Джон ван де Рюит
Малёк
Библиотека Незримого Университета
«Малек»: Рипол Классик; Москва; 2011
ISBN 978-5-386-03281-4
Аннотация
Вооруженный только чувством юмора, оптимизмом и… ДНЕВНИКОМ, главный герой романа Джон Мильтон (он же «Малышка Милли», он же «Малёк»), расскажет вам ИСТИННУЮ правду о себе, о своей частной школе и о своих верных друзьях.
Этот современный южноафриканский Том Сойер поведает вам о яростных схватках на крикетном поле, НЕЛЕГАЛЬНОМ ночном купании, САТАНИНСКИХ посиделках с охотой на НАСТОЯЩЕЕ привидение, своих МУЖСКИХ увлечениях (ну что за прелесть эта первая любовь!) и, наконец, о НЕЗАБЫВАЕМЫХ каникулах вместе со своей БЕЗУМНОЙ семейкой. Если вы не умрете со смеху, читая о проделках Малька, — значит, вы ВООБЩЕ не умеете смеяться!
Это книга, которую ваш ребенок будет отнимать у вас, а вы — у него.
Джон ван де Рюит
Малёк
Посвящается моим родным, которые научили меня смеяться
Благодарности
На пути длиной в три года — с тех пор, как Малышка Милли произнес свои первые слова, и до появления этой книги в нынешнем ее виде — бесчисленное количество людей были моими проводниками и сопровождали Милли в его приключениях.
Мои оглушительные аплодисменты замечательной команде издательства Penguin за их веру, щедрость и абсолютный профессионализм, в особенности Элисон Лоури, Джереми Борейну и моему издателю Джейн Рейнджер. Также спасибо Хейли Скотт и Клэр Хекрэт. Моему литературному агенту, театральному гуру и другу Рою Сардженту за веру и добрый совет. Тамар Мескин за огромную редакторскую работу над ранними версиями романа — без нее книга никогда не была бы написана. И конечно, Дейву, Роз, Кэти и Эш — без них никуда.
Также спасибо Сью Кларенс, Джулии Кларенс, Энтони Стоньеру, Мюррею Макгиббону, Бену Воссу, Ричу (Фьюзу) Милри, Д. М. Р. Льюис, Джанет Стент, Гаю Эмбертону (он вовсе не банановый вандал) и Вампи Тейлор.
Джон ван де Рюит
Июль 2005
Действующие лица
Семья
Мама
Папа
Вомбат
Безумная восьмерка
Джон Мильтон, он же Милли, он же Малёк
Роберт Блэк, он же Рэмбо
Чарли Хупер, он же Бешеный Пес
Саймон Браун
Верн Блэкаддер, он же Человек Дождя
Генри Баркер, он же Геккон
Сидней Смитерсон-Скотт, он же Жиртрест
Эл Гринстайн, он же Гоблин
Девчонки
Русалка
Аманда
Кристина
Старосты
Староста школы — Пи-Джей Лутули
Джулиан
Берт
Грант Эдвардс, он же Червяк
Гэвин, чудак, живет под лестницей
Учителя
Директор — мистер Глокеншпиль (Глок)
Заведующий пансионом — мистер Уилсон (Укушенный)
Учитель английского — мистер Эдли (Папаша)
Учитель истории — Криспо
Учительница актерского мастерства — миссис Уилсон (Ева)
Режиссер школьного театра — мистер Ричардсон (Викинг)
Тренеры
Тренеры команды по регби для мальчиков моложе четырнадцати — мистер Лилли и миссис Бишоп (жена преподобного Бишопа)
1990
Когда померк, до половины лет,
Свет для меня в житейской тьме кромешной,
«К чему мне, — вопросил я безутешно, —
Талант, который зарывать не след?
Как может человек, коль зренья нет,
Предвечному Творцу служить успешно?»
О своей слепоте. Джон Мильтон
17 января, понедельник
04.30. Не сплю. Первые лучи солнца проглядывают из-за тюлевых бабушкиных занавесок. Кажется, меня тошнит. Простыня под ногами липкая, сердце бьется, как африканский «там-там». Вставать пока рано.
04.48. Кроме меня не спят только соседские собаки — лают на восходящее солнце как ошалелые.
04.50. Папа проснулся. Слышу громкий вопль из окна его спальни. Теперь собаки лают еще громче. Папа идет по коридору и ругается себе под нос. (Он ненавидит наших соседей, потому что они якобы не замечают, как их собаки гавкают всю ночь. Папа грозится подать на них в суд или избить до полусмерти.)
05.00. Наш квартал сейчас взорвется: папа включил сверхзвуковую поливалку для роз, реагирующую на тепло (она ревет, как катер, наткнувшийся на песчаную отмель на полном ходу). Поливалка такая крутая, что, когда мы ее включили первый раз, она вырвала с корнем розовый куст сорта «Королева Елизавета», принадлежащий Вомбату (моей бабуле). На папе пижамные шорты с изображением звезд крикета, подаренные мной на Рождество, и хирургическая маска для защиты от ядовитых химикатов, которые он разбрызгивает в атмосферу; он нацеливает поливалку на соседский двор и пускается в пляс на лужайке под моим окном как чокнутый. Может, отправиться в школу-интернат — не такая уж плохая идея?
05.01. Из окна наблюдаю, как мама выходит в сад в ночной рубашке с цветочками и кричит что-то папе на ухо. Тот прекращает плясать, выключает поливалку и идет за мамой в дом. Похоже, последнее слово все-таки осталось за соседскими собаками.
05.30. Папа выбился из сил после своего утреннего танца. Слышу, как он храпит, а мама орет на полицейских у ворот. Вид ее ночной рубашки, должно быть, перепугал их не на шутку, потому что они спешат закончить разговор, быстро извиняются и убегают под безопасную крышу своего полицейского фургончика.
06.00. Пора. Я встаю. У двери стоят мой огромный металлический армейский чемодан, спортивная сумка с формой для крикета и старое одеяло с эмблемой «Доброго рыцаря», много лет служившее мне верой и правдой. Школьная форма висит на старой проволочной вешалке. Снимаю с нее блейзер — он кажется слишком жарким и тяжелым.
08.00. Самоотверженно пытаюсь проглотить полный рот зеленоватого омлета (со скорлупками). Я бы выбросил его в окно, но мама следит за мной, как ястреб. Сказала, что перед отъездом в школу нужно хорошо покушать. Мамина отвратная стряпня давно стала легендой — папа отказался от завтрака, так как его до сих пор мутит после вчерашней жареной свинины (кажется, это была свинина). Я нервничаю и есть все равно не могу; большую часть вкуснятины удается спрятать в салфетку. Кладу ее в карман и потом выбрасываю в унитаз.
08.30. Папа надорвал спину, когда пытался забросить мой чемодан в багажник. Он хватается за поясницу так, будто его только что ножом пырнули, падает на траву и корчится в агонии. С помощью Инносенс[1]
(нашей верной домработницы) затаскиваю чемодан в машину, втиснув его на заднее сиденье. Мама подозрительно косится на Инносенс, когда та смачно чмокает меня в губы на прощание (мама уверена, что наша домработница держит подпольный бордель в своем домике на заднем дворе).
08.36. Папе приказано переодеться — извалялся в чем-то вонючем во время своих драматических сцен на траве. Теперь мы опаздываем. Мама постукивает по циферблату часов и сердито смотрит на меня, будто это я виноват. Внутри меня страх вдруг пересиливает волнение, и мне хочется, чтобы все отменилось и мы легли обратно спать.
08.42. Все готово — мама в ярко-красном платье, папа в твидовом пиджаке и бабочке и я, в новом синем блейзере, угольно-черных брюках, красном галстуке и белой рубашке (которая в магазине казалась слишком большой, а теперь точно душит меня). Папа сигналит и выруливает на проезжую часть наш «рено-универсал» 1973 года. Соседские собаки отвечают адским лаем. Папа откидывает голову и заходится маниакальным смехом; колеса визжат, и вот мы уже едем навстречу транспортному потоку. Назад дороги нет.
11.00. Охранник-африканец отдает честь и открывает высоченные белые школьные ворота. Мы проезжаем сквозь них и едем по красивой аллее, усаженной деревьями, — ее называют «дорогой пилигрима». В конце аллеи — школьные корпуса, гиганты из красного кирпича, поросшие мхом и плющом. Папа так поглощен парочкой спаривающихся собак, которых он показывает маме, что не замечает лежачего полицейского, который чуть не пропарывает брюхо машины. Наш «универсал» подкатывает к школе и пристраивается между «роллс-ройсом» и «мерседесом». Сообщая о нашем прибытии, ржавая тарантайка выблевывает пару галлонов машинного масла на мостовую.
Нас встречают два старшеклассника в таких же красных галстуках, как у меня. Они представляются Джулианом и Бертом. Джулиан — худощавый, уверенный, с голубыми глазами и волнистыми волосами; у него пружинистая походка и жизнерадостная манера общения. Берт здоровяк… настоящий здоровяк (выглядит почти как папа). У него кривые зубы, отсутствующий взгляд и похожий на лошадиное ржание смех. Джулиан объясняет — они с Бертом старосты корпуса, где мне предстоит жить.
Пока они тащат мой чемодан через огромную арку во двор с безупречно ухоженной лужайкой, мама зачитывает длинный список моих невероятных талантов (стипендиат, звезда крикета, староста начальной школы…). Когда речь заходит о моем чудесном сопрано, Джулиан облизывается и заверяет маму, что обожает хористов. Берт ржет, как лошадь, и тыкает Джулиана под ребра, отчего тот роняет чемодан папе на левую ногу. Папа издает забавный протяжный писк, после чего успокаивает нас — мол, он «здоров как бык» и все у него «путем». Я отчаянно стараюсь не выделяться, но мои предки — все равно что цирк бродячий.
Двор окружен корпусами и напоминает средневековые замки в старых учебниках по истории, что были у нас в начальной школе. Мы идем к корпусу, который на вид старше остальных. Красные кирпичные стены выцвели до персикового цвета, а мох и плющ разрослись до размеров живой изгороди. Парни ведут нас наверх по темной узкой лестнице, и мы оказываемся в длинной общей спальне, где стоят примерно пятнадцать пустых кроватей. За ней еще одна, сумрачная и жутковатая, с низкими деревянными балками и темными кирпичными стенами. Она маленькая, в ней едва помещаются восемь кроватей. Здесь страшновато и пахнет старыми носками и паркетным лаком. Одна из этих восьми кроватей — моя.
