного человека ручка "жажды одобрения" настроена в зоне комфорта, убавлена примерно до относительной отметки "самоуверенность", у другого же прибавлена вплоть до мучительной отметки "тяжелая неуверенность"; у одного ручка чувства вины установлена в начале шкалы, у другого болезненно высоко. И психолог спрашивает: как устанавливаются эти ручки? Генетические различия индивидуумов конечно играют роль, но видимо большая роль сыграна общим генетическим базисом: в соответствии с генетической типичной для всего вида программой развития, которая впитывает информацию о социальной среде и соответственно настраивает созревающий ум. Может показаться странным, но прогресс в изучении влияния среды может произойти от изучения генов.

Таким образом, природа человека имеет две формы, и обе они по естественным причинам обычно игнорируются. Первая форма, так убедительно очевидна, что полагается само собой разумеющейся (например, чувство вины). Вторая форма порождает различия между людьми в процессе их взросления, и таким образом естественно прячется (программа развития, которая калибрует чувство вины). Природа человека состоит из ручек и из механизмов их настройки, и оба они невидимы для их носителя.

Есть и другая причина невидимости, почему человеческая натура так медленно становилась явной: базовая эволюционная логика всюду непрозрачна для самоанализа. Естественный отбор, похоже скрывает наше истинное "Я" от нашего сознательного "Я". Как верно заметил Фрейд, мы не обращаем внимания на наши самые глубокие побуждения - но они стоят на нашем пути неотвратимее и мощнее (и даже в некоторых случаях гротескнее) чем даже он себе представлял.

Дарвиновская “Самопомощь”

Переводчик: Анатолий Протопопов

Хотя эта книга затронет многие поведенческие науки - антропологию, психиатрию, социологию, политические науки, эволюционная психология будет в её центре. Это молодая и пока ещё неокрепшая дисциплина, частично выполнившая обещание создать новую науку о мышлении, позволяет нам теперь задавать вопрос, который бесполезно было бы задавать в 1859 году, после выхода в свет "Происхождения", ни в 1959: Чем теория естественного отбора может быть полезна обычным людям?

Например, может эволюционное понимание природы человека помочь людям в достижении их жизненных целей? Действительно ли оно может помочь им выбрать эти цели? Поможет ли оно различать между достижимыми и недостижимыми целями? Точнее - поможет ли оно в определении того, какие цели являются достойным? То есть, поможет ли знание того, как эволюция формировала наши основные моральные импульсы, решить, которые импульсы мы должны полагать законными?

Ответы на все эти вопросы, по моему мнению, такие: да, да, да, да, и снова да. Предшествующее предложение вызовет раздражение, если гнев, многих людей в этой области (Уверяю вас, это так. Проверено.). Они так долго работали под гнётом прежней морали Дарвинизма и его политических злоупотреблений, что предпочитают не смешивать науку и моральные ценности. Они говорят, что из естественного отбора нельзя вывести основные моральные ценности, равно как из любой другой естественнонаучной работы. Если вы, тем не менее это делаете, вы совершаете то, что философы называют "натуралистическое заблуждение" - бездоказательный вывод о том, что "должен" следует из "есть".



Я соглашусь с тем, что природа - не моральный авторитет, и мы не должны принимать любые "ценности", которые выглядят безусловными в её деятельности - типа "смог - значит прав". Тем не менее, истинное понимание природы человека неизбежно вызовет глубокие размышления о морали, и я постараюсь показать, что это законно.

Эта книга, с её применимостью к вопросам повседневной жизни, будет немного похожа на книгу о самопомощи. Но именно немного.

На следующих нескольких сотнях страниц не будет содержательных советов и теплых утешений. Эволюционная точка зрения не будет радикально упрощать вашу жизнь, а иногда даже усложнит её, резко освещая нравственно-сомнительное поведение, к которому мы склонны и выработали способность удобно скрыть от себя эту сомнительность. Некоторые решительные или незамысловатые предписания, которые я смогу вывести на основе новой эволюционной парадигмы, более чем адекватны трудным дискуссиям, дилеммам, и загадкам, их освещающим.

Но вы не сможете отрицать интенсивность освещения - по крайней мере (я надеюсь) её к концу книги. Хотя одна из моих целей состоит в поиске практических применений эволюционной психологии, но приоритетная и главная моя цель состоит в том, чтобы раскрыть основные принципы эволюционной психологии - показать, насколько изящно теория естественного отбора (как стало понято сегодня), обрисовывает контуры человеческого мышления. Эта книга, в первую очередь призвана изложить новую науку, и только во вторую очередь - изложить новый базис политической и нравственной философии.

Я старался изо всех сил старался не смешивать эти два продукта; отдельно - новый эволюционный взгляд на психику человека, и отдельно - практические выводы нового Дарвинизма. Многие люди, покупающие первый продукт - научный набор, без сомнения откажутся от многого из второго, философского продукта. Но я думаю, что найдётся немного покупателей первого продукта, которые будут отрицать его связанность со вторым. Трудно не согласиться, что новая парадигма - очень мощная лупа изучения человеческого вида, и странно её откладывать при исследовании отдельных категорий, связанных с ним. Сущность человеческого вида - в нём самом...

Дарвин, Смайлс, и Милл

"Происхождение видов" было не единственной основополагающей книгой, изданной в Англии в 1859. Пользовалась спросом и христианская книга "Самопомощь", написанная журналистом Сэмюэлем Смайлсом. Ну и "На Свободе", Джона Стюарта Милла. И так случилось, эти две книги тонко обрисовали вопрос, к смыслу которого книга Дарвина в конечном счете придёт.

"Самопомощь" не акцентировалось на прикосновении к чувствам, предлагая самостоятельно освободиться от угрюмых отношений, блокирующих гармоничные космические силы, и тому подобному, с тех пор как "самопомощь", создала атмосферу самопогруженности и лёгкого комфорта. Она проповедовала сущность Викторианских добродетелей: вежливость, честность, трудолюбие, стойкость, и, поддерживающее это всё - железное самообладание. Смайлс полагал, что человек может достичь почти всего "упражнением его собственных свободных возможностей действия и самоотречения". Но он должен всегда "вооружаться против искушения низких страстей", и не должен "ни осквернять своё тело чувственностью, ни свою душу недостойными мыслями".

"На Свободе", напротив, резко полемизировала с душной Викторианской назойливостью в пропаганде на сдержанности и морального конформизма. Милл обвинял Христианство, в "отвращении к чувственности", и жаловался, что “ты не можешь” чрезмерно превалирует над “ты можешь”. Он нашел особенно тупиковой Кальвинистскую церковь, с её верой в то, что "природа человека безнадёжно испорчена, и нет никаких возможностей её исправить, пока природа человека будет жива". Милл придерживался жизнерадостного представления о природе человека, и предложил Христианству сделать то же самое. Если это какая-то часть религии, верящая в то, что человек был сотворён хорошим существом, это более совместимо с верой в то, что ОН снабдил это существо способностями, которые могли бы быть взращены и раскрыты, а не вырваны и использованы; и что ОН восхищается, приблизившись к содеянному ИМ существу; к ЕГО идеальному замыслу, воплощенному в них, радуется всякому увеличение их способностей понимания, действия, или радости".

Принципиально, что Милл задал важный вопрос: плохи ли люди изначально? Те, кто отвечают ДА - склонны, подобно Сэмюэлю Смайлсу к нравственному консерватизму, подчеркивая самоотречение, воздержание, обуздание животного в себе. Те, кто отвечают НЕТ - склонны, подобно Миллу к нравственному либерализму, довольно мягкой оценке поведения людей. Эволюционная психология, при всей её молодости, уже пролила много света на эти дебаты, и её выводы одновременно и успокаивают и тревожат.

