WWW.DISUS.RU

БЕСПЛАТНАЯ НАУЧНАЯ ЭЛЕКТРОННАЯ БИБЛИОТЕКА

 

Pages:     || 2 | 3 |
-- [ Страница 1 ] --

НАСРУДИН

ЯРЫЧЕВ

Насрудин

ЯРЫЧЕВ


Иллюстрации

Натальи Поповой

__________________________________________________

БЕЗМОЛВНОЕ

ЭХО

___________________________________________________

СТИХОТВОРЕНИЯ

И ПОЭМА


Издательский дом

«СТАРЫЙ ГОРОД»

Санкт-Петербург — 2012

УДК 821.161.1-1

ББК 84(2Рос=Рус)6-5

Я71



Серия

«МИР СОВРЕМЕННОЙ ПОЭЗИИ»


Составление и вступительная статья

доктор филологических наук,

член Американской академии словесности,

профессор Станислав ГОРЖЕУ


Дизайн и художественное оформление

Мовлди УСМАНОВ

Иллюстрации

Наталья ПОПОВА

Корректор

доктор филологических наук, профессор,

заслуженный деятель науки Российской Федерации

Евстафий АРХАНГЕЛЬСКИЙ


Издание осуществлено на средства, выделенные в рамках реализации

индивидуального гранта Европейского фонда поддержки молодых исследователей

малочисленных народов. Грант (ENOF-24-03-R). /SS-1-44/. [FIL-13]. <RUS>.


Автор выражает личную признательность

доктору Пьеру Бенжамену Боруа



ЯРЫЧЕВ Н.У.

Я71 Безмолвное эхо: стихотворения и поэма [Текст]. / Насрудин Ярычев; составление и вступительная статья д-ра филол. наук, проф. С.И. Горжеу; илл. Н.А. Поповой. — СПб.: Издательский дом «СТАРЫЙ ГОРОД», 2012. — 250 с.: илл. (Серия «МИР СОВРЕМЕННОЙ ПОЭЗИИ»).

ISBN 978-5-904629-35-9


Насрудин Ярычев — один из самых ярких и самобытных молодых российских поэтов-символистов, довольно смело заявивший о себе в отечественных литературных кругах Поволжья ещё в 2001 году. В его профессиональном достижении числится престижная Всероссийская независимая литературная премия «ЛИРА» имени Осипа Эмильевича Мандельштама, присужденная за сборник стихотворений «Мерцающий пепел», вышедший в свет в известном московском книжном издательстве «ВАЛТОРНА» в конце 2010 года.

В новом сборнике под названием «Безмолвное эхо», уже третьем по счёту, поэт продолжает конструктивный лирический поиск смысла бытия, отражает личностное видение непредсказуемого окружающего мира, о чём завораживающе свидетельствует самобытное и цельное содержание стихотворений разных лет.

Сборник рассчитан на широкий круг читателей, интересующихся современной отечественной поэзией.

УДК 821.161.1-1

ББК 84(2Рос=Рус)6-5


ISBN 978-5-904629-35-9



© Ярычев Н.У., текст, 2012

© Горжеу С.И., составление и вступ. статья, 2012

© Усманов М.И., оформление и дизайн, 2012

© Попова Н.А., иллюстрации, 2012

© Издательский дом «СТАРЫЙ ГОРОД», 2012

Незабвенной и светлой памяти моей прабабушки —

Зубайраевой (в девичестве Умаевой) Тады Магомедовны (1893-2002 гг.), человека доброй души и незыблемого терпения, и бабушки — Саиповой (в девичестве Зубайраевой) Замы Юсуповны (1928-1999 гг.), человека стойкого мужества, милосердия и сострадания, с добром и уважением посвящаю

СОВЕРШЕНСТВО СОЗЕРЦАНИЯ

В

(вместо предисловия)

сё в этом хрупком и в тоже время суровом мире подчинено человеку, жизнь которого представляет собой бескрайний душевный простор, насыщенный глубоким чувством эмоционального восприятия вещей, наполняющих суровый мир людских отношений искрящимся огнём разума и триумфа неиссякаемого <Слова>. И в этом, безусловно, чарующая и судьбоносная закономерность, взывающая каждого из нас к поиску высоких идеалов даже в самом простом и неприметном, но, очень важном для нас в сложном понимании и творческом осмыслении бескрайнего окружающего мира.



Отдаваясь беспомощной жертвой повседневной суете, становится ясно, что не всякий способен ощутить мир изнутри, понять его суть и совершенство, тем самым достичь высокого торжества многогранных по своему чувствованию и восприятию вещей духовного порядка. Издавна людей, способных к такому совершенному созерцанию, как правило, в народе нарекают талантливыми, одарёнными, гениальными.

Как подтверждение тому, мне посчастливилось познакомиться с удивительным человеком, следя за жизнью которого, я смело берусь утверждать, что мной наблюдалось становление одного из творчески одарённых людей, способных к редкому осмыслению полупонятных для большинства вещей, скользящих по обыденности искрами высокого разума — это мой добрый друг, замечательный грозненский поэт — Насрудин Ярычев.

Готовя к изданию ещё свой первый сборник стихотворений «Мерцающий пепел», вышедший в свет в конце 2010 года в престижном московском книжном издательстве «ВАЛТОРНА», удостоившийся Всероссийской независимой литературной премии «ЛИРА» имени Осипа Мандельштама, поэт попросил меня стать составителем сборника и написать к нему предисловие, на что я с большой радостью откликнулся. Более пятидесяти лет живя в Санкт-Петербурге (тогдашнем богемном Ленинграде), в городе, олицетворявшем лоно русской поэзии, мне много раз приходилось знакомиться с молодыми талантливыми людьми, которые горели желанием заявить о своём особом взгляде на окружающий мир, поднять новые вопросы бытия и искать на них ответы, отличные от предшествовавших.

На протяжении шести лет, будучи знакомым с Насрудином Ярычевым, вдаваясь в глубины его поэтического мира, я многое стал в своей жизни переосмысливать, смотреть на отдельные вещи с иной точки зрения, иного восприятия их ценностных и содержательных мотивов. И всё-таки моя тревога быть разочарованным в стихах молодого грозненского поэта, к моему огромному удовлетворению, тогда не сбылась. И это, конечно, было результатом безмерной любви поэта к великому русскому слову и языку, его тайнам и загадкам, влекущих многих одарённых людей к замысловатому постижению скрытого за явью, обретение которого заставляет творить удивительные по духу произведения.

Как и заведено с момента сотворения мира — время течёт незаметно, как и дни, проплывая безвозвратно, нанося нам глубокие раны, а порою радуя лучезарным сиянием короткого солнечного дня. И уже более года живя в Нью-Йорке, я узнаю, что у моего друга готовится выйти в свет новый сборник замечательных стихов под удачным названием, отражающим импульсивность его содержания — «БЕЗМОЛВНОЕ ЭХО», который мне снова доверено составить и написать предисловие. Хотя, окажись строгая жизнь более справедливой и доброжелательной к молодому и талантливому поэту, это сделала бы выдающийся русский поэт второй половины XX века Белла Ахмадулина, восторженно отозвавшаяся о творчестве Насрудина Ярычева, встретившегося ей на литературном вечере в Центральном доме литераторов в Москве ещё холодной и сырой осенью 2006 года, где им было прочитано замечательное философское стихотворение «Противоречие». Но жизнь вносит свои, порою, неосмысленные и неприемлемые для нас коррективы… Заснеженной и лютой зимой этого года Беллы Ахатовны, к великому прискорбию, не стало. Отдавая дань уважения светлой памяти этого удивительного человека и неповторимого по силе духа и открытости поэта, я взялся за написание небольшого предисловия.

Как и полагалось, искренне восприняв творчество Насрудина Ярычева, я заметил одну из закономерных составляющих его поэзии — это философское осмысление насыщенной яркими и острыми противоречиями жизни, её предназначения и смысла как объективной и неоспоримой данности. По-видимому, об этом лишний раз напоминают ученая степень и звание поэта — доктор педагогических наук, кандидат философских наук, профессор.