Спальня разделена на кабинки деревянными перегородками высотой в пять футов; они отделяют один закуток от другого. В каждом по две деревянные кровати, два шкафа, две тумбочки для обуви, одеяло, подушка и матрас. Под каждой из кроватей — два ящика с позолоченными ручками. Новички в таких же красных галстуках, как у меня, разбирают вещи и складывают их в шкафчики под бдительным материнским присмотром.
Подходим к одной из кроватей. Рядом на шкафчике — табличка с моим именем. Шкафчик рядом с соседней койкой подписан «Блэкаддер».[2]
Хорошо, хоть кровать мне досталась у окна.
Папа, который по-прежнему хромает, и мама, которая по-прежнему пыхтит после утомительного подъема по лестнице, спорят по поводу того, в какой шкафчик положить мои носки, а в какой — трусы. Предки остальных детей прекращают свои дела и пялятся на нас. Я встаю на колени и притворяюсь, что складываю кое-что в ящик для обуви.
Спускаясь по лестнице, мы встречаем самое бледное человеческое существо, которое я когда-либо видел. В тусклом свете лестничного пролета белизна его кожи распространяет вокруг жутковатое свечение. На нем тоже красный галстук; стоит нам поравняться, как он принимается усердно изучать пол.
После того как мои родители устраивают короткую стычку у входа в корпус на глазах примерно двадцати человек, мы направляемся в главное здание, где нас приветствуют различные важные персоны, включая местного правительственного чиновника, нашего старосту Маршалла Мартина и директора школы по имени Глокеншпиль, который, признаться, выглядит весьма грозно. Сперва я решил, что он пошутил насчет своего имени, но потом, увидев выражение его лица, понял, что прикалываться на эту тему не стоит. В своей речи Глокеншпиль все время называет школу «учреждением», а учеников — «субъектами». И повторяется несколько раз по поводу дисциплины и суровых наказаний, ждущих субъектов-нарушителей. Папа, согласно кивая, наконец выкрикивает: «Так точно!», опозорив тем самым всех нас. Это вызывает минутное замешательство, в ходе которого более четырехсот человек пялятся на моего кивающего отца, маму и меня — мальчика школьного возраста, который покраснел как свекла и в отчаянии придумывает план, как бы ему слиться с обивкой кресла. Школьный священник, преподобный Бишоп[3]
(ему, видать, была уготована куда более великая судьба), произносит речь о проповедовании христианства в школах и о том, как важно открыть свой ум и сердце всем веяниям. Мои предки приходят к выводу, что преподобный или голубой, или коммунист — а возможно, и то и другое.
13.00. Новые унижения ждут меня за шведским столом, накрытым на лужайке у библиотечного корпуса. Выпив семь джин-тоников, папа устрашающе громко чихает и лезет в мамину сумочку за платком. Когда он расстегивает сумочку, на лужайку падают три сосиски в тесте, два соленых огурчика, связка копченых коктейльных колбасок и горстка яичных канапе, и все это на глазах директора; тот вежливо кашляет и делает вид, что ничего не заметил. Я бочком пристраиваюсь рядом с какими-то другими людьми и притворяюсь, что они и есть мои настоящие предки.
15.00. Наконец они уезжают. Папа на пассажирском сиденье, мама — за рулем, прихлопнув дверцей подол своего красного платья. Метров сто пятьдесят они толкают нашу развалюху, после чего мотор включается, и они исчезают за углом «дороги пилигрима». Я стою на мощеном тротуаре, глядя на дорогу. Оглядываюсь и вижу высокие корпуса и деревья, которые словно стягивают меня в кольцо. Впервые в жизни я чувствую себя таким маленьким.
18.00. Джулиан отводит восьмерых новеньких в наш корпус. Мы спускаемся по лестнице и оказываемся в общей гостиной (съеденный молью ковер, пара дряхлых красных диванов, телевизор и доска для объявлений). Среди новеньких есть мальчик по имени Сидней, который весит никак не меньше ста пятидесяти килограммов, и тот заморыш с лестницы, которого я видел раньше, — он по-прежнему выглядит так, будто вот-вот откинет копыта. (Некоторые трупы и то повеселее будут.) Лишь благодаря этому полудохлому товарищу я не выгляжу самым щуплым из новеньких. Выясняется, что его зовут Генри Баркер. Наш староста — чернокожий Пи-Джей Лутули; вид у него удивительно серьезный, и одет он опрятно. Он дает важные наставления, типа «не бегайте по двору» и «не ходите по газонам». А потом приказывает укладываться спать. Кажется, впервые в жизни мне приходится повиноваться чернокожему.
21.00. Свет погас! Моя первая ночь вдали от дома. Высокий и мускулистый тип с темными глазами и угольно-черной шевелюрой — он очень быстро тараторит, — кажется, назначил себя царем нашей спальни. Его зовут Роберт Блэк; он постоянно матерится, показывая тем самым, что с ним шутки плохи и надо его уважать, а лучше боготворить, как героя.
Я сплю рядом с психом по имени Верн Блэкаддер, у которого с мозгами явно что-то не то. У него мерзкая привычка выдергивать волосы пучками с громким пуком.
Я лежу в кровати и слушаю храп и шепот, доносящиеся со всех сторон и время от времени дополняемые пуками — это Верн выдирает себе волосы — и непрекращающимся звуком льющейся воды. Это «зассанец Пит» — бетонная статуя святого Петра: он гордо стоит в бассейне с рыбками посреди двора, а с кончика его меча стекают капли.
18 января вторник
06.15. Был разбужен оглушительной сиреной. Выпрыгнул из кровати и закричал «мама!», не успев спохватиться. Слава богу, меня никто не слышал. Пристроился в конец длинной очереди сонных учеников, спускающихся по ступенькам в душевые. У подножия лестницы вдруг открылась дверь, ведущая в маленькую каморку, полную дыма и горящих свечей. Оттуда вывалился дикого вида парень, совсем голый, с замотанной полотенцем головой и членом, нацеленным в потолок. Прыщавый Эл Гринстайн сказал, что это чудаковатый староста Гэвин — он живет под лестницей.
Сортирная (туалеты и душевые) состояла из десяти кабинок на сером цементном полу, шести раковин и четырех унитазов. Пол под ногами скользил, а запах был просто жуть. Дежурные старосты — Джулиан с Бертом — наблюдали за тем, как мы моемся, и член каждого из нас удостаивался комментария Джулиана. Мой он описал как «страдающую анорексией личинку шелковичного червя». Я в ужасе увидел, что у всех, кроме меня, на теле росли волосы. Даже у Задохлика в паху были пучки черных волосков. Берт прокричал «вульва» — это означало, что время мытья подошло к концу. Я поспешно вылез из кабинки, хотя спина по-прежнему была покрыта мыльной пеной.
Самый большой член был у Роберта Блэка. Когда ему настала пора вылезать из душа, Берт крикнул «вульва!», но Роберт его проигнорировал. Тогда Джулиан крикнул: «Пора вылезать, кусок мяса!» Берт очень обрадовался и скрипучим голосом запел песенку «Летучая мышь из ада» (подразумевая, с какой скоростью мы должны вылетать из душа).
06.30. Перекличка. (Каждый день начинается с этого, чтобы удостовериться, что никто не слинял и не умер во сне.)
Я чуть не опоздал, потому что один из старост наврал, будто перекличка происходит в общей гостиной и я должен явиться туда немедленно. Когда я прибежал в гостиную, там не было никого. Как идиот я сел на драный красный диван, подумав, что пришел первым; а перекличка тем временем проходила на улице, во дворе. К счастью, я услышал, как два парня пробегали мимо точно ошалелые, и последовал за ними туда, где уже выстроился весь корпус. Оказалось, когда называют твое имя, ты должен выкрикнуть в ответ «акула!» (никто не может объяснить почему). Пи-Джей Лутули зачитывал имена и сердито разглядывал отвечавшего, прежде чем перейти к следующему. Я нервничал и ждал, пока он не произнес:
— Мильтон… Джон?
— Акула! — выпалил я. Все рассмеялись.
Лутули слегка шепелявил, и имя толстяка Сиднея Смитерсона-Скотта далось ему нелегко. Несколько попыток спустя он отчаялся выговорить его правильно и окрестил Сиднея Жиртрестом. (Большинство парней тут обращаются друг к другу по кличкам. Не знаю, откуда возникают эти клички и кто их придумывает. Может, и меня уже как-то обозвали?) Староста перешел к старшим классам, а я тем временем в панике размышлял, смогу ли найти столовку.
За завтраком, состоявшим из яичницы с колбасой, Саймон Браун рассказал историю про скотобойню. Задохлик Генри (его уже прозвали Гекконом) позеленел, выбежал на улицу, и его стошнило на цветочную клумбу. Наш стол громко зааплодировал, а пришибленного вида учитель за главным столом нахмурился.
Берт, Джулиан, Лутули и Гэвин (чудак-староста, что живет под лестницей) весь день водили нас по школе и рассказывали, что тут к чему. В школе три класса, и еще старший и подготовительный — в подготовительном только готовятся к поступлению в университет и играют в крикет. Корпусов семь. В каждом четыре старосты и глава корпуса. Школьный староста обязательно из выпускного класса; его задача — толкать речи, встречаться с предками и бывшими выпускниками и собирать средства на процветание школы.
Выяснилось, что у каждой комнаты есть кодовое название, а все дворы до чертиков похожи друг на друга — уверен, это сделано для того, чтобы окончательно сбить с толку новичков. Расшифровать расписание уроков было так же невозможно, как китайские иероглифы; пришлось просить Джулиана, чтобы тот записал для меня, что за чем следует. Мой первый урок — английский, завтра в 06.40.
17.00. Весь корпус собрался в гостиной. Не меньше пятидесяти человек уставились на главу нашего корпуса, который словно сошел со страниц комикса. Мистер Уил-сон — вылитый гоблин: большие выпученные глаза (один косит) и плечо, от которого точно кусок откусили. Говорит скрипучим голосом сквозь стиснутые желтые зубы и, невзирая на малый рост, выглядит злобно и устрашающе. Размахивая тростью, он сообщил нам семь заповедей поведения.
1. Не противоречь власть имеющим.
2. Не совершай аморальных поступков.