Альтруизм, сострадание, сочувствие, любовь, совесть, чувство справедливости - всё это скрепляет общество, и даёт людям основания для высокой самооценки. И всё это, как теперь можно уверенно полагать, имеет твёрдый генетический базис. Это хорошие новости. Плохие новости в том, что хотя эти качества и осчастливливают человечество, они не сделали человека "хорошим" видом и не слишком надёжно служат людям до конца. Скорее наоборот, и теперь это яснее, чем когда-либо, как (точнее - почему?) моральные чувства используются с отвратительной гибкостью, включаются или выключаются в зависимости от личного интереса, и сколь часто мы бываем забывчивы при таком переключении. Новый взгляд на людей полагает их видом, обладающим великолепным набором моральных инструментов, трагически склонным использовать их не по назначению, и трогательного в институциональном невежестве относительно этих злоупотреблений. Так что название этой книги - не без иронии...

Таким образом, при всём подчёркивании в популярных обработках социобиологии наличия "биологического базиса альтруизма" во всех его истинных значениях, идея, высмеянная Джоном Стюартом Миллом - идея "испорченной человеческой природы", она же - идея "первородного греха " - в итоге не заслуживает отставки. И по этой же причине, я полагаю, не заслуживает отставки моральный консерватизм. Я действительно полагаю, что некоторые (некоторые!) консервативные нормы, которые доминировали в Викторианской Англии, более верно ухватывают природу человека, чем воззрения, преобладающие в большинстве социальных наук 20-го века; и что некоторое возрождение морального консерватизма прошлого десятилетия, особенно в области секса, опираются на неявное переоткрытие истиной природы человека, которое долго отвергалось.

Если современный Дарвинизм действительно источает некие морально-консервативные эманации, то можно ли полагать эти эманации также и политически-консервативными? Это - сложный и важный вопрос. Правильно, и достаточно легко отвергнуть социальный Дарвинизм как спазм злонамеренной путаницы. Но вопрос о врожденной человеческой доброте отбрасывает политическую тень, которую нельзя небрежно проигнорировать, тем более, что связи между идеологией и воззрениями на природу человека имеет длинную и известную историю. За два прошлых столетия смысл политического "либерализма" и "консерватизма" изменился почти до неузнаваемости, однако одно различие между ними сохранилось: политические либералы (типа Милла в его время) склонны смотреть на природу человека в более розовом свете, чем консерваторы, и одобрять более свободный моральный климат.

Однако до сих пор не ясно, является ли эта связь между моралью и политикой является истинно необходимой, особенно в контексте современных условий. К пространству новой Дарвиновской парадигмы разумно причастны отдельные политические идеи (но непричастна политика в целом); и они столь же часто имеют левый уклон, так и правый. Впрочем, в отдельных случаях - радикально левый.

(Хотя Карл Маркс вряд ли бы нашёл много привлекательного в этой новой парадигме, но эта часть ему бы наверняка очень понравилась). Более того, новая парадигма предлагает резоны для современного политического либерала присоединить некоторые морально-консервативные доктрины в идеологическую последовательность. В то же время она иногда предлагает для консервативной доктрины поддержку со стороны либеральной социальной политики.

Дарвинизация Дарвина

При случае я буду использовать для иллюстрации дарвиновской точки зрения самого Чарльза Дарвина. Его мысли, эмоции, и поведение вполне иллюстрируют принципы эволюционной психологии. В 1876, в первом параграфе его автобиографии, Дарвин писал, "я попытался писать следующий отчёт обо мне самом, словно я мертвец из другого мира, оглядывающийся назад в свою собственную жизнь ". (Он добавил с характерным мрачным оттенком, "я не нашел это трудным, поскольку жизнь почти покончила со мной"). Мне нравится думать, что если бы Дарвин оглядывался назад сегодня, в проникновенной ретроспективе, предоставляемой новым Дарвинизмом, он видел бы свою жизнь несколько иначе, и я буду пытаться эту картину изображать.

Жизнь Дарвина будет служить более, чем иллюстрацией. Это будет миниатюрный тест объяснительной силы современной, улучшенной версии его теории естественного отбора. Защитники эволюционной теории - включая его и меня - долго утверждали, что она столь мощна, что может объяснить природу всех живых существ. Если мы правы, то в жизни любого человека, взятого наугад, и рассмотренного с этой точки зрения, должна появиться дополнительная ясность. Да, Дарвин никак не был отобран наугад, но он пусть он будет подопытным кроликом. Мой выбор обусловлен тем, что его жизнь - и его социальная среда, Викторианская Англия - даёт больше информации к размышлению, когда смотрится с дарвиновской точки, чем с точки зрения любой конкурирующей перспективы. В этом отношении, он и его обстановка подобны всем другим органическим явлениям.

Дарвин не походит на другие органические явления. Когда мы думаем о естественном отборе, нам приходит на ум безжалостное преследование личных генетических интересов, выживание наиболее жестоких; но когда мы думаем о Дарвине, это нам на ум не приходит. По общему мнению, он был чрезвычайно вежлив и гуманен (кроме, возможно обстоятельств делавших вежливость и гуманизм очень трудными; он мог становиться возбуждённым при осуждении рабства, и он мог выходить из себя, если он видел извозчика, издевающегося над лошадью). Мягкость его манер, и почти полное отсутствие притворства, хорошо проявившиеся в юности, не были развращены известностью. "Из всех выдающихся людей, которых я когда-либо видел, он без сомнения наиболее привлекателен для меня", замечал литературный критик Лесли Стивен. "Есть кое-что почти патетическое в его простоте и дружелюбии". Дарвина был, если пользоваться как определением заглавием последней главы "Самопомощи" - "истинным джентльменом".

Дарвин читал "Самопомощь". Но ему это было не нужно. К тому времени (ему был пятьдесят один) он был уже ходячим воплощением афоризма Смайлса, что жизнь - сражение против "морального невежества, эгоизма, и порока". Действительно, по общему мнению, Дарвин был скромен до чрезмерности; и если он и нуждался в книге о самопомощи, то ему бы надо было читать книгу о самопомощи, изданную в двадцатом веке - примерно о том, как повысить своё настроение и самооценку, как выглядеть суперменом, и т.д. Позднее Джон Боулби, один из наиболее проницательных биографов Дарвина, полагал что Дарвин страдал от "ноющего самонеуважения" и "сверхактивной совести". Боулби написал: "В то время как в нём есть так много того, чем можно восхититься; его сильные моральные принципы были вне претензий, что было неотъемлемой частью характера Дарвина. Он много чем ещё вызвал любовь родственников, друзей и коллег к себе, но эти качества были к сожалению развиты в чрезмерной степени".

"Чрезмерное" смирение Дарвина и этика, почти полное отсутствие грубости - это то, что делает его столь ценным как тестовый случай. Я попробую показать, что естественный отбор, может объяснить этот, вроде бы чуждый отбору случай. Верно, что Дарвин был столь же нежен, гуманен, и скромен, как и любой человек, которого мы больше всего хотим видеть на этой планете. Но так же верно то, что у него не было фундаментальных отличий от нас. Даже Чарльз Дарвин был животным.

Часть первая: Ухаживания, любовь и секс

Глава 1: Юность Дарвина.

