Московский государственный университет им. М.в. Ломоносова

факультет политологии

Безопасность человека в контексте международной политики:

вопросы теории и практики

(Материалы научного семинара)

Под редакцией П.А. Цыганкова

Москва – 2010

Безопасность человека в контексте международной политики: вопросы теории и практики. Материалы научного семинара/ Под. Ред. П.А. Цыганкова.- М.: изд. Московского университета. 2010.

ISBN

Рецензенты:

доктор философских наук, профессор Л.Н. Панкова,

доктор политических наук, профессор Ю.В. Косов

В последнее время на передний план не только теоретических, но и политических обсуждений, связанных с безопасностью, все более заметно выдвигаются гуманитарные вопросы и, в частности, проблематика безопасности человека. Каковы особенности трансформации механизмов взаимосвязи между безопасностью человека, общества и государства в эпоху глобализации? Как меняется главный референтный объект безопасности в условиях возрастания всеобщей взаимозависимости, бурного развития новейших технологий и транснационального терроризма? Возможно ли сегодня оценить, с точки зрения безопасности человека, риски нестабильности во многих регионах мира, не принимая во внимание дефицит природных ресурсов, деградацию окружающей среды и неудовлетворительное состояние международного сотрудничества с целью устойчивого развития? Какова иерархия интересов и целей, ценностей и культур, смыслов и идентичностей в обеспечении человеческой безопасности? Наконец, какое место она занимает / должна занимать во внешней политике нашей страны?

Указанные вопросы и проблемы стали предметом обсуждения в формате научного семинара, который состоялся на факультете политологии в марте 2010 года с участием ученых факультета политологии СПбГУ, Нижегородского и Казанского университетов, а также ряда ВУЗов Москвы и институтов РАН.

В ходе обсуждения выявились три основных "центра притяжения" исследовательских интересов: теоретические вопросы human security; проблемы обеспечения безопасности человека в условиях глобализации международной политики; вопросы человеческой безопасности в контексте отечественных политических реалий. Они и легли в основу структуры предлагаемой вниманию читателя книги.

Для преподавателей и научных работников, а также для студентов и аспирантов, изучающих политическую социологию и международные отношения.

С о д е р ж а н и е

ВВЕДЕНИЕ ………………………..………………………………………………………….

Раздел I.

Вопросы теории

Цыганков П.А. Человеческая безопасность: теоретические споры и ответственность ученых ……………………………………………………………………………………………

Радиков И.В. Безопасность человека: реальность или фикция? ……………………..……….

Митева В.В. Есть ли будущее у концепции человеческой безопасности? …………………..

Терновая Л.О. Символы безопасности: к формированию интердискурса по вопросам безопасности человека …………………………………………………………………………

Мухарямов Н.М. Мотивы безопасности человека в дискурсах о языковой политике ……..

Раздел II.

Безопасность человека в глобальной политике

Худайкулова А.В. Human security в политическом дискурсе и международной практике …..

Задохин А.Г. Человеческая безопасность как составляющая стратегии устойчивого развития …………………………………………………………………………………………..

Ланцов С.А. Безопасность государства-общества-человека в контексте противодействия терроризму ………………………………………………………………………………………...

Квашнин Д.А., М.Г. Прозорова, М.И. Рыхтик. Безопасность человека в условиях развития биотехнологий: постановка проблемы ………………………………………………………….

Кочетков В.В., Е.В. Пак Человеческая безопасность в контексте дефицита водных ресурсов ……………………………………………………………. …………………………….

Рыжов И.В., Д.М. Золина Человеческая безопасность в свете соперничества между государствами Ближнего Востока за водные ресурсы …………………………………………

Раздел III.

Безопасность человека и Россия

Ачкасов В.А. Кризис национальной идентичности и проблемы безопасности России ……

Литвин А.Н. Безопасность человека, мировоззрение народа и жизнеспособность страны: к вопросу о защите «конституционного строя» России …………….………………………….

Соловьев Э.Г. «Человеческая безопасность» и «мягкая сила» во внешней политике РФ ….

Чихарев И.А. Россия и США в пространстве глобальной безопасности: разделительные
линии и потенциал сотрудничества ……………………………………………………………..

ЗАКЛЮЧЕНИЕ …………………………………………………………………………………..

БИБЛИОГРАФИЯ ………………………………………………………………………………..

СВЕДЕНИЯ ОБ АВТОРАХ …………………..………………………………………………….

введение

В последнее время на передний план не только теоретических, но и политических дискуссий, связанных с проблематикой международной безопасности, все более заметно выдвигаются гуманитарные вопросы и, в частности, проблематика безопасности человека.

Разумеется, она не может считаться абсолютно новой. Уже в Х1Х и ХХ вв. серьезным вкладом в теорию и практику человеческой безопасности явились теоретическая разработка (здесь общепризнанными считаются заслуги российского юриста Ф. Мартенса) и становление международного гуманитарного права, в частности, Гаагские^[1], Женевские конвенции и Всеобщая декларация прав человека 1948 г.

Особое место в документах международных организаций проблематика безопасности человека получила после окончания холодной войны. Здесь следует указать, прежде всего, Доклад ПРООН о человеческом развитии 1994 г., в котором впервые появляется концепт человеческой безопасности (human security). Провозгласив необходимость глубокого перехода в мышлении, авторы Доклада подчеркивают, что в отличие от традиционных представлений о безопасности, делающих акцент на защите территории от внешней агрессии, на отстаивании национальных интересов во внешней политике или же угрозе глобального ядерного холокоста, human security основное внимание привлекает к частной жизни людей. Ключевыми проблемами, здесь названы благосостояние и качество жизни человека, его развитие, предупреждение и урегулирование внутригосударственных конфликтов. В этой связи в структуре human security выделяется семь универсальных взаимозависимых элементов: экономический, продовольственный, санитарный, экологический, личностный, коммунитарный и политический^[2].

В последующем эта концепция развивалась, оставаясь постоянно в поле зрения не только ООН, но и ее институтов, а также региональных МПО. Уже в 2000-е годы состоялось несколько международных конференций по человеческой безопасности с участием ОБСЕ, АСЕАН, Африканского союза и Юнеско в Центральной и Юго-восточной Азии, в Африке и Европе.

Ряд стран, таких как Канада, Норвегия, Дания, Швеция и Япония, отчасти страны ЕС, провозгласили ориентацию своей внешней политики на приоритеты человеческой безопасности и выработку международным сообществом концептуального инструментария, необходимого для активного продвижения идеалов человеческой безопасности и легитимного "гуманитарного вмешательства" в случае реальных угроз или же прямых случаев ее нарушения, в развитие статей VI и VII Устава ООН.

В академическом сообществе на эту тему издано множество работ – в основном за рубежом^[3] и меньшей степени в нашей стране^[4]. При этом концепция human security встретила как своих сторонников, с энтузиазмом отстаивающих и развивающих ее положения, так и скептиков, сдержанно и даже критически относящихся к некоторым из ее тезисов. Разногласия существуют как по вопросам эпистемологического характера, касающимся проработанности положений концепции, соотнесения ее с т.н. традиционными подходами, общезначимости ее выводов, так и по поводу рекомендаций практического характера, а особенно – отталкивающихся от нее международно-политических действий^[5]. Эти разногласия не случайны, они свидетельствуют о сложности и неоднозначности вопросов, связанных с человеческой безопасностью.

В самом деле, каковы особенности трансформации механизмов взаимосвязи между безопасностью человека, общества и государства в эпоху глобализации? Как меняется главный референтный объект безопасности в условиях возрастания всеобщей взаимозависимости, бурного развития новейших технологий и транснационально терроризма? Возможно ли сегодня оценить, с точки зрения безопасности человека, риски нестабильности во многих регионах мира, не принимая во внимание дефицит природных ресурсов, деградацию окружающей среды и неудовлетворительное состояние международного сотрудничества с целью устойчивого развития? Какова иерархия интересов и целей, ценностей и культур, смыслов и идентичностей в обеспечении человеческой безопасности? Наконец, какое место она занимает/должна занимать во внешней политике нашей страны?

Несмотря на очевидную важность указанных вопросов, следует признать, что за исключением нескольких, все еще немногочисленных публикаций, они пока не стали предметом специального внимания в отечественной литературе. Целью предлагаемой книги является попытка заполнить данный пробел путем ознакомления читателя с результатами их обсуждения в формате научного семинара, который состоялся на факультете политологии. Семинар состоялся в марте 2010 года с участием ученых факультета политологии СПбГУ, Нижегородского и Казанского университетов, а также ряда ВУЗов Москвы и институтов РАН.