Как и у большинства творческих и одарённых людей, у Насрудина Ярычева очень рано сформировалась личностная (индивидуальная) картина окружающего мира, позволившая ему мыслить на многослойных лирических тонах, отдававшихся высокой мерой ответственности за все темы, становившиеся объектом поэтического осмысления. Об этом ярко свидетельствуют отдельные стихотворения, дающие яркое представление о раннем творчестве поэта, как «Расплата», «Голос войны», «Птица», «Приметы осени» и многие др.

Очень показательным, на мой взгляд, можно назвать и появление поэта на свет, ознаменованное ярким торжеством — первопрестольным праздником Благовещения, — солнечный день, когда на наш бренный и осквернённый человеческим грехопадением мир упоительным и полного надежды голосом снизошла благодатная Архангельская весть, возвестившая о начале эры добра, милосердия и сострадания…

Насрудин Ярычев родился 7 апреля 1983 года в старинном чеченском селе Кулары Грозненского (сельского) района Чечено-Ингушской АССР (ныне Чеченской Республики), в котором прошло его раннее детство. Он был пятым ребёнком в семье простых рабочих Увайса и Зары Ярычевых. Ещё в четырёхлетнем возрасте у него скоропостижно скончался отец. Очень рано окончив школу с золотой медалью, блестяще сдав вступительные экзамены, он поступает сразу в два классических отечественных университета одновременно. Сначала на заочное отделение исторического факультета Чеченского государственного университета по специальности «история», а через год и на очное отделение социологического факультет Самарского государственного университета по специальности «социальная работа». Из последнего по рекомендации научного руководителя выпускной квалификационной (дипломной) работы на четвертом курсе он переводится в город Москву, на факультет социальной работы, педагогики и психологии Российского государственного социального университета, который, как и предыдущий, оканчивает с отличием.

Дальше, как и следовало ожидать, началась кропотливая и необходимая, как дыхание, учёба в аспирантуре Белгородского государственного университета, по завершении которой состоялась блестящая досрочная защита диссертации на соискание учёной степени кандидата философских наук (2007 г.), позволившая ему стать одним из самых молодых кандидатов наук в нашей стране. Через год в г. Челябинске на кафедре педагогики и психологии Челябинского института профессиональной переподготовки и повышения квалификации работников образования он плодотворно начинает работать над диссертацией на соискание ученой степени доктора педагогических наук, которую блестяще защитил осенью прошлого года в Южно-Уральском государственном университете (национальный исследовательский университет) (г. Челябинск), также став одним из самых молодых докторов наук в нашей стране. И весь этот огромный интеллектуальный и душевный багаж сложился к двадцати семи годам. Не чудо ли?!

По словам самого Насрудина Ярычева, важное влияние на становление его поэтического творчества оказала Самара, ставшая навсегда Alma mater поэта. Здесь в журналах «Павлин», «Серебряный голос», «Апрель», «Самарский университет» он опубликовал свои первые подборки стихотворений. Поэт с добром и уважением вспоминает своего творческого друга, главного редактора газеты «Самарский университет», замечательного человека — Нину Михайловну Окоркову, которая наперекор всем витавшим в российском обществе стереотипам, опубликовала одно из его ранних стихотворений «Женщина», ставшее популярным в самарских студенческих крагах.

Всё это, несомненно, не могло не отразиться на дальнейшей творческой судьбе поэта, кропотливо искавшего свой индивидуальный (но оттого нелёгкий!) путь в этой сложной и непредсказуемой жизни.

Время брало своё, и поэт постигал незнакомые формы поэтического мастерства, отражал иное видение сложных бытийных вещей, вовлекавших его в новые пространства и сферы… Конечно, менялись и личностные ценности, и пространственные ориентиры, изменявшие его богатый внутренний мир. Теперь всё больше места в творчестве поэта занимает осмысление человеческой жизни, её роли во вселенной как первоисточника добродетели и милосердия, о чём убедительно свидетельствует цикл стихотворений «Ощущение жизни»:

Смиренный вздох тождественных вещей,

Вдруг стал для нас почти полупонятным

Врачующим распятием страстей,

Чуть отдающих ароматом мяты…

(«Постижение вещей»)

Как одно из тяжких испытаний, посылаемых нам высшими силами для проверки выдержки и благоразумия, — война коснулась и миролюбивой жизни поэта, незаслуженно нанёсшая неизлечимые телесные и душевные раны, по сей день отдающиеся «безмолвным эхом» в сердце каждого, кто познал её тяготы и лишения. Этим и характерна жизнь. В этом её непредсказуемость и безумие, плетущее глубинную и таинственную связь между внешним обликом мира и внутренним психологическим складом человека, уподобляющегося всему тому, что попадается на его неизведанном и потерявшимся под покровом таинства пути.

Безусловно, тема войны занимает в творчестве поэта особое место. И это, непременно, важно для светлого будущего, призванного переосмыслить горькие и безвозвратные ошибки прошлого, с надеждой на то, что поэт больше не будет вопрошать с чувством невиновности и обиды:

Мы временем испытаны немало.

И сердцу не по силам боль вдвойне…

За что же нас, скажите, убивали

На этой необузданной войне?!

(«Мы временем испытаны немало…»)

Несмотря на невзгоды и потери, пережитые во время кровавой войны в Чечне (1994-2003 гг.), как человек долга и чести, Насрудин Ярычев обязывает себя заново искать пути к самому доброму и светлому в жизни, что, бесспорно, должно помочь пережить «вчерашний» нелегкий и утомительный день, ставший проверкой на прочность. И в этом сложном круговороте событий заключена важнейшая часть многотомной философии жизни, требующей от нас бесконечной жертвенности и самоотдачи, которые, в свою очередь, должны обрести естество умиротворительного существования.

Новый день говорит языком, совершенно отличным от вчерашнего, сияет по-новому, несёт в себе ещё непознанные вихри трудностей и тайн, которые должны стать здесь и сейчас созерцаемой явью, как некое торжество светлой надежды, которой одаривает нас Господь для укрепления плотского стержня, часто лишённого силы воли и духа!

Одна из наиболее важных лирически обусловленных задач поэта — обнажить всё то, что скрыто под завесой сокровенной тайны, в конце концов, чтобы оно стало созерцаемым всеми. При этом важным творческим инструментом служит философское вопрошание, позволяющее сформулировать форму одностороннего диалога, направленного на констатацию важных определений человеческого бытия:

Гаснет синь возмужалых небес.

Слышно эхо пустых колоколен.

Кто-то ждёт обречённых чудес,

Кто-то ищет простуду словес,

Кто-то пасмурным недугом болен,

Кто-то жадной судьбой обездолен,

Кто-то вовсе бесследно исчез…

(«Безнадёжность»)

Жизнь, как объективное отражение вещей, состоит не только из печальных мотивов, но с той же усердностью окунает нас в краткие моменты радости и смеха, тем самым отражая две стороны одной сложной реальности. Говоря словами выдающегося русского поэта Осипа Мандельштама: «Жизнь была бы не интересной, если бы состояла только из одних смеха и печали. Она хороша ещё и тем, что соединяет в себе обе эти несопоставимые эмоции, делающие нас совершенно иными, нежели бы мы существовали без их удивительного жизненного сочетания»[1]. Наверное, этим и живёт каждый человек, а поэт вдвойне переживает и улыбку радости, и горечь потери, которые становятся частью его, в определённой степени, публичной (отчасти ему не принадлежащей!) жизни. В достижении такого синтезированного и совершенного состояния неизменно высокую роль играют вера в светлое будущее, надежда на благое продолжение жизни, что, говоря одним словом, мы называем — Любовью! И поэт, в безусловном подчинении чувству любви, даёт лирическую интерпретацию её силы и мощи, с которыми она торжествует в душе каждого человека:

Любовь! Любовь! Всё хворью покрывает –

Без края и конца.

То жаром обдаёт, то чрево разъедает

И мнёт сердца.

