Copyright © Roman Revakshyn

Городские хроники.

(Калейдоскоп очень глупых событий)

I

Петрович и Михалыч, соседи по лестничной площадке, имели между собой особую, телепатическую связь, - они почти не общались между собой при помощи слов, и вся ценная информация, циркулировавшая между ними, в основном передавалась взглядом. Выйдут они, бывало, на лестничную площадку и жалуются молча, упрямо глядя друг другу в глаза, о жестоком похмелье, - состоянии, давно сроднившем их исстрадавшиеся души.

Петрович был высоким, худощавым мужчиной немного за пятьдесят с врождённым запахом перегара. Все его знакомые неоднократно замечали за ним некую странную склонность к слишком долгой философической задумчивости. Он был, без всякого сомнения, исключительно умный человек, но из-за того, что он не делал свои бесценные мысли достоянием широкой общественности, его всё больше считали тупицей. Задумается он иногда о судьбах человечества, да так и простоит целый день перед открытым окном в приятной эйфории. Лишь к вечеру, воскликнув: «Ну…э!..» - выходил он из этого странного оцепенения, которое некоторые психиатры считают предвестником довольно серьёзных осложнений, и выходил лишь для того чтобы посмотреть по телевизору наши страшные новости. Надо согласиться, существовала реальная опасность, что однажды, бесконтрольно погрузившись в свои сладкие думы, он не сможет выйти из этого лабиринта мыслей, заблудившись в хитросплетениях доводов и выводов, подтвердив тем самым наихудшие опасения врачей.

Когда умерла его жена, Петрович, после пережитого несчастья, стал вести себя так же, как любой несмышленый ребёнок, оставленный беспечными родителями на произвол судьбы: он перестал снимать в квартире уличную обувь, убирать со стола грязную посуду, ходил с лёгкой двухнедельной небритостью и завёл удобную, а главное нетрудоемкую моду спать совсем не раздеваясь, с каждым днём поднимаясь на всё новые высоты полной деградации.

Его друг, Михалыч, был небольшого роса, но плотного, мускулистого телосложения и имел непобедимо-воинственный характер, - о чём свидетельствовали многочисленные шрамы на его мясистом лице. Бывшая жена Михалыча, Вера Игоревна, обладала не менее воинственным и сварливым характером. Вместо того, чтобы стать большим начальником или, по крайней мере, генералом, она без всякого сожаления потратила двадцать лет своей тяжёлой жизни на борьбу с Михалычем. Титаническая борьба закончилась тем, что однажды она без надлежащей подготовки совершила отчаянную попытку занять главенствующее положение в семейном лагере, банально прибегнув к грубой физической силе, после чего у неё под левым глазом неожиданно образовался большущий фиолетовый синяк. Потерпев, таким образом, тяжелое поражение на семейном фронте, Вера Игоревна ушла к Семёну Павловичу, крупному, по размерам злоупотреблений спиртным, сантехнику из соседнего дома, который пил не на много меньше Михалыча, но зато был не так принципиален в вопросах разделения власти. Из вещей ушедшая сторона благородно оставила Михалычу трехкомнатную квартиру, кухонный шатающийся стол, две железные кровати с кривыми ножками и дочь, Ларису, милую крошку, которая любой прожженной стерве дала бы значительную фору. romanrevakshyn.su

Кроме этого о девушке можно сказать, что эта тощая девица с впалой грудью была на редкость трудолюбива,- ведь никто не может сказать, что для того, чтобы целыми днями беспрерывно валяться на кровати, часами болтать с подружками по телефону, бесцельно шляться по косметическим салонам, барам и дискотекам не требуется огромных затрат сил и, особенно, денежных средств, в добывании которых она проявляла гениальную изобретательность и настойчивость, - в этом довольно хлопотливом деле ей очень помогала годами выработанная и отточенная до совершенства привычка не отдавать долги. На протяжении всей своей ежедневной увлекательной программы Лариса беспрерывно курила и была непременно навеселе. Просто диву можно было даваться как в такое хилое, тщедушное тело вмещалось столько табачного дыма и алкоголя, - куря, она затягивалась так глубоко, что глубину её легких многие мысленно сравнивали с глубиной Марианской впадины. Вся трудовая деятельность милой девушки вмещала в себя две короткие недели, в течение которых она работала в мужском зале парикмахерской, и где она очень быстро сумела получить прозвище «стригущий лишай», не затратив для этого больших усилий и полагаясь лишь на природные способности и личный вкус.

С раннего детства Лариса была обделена нежной отцовской любовью и уже на заре своей бурной юности решила во что бы то ни стало наверстать упущенное, проявив патологическое тяготение к мужчинам всех возрастов, типов и наклонностей, у которых она в последствии, как многие из них жаловались, вызывала стойкую ассоциацию с вечным двигателем. В таком же вечном движении в их квартире находились два мальчугана и девочка - плоды Ларисиных попыток обрести подлинную любовь. «Я кажется беременная, - подумала однажды Лариса, - ну её, эту школу, буду матерью». Однако для ее независимой современной натуры дети были лишь обузой и чаще ими занималась бездетная соседка Ира, подруга Ларисы, хотя и она, нельзя сказать, чтобы слишком любила Ларисиных детей, потому что вся эта шумная детская компания с утра до ночи энергично прыгала, бегала, озорничала, создавая такой густой звуковой фон, что даже их дедушка иногда обращал на них внимание. Михалыч абсолютно равнодушно относился к внукам, считая их лишь детьми дочери и не больше. Лишь к одному члену семьи Михалыч питал постоянный неподдельный интерес - к геройскому коту Василию, у которого была наглая, подранная в жестокой борьбе за жизнь, бандитская, грязная от помоек морда, очень, кстати, похожая на физиономию его мрачного хозяина. За всю жизнь от него никогда не слышали ни мурлыканья, ни мяуканья, ни какого-либо другого приятного звука. Васька ежедневно участвовал в жестоких кошачьих потасовках, из-за чего его серая шуба изрядно страдала, покрываясь некрасивыми шрамами. Михалыч, чисто из художественной прихоти, часто любил послушать, как он говорил, «серенаду Солнычнай долина», наступив Ваське на длинный хвост. Нравились ли подобные вокальные упражнения Василию, неизвестно, но при появлении Михалыча он моментально, не дожидаясь особого приглашения, старался спрятаться под кухонный стол. Было в их квартире и то прекрасное время, когда у них жил игривый и забавный белый хомячок; но в один прекрасный день, Васька, совсем изголодав, пошел на тяжкое и, как это не прискорбно, замочил милое животное. romanrevakshyn.su

Жили наши герои в одном из пятиэтажных домов, в небольшом, почти захудалом городишке, каких так много в нашей стране. Перед каждым подъездом дома стояла полуразложившаяся лавочка, а перед всем домом обычно находилась овальная клумба: без цветов или с цветами, если у кого-то хватало ума заняться цветоводством.