Семинар выявил три основных "центра притяжения" исследовательских интересов участников дискуссии: теоретические вопросы human security; проблемы обеспечения безопасности человека в условиях глобализации международной политики; вопросы человеческой безопасности в контексте отечественных политических реалий. Они и легли в основу структуры предлагаемой вниманию читателя книги: в первом разделе рассматриваются вопросы теории, второй содержит анализ различных аспектов безопасности человека в условиях глобализации политики, наконец, третий раздел посвящен изучению проблематики человеческой безопасности применительно к внешней политике нашей страны.

П.А. Цыганков

РАЗДЕЛ I.

ВОПРОСЫ ТЕОРИИ

Человеческая безопасность: теоретические споры

и ответственность ученых

П.А. Цыганков

Введение

Проблемы безопасности были и остаются центральными как для представителей науки, так и для всех уровней властных структур. При этом безопасность человека всегда трактовалась как неотъемлемая сторона безопасности государства, главной функцией которого считалась защита человека и социума от внутренних и внешних угроз. Исторически, внутренняя и внешняя безопасность обеспечивались разными средствами и представляли собой две разных сферы государственной деятельности. Поэтому традиционно они оставались предметами разных дисциплин. Изучение внутренней безопасности велось, прежде всего, в рамках криминологии и уголовного права, а в политическом плане его объектом выступали антигосударственные движения и силы, представляющие угрозу общественному строю. Исследования же внешней безопасности были направлены преимущественно на выявление военных угроз выживанию государства в анархической среде межгосударственных взаимодействий. Во многом подобная картина сохраняется и в наши дни.

Между тем, глобализация и рост взаимозависимости, размывающие традиционные границы между внутренней и внешней политикой, подрывающие монополию государства как международного актора и его возможности "единоличного" защитника человека и общества от новых угроз, усложняют ситуацию. Все большая часть современных вызовов безо­пас­но­сти носит транснациональный характер, тре­буя для сво­его ре­ше­ния невоенных подходов. Растущее значение приобретают вопросы, связанные с защитой прав человека, его благосостояния, общественного и индивидуального развития.

В таких условиях исторически сложившихся подходов к исследованию проблем безопасности оказалось недостаточно. Появляются новые подходы и теории, ставящие своей задачей освоение нетрадиционных вопросов и проблем, и предлагающие пути их решения. Заметное место среди них занимает теория человеческой безопасности, постулирующая новые подходы к анализу и обеспечению международной безопасности.

Задача предлагаемой статьи – выявить общие особенности различных версий теории человеческой безопасности, обратить внимание на возможные последствия ее практического воплощения и затронуть возникающие при этом этические коннотации. В данной связи в первой части прослеживается эволюция традиционных подходов к исследованию международной безопасности; во второй - рассматриваются основные постулаты и выводы теории человеческой безопасности; в третьей – последствия их практического применения на примере гуманитарной интервенции НАТО в бывшей Югославии; наконец, в четвертая часть посвящена проблеме моральной ответственности ученого.

1.

Как относительно самостоятельное направление политической науки исследования проблемы безопасности получают наиболее широкое распространение в период холодной войны^[6]. Их традиционный объект – военно-политические отношения между государствами. В условиях биполярного противостояния эти исследования были призваны способствовать выстраиванию по возможности максимально тесных взаимодействий между политической и военной сферами государства. С 1960-х гг., в связи с революцией в военном деле (РВД) и опасностью ядерного столкновения сверхдержав, одним из приоритетных направлений в исследованиях безопасности становятся поиски оптимизации военно-технологических и организационных систем. В целом же для традиционных исследований этого периода характерна концентрация на государстве, как на главном и по сути единственном референтном объекте безопасности, и на изыскании эффективных средств его защиты от внешних угроз.

По мнению западных специалистов (D'Aoust, Grondin, Mc Leod), после 1945 года и до окончания биполярного противостояния исследования безопасности характеризовались доминированием политического реализма и прошли четыре фазы в своем развитии^[7]. Первая из них продолжалась до 1955 г. Одним из достижений этих лет считается сформулированная в 1950 году дилемма безопасности (John H. Herz). Согласно этой дилемме, в анархической среде международных отношений безопасность для одного государства – это источник опасения для другого. Государство, которое наращивает свои вооружения, даже для собственной обороны, воспринимается другими как угроза, требующая ответа. В свою очередь, этот ответ вызывает беспокойство первого государства и т.д.

Другим важным вкладом первой фазы стало предложенное в 1952 А. Уолферсом определение, на которое и сегодня опираются многие эксперты и аналитики: "Безопасность в объективном смысле означает отсутствие угроз центральным ценностям, а в субъективном смысле она характеризуется отсутствием страха, что эти центральные ценности станут объектом нападения"^[8].

Вторая фаза (1955-65 гг.) отмечена доминированием исследований, предметом которых выступает гипотетическая возможность ядерной войны. Основное внимание аналитиков концентрируется на разработке теории игр, концепциях устрашения и сдерживания, на контроле вооружений и т.п. При этом объективно преуменьшается значение других стратегических проблем, в частности, связанных с американской войной во Въетнаме. Иначе говоря, исследования безопасности в данный период концентрируются на хотя и важном, но наименее вероятном виде вооруженных кнфликтов. Это стало причиной их стагнации в ходе третьей фазы (1965-1979 гг).

С окончанием вьетнамской войны, вводом советских войск в Афганистан и новым витком биполярной конфронтации, инициированной президентом США Р.Рейганом, исследования в области безопасности получают новый стимул. Новая, четвертая их фаза, отмечена возникновением неореализма, основы которого были изложены в книге К. Уолца "Теория международной политики". Другие характерные отличия этой фазы – появление множества исследовательских центров, специализированных журналов, вокруг которых формируется сообщество профессионалов в области стратегических исследований. Предметное поле безопасности еще в большей мере, чем раньше, заполняется именно стратегическими исследованиями, в которых внутренняя и внешняя безопасность максимально разводятся, а сама безопасность рассматривается через призму войны и обеспечение неугрожаемого состояния государства.

Завершение холодной войны и распад СССР знаменуют переход исследований проблем безопасности новую – пятую – фазу. Несмотря на то, что распространение ядерных технологий продолжает влиять на международное равновесие, угроза "большой войны" между великими державами с применением ядерного оружия минимизируется. Военно-стратегическое соперничество заметно переходит на региональные уровни. Возникают новые типы конфликтов, не вписывающиеся в традиционные подходы исследований проблем безопасности. Утрачивает свою идентичность военный союз НАТО, перед которым остро встает проблема самосохранения, ибо исчезновение советской империи лишает его противника, вокруг которого все было задумано и организовано. Формируются благоприятные условия для углубления евроинтеграции и расширения Евросоюза. Традиционные стратегические исследования, концентрирующиеся на безопасности государства и отражении военных угроз, не только теряют роль главного аналитического приоритета, но и подвергаются сомнению, как не отвечающие новым международным реалиям.

Изменение иерархии рисков и угроз неизбежно сужает традиционное исследовательское поле проблем безопасности: утрачивает свою актуальность часть проблем, связанных с изучением ядерной стратегии, биполярного противостояния и т.п. Острота угроз, связанных с гибелью людей в ходе вооруженных столкновений смещается в сторону этнополитических, межклановых, межгрупповых и иных конфликтов, участники которых зачастую апеллируют к религиозным или культурным ценностям. Подобные конфликты отличаются не только от традиционных межгосударственных войн; они имеют чаще характер гражданских столкновений, не затрагивающих напрямую отношения между странами. При этом, показывают специалисты, преобладающим типом современных конфликтов становятся конфликты, связанные с угрозами гуманитарной безопасности^[9].

Одновременно все более ощутимыми становятся вызовы, затрагивающие сами основы человеческого социума: критические пределы загрязнения окружающей среды, учащающиеся природные катастрофы, исчерпаемость энерго- и биоресурсов, новые виды болезней и т.п. Указанные вызовы опять-таки не связаны непосредственно с дилеммой безопасности в ее вышеописанном понимании, их осмысление и выработка адекватного ответа на них требуют новых подходов.

Подчеркнем при этом, что новые угрозы и вызовы не отменяют прежние, известные с глубоких времен проблемы международной безопасности: государства не перестают вооружаться, ведущую роль по-прежнему играют великие державы, соперничество и/или сотрудничество которых определяет характер мирополитического устройства, регулирующая роль права продолжает определяться соотношением сил… Иначе говоря, проблемы межгосударственных взаимодействий никуда не делись, хотя значительно усложнились во всех своих аспектах и приобрели неизвестные ранее стороны.