(«Понимание любви»)

Творчеству Насрудина Ярычева присущи романтические эффекты освещения едва заметных идей, эмоциональная приподнятость, а также пронизывающее тяготение к героике, эпосу и мифам различных народов и культур. Для него слово представляется как «Символ», который должен нести в себе ритмы осознанного вопрошания и предметного восклицания, свидетельствующие о глубокой связи поэта с чувственным миром человеческих эмоций. Но всё-таки главным способом отражения безысходности и противоречивости времени автор выбрал скептицизм как явное преимущество перед иными способами, лишёнными естественности и приемлемости для своего <Гения>. Но это не облегчает участь поэта, ищущего себя в размытом окружающем мире. Наоборот ввергает в сложный поиск той самой истины, которая отражает его многогранный и сложный внутренний мир. «Отличительный характер настоящего мгновения, — писал В.Ф. Одоевский, — не есть собственно скептицизм, но желание выйти из скептицизма, чему-либо верить, на что-либо надеяться, чего-либо искать — желание ничем не удовлетворяемое и поэтому мучительное до невыразимости»[2].

Отрешившись от литературных предпочтений и изысков, Насрудина Ярычева можно назвать редким по литературному дару современным поэтом-символистом, важным качеством таланта которого является глубинное отношение к каждому слову, несущему в себе музыку и трепет человеческой жизни. Его произведениям нехарактерно поверхностное отношение к переживаемому чувству; в них отсутствуют флегматические «выкрики», бесмысленные «вопли», безадресные вопрошания, лишённые нравственного начала и смысловой окраски, о чём свидетельствует выстраданный возглас:

Усердно предваряя рок,

Осевший в погребах наитий,

О, пальцы смелые, нажмите

Всеобрывающий курок!

Довлей, немыслимая грусть!

Сражай воспрянувшие стены,

Как будто преданность изменой

Сошла на утомлённость уст.

(«Воззвание»)

Читая поэта, приходишь к мысли, что у его стихов существует особая связь с окружающей нас природой, которая говорит нам о его глубоком проникновении и чувствовании тонких пластов её сложной и многогранной материи. С самых первых шагов в поэзии Насрудин Ярычев обрёл свой особый подчерк, особый стиль построения художественного диалога, требующий от читателя внутреннего понимания осваиваемых поэтом тем. Это становится возможным только при условии, что он вживается в стих, становится с ним единым и неразрывным целым, говорящим подлинным и совершенным языком чувств и эмоций, выражаемых лирическим накалом:





Сжимает тело пресное тепло,

И в сердце ветер ненасытный свищет.

Так безмятежно хрупкое стекло,

Что за окном нагие взоры ищет.

Резвится в искрах медная слюда.

Скрежещут иглы легкостволой ели.

И бледной тенью мнимая беда

Кочует над утробой колыбели…

В икоте мнётся чрево января,

И снег ложится не прозревшей пищей.

Склонился к урне, пальцы теребя,

С лицом аскета – светозарный нищий.

(«Сырое прозрение»)

Очень трудно понять поэта не войдя в глубину чувствования его мира, наполненного тайнами. Для любого поэта важно, что его слышат, что он не безразличен в своём понимании окружающего мира. Говоря об этом, литературный критик Г.В. Белинский писал: «Пережить творение поэта значит переносить, перечувствовать в душе своей всё богатство, всю глубину их содержания, переболеть их болезнями, перестрадать их скорбями, переблаженствовать их радостью, их торжеством, их надеждами… Нельзя понять поэта, не будучи некоторое время под его исключительным влиянием, не полюбив смотреть его глазами, слышать его слухом, говорить его языком».[3] Стихотворения Насрудина Ярычева лишний раз утверждают нас в необходимости поэзии как важнейшей части духовного наследия человечества, её бесценной культурной платформы, воплотившейся в простом человеческом слове, сказанном с несравнимым ни с чем чувствованием и перевоплощением во что-то нам ещё неизвестное и непонятное по своей сути..

Ещё в середине прошлого века известный советский поэт Евгений Винокуров заметил важное свойство своего времени: «Когда поэзия есть, она может не замечаться. Но, когда её нет, люди задыхаются!»[4]. К великому сожалению, эту славную примету прошлого нельзя отнести к нашей взведённой эпохе, во многом лишённой чувственного восприятия вещей интимного порядка, к которым бесспорно относится и <Поэзия>. Но при всём при этом поэзия — это объективное состояние, и она не зависит от какого-либо отношения к своему естеству. Другой вопрос, на сколько поэзия в настоящее время необходима людям в поисках отражения своего внутреннего состояния? Да, сегодня с уверенностью можно сказать, что большинство людей в России отрешены от художественной литературы, и тем более от поэзии. Об этом лишний раз свидетельствуют неоднозначные отношения, складывающиеся как между людьми, так и в обществе, которые лишены всякого сопереживания и духовной соучастности друг к другу. Но, тем не менее, литература продолжает оставаться необходимым дыханием общества, важнейшим индикатором её духовной зрелости, ибо весь смысл человеческого мироздания заключатся в развитии и обогащении несоизмеримых ни с чем представлений об огромном мире, в котором он живёт и творит свою непредсказуемую судьбу. «Литература, — писал великий русский учёный и мыслитель Д.С. Лихачёв, — даёт колоссальный, обширнейший и глубочайший опыт жизни, она делает человека интеллигентным, вызревает в нём не только чувство красоты, но и понимание жизни, всех её сложностей, служит вам проводником в другие эпохи и к другим народам, раскрывает перед вами сердца людей, — одним словом, делает вас мудрым»[5]. К этому богатству, совершенству и торжеству призывает нас и самобытная поэзия Насрудина Ярычева, говорящая языком людей различных возрастов, культур, вероисповеданий и национальностей, что ещё раз говорит нам о важности и объективной (насущной!) необходимости его творческого пути.

Отталкиваясь от вспыльчивых ритмов сложной реальности, необходимо понимать неоднозначность времени, в котором мы живём. Современный сложный мир наполнен многогранной, порою, необъяснимой палитрой красок, эмоций и характеров, как правило, лишённых рационального начала и рассудка. Как бы предваряя наш сложный век, ещё в середине XIX века великий русский философ и стратег социальной мысли А.И. Герцен писал: «Мы живём на рубеже двух миров: оттого особая тягость, затруднительность жизни для мыслящих людей. Старые убеждения, всё прошедшее миросозерцание потрясены — но они дороги сердцу. Множество людей осталось без прошедших убеждений и без настоящих. Другие механически спутали долю того и другого и погрузились в печальные сумерки»[6]. Скорее это относится и к нам, живущим в переломную эпоху в истории нашей светозарной и необъятной родины — России.

Но, порою, несмотря на неоднозначное отношение к себе, поэзия всегда была, и будет оставаться необходимостью обыденной жизни, её важной и судьбоносной составляющей, которая учит людей быть ближе, более совершенными. Не менее важно и то, что это в первую очередь относится к поэзии, несущей в себе зрелое слово, способное трогать каждого человека, доноситься до слуха даже самого отрешённого. К этому зрелому порыву слова можно отнести и творчество нашего автора, для которого поэзия стала вторым измерением бытия, естественной формой перевоплощения в новый образ лирического существования.

Слова средневекового персидского поэта-моралиста и мыслителя Саади гласят: «Если ты поэт, зашей глаза — пусть видит твоё сердце!»[7]. Эта восточная мудрость как к никому другому относится и к Насрудину Ярычеву, каждый стих которого говорит живым языком сердца, обретает высоту несоизмеримого переживания и яркого чувствования вещей, ибо иное будет повествовать не о нём:

Диск солнца утихает рыжий.

Сквозят проёмы тощих стен.

Ты, робко бредивший Парижем,

Сырым закатом упоен…

Душа надкусана изменой.

Уста томит слепая ложь…

Кромсают берег воды Сены,

Сокрыв молекульную дрожь.

(«Осенний Париж»)

Проходя извилистыми тропами лирического пространства, меня, как друга, печалит одно из ранних умозаключений поэта, наполненное личностным пониманием своего места в мире, соучастности к повседневному бытию. В этом четверостишии поэт, несомненно, хочет высказать мысль о том, что человеческая жизнь коротка и быстротечна, хотя многие этого и не замечают в повседневной материальной суете. Отбрасывая личностное, пока ещё земное существование, которое, даст Бог, будет длиться долго и плодотворно, поэт обращается к пространству с неизбежными для каждого человека словами, хотя и категорически обусловленными, но говорящими о многом горьким языком увядания:

Всё осядет под сводом теней.

Усмирится разбитой волною.

Но безумно, что памятной мглою

Вы придёте заросшей тропою

К позабытой могиле моей...