Переводчики: Виктория Чурикова, Анатолий Протопопов

Английская леди? Я почти совсем забыл, что это такое; лишь помню нечто ангелоподобное и очень хорошее.

Письмо с Корабля её величества "Бигль" (1835).

Мальчикам, растущим в Англии 19 века, не рекомендовали искать сексуальных развлечений. Им также не рекомендовали делать что-либо, что могло навести на мысли о поиске их. Викторианский врач Виллиам Эктон, в своей книге "Функции и расстройства репродуктивных органов" предостерегал против ознакомления мальчиков с "классическими литературными трудами". "Он прочитает в них об удовольствиях, но ничего о наказаниях и сексуальных неприятностях. Он ещё не догадывается о том, что обуздание сексуальных желаний, если они возникнут, потребует силы воли, которой у большинства юношей недостаточно; и если потакать своим желаниям, то взрослому придётся расплачиваться за несдержанность юности; за одного избежавшего десять будут страдать, что ужасный риск сопутствует ненормальным заменителям сексуальных отношений, и что далеко зашедшее и долго продолжаемое самопотакание приводит в конечном счете к ранней смерти или саморазрушению".

Книга Эктона была опубликована в 1857 году, во время средне-викторианского периода и вполне отображает моральные традиции своего времени. Но сексуальный аскетизм давно витал в воздухе - ещё до восхождения Виктории на трон в 1837 году, даже до 1830 года - даты, которая считается началом Викторианской эры в её расширенной трактовке. Тогда, на рубеже веков, моральный аскетизм подпитывало полное сил протестантское движение. Янг отметил в "Портрете века": мальчик, рожденный в Англии в 1810 году - (годом после рождения Дарвина) - "на каждом углу контролировался и вдохновлялся немыслимым давлением протестантской дисциплины". Это касалось не только сексуальной сдержанности, но и общей бдительности в противовес распущенности. Мальчику надлежало усвоить, как полагал Янг, что "мир очень порочен, неосторожный взгляд, слово, жест, картина, или роман могли посеять семя разврата в самом невинном сердце...". исследователь Викторианства описал жизнь той эпохи как "постоянную борьбу - как в противлении соблазну, так и в совершенствовании желаний эго", путем "тщательно разработанной практики самодисциплины человеку следует заложить основу хорошим привычкам и добиться власти самоконтроля". Именно этот взгляд Самюэль Смайлз, рожденный три годя после Дарвина, заложил в "Самопомощь". По мере роста успешности книги, протестантский подход распространился широко за пределы методистских церквей, из которых он вышел, в дома англиканцев, униатов и даже агностиков.

Семья Дарвина была тому хорошим примером. Она была униатский (и отец Дарвина был вольнодумец, правда тихий), однако Дарвин впитал пуританские настроения своего времени. Это видно по его обострённой совестливости, и по кодексу зашоренного поведения, который он защищал. Он написал спустя много лет после того, как отказался от своей веры: "наивысшая достижимая стадия моральной культуры, - та, когда мы признаем, что нам следует контролировать наши мысли и (как сказал Теннисон) даже в самых сокровенных мыслях не помышлять против грехов, которые делают прошлое таким приятным для нас". Что бы ни делало плохой поступок привычным уму, расплата за него неизбежна.

Как давно сказал Марк Аврелий, "Каковы привычные мысли, таков также будет характер твоего ума, т.к. душа окрашена мыслями". И хотя юность и жизнь Дарвина были в некотором роде эксцентричными, но в этом смысле они были типичными для его эры: он жил под мощным моральным давлением. В его мире вопросы о том, что такое хорошо, и что - плохо ставились на каждом углу. Более того, в том мире эти вопросы казались риторическими - абсолютно риторическими - хотя ответы были иногда невыносимо болезненными. Это был мир очень отличался от нашего, и работы Дарвина должны были сделать многое, чтобы различие стало очевидным.

Невзрачный герой.

Первоначально Ч. Дарвин намеревался сделать карьеру врача. Его отец вспоминал, что он тогда чувствовал уверенность, "что из меня выйдет хороший врач - такой, у которого много пациентов". Отец Дарвина, сам успешный врач, "утверждал, что основным элементом успеха было доверие", но что он увидел во мне, что убедило его в том, что я буду пользоваться доверием, я не знаю. Тем не менее, Чарльз, когда ему исполнилось 16 лет, послушно покинул уютное семейное поместье в Шресбери и сопровождаемый своим старшим братом Эразмом, направился в университет Эдинбурга изучать медицину. Энтузиазм к этой профессии однако реализоваться не смог.

В Эдинбурге Дарвин питал неприязнь к текущей работе, избегал операций (наблюдения за хирургическими операциями, до изобретения хлороформа, не было его призванием) и проводил много времени за факультативными занятиями: уходил с рыбаками на ловли устриц, которых он затем препарировал; обучался изготовлению чучел в дополнение к его новому увлечению охотой; гулял и беседовал с экспертом по губкам по имени Роберт Грант, который горячо верил в эволюцию - но не знал, конечно, как она действует. Отец Дарвина почувствовал явный профессиональный сдвиг, и, как вспоминал Чарльз, очень сильно неистовствовал против моего превращения в праздного охотника, что тогда казалось вполне возможным.

Тогда доктор Дарвин предложил духовную карьеру.

Такое предложение, если учесть, что исходило оно от неверующего человека, и предназначалось сыну, который не был истово верующим, но который имел явное призвание к зоологии, могло показаться странным. Но отец Дарвина был практичным человеком - в те дни зоология и теология были двумя сторонами одной медали. Раз уже все живые существа были творением Бога, то изучение их искусного строения было постижением гения Господня. Самым заметным сторонником этого взгляда был Вилльям Пали, автор книги "Естественная Теология" 1802 года издания, в которой он рассматривать различные природные явления как свидетельства и признаки Бога. Пали утверждал что, подобно тому, как часы подразумевают часовщика, то и мир, полный замысловато устроенных организмов, точно отвечающий их задачам, подразумевает творца. (И он был прав. Вопрос лишь в том, кто этот творец - всевидящий Бог, или бессознательный процесс). Бытовым результатом естественной теологии было то, что деревенский священник мог, не испытывая чувства вины, проводить большую часть своего времени, изучая и описывая природу. Следовательно, возможно поэтому реакция Дарвина на предложение одеть духовную одежду была очень благоприятна, если не специфически возвышенна.

"Я попросил немного времени на раздумья, так как весьма мало слышал и думал на эту тему, и стеснялся объявлять себя верующим во все догмы Англиканской церкви, хотя мне и нравилась мысль стать деревенским священником". Он немного почитал богословских книг и "так как я тогда нисколько не сомневался в строгой и буквальной правде каждого слова Библии, я вскоре убедил себя, что наш символ веры должен быть полностью принят". Для того, чтобы приготовиться к духовной карьере, Дарвин отправился в Кембриджский Университет, где он читал своего Пали и был "очарован и убежден длинным рядом аргументов". Но не надолго. Сразу после окончания Кембриджа, Дарвину представилась удивительная возможность - служить натуралистом на корабле её величества "Бигль".

Остальное, конечно, история.

Хотя Дарвин и не подозревал о естественном отборе на борту "Бигля", его изучение дикой жизни во всем мире убедило его, что эволюция имела место, и привлекло его внимание к некоторым из её самых многозначительных особенностей. Через два года после окончания этого пятилетнего путешествия на корабле, он увидел, как действует эволюция.

Планы Дарвина принять духовный сан не выдержали этого прозрения.