Сохраняют свою актуальность и указанные выше направления в изучении проблем безопасности. Хотя, разумеется, здесь наблюдаются существенные изменения, касающиеся их тематики, исследовательских целей и подходов. Изменения происходят и в самой структуре изучения проблем безопасности. В частности, сужается область традиционных стратегических исследований. Распространение в разных регионах мира зон напряженности и этнополитических столкновений смещает центр аналитических интересов: сравнительно большее распространение получает полемология – область исследования вооруженных конфликтов и войн, основы которой были заложены работами группы ученых под руководством Куинси Райта еще во второй половине 20-х годов прошлого века. Новое дыхание получает и иренология – изучение способов недопущения вооруженных конфликтов, их регламентации и путей достижения мира.

Как известно, традиционная полемология, ставит своей целью объяснить феномен войны через выявление их причин, динамики, участников, функций и последствий для общества. Для этого она стремится объединить достижения всех социальных наук по проблемам безопасности – от антропологии, биологии, психологии и социологии до теологии – а также использовать методы точных наук: накопление максимально возможного количества эмпирических данных о вооруженных конфликтах; выдвижение верифицируемых гипотез; их проверка путем сравнения с имеющимися статистическими данными и данными дальнейшего мониторинга; формулирование предварительных выводов о сути изучаемого предмета и.д. Резкий всплеск внутригосударственных и ассиметричных конфликтов, наблюдавшийся в 1990-е годы, возродил интерес к изучению причин, динамики и типов гражданских войн, герильи, подрывных действий, что придало определенный стимул обращению к опыту и методам полемологии.

Одновременно новый виток внутригосударственных конфликтов, квазирелигиозных и этнических столкновений в "Третьем мире", массовизация миграционных потоков и связанные с этим гуманитарные проблемы, привели к востребованности классической иренологии, проблематика которой связана с вопросами моральных и правовых основ вооруженных конфликтов, их урегулирования, поиска путей решения противоречий и, наконец, прекращения противоборства и принуждения к миру.

Вместе с тем, новая фаза в развитии исследований безопасности отличается и все более заметным стремлением адаптировать методы, используемые указанными направлениями, к изучению новых конфликтов. Более того, в конечном итоге, речь идет о стремлении к выходу за пределы всех трех классических направлений в исследовании безопасности и о попытках формирования нового исследовательского поля. Это связано, в частности, с тем, что традиционная полемология и классическая иренология, во многом, так же как и стратегические исследования, делают упор на государство и национальные интересы, на разделение внутренней и внешней политики, и потому зачастую оказываются не в состоянии полностью адекватно осмыслить стремительно меняющиеся реалии.

Между тем, новые условия формируют качественно иную среду безопасности. Возникает потребность обратить взор на проблемы, связанные с невоенными угрозами – экологическими, экономическими, энергетическими… – а также необходимость выйти за пределы отождествления национальной и международной безопасности. Последнее, в свою очередь, ведет к стремлению преодолеть государственно-центричное видение проблем безопасности, разделение их на внутренние и внешние, а также к попыткам более широкого – панорамного, общемирового взгляда на вопросы, связанные с угрозами безопасности, наконец – к переосмыслению в этой связи места и роли личности.

2

В этом контексте появляются критические теории, которых объединяет расширенная интерпретация безопасности. Государство перестает оставаться единственным референтным объектом безопасности. Проблемы безопасности переосмысливаются с учетом анализа рисков, вызовов и угроз, которые затрагивают не только государства и межгосударственные отношения, но также общество и человека, касаясь тем самым не только внешнего, но внутреннего поля безопасности и более того – размывая грани между ними. Теоретические основы подобного переосмысления создаются уже в 1980-гг. трудами постструктуралистов (Р. Эшли, Р. Уокер, Дж. Дер Дериан), идеи которых были восприняты и развиты, в том числе применительно к человеческой безопасности, в работах Р.Ульмана, Дж. Мэтьюз, Б.Бузана^[10]. А в 1991 г. публикуется основанная на этих идеях новая работа Б. Бузана^[11], в которой традиционное понимание национальной безопасности, не исчезая, становится лишь одним из элементов более широкого поля безопасности, включающего помимо военной, безопасность политическую, экономическую, социетальную и экологическую. Эти элементы не отделены друг от друга непроницаемыми границами, а находятся в постоянном и непрерывном взаимодействии.

Бузан согласен с реалистами, что международная анархия сталкивает каждое государство с дилеммой безопасности. В то же время он считает, что неореалисты ошибаются, начиная изучение проблем безопасности с системного уровня анализа. Такой подход верен в отношении великих держав, безопасность которых действительно связана с взаимодействиями на уровне международной системы в ее совокупности. Однако он не годится для исследования проблем безопасности других государств.

Дело в том, считает Б. Бузан, что международная система, вопреки мнению реалистов, не остается неизменной, она претерпевает эволюцию, в процессе которой укрепление международных норм и институтов способствует смягчению международной анархии. По сравнению с прошлыми временами, сегодня она уже гораздо меньше подвержена произволу и спонтанным конфликтам великих держав. Иначе говоря, после холодной войны международная система более или менее уверенно развивается на пути к зрелой анархии. Поэтому современные государства находятся в большей безопасности, благодаря не только их силе, но и вследствие институализированных норм, регулирующих их взаимные отношения. Иначе говоря, дилемма безопасности не угрожает их отношениям с былой остротой. В то же время полной зрелости международная анархия еще не достигла, т.к. ряд регионов – в Африке, Юго-восточной Азии, на Индийском субконтиненте, Ближнем Востоке – все еще остается в зоне традиционной анархии и влияния дилеммы безопасности. Таким образом, комплексная проблема безопасности состоит в том, что международная система характеризуется сочетанием созревающей анархии в целом и остатками незрелой анархии в отдельных регионах. На уровне соотношения военных сил великих держав дилемма безопасности в целом оказывается смягченной, в остальном же незрелая анархия принимает форму постоянной борьбы за доминирование^[12].

Отмечая сохраняющееся значение военной безопасности, связанное с выживанием государств, Бузан вместе с тем подчеркивает возрастающую роль других измерений безопасности. Так, политическая безопасность выражается, в институциональной стабильности государств, их систем правления и легитимности их идеологий. Экономическая безопасность, касается доступа к ресурсам, финансовым рынкам, необходимого для устойчивого поддержания на приемлемом уровне благосостояния населения и государственной власти. Безопасность окружающей среды обеспечивается путем сохранения локальной и общепланетарной биосферы как условия сохранения в конечной счете любой человеческой деятельности. Наконец, социетальная безопасность определяется как устойчивость идентичности, выражающейся в языковых особенностях и культурных кодах, национальных и религиозных традициях.

При этом безопасность понимается не как объективная реальность, а как социальная конструкция, "производный концепт": "Безопасность, – пишет Б. Бузан, – есть то, что мы из нее делаем. Это эпифеномен, создаваемый интерсубъективно"

Идеи Бузана были развиты представителями Копенгагенской школы, в частности, О.Вэйвером, который объединяет бузановские элементы в две группы, формирующие дихотомию "государственная безопасность/социетальная безопасность"^[13]. Первая относится к государству и его суверенитету. Вторая - к обществу и его идентичности. Их объединяет только конечная цель – выживание: соответственно сохранение суверенитета или идентичности. Таким образом, все то, что составляет угрозу выживаемости "Мы" в отличие от "Других" – идет ли речь о нации, этносе, или религиозном сообществе – потенциально относится к вопросам безопасности. Потенциально, потому что угрозы социетальной безопасности являются больше субъективными, чем объективными. Как считает О.Вэйвер, для того, чтобы определить наличие или отсутствие угроз социетальной безопасности, необходимо исследовать процесс, в ходе которого социальная группа воспринимает свою идентичность как находящуюся под угрозой, начинает на этой основе действовать соответствующим образом, и выяснить последствия этих действий. Он называет это секьюритизацией. Социетальный вопрос становится проблемой безопасности через дискурсивную практику социальных агентов. Благодаря могуществу языка социальным агентам удается секьюритизировать проблему, представляя ее как явно или скрытно релевантную безопасности. Так, миграционные потоки становятся проблемой безопасности после того, как они были секьюритизированы в 1980-е гг. (иммигранты как угроза национальной идентичности в ее культурном измерении). В то время как в предыдущий период они трактовались с экономических позиций (иммигранты как приглашенная рабочая сила).

Таким образом, под секьюритизацией" понимается дискурсивная конструкция угроз, ведущая к деполитизации референта безопасности. Но если дискурс может создать ситуацию не-безопасности, то возможен и обратный процесс. Проблематика десекьюритизации связана с возможностью представить объект в терминах, не связанных с безопасностью. Десекьюритизация, как пишет О.Вэйвер, может быть достигнута только через дефиницию безопасности как языкового акта, противоположного ее пониманию как объективной угрозы^[14]. Однако, следует признать, что подобная операция возможна не всегда и не во всех ситуациях она способна оказаться эффективной. Как, например, десекьюритизировать приближение НАТО к российским границам, военные приготовления Грузии, или американские приготовления по размещению элементов ПРО в Восточной Европе?