(«Эпитафия»)

В поэзии Насрудина Ярычева ярким образом отражаются классические традиции русской литературы, ставшие незаменимой основой его поэтического созерцания. Об этом лишний раз свидетельствуют замечательные циклы стихотворений, посвящённые памяти М. Цветаевой, А.А. Ахматовой, Б. Ахмадулиной, О. Мандельштама, Т. Глушковой, Н. Рубцова и многих др. Это также говорит и о глубинности его творчества, и о незыблемой поэтической связи, не знающей ни национальных границ, ни этнической принадлежности, ни языковых различий. «Язык поэзии — един во всём, понятен каждому, присутствует везде!»[8], — утверждает поэт.

Подходя к концу своего повествования, хочется сказать, что скромное творчество Насрудина Ярычева, несомненно, можно отнести к ярким явлениям отечественной литературы, в последние десятилетия испытывающей «творческо-смысловую» недостаточность. Как мне кажется, этот почти утвердившийся диагноз вполне по силам побороть таким самобытным молодым поэтам, как Насрудин Ярычев, чьё смелое и зрелое слово имеет важную, если быть точнее — стратегическую направленность — сохранение высокого поэтического языка, взывающего каждого человека, живущего на этой планете, к миру, добру и свету!

Безусловно, на мой взыскательный взгляд, спор о том, существует ли современная поэзия, способная отражать неоднозначную периферийность российского общества, вкушающего сумбурные реалии сегодняшнего противоречивого времени, или не существует, сегодня, смело можно сказать разрешён, ибо в этом лишний раз нас убеждает сборник стихотворений замечательного российского поэта — Насрудина Ярычева.

Поэт, доктор филологических наук,

член Американской академии словесности,

профессор СТАНИСЛАВ ГОРЖЕУ

24 ноября 2011 г.

Долгожданная осень, New York

(Нью-Йорк)

НАД ТЕНЬЮ ПРОСТОРА


ПОСТИЖЕНИЕ ВЕЩЕЙ

Прощай, соблазн воскресный!

Белла Ахмадулина

Трепещет птицей утомлённый год,

Тропой былого сморщено уходит.

Так многолик его хромой уход

В тысячелетий пасмурные своды.

…А мы идём испытанной тропой,

Забыв о том, что и дороги лживы,

Те, что блестят под утренней звездой

И стелятся язычески сонливо.

Крошится корка истощённых плит,

Измятая не отступившей раной.

Восходит тень ещё кипящих битв,

Как облако, над немощью курганов.

И нас пытают в верности ветра,

Пришедшие с неистового юга

Обилием смущённого утра

И стойкостью испытанного плуга.

Смиренный вздох тождественных вещей,

Вдруг стал для нас почти полупонятным

Врачующим распятием страстей,

Чуть отдающих ароматом мяты…

Обильным днищем вседозволен страх,

Взывавший к боли умерщвлённой нотой.

Томятся искрой в скованных веках

Заблудшие, как дети, гугеноты.

Застывшим истуканом мысль тверда,

Бессмысленна на разорённом ложе,

Сварлива, как воспрявшая беда,

Что жизнью нерастраченной тревожит…

И ей не внять я просто так не мог.

Склонив покорно пористое тело,

Шёл рёбрами ее слепых дорог,

Когда меня растрачивала смелость.

Вот и живу глухой десяток лет,

Как пирамида, сдавленный настырством,

Срывая с окон запоздалый свет,

Чтоб распознать взирающие лица

На мой анфас, объятый волей лба,

Изборождённый змеевидным жалом,

Знобящим, как сиротская судьба,

И павшим на безмолвие устало.

Оставшийся, как кость, без ратных сил,

Что каждый взмах неощутимо мерит,

И мне так верно до сих пор служил,

И, как дитя, всему, кивая, верил.

Я жду приход иного торжества,

Иных знамён, иных господ, обличий,

Горящих зноем радуг Рождества,

С повадками нам недоступной дичи.

И незнакомым нам в своем родстве,

Рождении и плотском первобытстве,

Раскинутым поклажей в полутьме,

Что водостойким пеплом серебрится

В наивном постижении людей,

Победной неотступностью ликуя,

Как вдовий плачь немыслимых скорбей,

Не принятый душою.

— Аллилуйя!

6 декабря 2002

Самара

ГОЛОС РАЗЛУКИ


Как пожухлая медь,

Осыпаются дни нашей жизни…

Шейхи Арсанукаев

Я, оставив тебя, ухожу в задымлённые дали,

Где задумчиво льются янтарного солнца лучи,

И ослепшее время бежит по обвитой спирали,

И распятое сердце в прощальном порыве стучит.

Может быть, мне придётся идти по безлюдным дорогам,

И, забыв обо всём, бесконечному небу внимать.

Осуждая себя, растворяться смиренно в тревоге,

И былого черты, как непонятый сон, вспоминать.

От того ль предрассветно ложатся свинцовые мысли…

И несносна душе расставания вязкая грусть.

Возмущённый камин сжёг твои пожелтевшие письма,

Что так жадно сходили с пылающих нежностью уст.

Терпеливо сквозят, обнажённые ветром печали.

Окунувшись в рассвет, молчаливым пластом полегли…

Кто же был виноват в том, что мы так нелепо расстались,

В суете повседневной друг друга понять не смогли?!

Я себя не кляну… Да и ты себя тщетно жалеешь…

Вот и мается день, не сумев наши чувства понять…

Может быть ты уже никогда, никому не поверишь,

Никогда не сумеешь другого так близко принять.

Завитые виски охватила шершавая проседь.

Гнутся сонные ветви уже пожелтевшей любви.

Можжевеловый лист, вдруг, сорвавшись, ударился оземь,

Чтоб собой пропитать истощённые недра земли.

Жизнь пытала меня быстротечью пылающей вьюги,

Судьбоносной волной уносила к чужим берегам…

Как увядший цветок, осаждала наивной разлукой

И незримым кольцом, представала ослепшим глазам.

В золотой пелене угасают хрустальные звёзды.

Белоснежным крылом распростёрся вечерний туман.

Может быть, нам с тобою одуматься вовсе не поздно,

И оставить обиды, как боль утихающих ран?!

29 ноября 2003

Самара

ОДИНОЧЕСТВО


Как птица, мне ответит эхо…

Борис Пастернак

Я давно не люблю одиночество отчего дома,

И ни в чём не приемлю распятые струи тепла.

Позабыв обо всём, окунаюсь в язычество дрёмы,

Что античную грусть к безымянному свойству свела.

Предрассветные бубны врываются голосом вещим

В молчаливые избы, стоящие в мглистом краю.

На застывшем дворе петушиные крики скрежещут,

Призывая прозреть уязвлённую совесть мою.

Я один, как свеча, что забвенно блестит догорая

И чернильной струею несётся в бескрайность пустот.

Безголосая птица, что глупо отбилась от стаи

И с разбитым крылом продолжает свой тяжкий полёт.

Назидающий глас опрокинул постылое слово,

Обладавшее мыслью былых разумений досель.

Обветшалые стены, как глыбы, сомкнулись сурово

И невнятно хрустят наготой ослепительных тел.

Я взираю в окно, в нём луна отражается слепо,

И усталой волной разгоняет мифический гул.

Заблудившийся ворон спустился на выступы склепа

И в бессилии щурясь, воспрянувшей жертвой заснул.

Восковые дороги объяли пожухлые листья

И повсюду витает пленительной осени грусть…

Мне на памятный миг показалась нетронутой высью

Каменистая дрожь охладевших от верности уст.

Ненасытно горят распростертые радуги нови,

Безнадёжно сразив вольнодумные стрелы зари.

Окликающим эхом пространственен хруст изголовий,

Что смиренно ложится, настырством кроша алтари.

И седые ветра заунывной материей свищут,

Легкоствольных ветвей обрывая сырое руно.

Безучастно стою, как с подвория согнанный нищий.

Как разбитая тень, осыпаюсь на липкое дно.

Молодая душа ожидает чего-то большого…

Маломерному мне, памятуя о жизни мирской,

Что от пылкого взгляда сокрылась под тайной покрова

И, как белая маска, предстала безликой судьбой.

Перламутровый филин провидцем воркует о бедах,

Распуская глагол в осквернённом мхами лесу.