3. Не дразни моего кота. (У Уилсона сиамский кот по имени Роджер.)
4. Не изводи понапрасну туалетную бумагу.
5. Не развлекайся с самим собой (и другими) после темноты.
6. Не ходи купаться по ночам.
7. Не играй в дартс (странное правило, учитывая, что доски для дартс у нас нет).
Когда погасили свет, Роберт Блэк, сам себе давший прозвище Рэмбо, рассказал, что Уилсона кличут Укушенным и в детстве дикий лев в национальном парке Крюгер откусил ему полплеча. Чтобы вылечить плечо, врачи удалили ему одно ребро. Все присутствующие потрясенно засвистели.
Мой сосед Берн завел дурацкую привычку — каждые полчаса ходить в туалет пописать и глотнуть воды. Все бы ничего, если бы он каждый раз не ставил будильник.
Трибунал, составленный из Жиртреста, Рэмбо, Эла Гринстайна по кличке Гоблин и меня, обвинил Верна в дебилизме и конфисковал его будильник. Гоблин Гринстайн (сального вида малец с большими зубами и запущенными прыщами) заявил, что Верн может ходить в туалет три раза за ночь, не чаще. Верн не стал защищаться и покорно передал часы.
Не могу уснуть. Лежу в кровати и скучаю по дому. (Даже по маминой стряпне!) В желудке точно свинцовый ком. Мой новый дом похож на военную зону, и хоть меня и утешает тот факт, что в нашей спальне есть два более очевидных козла отпущения, чем я (Геккон и Верн), у меня зловещее предчувствие, что настанет и мой черед. Каждый раз, когда раздается сирена, я прихожу в ужас, потому что, в отличие от остальных, не знаю наверняка, что случится в следующий момент. Я все время ищу вокруг знакомые лица в надежде, что им известно больше, чем мне. Интересно, что сказали бы предки, если бы я отказался от стипендии и вернулся домой? Завтра начинаются занятия. Может, я умру во сне и мучиться вовсе не придется?
В ту ночь мне снились львы, которые пытались откусить мне плечо.
19 января, среда
05.50. Ночью Верн наделал в кровать. Его отчаянным попыткам поменять простыни прежде, чем взвоет сирена, помешал Чарли Хупер (он же Бешеный Пес), вернувшийся после утренней охоты на летучих мышей с рогаткой. Бешеный Пес немного времени проводит в общей спальне и постоянно пропадает на охоте. Он выкрал простыню с желтым пятном и повесил ее на потолочную балку, где Верн не мог бы ее достать, после чего поднял тревогу.
Когда юный Геккон вернулся из телефонной будки, где болтал с мамочкой, то увидел прямо над своей кроватью зассанную простыню Верна. Он тут же бросился в туалет, закрыв рот рукой. Бешеный Пес и Рэмбо торжествующе вскинули вверх большие пальцы и громко заржали.
06.30. Перекличка. Берт назвал Верна Блэкаддера Верном Слэкбладдером,[4]
посеяв полный хаос среди присутствующих. Истерическое похлопывание друг друга по спинам и вопли были резко прерваны визгом Укушенного — тот выглядел так, будто не прочь кого-нибудь удушить.
06.40. Первый урок — английский, с потрясным преподом мистером Эдли (по кличке Папаша — он утверждает, что так его прозвали еще в детстве, в школе). У него очень крутой британский акцент, и он ходит с тростью и ругается как оторва. Длинные ноги и выпученные глаза делают его похожим на гигантского богомола. Иногда с ним случаются дикие приступы (через пять минут он пригрозил взять винтовку и прострелить Гоблину башку). Лучший момент сегодняшнего урока был, когда мистер Эдли вышвырнул в окно стопку книг Генри Джеймса, обозвав автора «занудным педрилой». Мы все захлопали, мистер Эдли отвесил поклон и приказал нам проваливать.
Мне нравится Папаша — и, странное дело, кажется, я ему тоже. После урока он попросил меня остаться. Его большие глаза навыкате вперились в меня поверх старомодных очков в роговой оправе.
— Итак, Мильтон, — произнес он, — добро пожаловать в потерянный рай.[5]
С этими словами он расхохотался и сказал, что любой, кого назвали в честь величайшего писателя, когда-либо жившего на Земле, просто обязан иметь тонкий литературный вкус в крови. Он вручил мне пьесу ирландца по имени Сэмюэль Беккет,[6]
называется «В ожидании Годо». Ткнув в книгу пальцем, он заявил:
— В этой пьесе ничего не происходит, друг мой Джонно, и все же это чистый хит. А теперь кыш отсюда — завтракать пора.
Я улыбаюсь как полоумный — еще никто с приезда не называл меня по имени. (Другие ребята кличут меня Малёк из-за маленького члена и потому, что у меня яички еще не опустились.) Надо запомнить и посмотреть, кто этот Джон Мильтон и что за книжка «Потерянный рай».
08.30. Бешеный Пес сообщил, что я занимаюсь математикой в его классе, и я пошел за ним по лабиринту коридоров, пока мы не очутились у нужного кабинета. Учителем оказался добрый на вид дядечка по имени мистер Роджерс. Оказалось, что мы попали на урок для отстающих. Бешеный Пес хихикал, делая вид, что что-то ищет в рюкзаке, пока я собирал вещи, извинялся и в дикой панике побежал искать свой настоящий класс. Все корпуса и дворы так похожи один на другой, что очень легко полностью потерять ориентацию (что и случилось со мной).
Если верить моим старым часам с секундомером, прошло десять минут. В горле застрял комок — я готов был разреветься. Хотелось домой. Хотелось выбежать из школы и не останавливаться, пока не увижу родные ржавые ворота и огромную акацию в нашем дворе. Откуда ни возьмись, появился Пи-Джей Лутули; он маршировал по коридору с напыщенным видом. В соплях, запыхавшийся, я спросил у него дорогу. Он похлопал меня по плечу и проводил до нужного кабинета.
Войдя, я был встречен полной тишиной. Увидев мрачную фигуру у доски, я узнал хмурое лицо того пришибленного препода, которого видел вчера за завтраком. Он злобно улыбнулся тонкими губами и проговорил утробным ледяным тоном:
— Мильтон, вы опоздали. После обеда зайдите в учительский туалет. — Взметнув полой профессорского плаща, он продолжил втолковывать нам азы алгебры. Оказалось, его звать мистер Сайкс (мы зовем его просто Психом).
16.20. Весь день чистил учительский сортир скребком и чьими-то старыми трусами (на них чернильным маркером было выведено «Бретт Боллбэг»). Вернулся в совершенно пустой корпус. Сердце мое упало — что я на этот раз пропустил? И тут в глаза бросилось объявление на доске.
Игра в тач-регби>![7]
16.00! Трафальгар!
И где находится этот Трафальгар?
Наконец я нашел поле для регби, правда, сперва снова заблудившись и попав в кабинет труда. Замасленный механик в голубом комбинезоне подсказал мне, куда идти.
Поле (Трафальгар) окружено высокими платанами и пахнет свежескошенной травой. Выяснилось, что сейчас на нем идет самый крупный матч по регби в истории (по пятьдесят человек с каждой стороны). Я присоединился к одной из команд, и никто и не заметил. Единственным знакомым лицом в толпе был Геккон; он отчаянно пытался увильнуть от участия в игре, убегая от мяча так быстро, как только могли унести его ноги-зубочистки.
Прошла вечность, прежде чем мяч наконец перебросили на нашу сторону поля, и по идиотскому совпадению он оказался в руках у Геккона. Тот бросился наутек, и, кажется, даже не понимая, что мяч у него, прошмыгнул между двумя третьекурсниками. То, что случилось дальше, напоминало цирк: примерно двадцать человек галопом ринулись вслед испуганному до смерти Геккону, который мчался к плавательному бассейну. В конце концов сокрушительный удар нанес Бешеный Пес, всего в нескольких футах от насосной станции. Геккон рухнул на землю с глухим стуком, как мешок с песком, и тут же начал корчиться на бетонном полу, крича от боли. Берт помог ему подняться на ноги, и лишь тогда мы заметили, что его левая рука как-то неестественно висит под прямым углом к локтю. Берт подхватил его на руки и со всех ног понесся в медпункт.
18.00. Геккон сломал левую руку. Бешеный Пес вернулся в спальню после нескольких «бесед» с Укушенным; у него мрачный вид. Утром ему предстоит встреча с директором Глокеншпилем; он боится, что его выгонят из школы. Гоблин считает, что Бешеный Пес мог бы установить рекорд по самому быстрому исключению из школы — всего через три дня после начала занятий.
Я так и не смог поспать — Бешеный Пес всю ночь ныл и стонал.
20 января, четверг
08.00. Бешеный Пес по-прежнему с нами. Глокеншпиль сделал ему строгое предупреждение и приказал извиниться перед родителями Геккона в письменной форме.
08.45. Наш первый урок истории с мистером Криспо. Он старый как черт — Саймон говорит, ему никак не меньше девяноста. Он рассказал, что мистер Криспо воевал в Северной Африке во время Второй мировой. В этом семестре мы должны изучать Англо-зулусские войны 1878–1879 годов, но вместо этого Криспо показал нам старый фильм про Дюнкерк[8]
времен Второй мировой. На середине он высморкался громко, как корабельная сирена, покачал головой и пробормотал что-то про себя. Когда фильм кончился, выключил телевизор и отпустил нас на пять минут раньше. Со своего места я видел, что глаза его полны слез.
14.30. Отбор в крикетную команду. Хотя в начальной школе я был лучшим игроком (что было несложно, учитывая, что там в основном были девочки), я очень нервничал перед первой игрой в средней школе. Тренером команды мальчиков до четырнадцати лет оказался Папаша (к моему восторгу). Он ходил между рядами с трубкой, размахивая тростью и отпуская безумные замечания вроде: «Гринстайн, в твоей защите сплошные дыры, как в трусах дешевой шлюхи!» Саймон — превосходный игрок, отбил первую же мою подачу — крученый мяч — на соседнее поле. К ужасу своему, я увидел, что мяч выкатился как раз на ту площадку, где тренировались старшеклассники. Короли крикета замерли и вытаращились на меня; я же поднял мяч, пропищал что-что в свое извинение и наутек бросился к воротам.