Наблюдатели считают, что поскольку Вэйвер трактует безопасность как дискурсивный акт и социальный конструкт – результат процесса секьюритизации – постольку его подход не дает возможности рассматривать в качестве объекта безопасности индивида, т.к. последний представляет собой не более, чем кирпичик в общей социальной конструкции^[15].

Этот недостаток, по мнению Giovanni Аrcudi, восполняет Р.Л. Доути – в частности, в статье "Иммиграция и политика безопасности"^[16]. Отталкиваясь от идей Бузана и Вэйвера, она включает в исследовательское поле безопасности проблематику индивида, понимаемого не только как социальное, но и как человеческое существо. Такая логика позволяет ей включить в анализ безопасности все вопросы, затрагивающие общество через индивида. Доути ассоциирует человеческую безопасность с общественным благосостоянием. Не отождествляя человеческую безопасность с безопасностью индивида, она приходит к триаде: национальная безопасность – социетальная безопасность – человеческая безопасность. Последняя рассматривается в терминах достоинства и благосостояния личности.

В свою очередь, это позволяет рассматривать человеческую безопасность в контексте глобального сообщества и единого человечества. В результате человек выступает как объект безопасности, независимо от территории, суверенитета национальности или конкретного общества. Это означает, что наконец-то референтным объектом безопасности становится сам человек, его окружение (жизненная среда), его деятельность, его риски, угрозы и уязвимости. Таким образом, как считает Дж. Арсюди, появляются концептуальные средства, позволяющие освободить исследовательское поле безопасности от стратегических исследований, а безопасность человека – от безопасности государства.

Одним из наиболее значительных последствий, к которым привели на практике критические теории безопасности и, в частности, составляющий их основу концепт человеческой безопасности, стали т.н. гуманитарные интервенции, которые, как считают некоторые российские ученые, спровоцировали скачок сепаратизма в 1990-х годах^[17].

3

В книге, опубликованной в 2002 году при активном участии Л. Эксуорти, бывшего министра иностранных дел Канады, одного из энтузиастов человеческой безопасности и воплощения ее идеалов в международную практику, гуманитарная интервенция определяется как "использованное военных средств, позволяющее достигать гуманитарных целей и защиты имеющих к этому отношение физических лиц"^[18].

В противовес мнению ряда политологов, которые полагают, что силовые операции в основном осуществлялись там, где совпадали гуманитарные и стратегические интересы^[19], Л. Эксуорти на саммите Г-8 в Кельне 9 июня 1999 утверждал, что ни одна из стран НАТО не имеет никакого стратегического интереса для военной интервенции в Косово, где нет ни нефти, ни выхода к морям: "Это не холодный расчет приверженцев "Real Politik"… Единственный критерий – преступления против человечности"^[20].

Приводя эти слова, авторы одной из глав книги особо подчеркивают, что вооруженная интервенция гуманитарного характера не направлена против территориальной целостности или независимости какого-либо государства и не имеет целью захват чужих территорий. Ее цель – положить конец насилию и убийствам мирного населения в границах данного государства, когда его правители проявляют неспособность, или отказываются принять для этого необходимы меры^[21].

Среди оснований для вооруженной интервенции гуманитарного характера и критериев его справедливости авторы книги называют следующие^[22] :

• необходимость срочного вмешательства (люди гибнут!);
• угроза распространения конфликта на региональный или международный уровень;
• неспособность международного сообщества (ООН) принять адекватное решение;
• подтверждение угроз человеческой безопасности, полученное от заслуживающей доверие третьей стороны;
• наличие четко определенного мандата, адекватных ресурсов и интегрированности в международное сообщество;
• нацеленность на ответственных за насилие или используемые ими инфраструктуры при гарантиях сохранения гражданских лиц и окружающей среды;
• многосторонность и широкая поддержка в среде международного сообщества;
• прочность и длительность: вооруженная интервенция гуманитарного характера как составная часть долговременной стратегии по строительству мира (включающему эффективное управление, создание демократических институтов, приоритеты права), установление прочного мира и предупреждение конфликтов.

В главе "Воздушная кампания в Косово" авторы называют следующие причины, которые, по их мнению, вызвали необходимость НАТОвских бомбардировок бывшей Югославии^[23] :

1. Неоспоримые доказательства этнических чисток.
2. Защита универсальных прав человека и международного гуманитарного права.
3. Угроза региональной стабильности по причине массовой миграции беженцев из Косово в соседние страны.
4. Исчерпанность всех средств, способных убедить правительство Милошевича принять предлагаемые международным сообществом меры.
5. Недееспособность ООН, из-за непримиримой позиции России и Китая, принять совместную резолюцию, разрешающую гуманитарную интервенцию.

Впрочем, авторы не скрывают, что одной из причин была поддержка оппозиционных правительству сил в бывшей Югославии. Кроме того, они подчеркивают ту (по мнению некоторых экспертов, достаточно спорную) мысль, что в результате косовской операции НАТО оказался "на высоте", показав себя эффективным инструментом гарантии мира и стабильности.

Таким образом, авторы считают доказанным, что основным мотивом НАТОвских действий была защита не интересов, а ценностей. Правда, они не отрицают, что были и интересы: это угроза регионального кризиса ввиду возможного разрушения хрупкой демократии в Албании, Македонии и Боснии из-за массового потока беженцев, а также угроза репутации НАТО и западной модели демократии и рыночной экономики в случае неспособности альянса предпринять решительные меры.

Конечно, пишут авторы, главный приоритет в ходе описываемой гуманитарной интервенции состоял в том, чтобы избежать потерь среди гражданского населения. В то же время, с их точки зрения, следует учитывать три обстоятельства:

1. что нулевые потери невозможны;
2. что международное гуманитарное право допускает сопутствующие потери среди гражданских лиц при поражении военных целей, в том случае, если первые не являются непропорциональными по сравнению со вторыми;
3. что, учитывая масштабы целей и задач гуманитарной интервенции, ставшие ее следствием гражданские потери – разумеется, достойные сожаления – оказались ничтожными, легально и морально оправданными^[24].

Однако, как известно, «“несколько дней” планируемых бомбардировок обернулись месяцами затяжных ударов, далеко не “точечных”, по дорогам, заводам, электростанциям Сербии  и Косово, и далеко не гуманным изгнанием сербов из исторически принадлежащего им Края»^[25].

Напомним, что гражданскими жертвами натовских бомбардировок стали 2000 человек убитыми и 7 тысяч раненых (в том числе дети) и что именно бомбовые удары стали причиной лавины беженцев^[26]. Как показывает руководитель Центра по изучению современного балканского кризиса Института славяноведения РАН Ю. Гуськова: "В последующие месяцы, ситуация в крае перманентно усугублялась повседневным террором, преступлениями, массовыми нарушениями прав человека и этническими чистками сербов, цыган, горанцев, турок, египтян". Так называемая Армия освобождения Косова – террористическая организация^[27], боровшаяся за создание независимого моноэтнического государства – и другие вооружённые албанские банды не были демилитаризованы, разоружены и расформированы. Край превращён в рекрутский центр террористов, базу организованной международной преступности, контрабанды наркотиков, оружия, работорговли и отмывания денег. Только за один год присутствия миротворцев в Косово совершено 5 тысяч терактов, более тысячи человек убиты и более 960 похищены, разрушены более 85 средневековых религиозных объектов и памятников истории и культуры^[28].

При этом тактика военно-воздушной кампании НАТО согласовывалась с наземными действиями ОАК во главе с Х. Тачи, который в последующем возглавил правительство поспешно признанного, а точнее – созданного НАТО независимого Косова^[29].

В декабре 2010 года представитель ПАСЕ, швейцарский сенатор Дик Марти опубликовал доклад, в котором говорится, что премьер-министр Косово Хашим Тачи был связан с преступной группировкой, занимавшейся торговлей человеческими органами^[30]. Тема преступлений албанских сепаратистов в Косово против мирных сербов, заключавшихся в торговле человеческими органами тех сербов, которые попадали им в плен, впервые была поднята в опубликованной в 2008 г. книге бывшего главного прокурора Международного уголовного трибунала по бывшей Югославии - Карлы дель Понте.

Как пишет представитель американских консервативных кругов Джеймс Джордж Джатрас: " Общепринятое представление о Косове было таким: это великая история успеха. И сопровождалась она соответствующим заголовком: США и их союзники по НАТО благородно вступились за Косово, чтобы остановить геноцид злобных сербов. Но в действительности все было иначе. Соединенные Штаты силой привлекли кричавших и упиравшихся союзников по НАТО к оказанию поддержки мусульманской мафии, которая осуществляла геноцид против христиан-сербов"^[31].