По причине приезда в город очень большого государственного чина, если не сказать самого большого в государстве, все дома были выкрашены в едко-жёлтый цвет. Их собирались выкрасить и в оранжевый, и в синий, и в весёленький бежевый цвет, однако, в конце концов, городские чиновники мудро решили, что повальное засилье капитализма в стране еще не успело глубоко развить эстетические и художественные вкусы горожан; да и нечего, рассудили отцы города, смущать их неприятной новизной, тем более, что большая часть денежных средств, выделенных на покраску домов центрального района города, непонятным образом исчезла и денег хватило лишь на самую дешёвую – жёлтую краску. Ожидая приезда действующего президента, желавшего быть избранным на второй срок и проводившего предвыборное турне по стране, городские власти издали несколько указов: прежде всего приказали поставить всю находящуюся в здравом уме и твердой памяти милицию в строго вертикальное положение, а всем милиционерам приказали повысить бдительность - ходить по двое и задерживать всех, кто собирался в компании больше трёх человек на квадратный метр. Приказ был особенно актуален после недавно произошедшего в городе вопиющего случая, когда две пьяные проститутки избили участкового и городских блюстителей порядка безжалостно обвинили в том, что они мало занимаются проституцией. Бдительность милиции должна была оградить главу государства от террористических и всяких других актов. Не то чтобы в городе водились экстремистские политические группировки антиправительственного толка или террористы-самоубийцы, нет, просто существовала определенная вероятность нанесения высокопоставленной особе непоправимого физического ущерба, то есть самосуда, от самих почтительных граждан. Во время предвыборных баталий страна обычно делилась на «свои» и «чужие» города, и в «чужие» города совать нос совсем не рекомендовалось. Наш город не был «своим» для действующего президента, однако, всегда осторожные политики совершенно теряют голову во время пика предвыборной компании и во имя лишнего голоса готовы сунуть голову в любое адское пекло, приехать в любой, даже самый отдаленный город в любой точке земного шара, как бы ни было настроено население этого города, лишь бы получить лишний голос какого-нибудь заевшегося тунеядца-лежебоки или не просыпающегося от безделья тугодума-увальня, чтобы в итоге обойти ближайшего соперника и получить в свои руки заветную власть, то есть законное право обирать, грабить и обманывать. Городскими властями так же был издан дальновидный циркуляр, строго-настрого запрещавший выпас крупного рогатого скота в центре города. Но его вряд ли кто принял всерьёз - с таким же успехом они могли бы отменить ношение ушей.

В то раннее утро Петрович и Михалыч по обоюдному телепатическому импульсу одновременно вышли на замусоренную лестничную площадку; молча душевно потрясли друг другу руки, молча жалостливо посмотрели друг другу в глаза. На этом передача приветственной информация закончилась, и они важно, медленно, с полным сознанием своего достоинства, слегка спотыкаясь, спустились вниз по лестнице, и вышли во двор, где весенняя оживающая природа сулила им много свежих впечатлений. Любой человек, увидев эту интересную пару и оценив их костюмы, мог бы принять их за двух пожилых аристократов в зените мудрости и духовного величия, готовящихся к какой-то траурной процессии, если бы не торчащая из помятых штанов клетчатая рубашка Петровича, которая была далека от того, чтобы пахнуть зимней свежестью стирального порошка; и в некоторых местах разорванный полосатый пиджак Михалыча, под которым не было никаких видимых признаков рубашки, а только лишь седая мохнатая грудь, напоминавшая шотландский мохер, готовая живописно колоситься под любым слабым порывом ветра.

Copyright © Roman Revakshyn romanrevakshyn.su

II

Copyright © Roman Revakshyn

На улице ярко светило утреннее, манящее солнце. Весенняя молодая неокрепшая зелень, очнувшись от долгой серой зимы, резала глаз пёстростью и насыщенностью красок на фоне кричащего цвета желторотых домов. Было, без сомнения, совсем тепло. Об этом безошибочно можно было судить по соседскому юному уникуму, мальчику Вите, с которого родители с нимали шубу только при плюс двадцати. Витя стоял возле оживающей клумбы, с несказанным удовольствием ковыряясь в носу, так глубоко погружая в него худенький длинный пальчик, что, казалось, чешет им свой мозжечок.

Посреди расцветающей клумбы стояла Вера Игоревна, бывшая благоверная супруга Михалыча, выгуливавшая в это время своего недавно выращенного зимой с огромными усилиями английского дога ростом с годовалого теленка. Она, по всей вероятности, была уверена, что клумба - это место, предназначенное именно для выгула собак и никак иначе. В этот момент животное было занято своими естественными потребностями. Вера Игоревна с преданной любовью смотрела на драгоценное чадо, всеми фибрами своей натуры переживая одно из самых важнейших в жизни любой собаки событие. Она как-то неестественно волновалась и всё хотела чем-то помочь своему любимцу, но не знала как и чем - всё вроде бы происходило само собой. Увидев её, Михалыч цинично присел в глубочайшем почтительном реверансе, а Вера Игоревна скривила недовольную мину и отвернулась.

- О, ё…, во погода б…! – вырвалось у Михалыча, когда он немного осмотрелся. Тут же соседский вундеркинд Витя, подающий большие надежды как лингвист, напряг детский слух и не по-детски развитый ум, он как и все дети был явно неравнодушен к подобным фразам. Его голубые маленькие глазки быстро забегали, а уши превратились в локаторы дальнего радиуса действия.