Как будто для того, чтобы снабдить будущих биографов достаточным набором символов, он взял с собой в это путешествие свой любимый том стихов "Потерянный Рай". Когда Дарвин покидал берега Англии, не было особых оснований предполагать, что люди будут писать о нем книги спустя полтора века. Его юность, как смело, но небезосновательно заявил один биограф, "не была отмечена на малейшим знаком гения". Конечно, к таким заявлением нужно относиться критично, так как неблагоприятная юность великих умов интригует читателя. И конкретно это заявление требует особых сомнений, так как полностью основано на самооценке Дарвина, отнюдь не завышенной. Дарвин писал, что он не мог овладеть иностранными языками, боролся с математикой и "считался всеми моими учителями и моим отцом очень обычным мальчиком, с интеллектом скорее ниже среднего".

Может это и так, а может и нет.

Возможно, большее значение следует придавать другой его оценке - об умении заводить дружбу с людьми "гораздо старше меня и выше по академическому положению". "Я предполагаю, что должно было быть что-то такое во мне, что несколько превосходит обычных молодых людей". Как бы там ни было, отсутствие ослепительно яркого интеллекта - не единственное, что привело некоторых биографов к мысли, что Дарвин - "невзрачный субъект, выживший на костре вечности".

Здесь также есть тот смысл, что он не был грозным человеком. Он был такой добропорядочный, приятный, лишенный безудержных амбиций. В нем было что-то от деревенского мальчика, немного замкнутого и простого. Один автор задался вопросом: "Почему Дарвину, менее тщеславному, менее образованному, с меньшим воображением, чем у многих его коллег, было дано открыть теорию, которую так старательно искали другие? (совершенно закономерно. Тщеславие (амбициозность) характерна для сильносигнального типа психики, коррелирующего с экстраверсией в трактовке Айзенка, а такие люди мало способны на длительные, тонкие и глубокие рассуждения, только и могущие привести к таким обобщениям, как теория естественного отбора. Стихия сильносигнальных личностей – буря и натиск, в этом случае бесполезные. Так что скромный, тихий и рефлексивный человек мог до всего этого додуматься гораздо вероятнее амбициозного – А.П.)

Как так случилось, что некто, довольно ограниченный интеллектуально и мало восприимчивый культурно, смог разработать теорию, столь обширную по структуре и всеохватывающую по значительности? Есть два способа ответить на этот вопрос - оспорить оценку Дарвина (упражнение, которым мы займёмся), или, что явно более легкий путь - оспорить значение его теории.

Идея естественного отбора, являясь "всеохватывающей по значительности", не является "обширной по структуре". Это маленькая и простая теория, и она не потребовала безбрежного интеллекта, чтобы постичь её. Томас Генри Хаксли, хороший друг Дарвина, верный защитник и активный популяризатор, по общему мнению, жестоко критиковал себя по поводу понимания теории, восклицая: "Безумно глупо было не додуматься до этого!"

Собственно, всю теорию естественного отбора можно сжато выразить в следующей фразе: Если внутри вида среди особей есть вариации наследственных признаков, и некоторые признаки в большей степени способствуют выживанию и воспроизводству, чем другие, то это признаки будут (очевидно) широко распространяться внутри популяции.

Результат (очевидно) таков, что видовой совокупный набор наследственных признаков изменяется. И таким вы его имеете. Конечно, изменение может выглядеть незначительным в пределах одного данного поколения. Если длинные шеи помогают животным доставать питательные листья, то короткошие животные таким образом не доживают до размножения, и средний размер шеи у вида просто растёт. Далее, если изменение длины шеи опять возникает в новом поколении (через половую рекомбинацию или генетическую мутацию, как мы сейчас знаем) так, что на суд естественного отбора предлагается набор различных длин шеи, то тогда средняя длина шеи будет продолжать ползти вверх. Со временем вид, который начал с шеи как у лошади, будет иметь жирафоподобную шею. Он будет, иными словами, новым видом.

Дарвин однажды обобщил естественный отбор десятью словами: "Размножаться, варьировать, давать выживать сильнейшему и умирать слабейшему". Здесь "сильнейший", как он хорошо знал, означает не самый мускулистый, но наилучшим образом приспособившийся к среде, либо через мимикрию, либо ум, либо что-то еще, что помогает выживать и размножаться. Слово "наиболее приспособленный" (неологизм, который Дарвин не придумал, но принял) общепринято используется вместо "сильнейший", обозначая более широкое понятие - приспособленность организма к задаче передачи своих генов новому поколению в пределах своего конкретного окружения. "Приспособляемость" - это такая вещь, которую естественный отбор в постоянно меняющихся видах бесконечно "ищет", чтобы увеличивать. Приспособляемость - это то, что сделало нас тем, что мы есть сегодня. На самом деле, Дарвин разделил два аспекта этого процесса, "выживание" и "размножение". Признаки, приводящие к успешному спариванию, он отнес к половому отбору, которые он отличал от естественного отбора. Но в те дни естественный отбор часто объединялся с половым, ибо оба аспекта приводят к одному результату: сохраняются признаки, которые так или иначе приводят к переносу генов организма в другое поколение.

Если вам это кажется очень простым, то вы возможно, не видите всей картины. Все ваше тело - гораздо более сложно и гармонично, чем любой продукт человеческого творчества, было создано сотнями тысяч возрастающих продвижений вперед, и каждое продвижение было случайностью, каждый крошечный шаг от прародительской бактерии до вас был сделан для того, чтобы помочь вашему непосредственному предку обильнее передать свои гены следующему поколению.

Креационисты иногда говорят, что шансы на создание личности посредством случайных генетических изменений почти равны шансам напечатать какой-нибудь сонет Шекспира обезьяной. Да, это так, по крайней мере в отношении полных произведений, но некоторые, определенно узнаваемые отрывки - думаю вполне возможны. Естественный отбор может создавать такие вещи, которые могут выглядеть совершенно невероятными.

Предположим, у одной обезьяны появилась некая удачная мутация - ген XL, который, скажем, вселяет в родителей дополнительную капельку любви к своим отпрыскам, любовь, которая выражается просто в немного более прилежном кормлении. В жизни каждой отдельной обезьяны этот ген, возможно, не будет критически важным. Но предположим, что в среднем, вероятность дожить до зрелого возраста у отпрысков обезьян с этим геном будет на 1 процент больше, чем у отпрысков обезьян без него. И пока это незначительное преимущество сохраняется, доля обезьян-носителей гена XL будет стремиться возрастать, а доля обезьян без него - уменьшаться поколение за поколением. Очевидной кульминацией этого процесса становится популяция, в которой все животные имеют XL ген. Ген в этой точке достигнет "фиксации" - несколько более высокая степень родительской любви будет теперь более "видотипичной", чем ранее. Хорошо, вот так одна удачная мутация таким образом процветает. Но насколько вероятно то, что эта удача закрепится - следующее случайное генетическое изменение приведет к дальнейшему усилению родительской любви? Насколько вероятно, что за "XL" мутацией последует "XXL" мутация? Она совсем не обязательно должна происходить у каждой обезьяны, однако в популяции теперь полно обезьян с геном XL. Если любой из них, или любому из их потомков или правнуков удастся получить XXL ген, то этот ген будет иметь хороший шанс распространиться. Конечно, пока всё это происходит, большее число других обезьян с может получить менее благоприятные гены, и некоторые из этих генов могут ликвидировать ту линию, на которой они появились. Что ж, такова жизнь.