Бешеный Пес — бесстрашный подающий; он стремителен и дик. Он чуть не прикончил Верна, яростно ударив по мячу в прыжке — тот сбил с ног моего напуганного до чертиков соседа. Рэмбо бросается к мячу с дикой агрессией и свирепостью, но ведет мяч очень медленно. Папаша заметил, что тот будто холодильник на спине тащит, чем всех нас рассмешил. Но Рэмбо злобно зыркнул на меня, и мне стало не до смеха. (Кажется, в этой школе я превращаюсь в труса.) В конце тренировки Папаша сказал, что мы — самая говенная крикетная команда, которую он видел за многие годы. Первый матч — в выходные, состав команды объявят в пятницу. Скрещу пальцы.
18.30. Приготовление уроков (каждый вечер мы два часа делаем домашнюю работу под присмотром) было прервано газовой атакой со стороны Жиртреста, вынудившей всех присутствующих срочно эвакуироваться. Жиртрест в свое оправдание заявил, что бефстроганов протух и отвратительная вонь — не его вина. Берт так рассердился, что приказал Жиртресту заткнуться и жестоко побил его меловой тряпкой по пальцам. Эта разновидность пытки здесь называется «цапки».
Бешеный Пес показал мне черновик письма родителям Геккона. По его мнению, раз я стипендиат, то как нельзя лучше подхожу на роль консультанта. Привожу оригинал.
Дорогие мистер и миссис Геккон!
Мне ошень жаль што так случилос с вашем сыном Гекконом. Я сломал иво руку паашипке приминив мощный сакрушителный удар. Не я веноват што у ниво руки как прутики но я веноват што раздавил иво прутик (руку)
Искрене ваш
Бешеный Пес.
21.15. Раскритиковал черновик Бешеного Пса на чем свет стоит, и мы вместе составили новое письмо. (Пес держал фонарик, я сочинял.)
Дорогие мистер и миссис Баркер!
Позвольте воспользоваться данной мне возможностью и принести искренние извинения в связи с тем, что случайно сломал руку вашему сыну. Однако, несмотря на страдания и боль, которые пришлось вынести нашему другу Генри, я по-прежнему убежден, что спас его от увечий, которые не преминули бы последовать и представляли гораздо большую опасность, не исключено, что смертельную. Позволю предположить, что Генри в испуге бросился с мячом к плавательному бассейну, руководствуясь слепой паникой. Я же отрезал ему дорогу всего в нескольких метрах от смертельной опасности, увы, причинив в процессе некоторую боль.
Еще раз примите мои извинения.
Искренне ваш,
Чарли Хупер.
P. S. Если Генри сейчас рядом, передайте, чтобы возвращался скорее — без него в школе совсем тоскливо стало.
Новый вариант письма поразил Бешеного Пса до глубины души. Особенно ему понравилась та часть про бассейн, согласно которой все выглядело так, будто он спас Геккону жизнь. Насчет постскриптума он засомневался: все же знали, что Геккон не дома, а лежит в школьном медпункте. Однако я заверил Бешеного Пса, что это идеальный пример эмоционального шантажа. Бешеный Пес пришел в полный восторг и поклялся отныне называть меня «мозговиком». В отплату долга он пригласил меня на голубиную охоту в пять утра. Когда я отказался, он набычился, но я поспешно сообщил, что обожаю голубиное мясо, просто у меня сейчас горло болит.
По дороге к своей койке Бешеный Пес вылил на простыню Верна стакан воды и разбудил остальных; они начали смеяться и издеваться над бедолагой Верном, которому снова пришлось менять постельное белье. Я молчал, а потом несколько часов мучился от чувства вины — только трус не заступился бы за своего соседа.
21 января, пятница
За завтраком Верну поставили подножку, и он растянулся по полу со своими котлетами. Последовали оглушительный хохот и дразнилки, пока ворчливый старый учитель биологии, мистер Картрайт, не застучал молоточком и не объявил, что на два дня лишает всех нас приправ. Жиртрест чуть не сошел с ума при мысли, что придется двое суток обходиться без намасленных тостов, варенья, меда, соли, уксуса и томатного соуса. И поклялся смертельно отомстить бедолаге Верну.
11.00. Пошел в библиотеку узнать, кто такой Джон Мильтон. Вообще-то, сперва я по ошибке зашел в учительскую, подумав, что это и есть библиотека, но увидел только препода с длинной бородой, который подбрасывал орешки и ловил их ртом. Тот смерил меня угрюмым взглядом, я закрыл дверь и побежал что есть мочи. Оказалось, что Мильтон — поэт семнадцатого века, а «Потерянный рай» — не роман вовсе, а длинное и нудное стихотворение, в котором я ничего не понял.
11.30. Меня взяли! Взяли в крикетную команду для мальчиков до четырнадцати! Похоже, быть мне последним отбивающим.[9]
Саймона выбрали капитаном. Бешеный Пес тоже в нашей команде («А»), а Рэмбо попал в команду «Б». Позвонил предкам сообщить хорошую новость. А мама сказала, что папа провел ночь в тюрьме и она как раз едет вносить за него залог! За что его арестовали, она так и не объяснила. Может статься, папик кого и укокошил!
12.00. Первый урок актерского мастерства с женой Укушенного миссис Уилсон, по прозвищу Ева (это потому что Ева вышла из ребра Адама). В ушах у нее шесть сережек и одна — в носу. Волосы заплетены в косички, и сегодня на ней было коричневое платье с висюльками и толстые серебряные браслеты. На вид Ева по меньшей мере на десять лет моложе Укушенного. (Невероятно, что такая прекрасная женщина, похожая на лесную фею, могла выйти за него замуж.) Гоблин оценил ее грудь как «первоклассную». Должен признать, это действительно так. Не мог не обратить внимания, что Гоблин таращится на нее стеклянными глазами, одновременно украдкой поправляя штаны.
Актерское мастерство просто супер. Мы делали всякие смешные вещи: изображали животных, грозу и булавки. Когда все перестали стесняться, стало просто здорово. Даже Верн правдоподобно изобразил змею, которая рожает чайку.
К сожалению, урок был испорчен, когда Ева заставила нас взяться за руки и сказать, что мы ценим друг друга и любим. Вид Гоблина и Саймона, держащихся за руки, оказался непосильным для Рэмбо, который вылетел из класса, плюясь от отвращения. Ева разрыдалась и сказала, что у нашего класса плохая карма (это объясняет, почему Геккон сломал руку). Затем она догнала Рэмбо и попросила зайти к ней в кабинет после занятий, где стала пытаться научить его медитировать.
19.30. Жиртрест на грани самоубийства. На ужин сегодня котлеты с жареной картошкой (ни соли, ни уксуса, ни томатного соуса). Весь ужин он убивал взглядом Верна и бормотал проклятия в свой тройной подбородок. В конце концов он вылетел из столовой, даже не прикоснувшись к своей картошке. Может, просто свет так падал, но готов поклясться, что Верн усмехнулся краем губ.
22.45. Берт разбудил меня и сказал, что снизу кто-то кричит: мол, мне срочный телефонный звонок. Сердце упало: я вспомнил про папу. (Неужели это его последний звонок перед тем, как он загремит в кутузку?) Спотыкаясь, я побрел к телефону и обнаружил над аппаратом записку: «Встретемся в чулане падлеснецей. Бешеный Пес». (С такой фирменной орфографией мог бы и не подписываться.)
Я прокрался мимо комнаты Гэвина, чокнутого старосты, что живет под лестницей, и со скрипом открыл дверь в чулан, немного похожий на склеп. В дальнем углу колыхалось пламя, и над ним стоял Бешеный Пес в окружении перьев. Он держал над газовой горелкой обугленный труп птицы, насаженный на вертел.
— Ты вроде говорил, что любишь голубиное мясо, — прошептал он и протянул мне поджаристую тушку. Я откусил маленький кусочек. Бешеный Пес кивнул, и я кивнул в ответ; так мы и сидели, кивая, мыча себе под нос и уминая диких голубей, под лестницей в полуночный час.
22 января, суббота
Проснулся, и меня сразу затошнило — то ли от голубей, то ли оттого, что сегодня мой первый матч по крикету.
10.00. Спустя несколько часов мучительного страха наша команда игроков (до четырнадцати лет) наконец вышла на поле в белой форме и голубых кепочках. Мы играли против команды колледжа Вествуд, участники которой явно намухлевали с возрастными ограничениями: их капитан, которому тоже должно было быть меньше четырнадцати, прибыл незадолго до матча на собственном автомобиле.
Первая же свирепая атака Бешеного Пса отправила одного из игроков в медпункт с трещиной ребра. К сожалению, им оказался не один из отбивающих команды противника, а наш тупой принимающий Стивен Джордж; он распластался, сбитый с ног яростно несущимся мячом, который приземлился в двух метрах от поля, врезавшись ему в бок, пока он смотрел в другую сторону. Но мы все-таки разгромили Вествуд на ста двадцати шести очках, а я выбил первую калитку для своей школьной команды.
В обед вернули приправы. Жиртрест обезумел от радости, умял пять порций лазаньи и стащил у Верна хлебный пудинг для полного счастья.
Я отбиваю последним; впрочем, меня это устраивает. Необходимость отбивать мяч наводит на меня ужас, особенно если играешь против шустрого подающего. Пробыв судьей все утро (и приняв несколько весьма сомнительных решений), Папаша удалился на скамейку под высоким дубом, чтобы выкурить трубку и досмотреть матч. После обеда он произнес проникновенную речь о том, как важно быть командой, и даже продекламировал целый отрывок из Шекспира, произнесенный, если ему не изменяет память, королем Генрихом V перед битвой при Азия-Нкуре. Он также пригрозил кастрировать нас в случае проигрыша.
Капитан команды противника (тот, что приехал на своей машине) — самый быстрый подающий из всех, с кем мне приходилось иметь дело. Он выбил Стаббса, нашего первого игрока, вторым же мячом и вслед за ним тут же расправился с Адамом Лесли. Саймон восстановил справедливость, но, к сожалению, обрушил калитку. Дальше — больше: Стивен Джордж был объявлен «непригодным», поэтому мне пришлось отбивать девятым.
Мы набрали сто очков, до победы оставалось всего двадцать семь, и казалось, Саймона было не остановить: он уже набрал семьдесят шесть и был в непосредственной близи от блестящей сотни, когда случилась катастрофа. Звук оглушительного хлопка отвлек нашего лучшего игрока в тот самый момент, когда подающий бросил мяч, заставив его инстинктивно поднять глаза. За полсекунды колебания верхняя перекладина была выбита, а столбики калитки порушились. Я схватился за голову. Мы потеряли нашу звезду, и настал мой черед отбивать. Но самое худшее, я знал, что причиной того громкого хлопка могло быть лишь одно: ярко-зеленый «рено-универсал» 1973 года. Мои родители были здесь.