В безрассудстве, пытаясь судить о грядущих победах,

Что от алчущих полчищ нас всех, несомненно, спасут.

Не ищите меня в суете повседневного быта,

В истощённых руинах, где пламень лампады потух.

Моё краткое имя глумливой эпохой сокрыто.

От того ли оно раздражает воспитанный слух?!

Бдит вокруг тишина. И сирот отступившая воля

В роковые глаза первобытной тревогой глядит.

Я лирической тягой к листу белоснежному болен

И иным ремеслом на грядущее время забыт.

Утомлённое сердце стучит родником невесомым,

Над свинцовой главой повелительно кружит испуг.

Я давно не люблю одиночество отчего дома,

И раскинутых улиц спиралью мерцающий круг.

18 декабря 2010

Грозный

ВОЛЬНОДУМНЫЙ

КАВКАЗ

Хамиду Магомедовичу Мамаеву

с добром и уважением посвящаю

…Кавказ, Кавказ, о что мне делать!

Борис Пастернак

Вольнодумный Кавказ

Стал моей нарывающей раной,

Не стихающим лязгом

Войной разорённой души,

Что в небесные гребни

Возносится птицей усталой,

И безмолвным крылом

Разрывает волокна глуши.

В этом древнем краю

Нам неведомы струны покоя.

Жизнь мерцает, как блёкла,

В сиянии долгого дня.

Мы, — как сирые дети

Седого спасителя Ноя,

Обречённые слепо

Испытывать пламень огня.

Непосильно идти

По разбитым судьбою дорогам

И свинцовые крохи

В предсмертном порыве глотать,

Обозлённое солнце

Лелеять рассветной тревогой,

Истощённую смелость

Бессильной десницей ронять.

Над вершинами скал

Невесомые струи тумана,

Серебристые рёбра

Задумчивых снежных пластов.

Молчаливые башни

Стоят родовым истуканом

И ревниво взирают

На мятые земли отцов.

Нам чеченская мать

Подарила священное свойство —

На родном языке

Чистотой родника говорить,

Назидающим горам

Внимать молчаливым покорством,

Пепелищами предков

Во веки веков дорожить.

28 мая 2000

Грозный

РУССКАЯ ЗЕМЛЯ

(Памяти Николая Рубцова)

Привет, Россия!

Николай Рубцов

В новоявленных лунах

Пятнятся остывшие блёкла.

Несговорчивой ночи

Дымливые гребни видны.

Соловьиная песня

Обидчивым возгласом смолкла

И упала на днище,

Как узник сырой глубины.

В первобытной тревоге

Ликует уставшее тело.

Охладевшее сердце

Крещенским морозом хрустит.

Сокрушая печаль,

Что губительной думой прозрела

И пленительным игом

Душе угнетённой грозит.

В опустевших глазах

Неотступно мерцают ионы.

Восхитительный взор

Обессилевшей жертвой распят.

Литургический голос

Ложится расколотым звоном.

Погребальные мысли

Несносное горе сулят…

Вот и явствует лоб,

Головою приученный смело,

Что в прозрении дня

Назидающей мыслью разбит,

И спасительный взор

Наставляет борьбой неумелой,

Изнемогшим волхвом

За восставшим знамением бдит…

Предрассветной надеждой

Блистают янтарные нивы,

Вызревая в себя

Отдающие щедрость хлеба.

С можжевеловой ветви

Взлетел жаварёнок пугливый,

Чтоб в гнетущую осень

Чутьём разорять погреба.

Непреступной стеной

Вознеслись столбовые заборы

И в зверином оскале

Являют панический гнев.

Так нарывно и грозно

Играет бескрайность простора,

Обнажая полей плодоносных

Плакучий распев.

В колдовской дремоте

Застывают сонливые рощи

И живительный ладан

Играет покорной струей.

Опрокинутый крик

Унаследован вскормленной мощью

И безлико сокрыт

Уязвлённой веками пятой.

Монастырские стены

Объяты молитвенной речью…

И воспрянувшей искрой

Мерцают в тени купола.

Вифлеемской звездой

Догорают измятые свечи,

Над безропотным хлевом,

Покорно смыкая крыла.

Как межреберный подступ,

Щедро заунывье порога,

Повелительным взлётом

Безлико играет ступень.

Заблудившимся ветром

Шагают свинцовые ноги,

Под собою кроша

Умиление выжегший тлен.

Над остылой землёй

Возвышаются млечные своды,

Вольнодумно срывая

Парение русской души,

Утомительно смотрят

На пепел дворянского рода,

Горделивое имя,

Ребристой дугой сокрушив.

И былинные тропы

Охвачены лиственным сором.

Обмелевшая речка

В последнем порыве шумит.

Шелкопрядные лисы

Застенчиво пестуют норы.

Изумлённый глухарь

На сосновые вышки глядит.

Ослепительным нимбом

Слагаются медные тучи

И пластом накрывают

Славянства мифический быт…

Седовласый гусляр

Обозлённой струною измучен

И в заветной тиши

Поучительной песней грозит.

Словно тающий лёд,

Вереницы раздробленных судеб,

Безвозвратной потерей

В кромешных вертепах легли.

Оглушительный вопль

Надежду последнюю губит,

Безответно роняясь

Назойливым эхом в пыли.

Над разбитой дорогой

Сонливо нависла берёза

И врачующе смотрит

Остывшим закатам вослед.

Как надтреснувший колокол,

Рвутся июльские грозы,

Не успев нам напомнить

О силе настойчивых бед.

20 мая 2007

Грозный

ИЗУМЛЕНИЕ ПРЕСНОСТЬЮ ЖИЗНИ…

Стихотворение «Словесная немота» написано 27 декабря за стеклянным столом, в преддверии Нового 2011 года, после длительного и плодотворного диалога в кругу моих близких друзей и коллег по работе в Чеченском государственном институте повышения квалификации и профессиональной переподготовки работников образования – доцента, заслуженного учителя Чеченской Республики Ганги Эльмурзаевой, археолога Резеды Мамаевой, историка Майрбека Медаева, заслуженного учителя Чеченской Республики, педагога Малики Эжаевой, археолога Рашида Мамаева, мужающего Ильяса Эльмурзаева, педагога Ринаты Касумовой, который так и не привёл ни к чему совершенному... Хотя, как показал его неоднозначный и спиральный итог, стал утомительным началом долгого и необходимого разговора о природе и совершенстве поэтического дара, как языка избранных людей.

Безусловно, каждый, кто принимал участие в данной дискуссии, имел свою неоспоримую субъективную истину по отношению к предмету лирического вопрошания, которую каждую сохранил в первоначальном воздыхании.

Итак, «В начале было слово…».


СЛОВЕСНАЯ НЕМОТА


Ганге Эльмурзаевой

Накрыты яства на стеклянный стол.

Вокруг расселись мыслящие люди.

Я обнажил свой недужный глагол.

И каждый вдруг о нём наивно судит…

…Ты скажешь мне, что мысль моя стара,

Брутальная, седовласа, говорлива…

И свойственна древесности ствола,

И вспыльчива, как стриженая грива.

Продолжишь свой лирический укор,

В феминности настроившейся думой,

Опередив не совершённый вздор,

Не воспротивясь, выскажешь: «Не вздумай

На погреб слов обиду затаить,

Перенастроить прежний орган слуха,

И в этот терем, славный, не ходить,

В ампирном стиле усмирённый пухом!».

И я невольно это всё приму

(А, может быть, забыв, переиначу!),

Чтоб доказать настырству твоему,

Как для меня сей диалог был значим.

Быть может, ты была и не права,

Фарфоровое отодвинув блюдо,

Но говорила верные слова,

Задетые назойливой простудой.

…И все вокруг ловили разговор,

Эпически раскраивали тему,

А я с собою вёл третейский спор,

И усмирялся, наблюдая немо.

И кто-то одобрительно кивал,

Хотя в душе в поэзию не верил,

А может быть, её почти не знал,

Или сокрыл себя на самом деле…

К чему теперь беспамятство глубин,

Рождественская немощь небосвода,

Когда бунтует возмужалый сын,

Полупонятно требуя свободу?!.

27 декабря 2010

Грозный

О ВЕЧНОМ

Montez! Montez![9]

Мир безликим гламуром влеком,

Израсходован глянцевой бурей.