Витины родители, чрезвычайно интеллигентные люди, уже давно только диву давались, услышав от сына при воспитательнице детского сада или за праздничным столом при уважаемых гостях такие идиоматические выражения, о полном значении которых даже они могли только смутно догадываться. «Откуда?» – спрашивали себя папаша и мамаша, каким образом подобные фразы могли проникнуть сквозь уставленные книжными шкафами стены. Им было невдомек, что Михалыч давным-давно упорно работает над передачей опыта молодому поколению, значительно пополнив Витин словарный запас.

Переглянувшись два друга твердо ступили на слегка пошатывавшуюся землю. Люди, которые не имели удовольствия близко знать наших героев, также могли бы случайно подумать, что те могут направляться в библиотеку или, на крайний случай, в местный краеведческий музей, но по какой-то странной иронии доли их путь лежал в местную забегаловку для очень широких слоев населения, включая люмпенов, с прелестным названием «бар Шарм»», а в простонародье просто – «Шарманка». Дорога была недалекая: бар располагался в здании городского суда, которое, в свою очередь, располагалось не так далеко от места проживания наших друзей.

Надо сказать, что если вам вдруг придется когда-нибудь искать здание городского суда в маленьком городе, вы почти безошибочно найдете его по большому скоплению дорогих машин перед фасадом. То ли люди, у которых есть деньги, часто судятся, то ли люди рассматривающие их дела, имеют большие деньги, не ясно. Но боже вас упаси спутать городской суд с налоговой инспекцией, - здание налоговой инспекции всегда выгодно отличается своей новизной и кованым забором.

Бар «Шарм» помещался в боковой части здания суда, в полуподвальном помещении. Побродив некоторое время среди желтых домов, Петрович и Михалыч наконец взяли точный курс и вскоре вышли на улицу, ведущую к источнику удовольствий. С большим трудом ветераны перебрались через несколько перекрестков и, в конце концов, дошли к вожделенной цели своего путешествия. Было, однако, уже четыре часа дня, когда они стали спускаться вниз, спотыкаясь о высокие ступеньки, ведущие к дверям бара.

В анналах всемирной истории непроницаемым мраком покрыты сведения о том, что там именно делали наши два друга. Известно лишь, что в один из моментов их пребывания в баре Петрович спустился под стол и на довольно настойчивые предложения какого-то пьяного верзилы, обтянутого с ног до головы в чёрную кожу, выйти оттуда отвечал лишь упрямым молчаливым отказом. Наиболее достоверно известно лишь то, что вышли они оттуда не без посторонней помощи, причём Михалыч находился некоторое время в состоянии полной невесомости, созданной для его удовольствия заботливыми руками двух вышибал и бармена. Его тело с треском открыло дверь, а затем, сохранив некоторую инерцию, шлепнулось на ступеньки, после чего тело протащили по ступенькам вверх и выбросили на тротуар. Петрович вышел из гостеприимного заведения почти самостоятельно, подгоняемый непочтительными пинками и интенсивно помогая заплетающимся ногам руками. На задней нижней части его туловища виднелись следы чей-то грязной обуви гигантского размера. Пройдя таким странным манером вверх по лестнице, он замертво свалился возле Михалыча.

Долгое время их бездыханные тела покоились неподвижно на тротуаре. Из бара доносилась приятная музыка и задорный женский смех оглашал окрестности. Дул легкий прохладный вечерний ветерок, располагавший к расслабляющим душу и тело наслаждениям и спокойной радости. Но все это долго было недоступно ни Михалычу, ни Петровичу. Михалыч, надо отдать ему должное, пришел в себя первый: он поднял свинцовую голову и напряженно пытался понять, что раскачивается с такой бешеной амплитудой: его голова или окружающая его объективная действительность. Деревья, фонарные столбы, проезжающие в сумерках машины – всё слилось в один матового цвета студень, нескончаемым потоком плывший перед глазами, закручиваясь в вихри и маленькие смерчи. Пока Михалыч осознавал весь критический реализм настоящего момента, тело Петровича, возбужденное настойчивыми телепатическими импульсами, стало подавать слабые признаки жизни: оно протяжно застонало, перевернулось с бока на спину и устремило полный всепоглощающей задумчивости взгляд в бездонную глубину ночного тёмно синего неба. Тяжесть выпитого многотонным грузом притягивала обоих к земле и, казалось, нет во всей вселенной силы, способной поднять их на ноги. Но Михалыч не был бы Михалычем, если бы непреклонная воля не помогла бы ему одержать победу над собой и земным притяжением. Сперва он встал на четвереньки, затем на колени, а затем, совершив головокружительное акробатическое упражнение, встал на широко расставленные ноги, раскачиваясь из стороны в сторону как маятник. Так Михалыч за несколько минут прошел весь путь пройденный многострадальным человечеством за миллионы лет. Неверной походкой подошел он к Петровичу, с трудом нагнулся, схватил за шиворот и принялся остервенело его трясти.

- Эээ, ууу, бл…, су…, ты чё ё… - обращался он к другу, но тот был безмолвен и лишь тяжело и часто дышал. В этот момент яркий пучок света осветил их силуэты: сгорбленная фигура Михалыча, трясущая тело, не подающее никаких признаков жизни, ночь, лунный свет – картина в общем была более чем сильная. Странный темный угловатый объект расплывчатой формы приблизился к ним. По своим контурам он напоминал летающую тарелку после неудачного приземления. Из объекта вышло несколько крупных гуманоидов в странной серой униформе; на голове у них были странные фуражки с красными околышами. «Инопланетяне», - мелькнула в голове у Михалыча последняя здравая мысль, когда неведомая могучая сила схватила его за ноги и потащила по направлению к летающей тарелке, заставляя больно ударяться головой о тротуар. Copyright © Roman Revakshyn

III

Copyright © Roman Revakshyn

После загадочного, абсолютно мистического случая, когда их забрали инопланетяне, Петровичу и Михалычу пришлось провести сутки в камере предварительного заключения. Такого общепринятого оплота цивилизации как вытрезвитель в городе не имелось. Когда Петрович через сутки вернулся домой, не слишком питательная и не слишком свежая пища, подаваемая в подобных заведениях, вызвала довольно сильные у него боли в желудке. Безвременно ушедшая жена Петровича любила почитать книги. После её смерти Петрович перенял это похвальное увлечение, но делал это по-своему и своеобразно, - он часто засиживался за чтением классиков в туалетной комнате и читал до тех пор, пока от книги оставались лишь твердые негнущиеся части. «Кобзарь», Тараса Шевченко, он прочитал за пять месяцев, «Войну и мир» - читал около года, а вот когда, однажды, он съел что-то в высшей степени несъедобное и быстрое как ртуть, то просто-таки проглотил пьесы Чехова, прочитав книгу за какие-нибудь четыре дня. После эдаких-то подвигов можно без преувеличения считать некоторую часть туловища Петровича одной из самых начитанных задниц в Европе, - и это если не брать в расчет прочитанных им произведений писателей, чьи книги с самого рождения предназначены для подобного пользования, как, например, каракули вашего покорного слуги, автора этой уродливой книжки. (Хотя по сравнению с тем, как неуклюже несут ахинею некоторые весьма уважаемые авторы, я несу ахинею намного лучше.)