Все это возвращает к проблеме моральной ответственности ученых за политические последствия практического воплощения выводов их теорий политическими деятелями, принимающими решения.

4

Децентрализация вооруженных конфликтов, распространение террористической угрозы, рост жертв среди мирного населения на фоне бурного развития средств массовых коммуникаций и обменов значительно актуализировали вес проблемы морально-политической ответственности ученых. На это указывает и то, что в 2007 г. данная проблема стала темой очередного ежегодного конгресса Американской ассоциации международных исследований. В центре обсуждения оказались следующие вопросы: несет ли ученый ответственность за понимание и использование академических идей вне их социального и профессионального контекста? за этические стандарты, лежащие в основе исследования? за последствия их восприятия в рамках других традиций? способствуют или препятствуют они межкультурному и межцивилизационному диалогу?^[32] Были высказаны разные точки зрения.

Так, по мнению Piki Ish-Shalom, который анализирует проблему на примере теории демократического мира, теоретики не несут моральную ответственность за использование их выводов лицами, принимающими внешнеполитические решения, например, для развязывания войны в Ираке. Они не могут быть обвинены в неверном истолковании их теории, поскольку не имеют возможности влиять на ее восприятие политическими деятелями. Их ответственность может состоять лишь в том, что они, как граждане, должны помнить о возможности подобного неправильного восприятия. Поэтому, заключает Piki Ish-Shalom, они должны быть готовы к публичному обсуждению своих выводов и даже к отказу от их позитивистской трактовки как политически нейтральных^[33].

Очевидно, однако, что не менее, если не более важным является вопрос о том, что даже при правильном использовании теории политическими деятелями она может нанести вред – в том числе и безопасности людей – в силу неправильности самой теории. В этом, пожалуй, состоит один из важнейших аспектов моральной ответственность ученого: он всегда должен сомневаться в непогрешимости своих научных выводов и задумываться об их возможных политических последствиях. Так, пример политической интерпретации теории демократического мира и их конкретного использования в практике внешней политики администрации Дж. Буша (мл.), показал, что ее положения и выводы далеки от непогрешимости. И все же, насколько можно судить, еще не было случая, чтобы ее создатели и приверженцы, как и потребители их идей, признали данный факт. В лучшем случае дело не шло дальше заявлений о том, что их "неправильно поняли".

Со своей стороны, Murielle Cozette отмечала, что представители классического реализма, вопреки распространенному в последнее время мнению, глубоко осознавали моральное значение своих идей для внешней политики и подчеркивали недопустимость силового навязывания этических ценностей. Г.Моргентау предупреждал против навязывания либерального морального кодекса другим нациям, напоминая, что "крестовые походы", добивающиеся триумфа той или иной идеологии, всегда вели к ожесточенным и кровавым конфликтам. Не менее обоснованным в контексте внешней политики Дж. Буша выглядит и предостережение Р.Арона, касающееся ограниченности кантианского представления о конце истории. Поэтому идеи классического реализма об умеренности и осторожности, как критериях нравственной внешней политики, и их положения, согласно которым моральные стандарты могут варьироваться в зависимости от национальных и культурных границ, выглядят гораздо предпочтительнее для инициирования межнационального и межкультурного диалога, чем некоторые либеральные теории^[34].

Продолжая эту мысль, Giorgio Shani утверждает о неспособности критических теорий освободиться от западноцентричного восприятия мира и предложить действительно солидаристскую и объединяющую в этическом отношении международно-политическую теорию. С его точки зрения, гораздо более адекватными новым вызовам безопасности человека и обладающими большим объединительным потенциалом выглядят мусульманская концепция Уммы и сикхская концепция Халса Пант (Khalsa Panth): в отличие от критических теорий человеческой безопасности, они не являются сугубо индивидуалистическими, и при этом референтом безопасности для них тоже являются не государства, а сам человек^[35].

Действительно, индивидуалистичность критических теорий человеческой безопасности проявляется в том, что личность, индивид и его свобода противопоставляются не только государству и обществу, но и другому индивиду. "Освобождая" индивида от социума и политии, критические теории безопасности оставляют его беззащитным перед возможной угрозой со стороны другого индивида, возвращая тем самым в "естественное состояние". Ведь, в конечном счете, кредо и критерий т.н. деонтологической этики – сам индивид: “Де­он­то­ло­ги­че­ская эти­ка при­зна­ет дей­ст­вие нрав­ст­вен­но спра­вед­ли­вым, ес­ли оно от­ве­ча­ет нор­мам, ко­то­рые нрав­ст­вен­ны са­ми по се­бе, не­за­ви­си­мо от их воз­мож­ных по­след­ст­вий и со­от­вет­ст­вия об­ще­при­знан­ным цен­но­стям су­ще­ст­вую­щей мо­ра­ли”^[36]. Если же пре­иму­ще­ст­во де­он­то­ло­ги­че­ской эти­ки, как считают ее сто­рон­ни­ки, состоит в воз­мож­но­сти ус­та­нов­ле­ния на ее ос­но­ве же­ст­ких пре­де­лов для лю­бо­го дей­ст­вия ин­ди­ви­да или в от­но­ше­нии ин­ди­ви­да, то неизбежно возникает вопрос о субъекте таких установлений при отсутствии этих функций у государства и общества. Будучи неприемлем для незападных традиций, индивидуализм критических теорий безопасности не может не представлять собой препятствие для межкультурного диалога, а тем самым и для международной стабильности.

Как пишет Дж. Шани, "тонкий" космополитизм критических теорий не выходит за пределы "толстой" светской, рационалистической западной методологии. По его мнению, критические теории, так же как и осуждаемые ими конвенциональные подходы, остаются ориентированными на Запад и для Запада. Создание же "более инклюзивной” теории требует взаимного обмена идеями с "менее тонкими" культурами Незапада. Поэтому, считает Дж. Шани, действительно "постзападные" критические теории, к созданию которых необходимо стремиться, в самих основаниях потенциального “межцивилизационного диалога” должны сохранять культурные различия^[37].

* * *

Теория человеческой безопасности содержит два главных постулата: радикальное расширение поля безопасности и вытеснение из этого поля государства, мешающего перспективе формирования универсального космополитического, политико-морального сообщества безопасности.

Что касается первого, то чрезмерно расширительная трактовка пространства безопасности, в которую включается все – от угрозы ядерного холокоста, до несоблюдения правил дорожного движения автомобилистами и пешеходами – делает категорию человеческой безопасности малооперциональной в прикладном анализе международной политики. Как подчеркивает В.М. Кулагин, – "Беспредельное расширение этого пространства грозит поглощением феноменом безопасности всего комплекса международных отношений и мировой политики"^[38]. На это указывают и зарубежные исследователи^[39].

Постулируемый же сторонниками теории человеческой безопасности разрыв и даже противопоставление государства и человека как объектов безопасности приводят их к ложному парадоксу, в соответствии с которым, чем в большей безопасности государство, тем в менее безопасной ситуации оказывается личность. Однако, как верно подметил Д. Батистелла, если не исходить из идеи о том, чтобы "поменять народ", то критические теоретики безопасности должны признать, что в глазах самих индивидов, от имени которых они выступаю, "базовой политической единицей" и в наши дни остается государство^[40].

В моральном отношении теория человеческой безопасности не выходит за пределы "этики убеждения", представители которой, по словам М. Вебера, исходят из вечных и неизменных норм абсолютной морали. При этом, как писал Вебер, они “не чувствуют реально, что они на себя берут, но опьяняют себя романтическими ощущениями”, не заботясь о последствиях своих действий. Если же такие последствия окажутся скверными, то сторонники этики убеждения винят в этом кого угодно — глупость людей, несовершенство мира, волю Бога — только не самих себя, ибо они всегда руководствуются чистыми помыслами и благородными побуждениями, опираясь на всеобщие ценности^[41]. Не менее важно и то, что гипотетическое "универсальное космополитическое политико-моральное сообщество безопасности вне суверенных государств-наций" мыслится сторонниками критических теорий без учета межкультурных различий, что препятствует межцивилизационному диалогу и не способствует ни укреплению безопасности человека, ни международной стабильности. Даже притом, что некоторым из сторонников теории человеческой безопасности такое сообщество видится утопическим проектом^[42].