Папаша наградил убийственным взглядом моих предков, выходивших из машины (без всякого сомнения, жалея о том, что не захватил с собой винтовку). Мама в ярко-оранжевом летнем платье на несколько размеров меньше, чем надо, немедля замахала руками и окликнула меня. Я притворился, что ничего не замечаю, и занялся своими крикетными перчатками.
Вывалившись на поле, я не мог не слышать хриплые вопли: «Покажи им, Джонни!» Я был в ужасе. Отморозки в раскладных шезлонгах, откупоривающие бутылки вина, только что идентифицировали себя как мои родители. Я чувствовал себя несчастным и опозоренным, хуже того, мне было стыдно оттого, что я их стыжусь.
Проворонив первые четыре мяча (я их даже не видел), я чудом попал по пятому, срезав его на четыре перебежки. Здоровяк подающий из Вествуда побежал по полю, мрачно глядя на меня и позволяя разглядеть вблизи его намечающуюся лысину. Его следующей подачей был крутейший крученый мяч; просвистев мимо моего носа, он пролетел над головой охраняющего калитку и вылетел за линию границы поля. Сто десять очков — осталось еще семнадцать перебежек и один отбивающий — Бешеный Пес. Толпа мальчишек на траве увеличилась; и каждая перебежка сопровождалась свистом и торжествующими воплями. Я заметил, что Папаша прячется за деревом, пыхтит трубкой и выглядывает из-за ствола, как очумелая белка.
Медленно, но верно цель становилась ближе; я ловил и отбивал подачи вместе со своим партнером Шоном Греем и постепенно заработал нам сто двадцать три очка. Толпа торжествовала с каждой перебежкой, и страхи последней недели рассеялись — я ощутил удивительный вкус героического успеха. Это длилось до тех пор, пока мой средний столбик не обрушился под натиском самого здорового четырнадцатилетнего мальчика, которого я видел в жизни. Мое сердце упало, толпа охнула, и я поплелся в раздевалку. Подняв глаза, я заметил, что третий шезлонг рядом с родителями занял Папаша; он увлеченно показывал на кого-то пальцем одной руки, а в другой держал большой пластиковый стаканчик с красным вином. Тут все вдруг замахали и стали показывать на меня, крича: «Вернись, Малёк, вернись!» Я обернулся и увидел мистера Мудли (учителя биологии и по совместительству спортивного судью), который стоял с вытянутой рукой.
— Мяча не было.
Значит, меня не выбили. Милостью Господней мне выпал шанс в лице угрюмой фигуры Мудли. Я побежал к линии ворот, где меня встретила группка насупившихся игроков из Вествуда, цедивших себе под нос «подстава». С благодарностью приняв выпавший мне второй шанс, я лихо отбил мяч, летевший мне прямо между ног, и отошел в сторонку. К сожалению, Грей прозевал следующий мяч, и стон из зрительских рядов сообщил о выходе на поле Бешеного Пса. (Все уже успели понять, что у Пса проблемы с координацией, а с соображаловкой и вовсе беда.)
Папаша осушил пластиковый стаканчик и печально покачал головой, оплакивая кончину нашей крикетной команды. Табло сообщало, что нам осталось три перебежки при одной калитке. Бешеный Пес нервничал и при виде первого мяча очумело замахал битой; мяч едва не сбил калитку. Вдруг я понял, что бегу и кричу: «Беги, Пес, беги!» Охраняющий калитку нацелился на столбики и промахнулся. Я был в безопасности. Поле снова огласил торжествующий рев. Папаша мерил лужайку шагами, курил и хлестал вино; ребята из команды сгрудились в блейзерах на траве; жиденькая изморось туманной завесой окутывала деревья. Реактивный подающий кинул мяч, понесшийся на меня с ужасающей скоростью. Я замахнулся битой, почувствовал контакт с мячом и побежал. Мяч взмыл высоко, но полетел прямо к игроку на центральной границе поля, расположившемуся идеально по траектории его падения. Я все бежал и бежал, и вдруг увидел Папашу, а за ним всю команду, которые с дикими воплями неслись ко мне, раскинув руки.
Мы выиграли! Принимающий упустил мяч, и тот упал за линию границы поля. Не хочется хвастаться, дорогой дневник, но я герой, так оно и есть!
После того как все пожали друг другу руки, Папаша отвел нас в раздевалку и снова продекламировал речь Генриха при Азия-Нкуре. К сожалению, из-за вина у него сильно заплетался язык и он забыл некоторые строчки, поэтому почти вся вторая половина речи состояла из мата. Саймона провозгласили лучшим игроком. Папаша обнял меня и сказал:
— Тебя ждут великие дела, Мильтон, — тебе везет, как самому дьяволу!
17. З0. Наконец узнал, что папу арестовали за непристойное поведение. Не стану вдаваться в детали, но смысл в том, что его поймали голым в соседском саду в три утра. Он говорит, что все обвинения — куча дерьма и что он возьмет себе лучшего адвоката в стране. Мама никак не прокомментировала папино объяснение, а потом вдруг ни с того ни с сего села в машину и заявила, что они уезжают. Папа собрал шезлонги, пожал мне руку и сел в машину. Половина нашей команды толкала драндулет метров двести, после чего он завелся с хлопком, выпустив клуб дыма, и с ревом покатился по дорожке.
Если бы у меня были деньги, купил бы предкам «мерс» на Рождество.
20.00. Смотрели «Красотку» с Джулией Робертс в общей гостиной. Какая же она лапочка! Жутко завидую Ричарду Гиру. Когда закончу школу, буду ездить по округе и выискивать проституток, похожих на Джулию.
Впервые на этой неделе не чувствую беспокойства перед сном. Не могу поверить, что пробыл здесь всего шесть дней — как будто целая жизнь прошла.
23 января, воскресенье
07.30. Был разбужен неприлично громкими церковными колоколами, которые звонили так, будто находятся в моем шкафчике. При ближайшем рассмотрении выяснилось, что огромные колокола висят буквально в метре от моего окна. В доказательство этого Бешеный Пес выстрелил в один из них из рогатки, разнообразив исполнение «Милости Господней».
08.00. Общешкольное причастие. Преподобный Бишоп продекламировал целую поэму на латыни, в которой я на слух различил только «побей учителей, прикончи кошку», но не стал ломать себе голову, что бы это значило, как и над всем происходящим в этой школе. Часовня очень крутая — огромный старинный готический собор с витражными окнами и массивным алтарем, на котором красуется статуя мужчины, протыкающего мечом гигантскую ящерицу.
Неожиданный пук с нашего ряда прервал декламацию Глокеншпилем отрывка из Евангелия от святого Иоанна. Саймон захихикал. Жиртрест залился краской, а Рэмбо ткнул Гоблина локтем под ребра. Потом они как один взглянули на Верна, который пристыжено повесил невинную голову. Глокеншпиль замер, в часовне наступила тишина, и на секунду мне показалось, что Глок вот-вот сорвется с катушек, но он лишь сделал несколько глубоких вдохов, окинул нас убийственным взглядом и продолжил чтение строк о прощении.
В воскресенье все мальчики должны после обеда покинуть территорию школы (кроме старшего и подготовительного классов). Это называется «свободное время». По словам Лутули, свободное время дается, чтобы мы изучали близлежащие территории. Но Гоблин утверждает, что настоящая причина в том, чтобы учителя могли отдохнуть, побыть в тишине и потусоваться на школьных теннисных кортах. Не знаю, что мне делать в это время и куда идти. Вдруг я заблужусь и никогда не найду обратную дорогу? Думаю, надо пойти вместе со всеми, а там поглядим, что будет.
В результате полдня купались на дамбе. Дружеская игра в водное поло теннисным мячом закончилась тем, что ребята из разных корпусов принялись швырять друг в друга комья грязи. Стоя гордо, как солдаты из одного из старых военных фильмов, что показывал нам мистер Криспо, мы разгромили первоклашек из Барнс-Хауса, вынужденных ретироваться в камыши. При виде Рэмбо, Жиртреста и Бешеного Пса во главе нашего войска трусливые салаги пустились в бегство. Но, как ни удивительно, именно Верн залепил одному из солдат противника комком грязи в глаз, и ревущего беднягу пришлось тащить в медпункт. Рэмбо похлопал Верна по спине, отчего мой чокнутый сосед маньячно заулыбался.
17.00. Геккон вернулся из медпункта. Его рука замурована в гипс. Бешеный Пес был так рад его видеть, что по-дружески хлопнул по спине; к сожалению, удар сбил его с ног, и он упал на шкафчик. Пришлось Лутули вести Геккона обратно в медпункт — со сломанной рукой, окровавленным лицом и в соплях.
Бешеный Пес собрал чемодан и попрощался. Он уверен, что сегодняшняя ночь станет его последней в школе. Со слезами на глазах он вручил мне свою смертоносную рогатку и заявил, что я его лучший друг. Мы пожали друг другу руки и оба почувствовали себя неловко.
Мне снилась Джулия Роберте.
24 января, понедельник
06.20. Бешеный Пес по-прежнему с нами. Рэмбо сказал Лутули, что Пес по ошибке натолкнулся на Геккона, и придумал сбивчивый рассказ о крысе, забежавшей в нашу спальню. Лутули неохотно поверил. Рэмбо говорит, что если уж врать, так по-крупному. Теперь Бешеный Пес считает Рэмбо своим лучшим другом и потребовал назад рогатку.
12.00. Ева (жена Укушенного) заставила нас разыграть сцену убийства из «Повелителя мух» Голдинга. Меня выбрали жертвой, которую разрывают на кусочки обезумевшие мальчишки. Ева вручила мне старую футболку и сказала классу, что футболка метафорически воплощает мое тело. После того как меня пнули в ребра и хорошенько поколотили, стало ясно, что никто не знает, что значит слово «метафорически».
Потом Ева приказала нам наладить контакт со своим женским «я» и раскрыть чакры. Гоблин уверен, что она подразумевала, будто мы все должны трахнуть друг друга.