Таким образом естественный отбор мог побеждать неравенство - не побеждая его на самом деле. Гораздо чаще происходили иные события, чем полезные мутации, которые населяют мир сегодня - неблагоприятные мутации, которые приводили к смертельному исходу.

Мусорный ящик генетической истории переполнен провалившимися экспериментами, длинными цепочками кодов, которые были такими же живыми, каким был шекспировский стих до тех пор, пока не произошёл судьбоносный взрыв развития речи. Их появление и устранение - это плата, взимаемая за созидание путём проб и ошибок. Но пока оплата вносится - до тех пор пока естественный отбор имеет достаточно поколений, над которыми можно работать и можно отбрасывать десятки провалившихся экспериментов ради одного удачного - его создания могут быть потрясающими. Естественный отбор - это неодушевленный процесс, лишенный сознания, неутомимый улучшатель, гениальный творец. Каждый орган внутри вас - это свидетельство его искусства: ваше сердце, ваши легкие, ваш желудок.

Все эти "адаптации" - прекрасные продукты непреднамеренного замысла, механизмы, которые присутствуют здесь, потому что в прошлом они делали вклад в приспособляемость ваших предков. И все они видотипичны. Хотя легкие одного человека могут отличаться от легких другого, в том числе по генетическим причинам, почти все гены, задействованные при построении легких, те же самые и у вас, и у вашего соседа, и у эскимоса, и у пигмея. Эволюционные психологи Джон Туби и Леда Космидес заметили, что каждая страница анатомии Грэя применима ко всем людям в мире. И с какой стати, продолжали они, анатомия разума должна быть другой?

Стал уже рабочим тезисом эволюционной психологии тезис о том, различные "ментальные органы", из которых складывается человеческая психика, - к примеру "орган", который побуждает людей любить своё потомство - видотипичны. Эволюционные психологи следуют концепции, которая в экономике называется "физическое единство человечества".

О среде обитания

Между нами и австралопитеком, который ходил прямо, но имел мозг, как у обезьяны, лежит несколько миллионов лет; это 100 000, может быть, 200 000 поколений. Может показаться, что это не так много. Но только 5000 поколений понадобилось, чтобы превратить волка в Чи-хуа-хуа - и, одновременно по другой линии, в Сенбернара. Конечно, собаки получались путем искусственной, а не естественной селекции. Но как подчеркивал Дарвин, в сущности это одно и то же, в обоих случаях признаки выводятся из популяции по критериям, которые держатся в течение многих поколений. И в обоих случаях, если "давление отбора" достаточно сильное - если гены выводятся достаточно быстро - эволюция может протекать резко.

Можно удивляться тому, что давление отбора могло быть очень сильным во время недавней человеческой эволюции. В этой книге я буду иногда говорить о том, что естественный отбор "хочет" или "намерен" или о том, какие "ценности" безусловны в его работе. Я всегда буду использовать кавычки, так как это просто метафоры. Но метафоры стоят того, чтобы их использовать, я полагаю, потому что они помогают нам подойти к моральным терминам с позиций дарвинизма. В конце концов, значимость всего того, что обычно создает давление во естественной обстановке - засухи, ледники, сильные хищники, нехватка добычи - уменьшалась по мере продвижения человеческой эволюции. Изобретение инструментов, огня, появление планирования и совместной охоты - все это привело к возрастающей изоляции от капризов природы.

Как, в таком случае, смог мозг обезьяны обратиться в человеческий за несколько миллионов лет? Представляется, что основная часть ответа в том, что окружающая среда человеческой эволюции состояла из людей (или пралюдей). Различные члены общества каменного века были конкурентами друг друга, соперничая при наполнении следующих поколений своими генами. Более того, они были инструментами друг друга в этом соперничестве. Распространение их генов зависело от взаимодействия с соседями: иногда помогая им, иногда игнорируя, иногда эксплуатируя, иногда любя, иногда ненавидя; здесь нужна специфическая сообразительность, чтобы определить, какой стиль взаимодействия с какими соседями наиболее оправдан в данный момент. Эволюция человеческих существ в большой степени состояла из адаптации друг к другу.

Каждая новая адаптация, закрепившись в популяции, изменяет тем самым социальное окружение, и приглашает к новой адаптации. Обладание геном XXL не даёт родителю никаких преимущества в соревновании за создание наиболее жизнеспособного и плодовитого потомства, если этим геном обладают ВСЕ родители в популяции.

Гонка вооружений продолжается. В данном случае, это гонка вооружения любовью. Но чаще эта гонка бывает совсем другой. В некоторых кругах модно приуменьшать саму концепцию адаптации в гармоничном замысле эволюции. Популяризаторы биологической мысли часто подчеркивают не роль приспособляемости в эволюционном изменении, но роль произвольности и случайности. На некоторое изменений среды обитания могут влиять подавленные и вымершие виды флоры и фауны, изменявшие целый контекст эволюции любого вида, достаточно удачливого, чтобы пережить бедствие. Космос кинул козырную карту - и бац! - все ставки биты. Конечно, это случается, и это один из резонов полагать случайность столь сильно влияющей на эволюцию.

Но есть также другие резоны. Например, новые признаки, которым естественный отбор выносит приговор, также порождаются случайным образом. Но ни одна из случайностей в естественном отборе не может затмить его основную особенность: главным критерием отбора является приспособляемость. Да, карты будут перетасованы и разложены заново, и контекст эволюции изменится. Признак, который адаптивен сегодня, может быть не адаптивен завтра. И поэтому естественный отбор часто выявляет и исправляет устаревшие признаки? Это продолжающееся приспособление к текущим обстоятельствам может дать организму конкретный, сработанный на скорую руку признак. По этой причине у людей наблюдаются архаизмы: если бы вы создавали ходячий организм с нуля, а не путём адаптации бывшего обитателя дерева, вы бы никогда не создали таких плохих ретроградов). Однако, изменения обстоятельств типичны и достаточно постепенны для эволюции, чтобы держать шаг, (даже если ему приходится переходить в рысь иной раз, когда процедура отбора становится суровой), однако она часто делает это весьма неизобретательно.

Тем не менее, служащее ей ориентиром определение "удачной конструкции" остаётся неизменным. Тысячи и тысячи генов, которые влияют на человеческое поведение; а это гены, которые строят мозг и управляют гормонами и нейротрансмиттерами, формируя таким образом "ментальные органы", имеются в геноме неспроста. А именно потому, что они способствовали передаче этих генов следующему поколению у наших предков. Если теория естественного отбора правильна, то она должна совершенно внятно описывать всё, относящееся к человеческому мышлению в своих терминах. Основные способы восприятия друг друга, мыслей друг о друге, общения друг с другом - всё это находится при нас благодаря вкладу всего этого в генетическую приспособляемость.

Сексуальная жизнь Дарвина.

Ни один поведенческий акт не влияет на передачу генов более явно, чем секс. И никакие проявления человеческой психики не являются более тесно связанными с эволюцией, чем те состояния души, которые ведут к сексу: голая похоть, мечтательная влюбленность, крепкая любовь и так далее - основа той атмосферы, в которых люди во всем мире, включая Чарльза Дарвина, достигают зрелости.

Когда Дарвин покинул Англию, ему было 22 года, и как нетрудно предположить - его переполняли гормоны, которым собственно и положено переполнять молодых людей.