Привлечение внимания к необходимости выхода за рамки традиционного, военно-стратегического понимания безопасности, раскрытие многоаспектности и глубины связанных с этим проблем – несомненная заслуга разработчиков различных вариантов теории human security. Не менее важно и то, что, несмотря на вышеуказанные признаки ее уязвимости, рассматриваемая теория актуализирует проблемы человеческой безопасности, ставя их по существу в один ряд с глобальными вызовами современности. Однако предлагаемая теоретиками human security альтернатива – реализм или этический солидаризм в масштабах безгосударственного социума – не выглядит убедительной. Поиски решения проблемы человеческой безопасности имеют перспективы, скорее всего, не на пути противопоставления интересов государств, международного сообщества и человека, а на пути их согласования. Движение к глобальному социуму, в котором человеческая безопасность может найти наиболее полные гарантии, неосуществимо без достижения компромиссов в том, что касается предпочтений, целей и ценностей различных стран, культур и их представителей.

БЕЗОПАСНОСТЬ ЧЕЛОВЕКА: РЕАЛЬНОСТЬ ИЛИ ФИКЦИЯ?

И.В. Радиков

Мы не можем обеспечить развитие, не обеспечив безопасности, мы не можем обеспечить безопасность, не обеспечив развития, и мы, конечно же, не можем обеспечить ни того, ни другого без обеспечения прав человека… Эту аксиому сформулировал Генеральный секретарь ООН в докладе, озаглавленном «При большей свободе: к развитию, безопасности и правам человека для всех»(9). Вряд ли сегодня кто-то станет возражать, что для нормального существования человеку необходим весь комплекс прав, как политических, гражданских, так и социально-экономических. В десятилетия, прошедшие с момента принятия Всеобщей декларации прав человека, на всех континентах был сделан существенный прогресс в области прав, которые в ней перечисляются. И все же, спустя 60 лет, сотни миллионов людей в мире остаются лишенными фундаментальных свобод. Реальность насилия и обострения разного рода опасностей и угроз разрушает надежды людей на благополучную, безопасную и достойную жизнь

Напомним, что статья 3. Всеобщей декларации прав человека ООН устанавливает, что каждый человек имеет право на жизнь, на свободу и на личную неприкосновенность. Эти права принадлежат человеку по факту рождения и являются независимыми от  расы, цвета кожи, пола, языка, религии, политических или иных убеждений, национального или социального происхождения, имущественного,  сословного или иного положения. В ходе исторического развития набор гражданских прав и свобод человека дополнялся. Представляется, что содержательно эти изменения могло бы охватить право человека на безопасность.

С учетом этого укажем на ряд принципиально важных моментов, которые должны учитываться в реальной политике:

- Права и свободы человека, равно как и право на безопасность принадлежат человеку от рождения, а не предоставляются, или даруются государством;

- Признание, соблюдение и защита прав и свобод человека и гражданина, и что очень важно подчеркнуть, права человека на безопасность — обязанность государства;

- права и свободы предоставлены в равной мере всем и каждому;

- нормы о правах и свободах человека должны быть непосредственно действующими, а не декларацией.

Сделанный здесь акцент на праве человека на безопасность определяет более отчетливо практический смысл, содержание и применение законов, направленность деятельности государственной власти и местного самоуправления. Это тем более необходимо подчеркнуть, потому что в современных документах ООН сформулирована задача развития человеческого потенциала, или человеческого развития. В широком смысле слова в понятие «человеческое развитие» включены все аспекты развития личности – от состояния здоровья до степени его экономической и политической свободы. Иначе говоря, человеческое развитие – это главная цель современного государства. А раз так, то безопасность человека приоритетна.

Проблема индивидуальной безопасности существовала уже в глубоком прошлом. Практически все предшествующие поколения жили во враждебном мире, полном тайных и явных угроз. Опасность подстерегала человека повсюду: дикие звери, стихия, болезни, набеги врагов, зависть соседей - все это превращало жизнь в беспрерывную борьбу за существование. Именно поэтому безопасность всегда являлась основной потребностью человека, наряду с потребностью в еде, жилье, общении, первостепенным, одним из основных мо­тивов деятельности людей и со­обществ. Опасность же блокирования или непосредственное блокирование базовых потребностей и метапотребностей (включая потребность в самоактуализации); угроза условиям, обеспечивающим возникновение этих потребностей; обстоятельства, которые угрожают целостности организма, чувству базового доверия к миру и чувству уверенности в себе; и наконец, угроза высшим ценностям назывались факторами, вызывающими субъективное ощущение угрозы(7, 77-105).

Безопасность – это глобальная ценность всего человечества, сущность и причина действия каждого человека.  Стремление к безопас­ности обусловило объединение людей в сообщества, формирование силовых структур (армии, полиции и многочислен­ных служб охраны и защиты, в том числе от стихийных бедст­вий), предопределило образова­ние многих международных ор­ганизаций и, в конечном счете, привело к созданию ООН, при­званной обеспечивать безопас­ность существования всего населе­ния Земли. Но была ли в прошлом когда-либо обеспечена безопасность отдельного человека? И гарантируется ли она сегодня?

Удовлетворение потребности в безопасности в различные исторические эпохи определялось уровнем общего развития не только государства (общества), его экономической и культурной составляющих, но и самого человека, живущего в данной среде и воспринимающего её в силу особенностей своего характера и окружения.

В этой связи обратим внимание на эволюцию термина безопасность в российской истории. Изменение содержание термина предопределяло политику по обеспечению безопасности: вектор ее направленности, иерархию объектов и субъектный состав механизма по ее обеспечению. Так, уже в период  расцвета Киевской державы, в XI в. встречается древнерусское слово опасъ (церковно-славянское опасьнъ), опасение, обозначающее не что иное, как внимательность, осторожность, то есть тревогу в предвидении какой-либо неприятности. Мы видим, что представления о возможности опасности очень заужены, не обобщены. Они касаются какого-либо конкретного предприятия, а не угрозы.

С XIII в. употребляется слово опасти, то есть спасти, обезопасить, спасти, но не сохраниться, что говорит о понимании опасности, как о преходящей возможности, но не постоянной. И только с XV в. мы встречаем вариант опасати ся, то есть бояться, робеть, трусить, предвидя худо, не решаться на что-либо.

Вообще слово опасность происходит от слова пасти. В древнерусском языке – пасти употреблялось не только в значении пасти скот, питать, но и как стеречь, руководить, управлять, беречь, хранить, боронить, оберегать, держать в целости, надзирать, блюсти, соблюдать, охранять, остерегать(4,460).

Заслуживает внимания трактовка слова опасный, что буквально значило – требующий защиты, осторожности, то есть опасным было то, что при известных условиях можно было не сохранить, лишиться человеку (хозяину имущества), обществу (горожанам) и государству. И именно такое определение опасности, где источник всякой опасности не во внешних влияниях, а в самом предмете, было присуще гражданам Древнерусского государства. Опасный - значило не осторожный, не защищённый, не искусный. С этих позиций безопасный (опасливый) есть осторожный, предусмотрительный, защищённый, неопасный, неугрожающий, не могущий причинить зла или вреда (4,44,434). Но в XIII – XIV в.в., даже в XV в. слово безопасный еще не встречается в русском лексиконе(2,60-64). Напомним, что в XIII в. Россия находилась в кольце недружных соседей. Политическая раздробленность, разобщённость государств-княжеств, монголо-татарское нашествие, беззащитность всякого княжества властно потребовали объединения. И это объединение преследовало целью обезопасить (хотя этого слова ещё не было) княжества, их конфедерацию. В таких условиях происходит переосмысление отношения к опасности.

Подчеркнем и то, что в древности, и особенно в средневековье под безопасностью индивидуума имели в виду лишь спасение самого главного – души (иначе говоря, возможность попасть в рай), о безопасности же в каком-либо другом смысле вряд ли могла идти речь. В сущности, безопасность была связана с потусторонним миром, в котором лишь рай сулил избранным жизнь, свободную, наконец, от страхов, внезапных бед и смерти, то есть без-опасность. Гарантом такой возможности выступала церковь, поэтому проблему личной безопасности человек решал в сакральном контексте. Наиболее эффективным путем к ней представлялась аскеза. К тому же, вне религиозного контекста личностный фактор для государства в традиционном обществе попросту отсутствовал. Иного представления о безопасности человека быть и не могло. В мире, где доминировала забота о средствах к существованию, несомненно, важной психологической потребностью была потребность в абсолютных критериях, а также в представлении о некоей непогрешимой высшей силе, заботами которой все, в конечном счете, должно быть решено. Одной из ключевых функций религии было дать человеку чувство надежности в среде, которая порождала множество опасностей и угроз в жизни человека и не внушала чувства безопасности. Именно религиозная идея придавала высшую степень легитимности государственной власти, которая тем самым представала служащей людям не как индивидуумам, а как членам единого организма, вписанного в сакральное пространство. И сегодня, когда современная Россия переживает сложный процесс модернизации всех сфер жизнедеятельности, перевода их на рыночные отношения, церковь вновь включается в процесс формирования чувства безопасности у человека. Современные российские преобразования проходят в условиях противоречивого и подчас болезненного бытования российского социума, сопровождаются его расслоением, упадком нравственности, деградации, ростом агрессивности людей. Человек во все большей степени становится заложником негативных последствий социально-политических, экономических, научно-технических и иных технологий общественного развития, способов преобразования общественной жизни, в которых он выступает часто либо второстепенным объектом внимания и воздействий, либо предметом очередных социальных экспериментов и манипуляций. Все это сужает социальную базу всех преобразований, делает общество нестабильным. Вот почему современное российское государство на всех его уровнях провозгласило необходимость возврата к духовным источникам, прежде всего к русскому православию, актуализирует пристальное внимание к институту религии, религиозным организациям, как важным элементам гражданского общества, способствующим формированию стабильного, социально и духовно безопасного общества.