После урока Ева промокнула мои раны ваткой с йодом. Когда она наклонилась надо мной, я чувствовал сладкий запах ее дыхания и не мог не заметить, что ее красивая грудь выглядывает из выреза. По телу пронеслась странная дрожь — готов поклясться, я чуть не наделал в штаны! Когда я выходил из класса, Рэмбо прошмыгнул мимо меня и спросил Еву, не порекомендует ли она ему дополнительное чтение по Уильяму Голдингу. Ева пришла в восторг и пригласила его в свой кабинет.
17.15. Первогодок созвали на собрание со старостами, и те сказали, что неделя халявы закончилась и теперь начнется реальная жизнь. Нам заявили, что мы должны быть «рабами» у старост (то есть выполнять все их поручения) и с нынешнего дня можем подвергнуться издевательствам со стороны старшеклассников. Нам объяснили, что уважение и честь — не просто слова, и недостойно доносить на других или жаловаться на издевательства и притеснения. Похоже, нас считают рабами в самом буквальном смысле слова.
Моим «хозяином» назначили долговязого старосту по имени Грант Эдвардс (его кличка Червяк, но я должен звать его мистером Эдвардсом). Червяк жутко умный и играет в команде по крикету первого состава.
Ночью нас разбудил третьекурсник с ужасающей внешностью — его кличут Щукой — и сообщил, что он — наш худший ночной кошмар. Зловеще провозгласив открытие сезона охоты на первоклашек, он нассал в нашу мусорную корзину и был таков.
25 января, вторник
Мой первый день в роли раба. Вот мое дневное расписание, составленное Червяком, — он написал его зелеными, красными и синими чернилами и прикрепил к стене своей комнаты.
06.20 Подать (Его Червячному Величеству) его чай — два кусочка сахара, без молока.
06.22 Начистить ботинки.
07.30 Убраться в комнате, застелить постель, расставить книги.
07.50 Отнести грязную одежду в прачечную.
10.45 Приготовить чай с ломтиком тоста — с паштетом без масла.
13.45 Убраться в комнате.
14.00 Забрать чистое белье из прачечной.
14.12 Почистить кеды.
17.30 Убраться в комнате, подать чай, разгладить постель после дневного сна.
20.45 Убрать книги, подать чай (на этот раз с молоком), приготовить учебники на утро.
Червяк мало говорит, но следит за мной, как ястреб, пока я тружусь в его комнате. Подозреваю, что он псих (они с Верном друг другу бы подошли).
Верн с Гекконом прислуживают Лутули, Бешеный Пес и Жиртрест — Берту, а Саймон с Гоблином — Джулиану. Рэмбо не слишком счастлив, что ему достался Гэвин, чудак, что живет под лестницей: он жалуется, что тот странно пахнет и большую часть дня разводит тараканов и дует в длинную трубу — диджериду.
Приснилось, что Джулия Робертс была моей мамой. Проснулся и заскучал по дому. Очень захотелось убежать, сесть на ночной поезд и уехать домой.
26 января, среда
06.20. Получил строгий выговор от Червяка за то, что положил одеяло пуговками от пододеяльника внутрь. Типа холодные пуговки не дают ему заснуть и раздражают кожу.
06.40. Папаша на уроке заявил, что романы писательниц-лесбиянок не следует воспринимать слишком всерьез. Он назвал их «недовольными, помешанными на сексе выдрами с волосатыми подмышками» и посоветовал не морочить голову писаниной Вульф, Рено[10]
и Агаты Кристи.
Рэмбо спросил, нужно ли изучать Шекспира, ведь тот был гомиком. В ответ на это Папаша обвинил Рэмбо в гомофобии и сказал, что не имеет ничего против голубых и розовых, и даже признался, что и сам не прочь оприходовать Мартину Навратилову.[11]
Выяснил, что Азия-Нкур, где произнес свою речь Генрих V, вовсе не в Азии, а во Франции, и никакой он не «Азия-Нкур», а «Азенкур».
14.30. Прослушивание в хор. Хотя считается, что в хоре поют одни лохи, это все равно лучше, чем кадетский корпус — там надо маршировать по полям в жару. Все первоклашки проходят прослушивание в хор. Дирижер хора, мисс Робертс так развосхищалась, услышав мой голос, что мне стало не по себе, и записала меня в дисканты (на школьном жаргоне в «мальки»). Главным у нас Джулиан, он солист-тенор. Потрепав меня по голове, он заявил, что обожает мой голос и возьмет меня под свое крылышко. (Если бы не последовавший за этим мерзкий смешок, меня бы это утешило.)
Единственный из наших, кого еще взяли в хор, — Саймон. Жиртрест почти прошел, но он пускает слюни, когда поет — на том и запоролся.
23.15. Рэмбо сообщил, что планирует запрещенное ночное купание и мы все приглашены участвовать (читай «должны»). Поспорив, мы согласились выслушать его план. Стоило ему упомянуть вооруженных охранников и их свирепых немецких овчарок, как среди участников наметился раскол (во главе отступников были Гоблин и я). Наконец Рэмбо пригрозил убить всех, кто струсит, и порядок был восстановлен. (Стоит ли говорить, что мы все струсили и решили ему подчиниться.) Рэмбо рассуждает так: если мы все пойдем купаться, это укрепит нашу дружбу. К тому же некому будет настучать на нас. Днем «икс» объявлена пятница.
Наблюдал за тем, как Верн разговаривает со своими туалетными принадлежностями. Оказывается, у всех предметов в его несессере есть имя. Я притворился спящим, но не мог не слышать его дикой болтовни. Неужели я единственный, кто подозревает о его безумии? Может, и я безумен, раз наблюдаю за ним? Пока он попрощался с каждым из предметов, прошло, как мне показалось, несколько часов. Наконец он выключил фонарик и уснул.
27 января, четверг
11.30. На уроке африкаанс впервые в жизни стал свидетелем избиения. Жиртрест, который все время пукал, так достал мистера ван Вуурена, что тот в ярости отхлестал его хоккейной клюшкой перед всем классом. Произошедшее шокировало меня. Жиртрест был храбр и перенес наказание даже не поморщившись. Это еще сильнее разозлило ван Вуурена, и он приказал Жиртресту остаться после уроков, а всем остальным задал двойную домашку.
После обеда читал «В ожидании Годо». Это пьеса про двух бомжей, которые живут в канаве и ждут парня по имени Годо, который в конце так и не приходит. Они знакомятся с клоуном Поццо и его рабом Лаки, которые приходят и уходят, потом приходят снова и наконец оставляют бомжей ждать дальше до бесконечности. Пьеса странная до чертиков. (Ирландский юмор?) Понятия не имею, зачем Папаша дал мне ее почитать.
В нашей спальне разразилась драка: Щука, спрятавшийся в потолочных балках, плюнул на голову Саймону, пока тот слушал плеер. Саймон накинулся на Щуку и укусил его за руку, на что последний достал швейцарский армейский нож и попытался проткнуть Саймону ногу. Лутули разнял дерущихся и дал обоим по три наказания тяжелым физическим трудом (мыть машину Укушенного и рубить дрова).
22.00. Последние приготовления для ночного заплыва. Гоблин предполагает, что каждого из нас ждет по четыре удара плетью, если мы попадемся. (У Укушенного репутация настоящего садюги. Видимо, мстит всему миру за свое трагическое столкновение со львом.) Верн пришел в ужас и стал вырывать волосы целыми клочьями.
28 января, пятница
05.30. Проснулся и увидел, что Верн опять меняет простыни. Притворился спящим. Я решил быть с ним вежливым. (Дядя Обри как-то говорил мне, что с ненормальными лучше во всем соглашаться.)
08.00. Увидел в газете маленькую колонку о папином появлении в суде. Вырезал ее (в том числе из всех газет в гостиной) и сжег в тостере в комнате старост. Вот о чем там говорилось (я переписал, прежде чем сжечь).
Суд магистратов. Дурбан.
Сегодня перед судом предстал Питер Эдвард Мильтон по обвинению в непристойном поведении. Он не признал себя виновным, и слушание отложили до 6 марта. Мильтон был пойман обнаженным на территории соседского дома. Судья Лейтон направил Мильтона на психиатрическую экспертизу в учреждение, название которого не разглашается.
Великолепно. Мой отец не просто чудак, как я думал, он еще и чокнутый! Почему у меня такое чувство, будто вокруг одни ненормальные? Говорят, первый признак сумасшествия — когда тебе начинает казаться, будто все кругом сошли с ума… (Меня это очень беспокоит.)
Кажется, я сломал тостер в комнате старост.
11.00. Из крикетной команды меня не исключили. Рэмбо взяли вместо Стивена Джорджа, получившего травму.
Перечитал «В ожидании Годо», и на этот раз пьеса уже не показалась мне такой бессмысленной. Более того, я даже смеялся в некоторых местах. Может, и впрямь у меня крыша поехала? (Когда заговорю сам с собой, надо будет что-то делать…)
Геккон в очередной раз вернулся из медпункта. Выглядит он, как обычно (гипс, перевязь, заклеенное пластырем лицо, нездоровая бледность). Когда встревоженный Бешеный Пес приблизился к нему с очередными извинениями, в глазах Геккона полыхнул ужас. Мне он обрадовался и поведал о своих приключениях во многочисленных больницах, клиниках и медпунктах.
29 января, суббота
01.15. Никто не спит — все готовы к ночному купанию. Бедняга Геккон хоть и отчаянно хныкал и шмыгал носом, все же был вынужден присоединиться к нам. Рэмбо настоял (низким угрожающим тоном), что «свидетели нам не нужны».
Вслед за Рэмбо мы вылезли через окно спальни и очутились на крыше часовни. Я боялся взглянуть вниз, во двор в двадцати футах под нами, и тихо шел по уступу, держась за резинку трусов впереди идущего Гоблина. Старая жестяная крыша громко скрипнула, когда на нее приземлился Жиртрест. Саймон держал одной рукой трясущегося от страха Геккона. Наш бесстрашный отряд крался по крыше к окну часовни. Жиртрест сумел протиснуться в окно лишь после того, как мы как следует его потолкали и попинали. В часовне было страшновато — горела единственная свеча. Я слышал биение своего сердца, а позади — тяжелое дыхание Жиртреста.