Я ж — иным говорю языком

И иными словами ликую…

Кто-то мысленно пестует рог,

Кто-то жертвой склоняется к блюду…

Мне ж — одно изумление — Бог,

Остальное — мгновенное чудо.

Всех рыдающей арфой свело.

Наварят фестивальные степи…

Мне ж — дымящий глагол — ремесло.

Просторечье — бессмысленный лепет.

Все бегут от сует и тщеты,

Скрыв во чреве богатства эпохи…

Я ж — совсем не боюсь нищеты

И дивлюсь плесневеющим крохам.

Все играют постылой струной,

По себе непомерное судят.

Я ж — шагаю заросшей тропой,

Где неведомы пешие люди.

Все бредут ко вчерашнему дню,

По былому несвойственно плачут.

Я же — всё четвертично средню

И с ментальностью погреба трачу.

Кто-то в ярости гасит зарю,

Кто-то небо смыкает в ладони.

Я ж — поблёкнувшей искрой горю,

Осыпаюсь пожухнувшей кроной.

3 ноября 2003

Грозный

ПРИМЕТЫ ОСЕНИ

Молчаливая веет пора,

И во всём торжествует природа.

На деревьях пожухла кора,

Гнутся в бронзе уставшие своды.

Пресный ветер играет листвой,

Обнажает поникшие травы.

Солнце блещет янтарной волной

И грозит повелительным нравом.

Робкий мир и бессилен, и пуст,

Колдовской немотою изгладан.

Всё пронизала сонная грусть

И объял искупительный ладан.

Жадно дышит благой чернозём,

Непокорные ломти смыкает.

Паутина витает кругом.

В постном небе последняя стая…

В звонком гуле закатного дна,

В тишине молчаливого русла,

Журавлиная песня слышна,

Освящённая шёпотом гуслей.

Несговорчиво поле в дыму.

Слышен рокот цыганской телеги.

Почему ж я никак не пойму,

Что спустилась осенняя нега

На моё налитое плечо

Или жаром объятые плечи,

От того ль, что в душе горячо

И бесславен блуждающий вечер!

13 октября 2002

Грозный

ОКТЯБРЬСКИЙ ТЛЕН


Omnia mutatntur, nihil inherit.

Publius Ovidius Naso[10]

Легкокрыл досыхающий лист.

Беспощадна игра позолоты.

Неба вздох равнодушен и мглист,

И охвачен свинцовой икотой.

Эхо жадно сошло на скамью,

Растворилось струей быстротечи.

Подступает ордою ко дню

Осмелевший от ярости вечер.

Легок сумерек приторный жар.

Сердце пламенем грусти объято.

На макушках деревьев пожар

Прорывается в лоно заката.

В пелене шелкопрядных теней

Вдруг мелькнули осенние звёзды.

Мятый сон оголённых ветвей

Возмущается окликом грозным…

Над сосной пронеслись глухари.

Злобен дождь, моросящий уныло.

В медных прорезях тусклой зари.

Веет запахом свежей могилы.

Несговорчив октябрьский тлен.

Все сомкнула прощальная жалость.

Нету сил приподняться с колен —

Так несносна и тяжка усталость.

23 октября 2002

Грозный

В БЕСКОНЕЧНОЙ УПРУГОСТИ ТАИНСТВ…

ЗИМНИЙ ВЕЧЕР

Наталье Свиридовой

Зимний вечер небрежно утих.

Слышен скрежет остывшей метели.

Не ругай мой поникнувший стих,

Что раскинут, как дни по неделе.

Я иду по бесследной тропе,

Говорю с неприступной дорогой…

Не кляни меня в близком родстве

К охладевшей от страха тревоге.

Мысль снегом тоски замело.

Истуканом застыла усталость.

Не травмируй моё ремесло,

Что из жаркого недуга встало…

Голос пастырством слуху грозит,

В замешательстве яствует пряно.

Не суди мой лирический быт,

Что истёк окровавленной раной.

Белоснежен сонливый овраг.

Морщит ветви назойливый иней.

Не вини мой медлительный шаг,

Что испытывал поступь в гордыне…

Пресен неба размытый окрас.

Ветер шлёт искажённые струи.

Не брани мой остуженный глас,

Отрешённость прошедший глухую.

Мнёт закат свой распятый подол,

И играет струёй позолота.

Не гнети мой уставший глагол,

Что охвачен предсмертной икотой.

7 января 2011

Грозный

ВЕЧНОСТЬ


Сгорают судьбы в череде ненастий….

В песок крошатся мрамор и гранит.

Лишь солнце, — безупречный символ власти, —

Над миром повелительно горит.

Ложится пыль над немощью дороги.

Блуждает вздохом сумрачная тень.

Струёй скрежещет цепкая тревога,

Как таинство давно усопших стен.

Слабеет глас досель звучавшей лиры,

Тускнеет в цвете царственный венец.

Ни что не вечно в этом хрупком мире.

Всему даны — начало и конец.

18 октября 2000

Грозный

ГОЛОС ВОЙНЫ


Зовёт меня голос войны…

Николай Гумилев

С былым безвозмездно прощаюсь,

И жажду немой тишины.

Как птица бескрылая, маюсь

В испытанном чреве войны…

Бесчинствует голос разлуки.

Задумчив и липок туман.

И в каждом воспрянувшем звуке

Мне слышно биение ран.

Забыл охладевшие лица,

Античную дрожь колесниц…

Почти разучился молиться,

Ходить к пепелищам гробниц.

Оборван молчанием голос.

И тощая шея бледна.

Бесчинствует жадный осколок,

Воспрянувший с грозного дна.

Обилуют нивы погоста…

Могильные камни хрустят.

И дух, опрокинувший косность,

Хворающим телом распят.

Гудит обезумевшей вьюгой

Поникшая мякоть сердец.

Как нимб, повелительным кругом

Над главами вьётся свинец.

Распято безумие страха.

Пылает безгрешность луны.

Как много безликого праха

На плитах кровавой войны...

31 декабря 2001

Грозный

ОЧЕРТАНИЯ ОСЕНИ

Ты опять со мной, подруга осень!

Иннокентий Анненский

Нависли тучи над глухой оградой.

В холодном небе тусклая луна.

Несносно дышит в сумерках прохлада,

И, кажется, почти разорена.

Вокруг витает древняя забытость.

И бьётся оскорблённое крыло.

Скрежещет вольнодумное копыто,

Что мятую подкову не снесло.

Сутулый ветер неотступно кружит.

В осеннем поле догорает лён.

Пожухлый лист упал в сырую лужу

И корчится, как будто бы смущён.

Всё пронеслось по звёздной круговерти

И время поучительно гремит.

В сосновой роще мягкий запах смерти

Ещё не зрелой хвоей перебит.

Несмелой ширью стелется дорога,

Скрывая пылью благородный след.

На ветке ворон щурится в тревоге,

Что слышит голос отдалённых бед…

Резвятся лисы в недоступных норах.

Пугливый дождь изранено скулит.

Раскатно дышит эхо над простором

И горло обозлённое дразнит.

Играют кроны в мягкой позолоте.

Как чернь бунтуют мокрые стволы.

И старый лось охотником измотан,

Что жаждет окровавленной хвалы…

4 июля 2001

Грозный

ЭПИТАФИЯ

(скрижали конца…)

Всё осядет под сводом теней.

Усмирится разбитой волною.

Но безумно, что памятной мглою

Вы придёте заросшей тропою

К позабытой могиле моей...

18 июня 2000

Грозный

ПО НИЩЕТЕ СЛЕПЫХ ВОСПОМИНАНИЙ…

СУМЕРКИ

Есть в сумерках блаженная свобода…

Белла Ахмадулина

Луч медлительным горем свело.

Повелительна чернь небосвода.

Бьётся трепетной жизни крыло

Над смятеньем чеченского рода…

Свищут пули межветрием зла.

Разрываются нервом снаряды.

Всё смыкает сонливая мгла

И грядёт погребальным обрядом…

Непривычно деревья шумят.

Отрешённо вздыхают руины.

Плачет в скорбном унынии мать,

Схоронившая младшего сына.

Вьётся дым над тревогой костра.

Солнца диск догорает в закате.