Пока Петрович страдал от внутренних неудобств, читал и перечитывал «Преступление и наказание», Михалыч утолял жажду огуречным рассолом, заливая его в себя, как в сухую, истомленную жарою землю. Долгая небритость, темные круги под глазами и подбитая губа придавали несколько зловещий и потусторонний вид его сгорбленной у кухонного стола фигуре. Не обращая внимание на период полного отупения, переживаемый отцом, Лариса прифуфыривалась перед зеркалом – верный признак того, что либо она собирается надолго исчезнуть из дома, либо к ним собирается пожаловать какой-нибудь гость. Прихорашивалась она, так же как и делала всё остальное, стремительными, непредсказуемыми движениями: то хаотически орудуя у себя на голове расческой, совершая круговые движения, как будто взбивала сливки; то, неожиданно и совершенно необдуманно, хватала свободной от взбивания сливок рукой губную помаду и наводила губы; то, моментально отложив расческу, брала с тумбочки карандаш и выводила узоры на бровях; то размашисто разукрашивала глаза, выражение которых сильно напоминало выражение глаз воблы. Без сомнения, было ясно, что она, во что бы то ни стало, стремилась раскрасить себя под хохлому или иное другое произведение народного творчества.

Неожиданно Лариса решила пояснить причину своих приготовлений:

- Папан, ты бы испарился, а? Ко мне придут, – закричала она из коридора.

- Какого х…? – возразил Михалыч, который в это время сидел, опустив тяжелую голову на бессильные руки.

- Ля, ты гонишь! – с обидой в голосе запищала Лариса.

Да, с таким веским доводом невозможно было не согласиться. Михалычу ничего не оставалось делать, как принять строгий вердикт. Как не был болен глава семейства, но у него хватило умственных сил понять, что встреча с прежними или новыми друзьями дочери не сулила ему ничего хорошего. С того времени, как двое подвыпивших приятелей дочери, шутки ради, хотели выколоть ему глаз, Михалыч стал избегать открытых столкновений между классическим алкоголизмом и ортодоксальным юношеским дофенизмом.

Лариса зашла в кухню, чтобы схватить со стола сосиску.

- Поди-ка проветрись, тебе после ментуры требуется долгий отдых и новые э…э...э как их …впечатления. – Её голос приглушал звонкий детский смех и мерный грохот за стеной, где пятилетний Алёша с удовольствием вгонял в стену комнаты, обхватив двумя руками ручку молотка, огромный гвоздь. Рядом с ним, рассевшись на полу, за этой сложной операцией следили две пары восхищенных детских глаз брата и сестры. Младший брат от избытка чувств смеялся с таким энтузиазмом, что крупно наделал в штаны и этим слегка портил общую радостную атмосферу всей честной компании.

Нисколько не обращая внимания на посторонние звуки, Лариса продолжила:

- Кстати, ко мне придет опытный юрист, у тебя нет особых претензий к органам? – усмехнулась она, делая движения руками и телом, явно не санкционируемые мозгом, что было обычной манерой её поведения: её тощее тело как будто начинало биться в лёгких конвульсиях. Она стала заламывать руки, потом надувать губы, потом выпячивать грудь, - в общем, выпендриваться как только возможно, репетируя встречу гостя. По её поведению и речи, иногда складывалось впечатление, что Лариса живет не приходя в сознание, находясь в каком-то эфемерном узком мире людей, которые до сих пор пользуются идеалами каменного века: еда, сон, самец.

- Пошла ты на… - Михалыч, расстроившись, медленно побрел в спальню, так же медленно собрал разбросанную по полу одежду, оделся, вытер нервно трясущимися рукавами пиджака обшарпанные туфли, давно и безвозвратно простившиеся со шнурками, и пошел на улицу. После небольшого телепатического сеанса на пороге дома появился и его верный друг - Петрович, изможденный телесными недугами, чтением и глубокими размышлениями на никому неизвестную тему. Его движения напоминали поведение заржавевшего от плохого ухода робота, работающего последние дни перед капитальным ремонтом, и в тот момент он был если не форменным зомби, то хорошим наглядным пособием на человека впавшего в немилость природы. Переглянувшись, два друга молча договорились о пункте их будущего назначения. На этот раз путь лежал в пивной бар «Орфей». Несмотря на поэтическое название, это была на редкость грязная тошниловка, широко известная в необъятных городских кругах любителей крепких спиртных напитков, тех самых напитков, от которых, благодаря заботе и доброте владельцев заведения, если сразу не умирают, то слепнут или очень тяжело мучаются. Недалеко от их дома мимо них прошел молодой человек, уверенной походкой шагающий на романтическую встречу с Ларисой. Молодой человек был высокого роста, в сером костюме и галстуке. По его какой-то противной физиономии в нем безошибочно можно было определить государственного чиновника или человека связанного с коммерцией, что часто бывает одним и тем же, а в общем, он представлял собой одного из тех новых энергичных молодых дарований, которые ни на что приличное не годны и в то же время готовы на все. Звали его - Вовик. С Ларисой он познакомился два дня назад в одном из местных баров, которыми так густо усеян любой небольшой городок. - Во времена общегосударственного кризиса большинство людей, по-видимому, предпочитают ютиться по барам и ресторанам, и если судить по количеству этих заведений на отдельно взятого гражданина, то это самая важное и необходимое место в любом городе.