 В свою очередь, государство в истории представлялось как инструмент, служащий высшей идее. Степень причастности к идее и истине, следование закону, данному свыше, определяли безопасность государства, а значит, и его граждан. Россия, включившись в историю христианского мира, присоединившись к нему, а тем самым к определенному сакральному пространству, обретала высшую безопасность. Киевская Русь после крещения стала представлять собой великое княжество, расположенное на самом севере православной эйкумены. Приняв православие, страна приобрела особое измерение - не только узкоконфессиональное, но и культурно-политическое, цивилизационное.

Таким образом, безопасность человека в традиционном обществе обеспечивалась в рамках его стабильности и сформированного уровня социальной безопасности. И хотя установленные в этих обществах культурные нормы ограничивали применение насилия, отдельно взятый человек фактически существовал в условиях негарантированности выживания.

Вообще, отношение к опасности изменялось с момента зарождения первых цивилизаций, культуры, в основе которой находилась религия не как обособленная культовая система, а уже как мерило жизни общества, Для сравнения отметим, что при завоевании Америки, испанские конквистадоры удивлялись поразительному презрению к смерти, существовавшему у некоторых народов новооткрытого материка. У народов же европейских цивилизаций (римляне, эллины) и цивилизаций Ближнего Востока (ассирийцы, персы) отношение к опасности было иным. Человек этих цивилизаций осознавал, почему он пренебрегает опасностью или же страшится её. Он осознанно преодолевал опасность, что есть уже становление и дальнейшее обеспечение собственной безопасности и, в силу определённых убеждений, безопасности страны.

Процессы секуляризации постепенно привели к тому, что церковь перестала

играть роль всеобщего и универсального гаранта духовной безопасности, а сама духовная безопасность отошла на второй план. Ее место заняли проблемы материального благополучия и социальной защищенности человека. Изменяется не только вектор личной безопасности, меняется и гарант этой безопасности: место церкви занимает государство. При этом, когда интересы государства и личности не совпадают, государство само становится источником опасности и угроз для человека.

Термин «безопасность» на практике стал стимулироваться развитием научно-прикладных и технических знаний. Безопасность требовала знаний. Незнание же содержало в себе скрытую угрозу, скрытую опасность. Получив первоначальные сведения об окружающем мире, человек встал на путь преодоления существующей, либо возможной опасности, а это повлекло за собой развитие общих знаний и практических навыков. Знание рождало новое знание, знание для знания. А вместе с ним - безопасность для безопасности. Из самого развития и вытекает их взаимосвязь.

Так, с древнейших времён и до наших дней прослеживается постоянство: открытие - новое знание - безопасность, что подчёркивает гуманистический или образовательный аспект безопасности. Безопасность - понятие динамическое, гибкое, никогда не постоянное, способное к саморазвитию и самореализации.

Посттрадиционное общество, построенное на принципах рыночной экономики, рационального правосознания и безусловного признания прав и свобод гражданина, и ориентированное на его самостоятельность, привело к изменению толкования категории «безопасность человека». На первый план вышли, прежде всего, его экономическая и физическая безопасность.

Современные общества характеризуются более высоким уровнем свободы и мотиваций, но, одновременно, более низким уровнем социальной безопасности. Это объясняется быстрыми социальными изменениями, нарастающим темпом этих изменений; нарушением межгенерационной преемственности; снижением семейной и общественной спаянности и неясными, неотчетливо выраженными социальными ролями. В результате этих процесса возникает феномен нестабильности явлений, происходящих в обществе. Нестабильность становится фактором риска, источником опасности для общества, государства и отдельного человека. В потребительском обществе благополучие человека становится доминантой его поведения.

Современное европоцентристское понимание безопасности проникнуто высокой оценкой безопасности личности, являющейся одной из главнейших культурных ценностей, а общество, соответствующее наивысшему уровню ее фактического обеспечения, иногда называют «обществом безопасности». Однако анализ событий последних десятилетий позволяет заявить, что такое общество скорее мечта, идеал, к которому стремится человечество. Сегодня, возразим У. Беку(1,40), который писал: «История распределения рисков показывает, что риски, как и богатство, распределяются по классовой схеме, только в обратном порядке: богатства сосредоточиваются в верхних слоях, риски в нижних… Те, кто имеет высокие доходы, власть и образование, могут купить себе безопасность и свободу от риска. Такое же распределение риска касается и стран. Богатые страны могут позволить купить себе безопасность, бедные страны, находящиеся внизу, аккумулируют риски в гораздо большей степени». В противовес этому скажем, что мы скорее живем в «обществе риска», и что купить себе безопасность и свободу от рисков уже не представляется реально возможным. Это объясняется качественным изменением вызовов, опасностей и угроз XXI века.

В современном обществе актуализируются опасения за физическое существование человека, выживание в условиях возрастающих вызовов, а духовная составляющая в структуре безопасности человека становится все менее значимой.    Современный человек практически не чувствует никакой «ценностной» опасности, в нем нет реального страха перед духовно-нравственной деградацией. Приведем в этой связи мысль Сенеки, заметившего в «Письмах к Луцилию» о нравственности, что человек тем слабее ощущает болезни, поражающие его душу, чем более те прогрессируют(6).

Категория безопасности, начиная с середины прошлого века, становится в числе особо значимых при содержательных характеристиках современных политических режимов. Не случайно, уже в октябре 1993 года на встрече в Вене глав государств и правительств была определена роль Совета Европы как гаранта демократической безопасности. Являясь краеугольным камнем стабильности и мира на континенте, демократическая безопасность позиционировалась как важнейшее дополнение безопасности в военной области. Ее основополагающими принципами признавались уважение прав человека, демократия и верховенство закона.

На Страсбургском саммите в октябре 1997 года были определены меры по активизации деятельности Совета Европы в четырех областях: демократия и права человека, социальная сплоченность, безопасность граждан, демократические ценности и многообразие культур.

В Политической декларации и Плане действий, принятых на саммите в мае 2005 года, государства-члены наметили основные задачи Совета Европы на ближайшие годы. Среди них- (1) продвижение общих основополагающих ценностей: права человека, верховенство закона и демократия; - (2) укрепление мер, направленных на обеспечение безопасности европейских граждан, в частности, в области борьбы с терроризмом, организованной преступностью и торговлей людьми. Россия ратифицировала Европейскую Конвенцию о защите прав человека и основных свобод 30 марта 1998 года.

В XXI веке, с появлением новых опасностей и угроз, новых факторов развития возникает потребность в новой парадигме безопасности и осуществляющей ее на практике системы безопасности. Любая система безопасности является неотъемлемым слагаемым мироцелостности, в основе которой лежит фундаментальная оппозиция «порядок – хаос» и связанный с ней нелинейный характер любого процесса. Прежде всего, бесспорным является детерминация дилемм безопасности человека и общества набором ценностей и идеалов, изменяющейся внешней и внутренней средой и пр.

Если традиционная система обеспечения безопасности главным объектом безопасности считала государство, то в новой модели приоритетными объектами становятся отдельный человек, общество в консенсусном взаимодействии с государством. В этой связи отметим, что иерархия этих объектов безопасности неоднозначна. Более того, распространенные представления о том, что в развитых обществах человек всегда является приоритетным объектом безопасности, требуют уточнения.

Копируемая многими государствами модель обеспечения национальной безопасности США, акцентирует внимание на защите США как свободного государства, его неизменных основополагающих институтов и ценностей. Безопасность все чаще здесь рассматривается сквозь призму триады «безопасность индивида - безопасность государства - международная безопасность» (эта модель приобрела особую значимость в свете событий 11 сентября 2001 г.), причем в этой схеме индивид передоверяет большую часть забот о своей безопасности государству.