Опрокинута горем сестра,

Потерявшая старшего брата.

Своевольно перечит судьба…

Ветер смерти неистово кружит.

Носит памятный траур вдова,

Что лишилась и крова, и мужа.

Жизни след немотой замело.

Заикается в хрипе природа.

Бьётся трепетной жизни крыло

Над смятеньем чеченского рода….

24 июня 2001

Грозный

СМЕРТЬ ПОЭТА

Памяти Беллы Ахмадулиной

Вот снова смерть пришла к поэту,

Свой обнажив надменный тон,

Непостигаемой приметой,

Что обрывает связь времён.

Уймись же, ненасытный голод!

Остынь, горящая слюда!

Уход поэта — вечный холод

На все грядущие года.

Смущён первопрестол сугроба.

Ютятся лабиринты снов…

Мы, как незрячие амёбы,

Бредём по оттискам следов.

Течёт беспамятная Лета,

Что ненасытно глубока.

И снова смерть пришла к поэту

Сквозь обречённые века.

И землю оцепили войны,

Будя почующий гранит.

И некому сказать: «Довольно!».

Поэт остужено молчит…

Беспомощна струя рассвета.

И тускл огненный закат.

Немыслимая смерть поэта

Нас опрокинула назад.

Перечит облако изменой

И туча серая знобит.

Сомкнулись призрачные тени

Над негой истощённых плит.

Оборваны святые узы.

Трепещут ангелы вдали…

Полузабвенно внемлет Муза

Немому голосу земли.

Печально торжествует ветер.

Луна надтреснутая бдит.

Мы без поэтов, словно дети,

Что не умеют говорить.

23 декабря 2010

Грозный

ЯВЛЕНИЕ НОЧИ


Я ночь сегодня окрестил…

Осип Мандельштам

Чернеет ночь, сомкнувши спицы.

Туманной пеленой ложится,

Чтоб в безымянности сокрыться…

Как хром, крепка

Бессонница. — И мне не спится.

Свеча блуждающе струится.

Перед глазами мнутся лица…

Щемит рука.

Слышны стенания волчицы.

Сырое облако сочится.

И лунный отблеск серебрится

Слегка-слегка.

Сгорает, чтоб испепелиться,

В бескрайних недрах раствориться,

И вновь восстать янтарной птицей,

Взвыть в облака.

Раскатным окликом родиться,

Крылом бессмертия раскрыться,

И с бесконечным небом слиться

На все века.


4 марта 2002

Самара

















ОСИПУ МАНДЕЛЬШТАМУ


Что без страданий жизнь поэта?

И что без бури океан?

Михаил Лермонтов


Среди хрипот нагих людей,

Где всё растратила тревога,

Распят последний иудей,

Прошедший немощной дорогой…

…И вот межскалие хрустит

И дозревают кости в склепе,

И всякий мыслящий молчит,

От соучастия ослепнув.

Глухонемой настырен тлен.

Сладка смертельная отрава…

Что получили мы взамен

Отнятого у нас без права?!

…А, может, больше не идти

Бурьяном вскормленной тропою,

Искать окольные пути,

Что скрыты млечной пеленою?

Кого за жертву принимать,

Или в бессмертии восславить.

Неужто нечего терять,

Когда температурит память,

И сердце робкое стучит,

Произнося сухие речи,

Когда с луною в омут слит

Вассально наступивший вечер?!

Завяла яблоня в саду,

Та, что надтреснулась от жажды.

К которой я всю ночь иду,

Чтоб обрести её однажды

В задетой жаром синеве,

Вполне приученной испугом,

Плодоносящей наравне

С той, что не ведала недуга.

И я себя тому учу

(Оно не всё, быть может, значит…),

Чтоб не потворствовать лучу,

Оставшись мысленно незрячим.

Иного нет, не обрести.

Судьба свою изнанку прячет:

Кому-то хворь не донести,

А кто-то вовсе не доплачет.

Я потому всегда беду

Ещё в зачатии врачую,

Чтоб, не опомнившись в бреду,

Шальной не выстрелила пулей.

Нет! Мир поэту не спасти

От зноя, холода и стужи.

Но всем, на жизненном пути,

Его глагол, как воздух, нужен…

Орган вещающий, гори!

На свой вопрос я не отвечу…

Наверно, это луч зари

Сумеет, что восстал предтечей.

24 января 2011

Грозный






























ОСЕННИЙ ПАРИЖ


Осипу Мандельштаму

Диск солнца утихает рыжий.

Сквозят проёмы тощих стен.

Ты, робко бредивший Парижем,

Сырым закатом упоен…

Душа надкусана изменой.

Уста томит слепая ложь…

Кромсают берег воды Сены,

Сокрыв молекульную дрожь.

Блестит звезда над Notre Dame[11]

И мнётся пористый туман.

И лязги ржавого органа

Напоминает скрежет ран.

Вассально вызревают крыши.

И жердь шевелится едва…

Скамья опустошённо дышит.

Хрустит пожухлая листва.

Набухли мхи полуизмято.

И щебень корчится слюдой…

Подризник мудрого аббата,

Подол смущает наготой.

Клубится дым над пепелищем.

Бдят стебли изнемогших трав.

Над урной принагнулся нищий,

Свой стыд безумием поправ…

Ютится ствол озябшим телом,

Что вторит окликам потерь…

И куст самшита перезрелый

Играет кронами, как зверь.

И парк прохладою измучен.

Трепещет ветхое дупло.

Над Лувром изнывают тучи

И тень роняют на стекло.

И небо корчится в мундирах,

Отвергнув запах табака.

О, так беспомощно и сиро

Играют с ветром облака.

Бунтует разорённый вечер

И тучи нежатся с луной,

И в окнах восковые свечи

Мерцают огненной звездой.

7 октября 2006

Самара

ПРЕДСМЕРТНЫЕ СТРУИ ИКОТЫ

ОЩУЩЕНИЕ СМЕРТИ

Nascimur in lacrimis,

Lacrimabile ducimus aevun,

Clauditur in lacrimis ultima nostra dies.

Publius Ovidius Naso[12]

Жизнь размыта осенним дождём,

Запоздалыми ветрами стёрта,

Прометеевым смята огнём,

И лежит бездыханно и мёртво…

Истощённо мерцает звезда

В грозной толщи свинцового дыма.

И безвкусием блещет вода,

Что доселе казалась сладимой.

Догнивают в пустой наготе

Отрешённые здравием срубы.

Кличет эхо, как хруст в простоте,

То безмолвно, то мягко, то грубо…

Вторит птица в застывшем саду

Обречённости ветхого страха…

Плодоносную клича буду,

Притворяясь безропотной птахой.

Грудь полна вольнодумных затей…

И синхронно трещит полукругом.

Телу сдаться осталось скорей

И войти в обречённость недуга.

Тучи скупо сокрыли луну,

Предваряя поруку рассвета.

Ну а око прильнуло к окну

И блуждает неведомо где-то…

Вдруг качнулась сонливая ветвь,

Ударяясь о мокрые стёкла,

Опрокинув на вязкую твердь

Жалкий лист, что противился блёклам.

Пустотой искушён небосвод,

Что лишился закатного края.

Жизнь согнулась, как треснутый свод,

И предсмертным издохом играет…

Всё печально несётся к концу:

Обрывается, падает, свищет…

Смерть стенает, припавши к лицу,

Как распятый на площади нищий.

Колоколен мучительный звон

Благовестом раскаты пускает.

Вьётся в воздухе призрачный сон

И израненным отзвуком тает.

21 января 2008

Грозный










































ОКЛИКАЯСЬ В СЕБЕ


And thou art distant in humanity.

D. Keats[13]

Крадётся луч сквозь пелену теней,

И бубен безутешен наготою.

Я всё ещё живу икотой дней,

Разбросанных по улицам войною.

И, кажется, хожу полуживым,

Не замечая под ногами кости…

Сплошмя глотая умерщвлённый дым,

Клубящийся над немощью погоста.

И мысль обречённо холодна,

Пронизанная запахам тревоги,

Что морщится, как бледная луна,

Упавшая на подступах к порогу.

Зарю сокрыл туманистый заслон.

И небо в предрассветной мнётся сини.