В вечер знакомства Ларисы и Вовика, который придётся осветить отдельно, эстетическая обстановка в том самом баре «Шарм» определённо располагала к культурному отдыху: клубы дыма, приятный запах конюшни и знойная барменша, и по совместительству официантка Леся, выкрашенная в роковую блондинку. Когда Леся нагибалась над столиками, принимая заказ, у большинства здоровых мужчин возникали всякие неприличные фантазии и неожиданно резко поднималось настроение. Когда не было заказов она обычно сидела за стойкой бара и с томным видом, пользуясь передышкой, думала, уставившись в одну точку, о том, что в то же самое время Ди Каприо, быть может, сидит в шикарном ресторане на Манхеттене, среди небоскребов, с фешенебельной женщиной, дегустирует экзотические вина и отведывает изысканные блюда, а на авеню их ждет длинный-предлинный лимузин в розовый горошек. Иногда Леся отвлекалась от мечтаний о Ди Каприо, чтобы с унылым выражением лица заняться не менее интересным занятием: сосредоточенно наблюдать как одна сонная весенняя муха взбирается на другую.

Вовик в тот вечер сидел за столиком с Петей, одним ограниченным субъектом, одетым в спортивный костюм, с расплывшейся от недоедания физиономией и бритой до корней волос головой. Работал он вместе с Вовиком в так называемой фирме, весь так называемый персонал которой составляли профессиональные мошенники. Петр в тот день был в духе и разглагольствовал о дамах, - о чем же могут говорить мужчины между собой, как не о женщинах.

- Вовик, я тебе говорю немки самые простые бабы. Она если хочет мужика, то прямо ему в лоб об этом и скажет, это тебе не англичанки или француженки какие-нибудь, а тем более наши клуши. И никаких вопросов, все по-деловому ты – мне, я – тебе. Все просто гут! – Почему он составил себе такие представления о немецких девушках и женщинах – не понятно, ведь он не только не был в Германии или какай иной стране за пределами четырех городских кварталов, но даже не был знаком ни с одной женщиной другой страны. Все сведения об окружающем мире он черпал преимущественно из порнофильмов и интернет журналов.

В фирме Петр работал техническим директором (все в ней были либо директорами, либо, на крайний случай, вице-президентами), от него главным образом зависело качество подделываемых документов. Он жил в мире компьютеров, модемов, принтеров, копиров, а, главное, мобильных телефонов, свято веря, что даже половая связь бывает сотовой. Как и каждому из директоров этой фирмы, ему полагалось иметь секретаршу, и тут уж он, надо сказать, разворачивался как никто другой, находясь в беспрерывном поиске своего идеала, поэтому каждые два месяца увольняя прежнюю и принимая на работу новую девушку. Критерии строгого конкурсного отбора были просты: хорошая фигура и умение включать кофеварку. Обещалась фантастическая зарплата, которую, даже из числа наиболее настойчивых девушек, никто никогда не видели.

В тот вечер получилось так, что столик, за которым сидела Лариса со своей новой закадычной подругой Наташей, оказался рядом со столиком Вовика и Пети. Наташа недавно переехала жить в этот город, но уже успела накрепко сдружиться с Ларисой. Девушки также вели не менее оживленную беседу. И о чем же могут говорить женщины, как не о мужчинах? Наташа, которая в своём бывшем городе была в некотором роде известной каждой собаке особой, с жаром рассказывала Ларисе о своем новом любовном романе, который произошел в парке отдыха с прапорщиком городской пожарной части. Она страстно рассказывала Ларисе о том, что настолько вчера распалилась, что укротитель огня был вынужден достать свой брандспойт, чтобы загасить всепоглощающий огонь ее страсти прямо на глазах изумленных прохожих. Когда оглушительные звуки музыки, наполнявшие бар, иногда любезно стихали, были слышны истерические крики, испускаемые Наташей: «Это был торч!», «Я перлась как последняя…!», «Крышу рвало..!», и другие подобные восклицания, описывающие, как ей казалось, полную палитру пережитых ощущений.

Эти возгласы не могли не привлечь внимание такого светского льва, как Пётр, и он, чувствуя, что достаточно пьян для знакомства, изъявил желание «побазарить с телками», после чего их знакомство стало простым делом техники: большинство знакомств между незнакомыми женщинами и мужчинами происходит обычно на фоне пьянства. Пётр подошел к столику девушек и осведомился: «Не хотят ли девушки выпить?». «А есть у кого… в смысле где?» – поинтересовались девушки сразу переходя к деловой части встречи. Наташе Пётр сразу понравился. Больше всего в Пете ей понравилось то, что он её совершенно не знал, а значит не мог составить себе о ней превратного впечатления со слов недоброжелателей и злопыхательниц, которых было полно в карьере скромной беззащитной девушки.

К трём часам ночи Петр договорился, что встретится с Наташей в уже облюбованном ею парке отдыха, а Вовика Лариса пригласила к себе домой, пообещав во что бы то ни стало «вытурить детей и папу».

Copyright © Roman Revakshyn

IV

Copyright © Roman Revakshyn romanrevakshyn.su

Пока Вовик собирался ближе познакомиться с Ларисой, Петрович и Михалыч мерно брели по направлению к центральной площади города. Еще издали они заметили на площади небывалое для этих мест скопление народа. Вся площадь, обычно, представляла собой большую лужу, но по случаю визита действующего главы государства была осушена секретными средствами. На свет божий показался серый булыжник. Друзья без всякого раздумья и злого умысла втиснулись в толпу, расчищая себе дорогу локтями и пытаясь протиснуться поближе к трибуне, где происходили основные события собрания. На трибуне стояло порядочное количество мужчин в костюмах; на них были направлены видеокамеры арендованных на время агитационного тура неподкупных журналистов. У некоторых из стоявших на трибуне мужчин в руках были громкоговорители, другие же говорили в микрофон, и до собравшихся постоянно доносились непонятные им выражения: «кадровая политика»; «перспективный план»; «устранение противоречий между законодательной и исполнительной властью»; «подготовили указ»; «увеличение в среднем на надцать процентов»»; «в рамках предвыборной компании»; «вопрос финансирования»; «конструктивный диалог» и так далее, и тому подобное. Все это говорилось такими притворно слащавыми голосами, какие бывают только у политиков перед выборами и у женщин легкого поведения при исполнении. Народ же, открыв рты, с наивным вожделением внимал обычной заученной болтовне искусных партийных крикунов и демагогов. Рядом с президентом стоял, пытаясь сохранить серьёзное выражение лица, мэр города, Константин Иванович, человек во всех планах положительный и хозяйственный, умеющий вовремя отвести русла бурных финансовых потоков в собственный карман, о чём могли красноречиво свидетельствовать два загородных дома, оформленные на тёщу и жену, и одна маленькая четырёхэтажная дача с приусадебным участком в шесть гектаров, оформленная на любовницу. То есть, все полагающиеся любому уважающему себя мэру атрибуты власти были налицо. Год назад, во время своей личной предвыборной кампании, население города крепко взяло за душу неголословное обещание Константина Ивановича, что каждому, нуждающемуся в транспорте инвалиду он предоставит «Феррари» с ручным управлением, и абсолютно честно тогда признался, что будет брать только левой рукой и никак иначе, хотя был правшой. Так что, по части выборов он был большой мастак.