Парадокс современной западной либеральной цивилизации заключается в том, что свобода и безопасность индивида все более становятся зависимыми от государства, давление последнего на индивида продолжает нарастать, что обусловлено появлением новейших информационных технологий и технических систем, представляющих опасность основам земной цивилизации. Перед нами дилемма безопасности индивида и государства, когда разграничение частного и общественного становится весьма затруднительным, что способствует легитимному «отвоевыванию» государством плацдарма свободы у индивида. Катализатором данного процесса служит дилемма безопасности государства и международной безопасности.

Модель обеспечения национальной безопасности России на протяжении всей истории (и фактически сегодня), в сущности, игнорировала значимость индивида и общества. Если Запад развивался по схеме «от безопасности личности к безопасности государства», то России присуще всегда было доминирование принципа безопасности государства. 20 лет постсоветской риторики мало что изменили в реальном продвижении страны «от безопасности государства к безопасности индивида». Безопасность человека в стране и сегодня находится под угрозой в силу следующих обстоятельств: государство не может обеспечить безопасность личности из-за не уменьшающейся преступности, слабости власти, из-за приоритетного обеспечения безопасности привилегированных слоев населения, коррупции чиновников. Одной из существенных причин этого является неразвитость политико-правового механизма, гарантирующего безопасность личности.

Концепт «человеческой безопасности» ставший так популярным в политической лексике, претендует на статус высшей формы обеспечения безопасности, по отношению к которому все остальные являются подчинёнными. В какой мере справедливы эти претензии? Что в реальности представляет собой сегодня безопасность отдельного человека?

В решениях ООН последних десятилетий красной нитью проходило утверждение, что безопасность человека есть защита основ человеческой жизни способами, которые содействуют расширению свобод человека и их осуществлению. Безопасность человека понимается как защита основных свобод. Это означает обеспечение защиты людей от серьезных и широко распространенных угроз и ситуаций, путем укрепления их сил и расширения возможностей. Это означает также создание политических, социальных, природоохранных, экономических, военных и культурных систем, обеспечивающих людям основные элементы для выживания, сохранения достоинства и существования.

Поддерживать на приемлемом уровне безопасность человека можно только через соответствующую, правильно выстроенную социальную организацию, где приоритеты безопасности поддерживаются всеми направлениями цивилизованного социума.  При этом обеспечение безопасности должно являться приоритетной целью и внутренней потребностью человека, общества, цивилизации. Это может достигаться путем развития нового мировоззрения, системы идеалов и ценностей, норм и традиций, в целом культуры безопасности.

Когда мы говорим о безопасности человека, то имеем в виду не только угрозы, которые напрямую ведут к его гибели, но и которые нарушают, ослабляют или создают предпосылки к его деградации. Мы видим, что понятие безопасности человека по своей сути нечто гораздо большее, чем просто отсутствие насильственного конфликта. Оно охватывает сферу прав человека, «благого управления» и доступ к экономическим возможностям, образованию и медико-санитарному обслуживанию. В докладе Генерального секретаря ООН о работе организации 3.09.1997г в «благое управление» было включено главенство права, эффективность государственных институтов, транспарентность и отчетность в рамках управления государственными делами, уважение прав человека, а также реальное участие всех граждан в протекающих в их государствах политических процессах и в принятии решений, затрагивающих их судьбы. Это всеобъемлющая концепция, которая охватывает проблематику «избавления от страха и нужды» и в основу которой положены стратегические рамки с акцентом на «защиту» и «расширение прав». Реальность безопасности человека основана на вероятности различных рисков и эффективности различных контрмер.

Но в повседневной жизни безопасность часто сводится к субъективным ощущениям личностей, социальных общностей тех или иных опасностей и угроз. Считается, что «ощущения субъектов, что им ничего не угрожает и есть безопасность»(10). Следуя Гегелю, назовем такую безопасность «субъективной выдумкой»(фикцией)(3,312). В обыденном сознании безопасность, как правило, расценивается как состояние свободы кого-либо от страха и тревоги, т.е. как субъективная оценка человеком его состояния в связи с угрозами извне. Традиции такого подхода давние. Так, согласно словарю Робера, сам термин «безопасность» начал употребляться с 1190 года и означал спокойное состояние духа человека, считавшего всего защищенным от любой опасности(8,10). Психологический аспект безопасности объясняется тем, что у всех людей и групп имеется онтологическая потребность в ощущении безопасности.

Но ощущения эти субъективны. Человек может быть в безопасности, даже когда он этого не чувствует. Но с другой стороны он может также чувствовать себя в безопасности, когда в действительности это не так. Каждый человек живет в своей реальности, наивно предполагая, что его понимание реальности «самое правильное». Многочисленные фильтры, через которые проходит получаемая человеком информация, личностная призма их восприятия, определяемая, в том числе наличием или отсутствием политологического знания, часто создают человеку искаженную реальность, в которой он живет, принимая ее за истинную реальность. Раз это так, то существует возможность неадекватного (искаженного, не соответствующего реалиям) восприятия тех или иных опасностей и угроз. Диапазон этой неадекватности огромен: от недооценки, игнорирования (классические примеры – начало Великой Отечественной войны, отдельные ее операции, например, наше отступление на Юго-Западном направлении летом 1942 года; авария на Черныбыльской АЭС в апреле 1986 года), до умышленного раздувания опасностей и угроз заинтересованными правителями, предпринимаемое иногда с целью сохранения власти или прихода к ней (пример: слух о наличии ядерного оружия в Ираке). Это приводило не только к достижению прагматических целей, но и к возникновению реальных угроз безопасности государства, общества, к колоссальным непроизводительным затратам ресурсов и омертвлению капиталов. В этой связи еще раз укажем на огромную роль средств массовой информации. Современные СМИ могут воздействовать на различные слои населения и тиражировать искаженное видение опасностей и угроз. Они могут искусственно создавать образ незримо присутствующего и непрерывно готовящегося к агрессии противника или широкомасштабной деятельности внутренних врагов.

Возникающая при этом обстановка страха и неуверенности является благоприятной средой для развертывания гонки вооружений, разработки и финансирования дорогостоящих и губительных для экономики государств программ и проектов, прихода к власти авторитарных режимов. С не меньшим успехом может создаваться образ безопасного существования, замалчивания объективно существующих опасностей и угроз, способных при известных условиях превратиться из потенциальных в реальные. При этом формируется обстановка благодушия, что затрудняет предотвращение опасностей и угроз.

Сформулируем здесь несколько важных положений:

- Большинство людей более обеспокоены опасностями и угрозами, которые являются для них новыми, чем теми, с которыми они уже свыклись за некоторое время;

- Большинство людей меньше опасаются естественных опасностей и угроз, чем тех, которые провоцируются человеком. Например, многие люди больше боятся радиации от захоронения ядерных отходов или даже от сотовых телефонов, чем солнечной радиации, которая представляет собой большую опасность;

- Большинство людей меньше опасаются опасностей и угроз, которые они выбирают самостоятельно, чем тех, которые им навязываются;

- Большинство людей меньше опасаются тех опасностей и угроз, с которыми сопряжены еще и некоторые выгоды;

- Большинство людей меньше опасаются опасностей и угроз, исходящих от людей, мест, правительств, которым они доверяют, и больше боятся опасностей и угроз, которые связаны с источниками, которым они не доверяют;

- Большинство людей больше боится опасности, которая затрагивает их лично, чем опасности, которая угрожает другим(11).

Таким образом, степень влияния опасности на человека определяется, во-первых, его личным отношением к этой опасности, к ситуации, складывающейся из ее значимости для него, опытом нахождения и взаимодействия в подобной ситуации, а, во-вторых, социальным значением этой ситуации, показателем которого служит общественная оценка ее опасности и последствий, как для отдельного человека, так и для общества в целом.

Укажем здесь, что при определении характера и степени той или иной опасности должны учитываться как сами объективно существующие опасности и угрозы, так и тот их уровень, который лишает человека возможности выполнять его ролевые функции, препятствует его физическому, духовному и интеллектуальному развитию; затрудняет достижение и поддержание общественного согласия, установление политической, экономической и социальной стабильности, развитие международного сотрудничества на основе партнерства. Только когда люди начинают осознавать, что причиной ущемления их потребностей, интересов являются конкретные субъекты (лица, группы, классы, государства), возникает напряженность, наступает состояние адресной депривации, стимулирующей переход напряженности, во – первых, в опасность, а потом и угрозу, а, во – вторых, в действие по защите.

Распространению обыденных представлений о безопасности способствует и то, что даже в стратегии национальной безопасности РФ до 2020 среди основных приоритетов национальной безопасности безопасность человека не называется (приоритетами определены: национальная оборона, государственная и общественная безопасность). Безопасность человека, по стратегии, обеспечивается защитой основных прав и свобод человека и гражданина. Обеспечение же личной безопасности является одной из гарантий повышения качества жизни российских граждан.