Долечиваю раны и урон,

За грех, в котором вовсе неповинен…

И снова наступил поблёкший день,

Что и вчера с усмешкою лукавил,

Нарочно опрокидывая тень

На медную дугу оконных ставень.

И этот день медлительный пройдёт.

И снова ночь сонливая наступит…

Но вряд ли он из памяти сойдёт

Да и она, наверно, не отступит.

18 июня 2000

Грозный












ГРОЗНЫЙ


Есть город такой на земле, —

Засыпанный пеплом и прахом…

Эдгар По


Разбуженные улицы бледны.

Изрыты непокорные дороги.

Щебечут птицы голосом войны,

Приученные болью и тревогой…

Собаки обезвожено скулят,

Зализывая боевые раны.

Помёт ещё совсем слепых котят

Так безмятежно спит в помойной яме.

Ворона повелительно парит,

Как чёрное пятно на небосводе.

Мечеть опустошённая горит,

И гарь ордой неумолимой всходит.

Стремятся ввысь глухие дерева,

Как пришлые из осквернённой дали,

Играющие кронами едва,

Измятые под натиском печали.

Сварливый парк задумчиво поник.

Взрывной волной разбросаны руины…

Вздыхающе на лавку сел старик,

Похоронив единственного сына.

Нет! Этот город вовсе нелюдим.

Почти забыт ещё вчерашней славой…

Над старым домом воспалённый дым

Клубится незаслуженной отравой.

Сочится церебральный солнца луч.

Безропотно вздыхает куст сирени.

В свинцовом небе стая жгучих туч

Раскидывает призрачные тени.

О чём-то шепчет голое окно.

И дверь полуоткрытая смеется…

И комната, в которой так темно,

Полузабвенным эхом отдаётся.

Томится закопчённая кровать.

И детская игрушка тихо плачет.

Всё это вряд ли мыслимо понять,

Когда рассудок каменный растрачен.

11 мая 2000

Грозный

ПРЕДЧУВСТВИЕ НОЧИ


Есть запах чистоты!


Шарль Бодлер


Нависло небо полумято.

Прохлада просится в окно.

И луч безбрежного заката

Упал на илистое дно.

И ветер вьётся в быстротечи,

Спеша сорвать последний лист,

В глухонемой врываясь вечер,

Что заунывен, тощ и мглист.

Скрипит дощатая калитка,

Как жертва кованных петлей.

Надломлено ползёт улитка

По рёбрам пористых ветвей.

И двор, охваченный соломой,

Перечит запахом смолы,

Сонливостью предсмертной дрёмы,

Икотой ссора и хулы.

Скрежещет кошка на заборе,

Столб когтем мудрости гнетя,

Мурлыча в заунывном споре,

Как годовалое дитя.

Колодец дышит полукругом.

Под козырьком мерцает печь

И ночь спускается недугом,

Чтоб чернью приторной истечь.

28 сентября 2001

Грозный

ОБРЕТЕНИЕ

– Et s`il n`en reste gu`un – je seria celui-la.

Charles Baudelaire[14]

Почти созрев, хворая в наготе,

А не ютясь в назойливой постели,

Всё перебрав в обременённом теле,

Вдруг стану обретаться в простоте.

И чтоб над этим всем возобладать,

И осадить настойчивость наречий…

Я стал гореть, как восковые свечи,

И мысленным аккордом умирать.

Быть может, смерть ещё не подошла

И в естестве наивном не готова

Глаголать мне ветхозаветным словом

Или предсмертной речи не нашла?!

Но я, познавший не одну беду,

Смеявшийся, угарный дым глотая,

Как ослабевший недуг, отступая,

Прозрею, воспротивлюсь, превзойду…

Пока живу нетронутый разлукой,

Оставшийся с собой наедине.

И, словно филин при седой луне,

Прислушиваюсь к сердца чистым звукам.

И пестуя ещё сонливый нрав,

Воспитанный в немыслимом сиротстве,

Нужда в котором слыла в превосходстве,

Всё отпускаю… от судьбы устав…

Но, продолжая мысленной струёй

Коросту заунывному перечить,

К гортани, восполнённой быстротечьем,

Я прорываюсь пористой струной.

И этим убедившись в правоте,

Как день, войдя в доверчивость недели,

Всё перебрав в обременённом теле,

Вдруг стану обретаться в простоте.

18 сентября 2002

Самара

НА ОЩУПЬ ВБИРАЯ СЕБЯ…

ПОРЫВЫ ВОЛИ

Мы только с голоса поймём,

Что там царапалось, боролось…

Осип Мандельштам

Неугомонен луч заката,

Что жаждет перейти в рассвет.

Играют звёзды, словно пятна,

А я всё в думах о расплате

За мной нарушенный обет…

Поняв, что жизнь земная бренна

И с каждым часом коротка,

Я стал задумчив непомерно

И реагирующим нервно,

И необщительным слегка.

Во всём сопротивлялось тело.

Дразнило время, не спеша.

И отдавалась хрустом зрелым.

И вдруг осмысленно взрослела

Войной распятая душа.

И этим слыла беззащитной

И растворялась без следа…

Ночь наступала, словно битва…

Но каждый день казался сытным,

Хоть клял, не ведая стыда.

И трезво отдавалось слово

В объятой холодом груди.

И мысль с раздумьями боролась,

Как тень с беспамятством покрова,

Роняя отзвук позади.

Всё обреталось между прочим…

И совершалось без преград.

В тени обременённой ночи

Мерцали искры многоточий,

Чтоб опрокинуться назад.

…Судьба отзывчива упрямо

И тяжела, как судный крест.

Диск солнца догорает раной,

Сбивая запах полупряный,

Что ноздрям восковым не снесть.

7 апреля 2002, день моего рождения

Самара

ЯВЛЕНИЕ ЛУНЫ

Сестрёнке Хаве Умхановой

Обрываются нити дорог.

И скрежещут настырные были…

Вечер тихо сошёл на порог,

Раздробившись молекульной пылью.

Звёзд мерцание. – Эхо в ночи…

Серый дым распростёрся над домом.

На макушках деревьев грачи

Обессилено щурятся в дрёме.

В лужах воды пугаются дна…

И по каплям поверхность крошится.

В пресном небе мелькает луна,

Безнадёжно желая разбиться.

Сдержан твой опечаленный глас…

И ранима безудержность взгляда,

Что поникла под толщей гримас

И размыта согбенной прохладой.

Подойди усмирённо к окну,

Что трепещет, как голос разлуки…

И взгляни на немую луну,

Протянув исхудалые руки.

Словно глыба она холодна

И печалью людской заунывна,

Как рабы на галере, бледна,

Обнажаема бисерным ливнем.

Мы её за бесцветность клянём,

На распятие жертвой возносим.

Отторгаем сияющим днём

И в ночи не противиться просим.

Вот она полублёкло глядит,

Не утратив зеркального взора.

Как сова, умудрённая, бдит,

Превознёсшись над чернью простора.

Стебли веток объяты росой.

Ствол берёзы, надтреснув, сочится.

Ночь проходит раскатной волной,

Обнажая сонливые лица…

Бьётся оземь слепая капель.

Мыслью тянутся синие травы.

Дышит негой несмелый Апрель,

Обретая недолгое право…

Всё сомкнула безумная тишь.

Чуть слышны предрассветные звуки…

Ну, а ты, безмятежная, спишь,

Опрокинув несмелую руку.

7 апреля 2010

Грозный













































ЗАБОЛЕВШАЯ ЗИМА

О, небо, небо, ты мне будешь сниться!

Осип Мандельштам

Снова небо беспомощно плачет,

Содрогаясь в сонливости тьмы.

Хриплый дождь заунывие начал

И ворвался в утробу зимы.

Столб фонарный сутулится призмой.

Гнётся сводом берёзовый ствол.

Морщат окна осевшие избы,

Выпрямляя измятый подол.

Тело мягким графитом крошится

И крещенской водою течёт,

Беспросветной луной серебрится,



Pages:     || 2 | 3 |
 





<


 
2013 www.disus.ru - «Бесплатная научная электронная библиотека»

Материалы этого сайта размещены для ознакомления, все права принадлежат их авторам.
Если Вы не согласны с тем, что Ваш материал размещён на этом сайте, пожалуйста, напишите нам, мы в течении 1-2 рабочих дней удалим его.