В это время началось выступление одного из председателей сельской партии возрождения всего того, что они же и уничтожили; который начал распинаться на благодатную тему о том, как плодовита наша родная земля, что и в этом суровом по нашим меркам году, несмотря на героические усилия крестьян, значительная часть огромного урожая осталась в поле, где его покрыл невесть откуда выпавший снег. Подобные речи, произнесенные столь льстивыми голосами, направлены, конечно же, на то, чтобы у населения перед выборами неожиданно начинало возникать смутное ощущение, что наши политики когда-нибудь всё же приобретут хоть каплю совести и начнут думать не только о себе. Ведь в народе не один век ходят легенды, передаваемые из поколения в поколение, что и среди политиков тоже бывают порядочные люди. Очень хотелось бы, однако, на них посмотреть!

В это время на сцену, сопровождаемый громкими аплодисментами господ в костюмах и гробовым молчанием толпы, видимо напуганной скоплением стольких честных людей в одном месте, бодро взошел неказистый мужчина, из-за которого и был устроен весь этот цирк. Сухим, скрипучим голосом он стал рассказывать о позитивных непредвиденных сдвигах в экономике страны. Но говорил как-то неуверенно, поминутно вздыхая, с мрачным устало-снобистским видом, по-видимому, очень сожалея, что ко всем этим позитивным сдвигам он не имеет никакого отношения. Затем, после окончания величественной тронной речи по плану организаторов должен был произойти рекламный акт единения главы государства с подведомственным ему народом. Ребята в костюмах стали спускаться с трибуны. Народ, поддавшись любопытству, стал двигаться вперед, напирая на впереди стоящих. Колонна очень важных персон, окруженная устрашающего вида телохранителями, у которых даже лица были мускулистыми, медленно начала продвигаться сквозь толпу к большим черным машинам, стоявшим немного поодаль и сверкавшим на солнце иностранными эмблемами. Между делом под взором видеокамер высокопоставленные гости решили заговорить то с одним, то с другим смущенным неожиданным вниманием жителем города. Глава процессии обратился к группе испуганных старушек:

- Ну как, нравится вам ваш президент, будете за него голосовать?

- Пинка тебе надо дать под зад, п…ор, чтоб не спал на ходу! – послышался хриплый, но громкий голос с того места, где стоял Михалыч.

И тут начался большой переполох! Отец нации закашлялся, съежился и выказал все признаки желания быстро удалиться, опасаясь за общую репутацию своего образа. Телохранители поняли намек, плотным кольцом обступили подопечного и вытащили огромные пистолеты. Народ недовольно загудел. Тут же как из-под земли возле Михалыча появились два громадных милиционера и стали производить над ним движения, как будто выколачивали ковер. Надо сказать, из Михалыча не вылетело бы столько пыли, если бы в руках у милиционеров не было резиновых дубинок. От одного такого удара любая совершеннолетняя крепкая лошадь села бы на задние ноги. Наш герой не обладал лошадиным здоровьем, все ноги Михалыча подкосились и вместе с пылью из него выбили и дух. Он упал среди предусмотрительно расступившихся сограждан, погрузившись в непроницаемую темноту.

- Э-э…, пслт… чтдлтд… (Послушайте, что вы делаете?!) – попытался проявить солидарность и заступиться за репрессируемого товарища Петрович, но тут же получил сотрясение чего-то вроде головного мозга и очутился в той же самой темноте, в которой уже комфортабельно находился Михалыч, став очередной жертвой вопиющего случая доброты властей.

Copyright © Roman Revakshyn romanrevakshyn.su

V

Copyright © Roman Revakshyn romanrevakshyn.su

На время свидания с Вовиком детей Лариса, как обычно, решила препроводить к своей старой подруге Ире, жившей этажом ниже, и с которой у них было много общего в характере. Но услышав о подобной перспективе, Ира, на этот раз, надо сказать, не проявила должного энтузиазма. Она еще не пришла в себя от прошлого визита детей подруги. Во время прошлого пребывания малыши наделали такой жестокий переполох в квартире, что ее мужу долго пришлось ремонтировать расшатанную весельем обстановку. Особенно был опасен самый маленький – Валера, выказавший огромный интерес к обоям и дорогой мебели, и хотя он ещё едва мог ходить, но уже имел большие задатки будущего агента по недвижимости. Благо муж Иры, Ваня, был милейшим и безотказнейшим человеком, совсем не пил и не курил и мог исправить любую сломанную мебель. Все несуществующие у мужа дурные привычки Ира мужественно возложила на свои хрупкие женские плечи, наполняя квартиру едким дымом крепкого табака и постоянно пополняя запас пустых бутылок. В этот раз только покорность судьбе и женская солидарность, проснувшаяся в Ире после эрогенного рассказа Ларисы о радужных перспективах её будущего счастья, описанные в самых замысловатых выражениях, на которые только была способна Ларисина извращённая фантазия, заставили Иру погрузиться в новый кошмар.