Рэмбо провел нас вниз по лестнице и по проходу к двери. Когда мы ползли мимо 134-летнего алтаря, он вскочил на кафедру, распростер руки, как папа римский, и провозгласил: «Леди и джентльмены, добро пожаловать в ад!» Геккон чуть не обделался со страху и попытался сбежать, но Верн вовремя схватил его и проскрипел своим безумным, как из радиоприемника с помехами, голосом: «Свидетели нам не нужны, Геккон».
Не знаю почему, но после этого мы все заржали. Даже Геккон не смог сдержаться и издал пронзительный писк, отчего наша истерика лишь усилилась. Вскоре и Верн зашелся неконтролируемым хохотом. Правда, было трудно сказать, смеялся он или плакал: по щекам его текли слезы, а все тело тряслось и содрогалось.
Когда мы успокоились, Рэмбо провел нас в чернильно-темный склеп под часовней. По понедельникам в склепе собирается школьное христианское общество (веселенькие христиане, хлопающие в ладоши), а еще тут живет школьное привидение. Вскоре никто уже не смеялся: мы ползли на четвереньках по шерстяному ковру к другой двери, которая выходит в розарий. Дальше нам предстояло перелезть через низкий забор и пробежать лужайку перед домом Глокеншпиля. В свете ущербной луны его громадный двухэтажный особняк был похож на громадное чудовище — прямо как замки в фильмах про вампиров.
Мы сгрудились под лимонным деревом в директорском саду, и Рэмбо провел последний инструктаж. Мы стояли в трусах, стуча зубами от страха. Ночь была темная, тихая и влажная; далеко на западе слышались раскаты грома над Драконовыми горами, нагоняя на всех еще больше жути.
Рэмбо прошептал «три, два, один», и мы бросились через футбольное поле (самый опасный участок нашей экспедиции) в кусты у грязного ручья (ручья, что течет вокруг школы). Затем перебрались через забор с колючей проволокой, и вдруг перед нами выросла запруда — мертвенно-спокойная и прекрасная в свете луны.
Один за другим мы прыгнули в прохладную воду (кроме Геккона, которому нельзя было мочить гипс). Мягкое глинистое дно хлюпало под ногами. Мы плавали в полной тишине, пока Бешеному Псу и Рэмбо не пришло в голову утопить друг друга. Это спровоцировало драчку с потоплением, в ходе которой все стали пытаться потопить соседа. Я почти утопил Саймона, а тот отомстил, продержав меня под водой минуты три.
Вдруг Гоблин зашикал на нас, приказывая молчать. На той стороне запруды на тропинке замелькал свет фонарика. Потом еще одного и еще… Мы истуканами замерли в воде, охваченные леденящим ужасом. Тишина. Грянул гром, с жутким протяжным свистом налетел ветер. Потом залаяли собаки…
Как один мы выскочили из воды и рванули к забору и футбольному полю. Должно быть, охранники спустили собак, потому что лай и рычание вдруг окружили нас. Рэмбо кричал, Бешеный Пес пытался выстрелить в собак из рогатки. В одну, похоже, попал, потому что раздался пронзительный визг. Невзирая на гипс и повязку, Геккон перепрыгнул через забор из колючей проволоки, как газель, и проломился сквозь кусты, будто одержимый дьяволом. Мы пронеслись по футбольному полю, продрались сквозь розарий и вбежали в склеп, взлетели по лестнице в часовню, протопали по центральному проходу, снова по лестнице и очутились в галерее. И вот наконец окно, крыша, окно нашей спальни — и я в кровати, прямо с грязными ногами.
А потом наступила мертвая тишина, не считая нашего тяжелого дыхания, всхлипываний с кровати Геккона и раскатов грома за окном. Вдалеке охранники свистом подзывали собак. Через пять минут молчаливой паники мы наконец рассмеялись и взволнованно заговорили. Мы знали, что теперь нам ничего не грозит; мы это сделали, и нас не поймали. Спальня огласилась восторженными рассказами о нашем приключении; каждый вспоминал, как за ним гналась собака, и каждый последующий рассказ были ужаснее предыдущего. Когда очередь дошла до Рэмбо, собака Баскервилей по сравнению с нашими псами казалась не страшнее трехногого пуделя со вставной челюстью.
Геккон был уверен, что свирепая немецкая овчарка укусила его в задницу. С помощью фонарика, взятого у Верна, мы все осмотрели его зад и решили, что он пал случайной жертвой рогатки Бешеного Пса, а вовсе не был растерзан псом — анальным пожирателем. Бешеный Пес отрицал предъявленные ему обвинения, да и Геккон отказался верить, что всему виной лишь камень.
Лишь через полчаса оживленного обмена впечатлениями мы обнаружили, что нас стало на одного меньше. Жиртрест куда-то пропал. Рэмбо предположил, что его поймали охранники; Саймон сказал, что Жиртрест, наверное, где-нибудь прячется. Мы попытались вспомнить, где видели его в последний раз. Помню, я пытался потопить его в запруде, но вот потом…
Бешеный Пес вызвался пойти поискать его, но Рэмбо снова настоял, что идти должны все вместе. При мысли о повторении пережитого у бедного Геккона чуть не вылезли глаза. И вот во второй раз мы вылезли из окна, поползли по жестяной крыше, которая после грозы стала очень скользкой, и замерли. Наша миссия была завершена… почти.
Фонарик Верна осветил огромный зад, наполовину прикрытый ошметками голубых трусов и торчащий из окна часовни. Жиртрест застрял, пытаясь пролезть через окно. (Зачем он полез задом вперед, я так и не понял.) Мы тихо посмеялись над ним и отпустили пару жестоких шуточек, после чего стали пытаться его освободить. Всемером мы некоторое время «тянули кота за хвост», извините за каламбур, а потом Бешеный Пес заявил, что единственный способ освободить Жиртреста — протолкнуть его внутрь в часовню (представьте себе, как это выглядело). Увы, толстяк никак не хотел проталкиваться. С каждым толчком и тычком он лишь громче рычал от боли. Вдобавок пошел проливной дождь, что не улучшило наше положение.
Мы созвали срочное совещание, чтобы решить проблему. Бешеный Пес предложил выломать окно. Саймон пожертвовал свой гель для волос, который можно было бы использовать его в качестве смазки, чтобы Жиртрест лучше скользил. Затем Бешеный Пес предложил привязать веревку к ноге Жиртреста, а другой ее конец — к школьному автобусу. Когда автобус уедет, то выдернет Жиртреста из окна. Наконец все варианты были исчерпаны, и мы договорились работать посменно: двое работают, остальные спят. Мы с Верном вызвались первыми.
05.45. Рэмбо созвал новое совещание. Дело принимало серьезный оборот. Через полчаса зазвонит колокол, и тогда всех нас ждут большие проблемы. Жиртрест мучился и перестал ощущать свои ноги. Ливень по-прежнему не утихал.
06.00. Было решено, что мы все станем отрицать факт ночного купания, а говорить будет Рэмбо. Он удалился в кровать, чтобы придумать историю, способную объяснить весь этот цирк. Гоблин и Бешеный Пес сказали Жиртресту, что Рэмбо работает над легендой, а меня тем временем послали разбудить Пи-Джея Лутули.
Наш ворчливый староста не обрадовался тому, что его подняли в такую рань. И тем более не обрадовался, увидев задницу Жиртреста, болтающуюся в окне часовни. Он волком посмотрел на нас, присвистнул и произнес: «Ну все, клоуны, вам крышка!» Геккон всхлипнул, а Верн вырвал клок волос.
Последовательность событий, как я наблюдал ее из окна
06.07. В главном дворе стоят старосты и Укушенный. Старосты таращатся на Жиртреста, качая головами и время от времени показывая на него пальцем. Укушенному явно не до смеха.
06.16. Вслед за колоколом во дворе собралась небольшая толпа; все изумленно таращатся на окно часовни.
06. З0. Перекличка не состоялась — большинство учеников и так во дворе, пялятся на задницу Жиртреста. По школе распространяется атмосфера всеобщего волнения, звучат сальные шуточки. Глядя на толпу людей, стоящих под дождем, мы начинаем понимать всю серьезность ситуации. Рэмбо до сих пор в кровати и не подает ни звука.
06.36. Толпу разгоняет Глокеншпиль, у которого свирепо-злобный вид. Он рявкает что-то Укушенному, и они идут в его кабинет.
06.42. Школьный завхоз Роджерс Палтус (это его настоящее имя) опрыскивает Жиртреста промышленной смазкой и пытается освободить. Жиртрест не поддается.
06.48. Рэмбо выходит из-за перегородки, кивает и говорит: «Господа, у меня есть план». С этими словами он выходит из спальни. Я вижу, как он пересекает двор, проходит мимо столпившихся на лужайке учителей и работников школы и входит в часовню.
06.55. Рэмбо выходит из часовни, говорит что-то Укушенному, и они оба идут в его кабинет.
07.13. Приезжает пожарная бригада. Каким-то образом им удается заехать во двор на пожарной машине; они поднимают лестницу навстречу Жиртресту, который к тому времени уже утратил чувствительность во всем теле.
07.16. Рэмбо выходит из кабинета Укушенного, и они вместе исчезают в кабинете директора.
07.23. Преподобный Бишоп бежит в кабинет директора.
07.42. Пожарные освобождают Жиртреста и спускают его на землю при помощи грузоподъемного крана.
07.43. Глокеншпиль, Укушенный, преподобный Бишоп и Рэмбо поздравляют Жиртреста с возвращением на бренную землю. Преподобный протягивает руку и произносит молитву, обращаясь к Жиртресту, который лежит на носилках. Глокеншпиль убивает Жиртреста взглядом, но Укушенный ласково гладит его по плечу. Перед тем как Жиртреста увозят в медпункт, Рэмбо наклоняется и шепчет что-то ему на ухо. Толстяк расплывается в улыбке и уезжает.
07.50. Рэмбо сотворил чудо (в буквальном смысле). Он убедил школьного священника в том, что ночью на Жиртреста снизошло религиозное озарение. По легенде Рэмбо, толстяк сперва заговорил на арамейском языке[12]
(будто он знает, как он должен звучать), а затем сорвал с себя одежды и ворвался в часовню, где на него снизошел святой дух. После духовного прозрения Жиртрест попытался вернуться в спальню, чтобы «донести благую весть». К сожалению, он попал в жестокую ловушку, застряв в окне.