Он был любезен с парой местных девушек, особенно хорошенькой, популярной и очень кокетливой Фанни Оуэн. Однажды он дал ей выстрелить из охотничьего ружья, и она выглядела так очаровательно, притворяясь, что отдача не ударила ее в плечо, о чём он, бывало вспоминал десятки лет спустя с явной нежностью. Из Кембриджа он продолжал с ней робкий эпистолярный флирт, но неясно, дошёл ли это флирт хотя бы до поцелуя.

В Кембридже проститутки были доступны Дарвину, не говоря уж о подворачивающихся девушках низших классов, которые могли предложиться за более гибкую плату. Но университетские надзиратели шныряли по улицам около кампуса, готовые арестовать женщин, которых можно было заподозрить в уличной проституции. Брат предупредил Дарвина, чтобы его никогда не видели с девушками. Ближе всего к запретному полу (насколько известно) он подошёл тогда, когда он послал деньги другу, которого выгнали из школы за зачатие незаконного ребенка.

Вполне не исключено, что Дарвин покинул берега Англии, будучи девственником. А следующие пять лет, проведенные в основном на корабле в 90 футов с шестью десятками мужчин, давали немного возможностей изменить этот статус, по крайней мере, традиционными способами. По этой причине секс не стал вполне доступным также по возвращении - ведь, это была Викторианская Англия.

В Лондоне (где он обычно жил) Дарвину могли быть доступны проститутки, секс же с респектабельной женщиной, женщиной одного с Дарвином класса был труднодостижим, если не сказать - невозможен, если не рассматривать крайних мер, таких как женитьба. Пропасть между этими двумя формами секса - один из самых знаменитых элементов викторианской сексуальной морали - дихотомия (противопоставление) "Мадонна-шлюха". Имелось два сорта женщин: один, на котором холостяк мог бы позже жениться, и другой, с которым можно сейчас развлекаться; сорт, достойный любви и сорт, удовлетворяющий только похоть. Вторая моральная позиция, обычно приписываемая викторианскому веку, - это двойной сексуальный стандарт. Хотя это приписывание уводит с правильного пути, т.к. викторианские моралисты сильно сковывали сексуальное поведение как у мужчин так и у и женщин, но правда то, что сексуальная несдержанность у викторианских мужчин вызывало меньшее удивление, чем у женщин.

Также правда то, что это различие было сильно связано с дихотомией "Мадонна-шлюха". Величайшим наказанием, ждущим викторианскую женщину, пустившуюся в сексуальные приключения, было неисправимое отнесение её ко второй части дихотомии, что сильно ограничила бы её выбор возможных мужей.

Сейчас как-то принято отрицать и насмехаться над всеми аспектами викторианской морали. Отбрасывать их правильно, но насмехаться над ними - это переоценивать наши собственные достижения в области морали. Факты таковы, что многие мужчины до сих пор открыто говорят о "шлюхах" и их правильном использовании - они великолепны для развлечения, но не для женитьбы. И даже высокообразованные либеральные мужчины мечтают поступать таким образом, или хотя бы говорить. Женщины иногда жалуются на выглядящих просвещенными мужчин, которые одаривают их уважительным вниманием лишь до секса, но после одной или двух интимных встреч более никогда не появляются, словно этот ранний секс превратил женщину в парию.

Описанный двойной стандарт, хотя и пошел на убыль в этом веке, всё ещё достаточно силен, чтобы женщины жаловаться на него. Понимание викторианского сексуального климата может приблизить нас к пониманию сексуального климата на сегодня. Рассудочное обоснование викторианской сексуальной морали было ясным: мужчины и женщины наследственно различны, особенно по части полового влечения. Даже викторианцы, которые отгораживались от мужского флирта, подчеркивали это различие. Доктор Эктон писал: "Должен сказать, что большинство женщин (к счастью для них) не очень обеспокоены сексуальными чувствами разного рода. То, что для мужчин привычно, то для женщин исключительно. Также должен справедливости ради признать, что данные по разводам говорят о существовании лишь небольшого количества женщин, чьи сексуальные желания превосходят те, что обычны у мужчин. "Такая нимфомания" считается "формой болезни". "Все-таки, не может быть сомнения в том, что сексуальное чувство у женщины в большинстве случаев во временном бездействии и даже когда возникает (а во многих случаях может не возникнуть никогда) - очень скромное по сравнению с тем, которое бывает у мужчины".

Одна из проблем, как пишет Др. Эктон, состоит в том, что многих молодых людей сбивает с пути праведного вид "распущенной или, по крайней мере, низкой и вульгарной женщины". Они вступают в брак с преувеличенными понятиями о его сексуальном содержании. Они не понимают того, что "лучшие матери, жены или домоправительницы знают мало или ничего о сексуальных шалостях". Любовь к дому, детям и домашним обязанностям - это единственные страсти, которые они испытывают.

Некоторые женщины, которые считают себя превосходными женами и матерями, могут придерживаться другого мнения. И у них могут быть веские основания для этого мнения. Всё же, идея о том что существуют некоторые различия между типичными мужскими и женскими сексуальными аппетитами и что мужской аппетит менее разборчив, вполне укладывается в новую дарвинистскую парадигму.

Впрочем, эта идея имеет поддержку с самых разных сторон. Ещё недавно популярный постулат, что мужчины и женщины в основном идентичны по природе, похоже имеет всё меньше и меньше защитников. Он больше не является основной доктриной феминизма. Вся школа феминизма, как "феминисток различия" или "сущностных" - сейчас соглашается с мыслью о том, что мужчины и женщины глубоко различны. Но слово "глубоко" слишком многозначно, и они часто расходятся в конкретной интерпретации этого понятия, и многие скорее всего не станут произносить слово "гены" в этом контексте.

А если они это и произнесут, то скорее всего останутся дезориентированными, хотя и убежденные, что ранняя феминистская доктрина врождённой сексуальной симметрии была неправильной (и что она могла в некоторых случаях повредить женщинам), но все-таки не решатся честно использовать альтернативную.

Если бы новый дарвинистский взгляд на сексуальность не сделал ничего больше подтверждения обычной народной мудрости, что дескать мужчины - это просто похотливая часть человечества, то в нем будет мало толку. На самом деле он проливает свет не просто на такие животные импульсы, как похоть, но и на более тонкие контуры бессознательного. "Сексуальная психология" для эволюционного психолога включает всё - от подростковых колебаний самооценки до эстетических суждений, которые мужчины и женщины делают друг о друге, и следовательно - моральных суждений, которые они делают о других людях своего пола.

Хорошими примерами являются дихотомия "Мадонна-шлюха" и сексуальный двойной стандарт. Сейчас ясно, что оба они имеют корни в человеческой природе - в ментальных механизмах, которые люди используют, чтобы оценивать друг друга. Это требует пары важных оговорок.

Первый: если что-либо является продуктом естественного отбора - это не значит, что это неизменно, просто почти любое проявление человеческой природы может быть скорректировано, если будет помещено в соответствующую обстановку - хотя требуемое изменение обстановки будет в некоторых случаях сильнодействующим запретом.

Второй: если мы говорим, что что-то "естественно" - мы не имеем в виду, что это обязательно хорошо. Нет смысла принимать "ценности" естественного отбора как наши собственные.

Но если мы преследуем цели, которые противоречат тем, что были у естественного отбора, мы должны знать, против чего мы выступаем. Если мы хотим скорректировать некоторые возмутительные разделы нашего морального кодекса, Дарвин поможет узнать, откуда они взялись. Понятно, откуда они взялись основе своей они - человеческая природа, хотя в это трудно бывает поверить, настолько сильно природа может преломляться конкретикой обстоятельств и культурной традицией, через которые она проглядывает.