В положенный час Вовик с силой давил на дверной звонок. Дверь, покрытая изрезанным дерматином, как будто в шрамах, открылась и на пороге появилась Лариса, расплывшаяся в широченной искусственной улыбке. Она была в одной из своих лучших боевых раскрасок, а накрашенные белой помадой губы придавали ей удивительную схожесть с приведением. Вовик посчитал лишним преподнести Ларисе в подарок что-либо, кроме бутылки вина, а Лариса посчитала лишним поставить еще что-либо на стол. Некоторое время они пытались завязать разговор, Вовик даже рассказал на память анекдот, но разговор как-то не шел – сказывалась неопытность молодого любовника, а может быть даже это была стеснительность и неожиданно проснувшееся в сухом сердце юриста некое светлое чувство, кто его знает. Они долго сидели, улыбаясь друг другу, поняв, что трезвыми им совершенно не о чем разговаривать. Поэтому они быстро выпили бутылку вина, и после молчаливых тостов, завязалось некоторое подобие беседы, заключавшейся больше в рукопожатиях и взглядах. Так продолжалось до тех пор, пока в нежном взгляде Ларисы не появился отдаленный вампирский огонек, заставивший Вовика испугаться, как бы от него не потребовали сделать чего-нибудь, к чему он может быть ещё не готов. Лариса, наконец, недвусмысленно предложила ему пройти в спальню, где она медленно осмотрела его с ног до головы испытующим взглядом амазонки, выбирающей себе нового боевого коня.

- Владимир, вам бы не хотелось, например, возбудить против меня какое-нибудь дело? – нашлась, что спросить Лариса, при этом заметно расслабившись. Она непринужденно добавила, что сильно, почему-то, устала и легла на диван, не позабыв при этом раздеться. Вовик, как человек давно готовящийся стать настоящим мужчиной, не мог позволить девушке замерзнуть и должен был согреть ее теплом своего тела, других подручных средств в его распоряжении в тот момент не было. Что произошло затем, приходится пропустить, потому что иногда даже самая смелая фантазия бессильна перед любовными упражнениями. Кроме того, не все знакомы с приёмами эквилибристики, да и задача описать всё это слишком, надо признать, щекотливая и сложная для моих слабых нервов и таких же слабых способностей.

Когда Вовик собрался уходить, то в коридоре он повернул к Ларисе свое изнуренное бледное лицо, слегка обнял ее за голые плечи (Лариса вышла провожать его по-домашнему: в одних чулках и домашних тапочках) и устало, но чувственно произнес без малейшей тени иронии:

- Спасибо за восхитительные незабываемые мгновения, милая Лариса. Вы – девушка удивительно широкой души. – И слезы умиления навернулись у него на глаза. Лариса в свою очередь поправила его разорванную рубашку, на которой вместо пуговиц зияли довольно крупные дыры:

- Заходи, Вова, если чё… – сексуально прошептала она ему в ухо и застегнула молнию его штанов оточенным движением опытной руки.

Copyright © Roman Revakshyn romanrevakshyn.su

VI

Copyright © Roman Revakshyn

Спускаясь в мечтательном настроении по длинной лестнице подъезда, молодой человек чуть не наступил на нескольких кошек, бегающих и прыгающих повсюду. Возле подъезда также то тут, то там были разбросаны вольготно развалившиеся тела мохнатых созданий. Радуясь солнечному теплому дню, кошки лежали в самых непотребных позах, как прайд львов среди саванны. Разморенные жарой, они время от времени помахивали полосатыми хвостами как веерами и полизывали бархатные подушечки на лапах. Кошки давно потеряли осторожность из-за сытной и спокойной жизни, а иногда рядом с ними разваливались местные дворовые собаки, такие же ленивые и откормленные. Все кошки в округе воспитывались бабушкой Тоней, жившей на втором этаже этого дома. У кошек всегда были туго набиты животы, – на это уходила вся скудная пенсия сердобольной старушки. Несмотря на несчетное количество питомцев, Антонина Петровна знала каждую кошку, что называется, в лицо и по имени, за что они платили ей отменным аппетитом и с удовольствием пачкали, царапали и грызли всё, что только можно было испортить. Некоторые из кошек имели странные клички типа Василька (от Васька) или Бася (от Барсик), потому что подслеповатой старой женщине не всегда удавалось правильно определить пол котёнка. Все становилось понятно только после того, когда у какого-нибудь Васьки вдруг рождались прелестные котята. Среди этой кошачьей братии попадались преинтересные экземпляры, как, например, жуликоватый кот Мурчик. Он никогда не входил в помещение просто так: к двери или окну он подбирался как бы со стороны, сначала просовывал в открытое пространство голову, повернутую набок, оценивал оперативную обстановку и только тогда входил в помещение, крадучись вдоль стены. Подобная манера передвижения выдавали в нем прирожденного охотника, - об этом могли свидетельствовать и многие соседи, у которых нередко пропадали килограммы колбас и мяса, а в их маленьких кухонных окнах мелькал серый пушистый хвост. Одной из главных особенностей кота была его искренняя любовь к бабушкиной обуви. Почти каждый день, обувая свои доисторические калоши, старушка вскрикивала: «Мурчик»! Ты опять наделал в мои единственные калоши!» - затем старушка долго кряхтела и шла их мыть.

Не менее прелестный характер был и у кошки Матильды. Она имела обыкновение, в свободное от вылизывания котят время, кататься на гардинах и занавесках, издавая дикие протяжные звуки и распевая заунывные песни, видимо, представляя себя дикой неукротимой пантерой, раскачивающейся на тропических лианах. Главой же всей этой разношерстной компании и любимцем женщин был огромный кот Пуфик, степенностью и твердостью походки, диким нравом и полосатым окрасом точь-в-точь похожий на уссурийского тигра в уменьшенном виде. Право гордого главенства над всей сворой он еще в юные годы отвоевал в жестоких кровопролитных схватках у ближайших мусорных баков.

Соседи довольно благодушно относились ко всей этой компании, и заметив на своем пути одну из кошек, нисколько не обращавшую на них внимания, они просто давали ей здоровенного пинка и нелицеприятно выражались о какой-то, скорее всего кошачьей, матери.

* * *

Тем временем Вовик, после волнующей встречи с Ларисой, решительной поступью направился на работу, где должно было состояться одно важное производственное совещание.

В фирме «Сатурн» он работал всего полтора года, а до этого, по окончании юридического факультета, был распределен на практику в городской районный суд в помощь одному из государственных адвокатов, очень милому старичку. Старичок всегда называл своих проворовавшихся клиентов ласково: «шалопаями», «сукиными детьми» или «балбесами» и редко к тому времени участвовал в заседаниях суда. В основном он занимался гражданскими спорами. В его обязанности входило с приятной скромной улыбкой выманивать у тяжущихся сторон последние деньги, говоря им:

- Вы же понимаете, это не мне, - многозначительно устремляя указательный палец вверх.