Рэмбо приказал нам всем твердить, что мы спали и понятия не имели о том, что случилось в нашей спальне среди ночи. Он подозревал, что Укушенный с Глокеншпилем вовсе не поверили его истории и знали о том, что мы ходили купаться, но им просто не хватило духу испортить преподобному Бишопу праздник — ведь этот наивный агнец в кабинете директора аж расплакался от счастья.
08.00. История об обращении Жиртреста разлетелась со скоростью лесного пожара. За завтраком старшие ученики подсаживались к нашему столу, чтобы пожать Рэмбо руку и потребовать пересказа невероятных событий, случившихся в кабинете директора. С каждым пересказом история обрастала все более преувеличенными подробностями и к тому времени, как подали яичницу с беконом, достигла поистине эпического размаха.
Из-за дождя тренировку команды по крикету отменили. Несмотря на героический успех на прошлой неделе, я почувствовал облегчение и планирую провести день, отсыпаясь и переваривая случившееся.
Перед обедом нас разбудил Щука и сказал, что знает о нашей ночной вылазке и разоблачит легенду Рэмбо как вранье. Злобно расхохотавшись и почесав зад, он вышел из спальни.
Рэмбо потребовал у каждого из нас пять рэндов[13]
и выбежал из спальни.
Оказалось, Рэмбо подкупил охранников, чтобы те молчали (они представляются ему единственным слабым звеном в его легенде).
17.15. Навестили Жиртреста в медпункте — отнесли ему шоколадку и печенье. Преподобный Бишоп сидел на крае его кровати и что-то шептал. Жиртрест вроде бы спал. Когда мы вошли, преподобный ушел, гордо улыбнувшись нам, будто мы — жиртрестовы апостолы. Сразу после его ухода толстяк пробудился и пожаловался, что глупый священник весь день не отходил от его кровати. Мол, он предпочел бы пережить порку от Глокеншпиля, чем слушать бредни этого спятившего.
Но вроде ему стало лучше, и он умял шоколадку и печенье, не жуя. Сказал, что утром его отпустят. Через несколько минут у нас кончились темы для разговора, мы пожали ему руку и ушли.
Я позвонил домой, справиться о протекании папиного судебного процесса и его поездке в психушку. К моему удивлению, папа был в замечательном настроении. Сказал, что соседи сняли все обвинения, потому что, по их словам, «он и так все понял». Папа признался, что думал защищать сам себя. Он пересмотрел три серии «Закона Лос-Анджелеса» и «Мэтлока» и теперь уверен, что знает, как это нужно делать. К сожалению, суд приказал ему полгода ходить к психиатру. В этот период ему запрещено менять место жительства и выезжать из страны.
Мама заплакала, услышав мой голос, и пообещала, что они с папой приедут на матч по крикету через неделю. Когда я повесил трубку, у меня снова возникло дикое желание сбежать из школы, но я не успел ему предаться — Червяк приказал мне приготовить ему чай с тостом и расправить складки на кровати.
20.00. Все ребята из нашего корпуса собрались в общей гостиной для просмотра субботнего фильма. Сегодня это «Человек дождя» с Томом Крузом и Дастином Хоффманом. Хоффман блестяще сыграл умственно отсталого братца Круза, который умеет прибавлять в уме быстрее, чем на калькуляторе. Минут через двадцать кто-то крикнул: «Гляньте, да это же вылитый Верн Блэкаддер!» Возникло короткое молчание, а потом вся комната точно взорвалась. Бедняга Верн притворился, что спит в темном углу, но все знали, что он только делает вид. Наконец-то у хлюпика Верна появилась кличка.
30 января, воскресенье
Верится с трудом, но я не заметил боя колоколов прямо за окном и проспал до десяти.
За обедом к нам присоединился Жиртрест. Он был сам не свой — вторую порцию только поковырял, а от третьей вовсе отказался. Все время молчал и на все наши вопросы отвечал мычанием.
Дочитал «В ожидании Годо» (в очередной раз). Теперь мне уже кажется, что эта пьеса — высший класс. Я хохотал, как гиена, и в этот момент мимо нашего класса как раз прошел Укушенный. Он мрачно покачал головой и, насупившись, пошел дальше. Немного обеспокоен, что в предисловии к пьесе написано «театр абсурда» — мне происходящее в ней кажется совершенно нормальным.
Во время вечерни состоялся мой дебют в качестве хориста. Мы все вырядились в идиотские красные накидки с какой-то штукой, свисающей сверху, — она называется стихарь (выглядит просто позорно). Щука подставил мне подножку, когда я шел по проходу между рядами, но я вовремя спохватился и проворно перескочил через его ногу, наступив впереди идущему на ботинок. В результате ботинок у него с ноги соскочил, и шествие хора пришлось остановить: все ждали, пока он его наденет.
Преподобный Бишоп вышел вперед с одухотворенной речью о познании Господа и о том, что, когда Господь стучится в дверь, нужно лишь ее открыть. Затем он вызвал Жиртреста, чтобы тот пересказал историю своего чудодейственного прозрения. Вся школа наблюдала, как онемевший от страха Жиртрест мямлит что-то о том, как он узрел Иисуса, сбросил одежды и говорил на арамейском. Он словно читал написанное на бумажке и ни разу не поднял глаз (даже когда Бешеный Пес заржал и сделал вид, что это он так чихнул). После того как Жиртрест избавил нас от своего жалкого мычания, преподобный обнял его со слезами на глазах. Мы помолились Богу, свершившему такое чудо. Я заметил, что во время молитвы Глокеншпиль не закрывал глаза.
23.10. Человек Дождя уснул с зеленым носком во рту. Надеюсь, носок хоть чистый.
31 января, понедельник
06.15. Вошел в душевые и застал Джулиана за осмотром задницы Геккона. Затем Берт с Джулианом перемигнулись, и Джулиан приказал Геккону немедленно возвращаться в медпункт. В его рану попала грязь, и он по-прежнему убежден, что его укусила собака. Рэмбо предупредил, чтобы тот не проболтался, что это была собака охранников, и велел говорить, что его укусили еще на каникулах.
06. З0. Человек Дождя не пришел на перекличку. Его кровать была застелена, но самого как след простыл.
08.00. Новость об исчезновении Человека Дождя распространилась быстро. У каждого своя версия. Бешеный Пес считает, что он прячется где-то в горах. Рэмбо говорит, что он в подвале, а Саймон убежден, что Верн — инопланетянин и его вообще никогда не существовало.
На сдвоенном уроке истории Гоблин сыграл злую шутку с мистером Криспо. После того как мы снова посмотрели фильм о Дюнкерке, он очень громко задал безобидному старому ископаемому вопрос. Криспо торопливо надел слуховой аппарат, но тут Гоблин повторил вопрос уже шепотом. Рэмбо подключился к игре, и в конце концов урок превратился в полный фарс. Бедняга Криспо так расстроился, что сорвал слуховой аппарат, швырнул его на пол и стал прыгать на нем в приступе слепой ярости (или глухой ярости?). Затем он с печальным видом отпустил нас. Я снова видел, как его глаза наполнились слезами, когда он смотрел, как мы выходим из класса.
После урока английского я вернул Папаше его книгу, «В ожидании Годо», и признался, что в полном восторге от пьесы. Папаша обрадовался, и мы долго обсуждали темы и героев. Он спросил, кто такой загадочный Годо, по моему мнению. Я ответил, что считаю его работорговцем.
А вот Папаша думает, что Годо на самом деле Бог и что вся пьеса посвящена современному человеку, духовно немощному и опустошенному. По мнению Папаши, человеческие существа все ждут и ждут, пока некое божество не наполнит их жизни смыслом. Не уверен, говорил ли он о Боге или о ком-то другом типа привидений и духов, но спросить не осмелился — вдруг он бы засмеялся надо мной и обозвал идиотом? Он назвал этот двойной смысл олигореей и приказал мне записать это слово и использовать его как можно чаще.
Мы разговаривали очень долго, и только потом я спохватился, что опоздал на обед. Тогда Папаша пригласил меня к себе домой, где его жена (милая женщина с голубыми глазами и доброй улыбкой) приготовила ростбиф. Папаша заставил меня выпить полбокала вина, заявив, что не каждый день великий Джон Мильтон приходит к нему отобедать! К тому времени, как я допил свои полбокала, Папаша был уже на середине второй бутылки «Бошендаля[14]
» (каберне совиньон 1987 года) и декламировал сонеты Шекспира, прижав к груди свою кошку Офелию, в отчаянии цепляющуюся за его свитер.
Допив вторую бутылку вина, он провел меня в свой кабинет, от стены до стены заваленный книгами. Он вручил мне «Над пропастью во ржи» американского писателя Дж. Д. Сэлинджера и приказал прочесть книгу за неделю. Перед уходом он заставил меня прополоскать рот с зубной пастой и попросил о вине никому ничего не рассказывать. Я шел к зданию школы, крепко прижимая книгу к груди и стараясь не дышать.
Червяк пригрозил наказать меня за то, что я не выполнил свои послеобеденные обязанности.
18.00. Человек Дождя по-прежнему не появлялся. Укушенный позвонил его матери. (Гоблин рассказал, что отец его умер, когда Верн был еще маленький — возможно, поэтому он и чокнулся.)
20.00. Укушенный по одному вызывал нас в свой кабинет и задавал вопросы о Человеке Дождя. Я рассказал, что Верн был немного странным и что прошлой ночью он жевал носок, но я и не подозревал, что он на грани нервного срыва (тут я соврал — мне просто смелости не хватило признаться, что Верн просто-напросто ненормальный). Укушенный спросил, не подвергался ли Верн когда-либо «эмоциональным или физическим запугиваниям». Я покачал головой. (Еще одна ложь! Эта школа превращает меня в настоящего обманщика.)
Щука нанес нам ежедневный визит и заявил, что это мы виноваты в исчезновении Человека Дождя. Он считает, что тот покончил с собой и его привидение вернется в нашу спальню, чтобы отомстить. Затем он плюнул на стену и ушел, издавая жуткие потусторонние звуки.
Январь кончился, а я все еще жив. Одним месяцем меньше — осталось пережить еще десять!
1 февраля, вторник
Верн так и не вернулся. Укушенный то и дело проводит совещания с Лутули и Глокеншпилем. Преподобный Бишоп даже провел в часовне молитвенную службу за здравие моего пропавшего соседа. Мы посчитали, что должны прийти, чем, ясное дело, тронули преподобного до слез. Он был особенно рад видеть Жиртреста и даже предложил ему зачитать отрывок из Библии.