Нет, не существует “гена двойного стандарта”. Однако чтобы понять двойной стандарт, мы должны понимать наши гены и как они влияют на наши мысли. Мы должны понимать процесс, который выбрал эти гены и странные критерии, которыми он руководствовался. В следующих нескольких главах, мы исследуем этот процесс, и как он сформировал сексуальную психологию. Затем, укрепив свои позиции таким образом, мы возвратимся к викторианской морали и к собственному разуму Дарвина, а также разуму женщины, на которой он женился.

Всё это позволит нам увидеть нашу современную ситуацию - ухаживание и женитьбу в конце ХХ века - с ясностью, доселе неизвестной.

Глава 2. Самцы и самки

Выражаю признательность Игорю Медведеву за помощь в организации перевода этой главы.

Переводчики: Анна Карандашева, Анатолий Протопопов

Среди различных классов царства животных - млекопитающих, птиц, рептилий, рыб, насекомых, и даже ракообразных - различия между полами следуют практически одним и тем же правилам; мужские особи в большинстве случаев "ухажёры"...

“Происхождение человека” (1871)

Дарвин был не во всём прав насчёт разницы между полами.

Он был прав говоря, что самцы - "ухажёры". Его толкование базовых характеров двух полов находит своих сторонников и в наши дни. "Женская особь, за редким исключением, проявляет меньшую инициативу, чем мужская.... Она "скромна" и часто может длительное время "избегать" внимания мужских особей"

Каждый, кто наблюдал за повадками животных, сможет вспомнить подобные примеры. Некоторое упрямство выбора со стороны женских особей представляются таким же общим правилом, как и инициативность мужских особей"

Также Дарвин был прав насчет асимметричности интереса; он отмечал, что самочья сдержанность заставляла мужские особи соревноваться между собой за её ограниченные репродуктивные возможности. Из этого понятно, почему мужские особи часто имеют "встроенное" оружие: рога оленей, роговидные челюсти у рогачей, свирепые клыки у шимпанзе. Мужские особи, которые не были врождённо экипированы для поединков с другими мужскими особями, лишались возможности участвовать в спаривании, а их черты исчезали в ходе естественного отбора.

Дарвин также отмечал, что предпочтения женских особей накладывают значительный отпечаток на их избранников. Если они выбирают самцов определенного типа, то признаки этих самцов будут преобладать. В ответ на это появляются украшения у многих видов мужских особей. Примером может быть надувной горловой мешочек ящерицы (ярко окрашенный в брачный сезон), большой, нескладный хвост павлина, оленьи рога, которые намного более искусны, чем требуется для поединка. Украшения остались в процессе эволюции не потому, что они помогают повседневному выживанию (и скорее усложняют его), но потому, что они могут так очаровывать самок. Это перевешивает приносимые ими повседневные помехи. Как у самок появилась такая тенденция действовать в интересах вида - это отдельный вопрос, который является точкой особых разногласий среди ученых-биологов.

Оба эти варианта естественного отбора - соперничество самцов и придирчивость самок, Дарвин назвал половым отбором. Его идеи вполне заслуженно получили широкое признание. Половой отбор - это только одна из возможных интерпретаций его главной теории. Она объясняет кажущиеся исключения из главной теории (как кричащие цвета, которые как бы говорят хищникам "убей меня"). Эта интерпретация не только существовала долгое время, но и была довольно широко распространена.

Но Дарвин ошибался насчет эволюционной причины сдержанности самок и инициативности самцов. Различия в их заинтересованности, как он заметил, создают соревнование между самцами за драгоценные репродуктивные возможности. Однако он не рассматривал вопрос о том, что создает этот неравномерный интерес. Его попытка позднее объяснить данный феномен не увенчалась успехом.

Но справедливости ради нужно отметить, что целые поколения биологов также не преуспели в этом вопросе. Теперь, когда существует общепринятое мнение по этой научной проблеме, длительные неудачи в поиске его кажутся странными. Это очень простое решение. В данной ситуации половые признаки, типичные для многих индивидов, объясняются с точки зрения естественного отбора. Такой подход стал действительно влиятельным только в течение последних трех десятков лет. В принципе его возникновение было возможно и 100 лет назад, настолько отчетливо это следует из Дарвинского взгляда на жизнь.

Играем в Бога

Первый шаг к пониманию базисного дисбаланса полов - это гипотетическое допущение роли, которую естественный отбор играет в формировании видов. Возьмём к примеру, наш вид. Представьте, что вы ответственны за установку в мозг человеческих или пра-человеческих существ правил поведения, которым они будут следовать всю свою жизнь; цель игры будет в максимизации у каждой персоны генетических потомков. Немного упрощая: вы должны заставить каждого человека вести себя так, чтобы он или она хотели бы иметь как можно больше потомства, а эти потомки в свою очередь, сами имели еще большее потомство.

Очевидно, что естественный отбор не действует буквально так; он не проектирует организмы сознательно. Он ничего не делает намеренно. Он слепо сохраняет наследственные черты, способствующие улучшению выживания и воспроизводства. "Тем не менее, естественный отбор работает так, как если бы это было сознательное проектирование организмов; поэтому представление себя ответственным за проектирование человеческого организма - это допустимый способ выяснения, какие тенденции вложены эволюцией в людей и других животных. Вообще, это удачное решение эволюционных биологов: наблюдая признак - психический или иной - выясняли, на что (если есть на что), на какой стимул она является ответом". На деле существенная предпосылка новой дарвинианской парадигмы состоит в том, что ведущая тенденция естественного отбора более сложна, чем "выживание и репродукция". Но этот нюанс не будет важен до седьмой части.

Осознав себя в роли режиссёра эволюции и пытаясь увеличить генетическую наследственность, вы быстро выясняете, что эта цель предполагает разные роли для мужчин и женщин. Мужчины могут воспроизводиться сотни раз в год, при условии, что они склонят к этому достаточное количество женщин, а также, если не существует никаких законов против полигамии (которых разумеется не могло быть в обстановке, в которой происходила большая часть эволюции). Женщины, с другой стороны, не могут воспроизводиться больше раза в год. Асимметрия связана частично с высокой ценой яйцеклетки; у всех видов она крупнее и их самих меньше, чем крошечных и производимых в массовых масштабах спермиев. Это, кстати - официальное биологическое определение женской особи: существо с большими половыми клетками. Но асимметрия усилена особенностями репродукции млекопитающих; длительное развитие яйцеклетки в организм происходит внутри самки, и она не может поддерживать одновременно несколько проектов.

Поэтому для женщины существует ряд эволюционных резонов до определённого момента иметь связи с более чем одним мужчиной (например, первый мужчина мог быть бесплоден), но после этого момента продолжение сексуальных поисков "не стоит свеч". Лучше немного отдохнуть или добыть что-нибудь поесть. Для мужчины, если только он не на грани голодного обморока, такая ситуация никогда не возникает. Каждая новая партнёрша (как считает Дарвин) дает вполне реальный шанс передать больше генов следующему поколению - намного более ценная перспектива, чем возможность поесть. Как это лаконично выразили эволюционные психологи Мартин Дали и Марго Вильсон: для самцов "всегда существует возможность достичь большего"

Для самок тоже есть возможность достичь большего, но только в смысле касаться качества, а не количества. Рождение ребёнка влечет большие затраты времени, не говоря уж об энергии, поэтому природа установила верхний предел на осуществимое количество таких предприятий. Поэтому каждый ребёнок с точки зрения женских генов - исключительно ценный генетический аппарат. Его способность выжить и далее произвести на свет собственные юные генетические аппараты - необходимость для млекопитающих. Это влечёт эволюционные причины для придирчивого отношения женщины к мужчине, которые намереваются помочь ей в создании упомянутого генетического аппарата. Она должна оценить домогающегося партнера до того, как разрешит ему внести свой вклад, спрашивая себя, что он принесет собой в эту конструкцию. Из этого вопроса вытекает целый набор подвопросов, которые, (а у нашего вида - особенно), гораздо многочисленнее и деликатнее, чем вы возможно догадываетесь.

Прежде чем заняться этими вопросами, необходимо сделать несколько замечаний. Одно из них состоит в том, что женщине не нужно задавать их буквально, или даже осознавать их. Существенная часть истории нашего вида происходила до того, как наши предки поумнели до такой степени, чтобы о чём-то спрашивать. И даже в относительно недалёком прошлом, когда уже был язык и самосознание - не было оснований для каждой эволюционировавшей поведенческой тенденции подпадать под контроль сознания. Вообще, иногда это решительно не в наших генетических интересах - осознавать, что конкретно мы делаем и зачем.

(Как Фрейд, который настаивал на чём-то, хотя (как бы сказали некоторые эволюционные психологи), не знал точно, на чём). В случае полового влечения, уже даже повседневный опыт подсказывает, что естественный отбор распространяет своё влияние через эмоциональные краны, которые открывают и закрывают такие ощущения, как робкое влечение, горячая любовь и полуобморочная страсть.

Обычно женщина, оценивая мужчину, не раздумывает рационально, дескать "Он выглядит достойным вкладчиком в мою генетическую наследственность". Она просто воспринимает его образ, и чувствует (или нет) к нему влечение. Весь мыслительный процесс произошёл несознательно; метафорически - с помощью естественного отбора (в оригинале именно так, хотя конечно же имелось в виду - "подсознательных механизмов, выработанных естественным отбором". Вообще Райт часто небрежен (даже если иметь в виду его оговорки насчёт метафоричности) с термином "естественный отбор", полагая его то процессом, то механизмом, то парадигмой, а то вообще чем-то вроде высшего существа. Впрочем не намного лучше он обходится и с термином "гены" - А.П.). Гены, обеспечивающие влечение (что означает хорошую с точки зрения её предков наследственность), процветают, а те гены, которые обеспечивали менее продуктивное влечение - увы, нет.

Понимание подсознательности природных генетических механизмов - первый шаг к пониманию того, что мы все во многих сферах, и не только половой, - куклы, и лучшее, что мы можем сделать для обретения хотя бы какой-то свободы - это попытаться понять логику кукловода. Полный обзор его логики займет некоторое время, но я не думаю, что испорчу удовольствие от спектакля, сказав прямо сейчас, что кукловод, похоже, имеет нулевое желание сделать кукол счастливыми.

Еще один пункт, который надо осознать до того, как мы будем размышлять о том, как естественный отбор "решил" сформировать сексуальные предпочтения женщин и мужчин. Нужно осознать, что естественный отбор - не ясновидец. Эволюцией управляет среда, в которой эта эволюция происходит, а окружающие условия непостоянны. Естественный отбор не мог например предвидеть, что когда-нибудь люди начнут использовать контрацепцию, и что их страсти приведут их к требующим времени и энергии половым отношениям, которые будут гарантированно бесплодными; или что появятся видеомагнитофоны откроют возможность сладострастным мужчинам без усилий проводить свободное время за их просмотром, вместо стремления к реальной, живой женщине, которая только и может передать их гены следующему поколению.

Это не значит, что есть что-то неправильное в непроизводительном сексуальном отдыхе. Только из-за того, что естественный отбор создал нас, мы не должны рабски следовать исключительно его программе (иначе мы должны делать назло - за весь нелепый багаж, которым он нас нагрузил.). Фокус в том, говорить человеческой психике, как устройстве должной лишь наращивать свою приспособленность, свою генетическую наследственность, неправильно. Теория естественного отбора напротив, гласит, что человеческая психики была создана для увеличения их адаптивности к среде, в которой они развиваются.

Такая окружающая среда известна как СЭА - среда эволюционной адаптации. Или, если менее замысловато: наследственная, родовая, древняя среда обитания. В этой книге родовая среда обитания останется на заднем плане. Временами, прикидывая, является ли психическая черта эволюционной адаптацией, я буду задаваться вопросом - есть ли генетический интерес в её носителе? Например: отвечает ли неразборчивая похоть генетическим интересам мужчин? Но это просто заметки.

Правильно поставленный вопрос нашего рассмотрения, - это всегда вопрос о том, отвечает ли признак генетическим интересам кого-либо в СЭА, а не в современной Америке, Викторианской Англии или где-либо еще. Только признаки, которые продвигали гены, ответственные за них, из поколения в поколение в нашей родовой среде обитания должны, в теории, быть частью человеческой природы и в наши дни.

Каким было родовое окружение? Наиболее близкие примеры охотничье-собирательского общества в 20 веке - это такие, как Кун Сан в Калахарской пустыне в Африке, эскимосские общества арктического региона, или Аче в Парагвае. Неудобно то, что охотничье-собирательские общества очень различны между собой, затрудняя обобщение о человеческой эволюции на их основе. Это разнообразие напоминает, что идея единственного СЭА - это по сути фикция, искусственное построение; наше родовое социальное окружение без сомнения сильно менялось в процессе человеческой эволюции.

Тем не менее, существуют повторяющиеся особенности в современных охотничье-собирательских обществах, и предполагается, что некоторые черты возможно остались практически теми же в течение большей части эволюции человеческого мозга. Например, люди состояли в близком родстве, вырастали в маленьких деревнях, где все друг друга знали и где чужеземцы появлялись очень редко. Люди состояли в браке - моногамно или полигамно - и женщины обычно выходили замуж при наступлении детородного возраста.

В любом случае, это надёжная ставка: каким бы ни было родовое окружение, оно не было похоже на окружение, в котором мы находимся сейчас. Мы не предназначались для того, чтобы стоять на переполненных платформах метро, или чтобы жить на окраинах по соседству с людьми, с которыми мы никогда не разговаривали, и не для того, чтобы наниматься на работу и быть уволенными, и не для того, чтобы смотреть вечерние новости. Несоответствие условий, для которых мы были предназначены, и теми, в которых мы живём, - это возможно ответ на причины многих психопатологий, как и других, менее драматических отклонений. (И похожим образом важность бессознательной мотивации отмечена в наблюдениях Фрейда, за которые ему спасибо; это центральный момент в его "Цивилизации и её Проблемах")

Чтобы выяснить, что женщины склонны выискивать в мужчинах, и наоборот, нам нужно более тщательно обдумать наше родовое социальное окружение. И, как мы увидим, продумывание вопроса о родовом окружении также помогает объяснить, почему женщины нашего вида сексуально менее сдержаны, чем самки многих других видов. Самая важная мысль этой главы состоит в том, что какой бы ни был уровень сдержанности самок нашего вида, он выше уровня самцов - конкретное окружение не очень много значит.



Pages:     || 2 | 3 | 4 | 5 |   ...   | 11 |
 



<
 
2013 www.disus.ru - «Бесплатная научная электронная библиотека»

Материалы этого сайта размещены для ознакомления, все права принадлежат их авторам.
Если Вы не согласны с тем, что Ваш материал размещён на этом сайте, пожалуйста, напишите нам, мы в течении 1-2 рабочих дней удалим его.