А эти тяжущиеся простаки всё поддакивали:

- Да, да! Конечно, конечно! Мы никого не обидим, лишь бы выгорело дело!

Они и не подозревали, что это всего-навсего грабеж среди белого дня. И лишь потом, после судебного процесса, если кто-нибудь упоминал при этих несчастных о судебном учреждении, они уныло говорили:

- А, это там где раздевают и разувают…

Почти полгода проработал Вовик с этим старичком - божьим одуванчиком, настоящим виртуозом в своём деле, подтверждавшем расхожее мнение об адвокатах, как о наиболее честных, а главное искренних служителях государственного аппарата.

Но годы, что не говорите, берут своё. Старичок был заядлым охотником (каждую субботу или воскресенье он отправлялся в леса и поля), и, однажды, он неожиданно достал из шифоньера любимое ружьё, но никуда не отправился, а выпустил своих волнистых попугайчиков из клетки и стал на них охотиться непосредственно в своей квартире. Его, понятное дело, пришлось госпитализировать с явными признаками начавшейся душевной болезни. Старичка, что называется, сократили, передав его обязанности другому конфиденциальному лицу. Вместе с ним сократили и его помощника, как знавшего слишком много лишнего. Тем не менее, проработав в городском суде всего лишь полгода, Вовик набрался ярких впечатлений на всю оставшуюся жизнь.

Например, он никак не мог решить одну на первый взгляд несложную математическую задачу. Один из судей приезжал на работу на джипе за сорок пять тысяч долларов. Его жена была домохозяйкой, дочь – студенткой одного из престижнейших высших учебных заведений страны; им приходилось тесниться в пятикомнатной квартире, стоимостью шестьдесят тысяч долларов, и всё это на оклад примерно равный тремстам долларам. Причём всего лишь два года назад он ничего этого не имел. Эту задачу Вовик, как не старался, так и не смог решить, но где-то очень глубоко в подсознании у него засела странная крамольная мысль, что количество денег, которые способен зарабатывать юрист, прямо противоположно количеству моральных принципов, которыми он готов поступиться. И Вовик, после непродолжительной внутренней борьбы, скоро был готов поступиться абсолютно любыми, а тем более моральными принципами.

Не скоро он смог забыть и одну интересную историю, происшедшую вскоре после начала его недолгой практики. На удивление банальную историю и всем давно известную, и повторяющуюся из века в век, из десятилетия в десятилетие, и нет полной гарантии, что не повториться подобная история уже в следующем году в каком-нибудь другом городе. Даже судебные чиновники были сильно взбудоражены делом о городском приюте.

Три года до этого неожиданные благородные побуждения членов городского совета привели к открытию в городе приюта для детей-сирот. Спонсорами, как и положено, стали коммерческие структуры, желавшие оградить себя от пристального ока налоговой инспекции. Три года около двух десятков различных фирм переводили на счет приюта значительные денежные суммы. Кроме этого, к всевозможным праздникам, которых так много в нашем календаре, в приют посылались продукты и детские подарки. Однако с определенного времени фирмачи начали наблюдать странные и непонятные для них явления, происходившие в приюте. Хотя в отчете заведующей приютом значилось, что каждый ребенок от двух до десяти лет, в сутки съедает около килограмма мяса, пол килограмма фруктов, неизмеримое количество овощей, каш, картофеля и специй, питомцы приюта оставались на удивление тощими, бледными и болезненными. Комиссия, созданная из знатоков детской физиологии, пришла к единодушному выводу, что ребенок никак не может съесть больше, чем взрослый человек со зверским аппетитом. К таким выводам комиссию побудил и разительный контраст между подопечными и обслуживающим персоналом, - все поварихи и воспитательницы имели вызывающе цветущий вид и уходили домой с вызывающими большими сумками. Заведующая приютом два года назад вступала в должность, когда была еще стройной, застенчивой женщиной. Теперь же она едва протискивалась в дверные проемы, повернувшись боком, и открывала двери ногами. Все это, как не странно, позволило заподозрить весь персонал в злоупотреблениях и хищениях. Кроме того нескольких питомцев просто недосчитались. Как позже выяснилось, их буквально продали иностранцам.

Но у нас дело – просто дело, если это простое дело, а воры и преступники – просто воры и преступники, если это простые воры и преступники. И дело было бы совсем просто, если бы все работавшие в приюте не были взяты туда по знакомству и не имели ораву влиятельных родственников. Ведь если человек виноват, то он виноват, но если человек виноват, но член его семьи работает в белом доме или брат – член благотворительного совета, то это уже совсем другое дело, и вина такого человека становиться намного меньше, если таковая вообще обнаруживается. И если вы думаете, что подобное возможно было только в восемнадцатом веке, то вы глубоко ошибаетесь: подобное происходит в двадцать первом веке в нашей стране. И если бы не прокурор, прослезившийся во время посещения приюта, во всем были бы обвинены сами сироты, и им пришлось бы отвечать за свои действия.

Затем Вовик продолжил свою трудовую деятельность поступи юристом в торговую фирму, занимавшуюся торговлей всем, что плохо лежит, начиная с труб большого диаметра, украденных бережливым директором машиностроительного завода у своего родного предприятия, и заканчивая использованными гигиеническими прокладками. Фирма, называвшая себя гордо - «Сатурн», процветала. Президента фирмы, Владимира Васильевича Сущенко, всегда можно было застать в его великолепном кабинете за обдумыванием новых сложных комбинаций. Мошенник он, надо признать, был большой, но ненавидел суматоху и лишнюю суету и, обычно, проявлял полную апатию ко всему происходящему на свете, так как считал, что лишь человек с небрежно–ленивым видом может выглядеть по-настоящему степенно и солидно, как и полагается президенту процветающей фирмы. Оживление в его действиях и даже некоторая резкость наступала только когда он слышал заветное слово - «деньги».

Подобная апатия, быть может, являлась остаточным следствием пережитых прежних жизненных невзгод, когда он был трижды женат, пережив, соответственно, три развода. Владимир Васильевич от всей души жалел о тех славных временах, когда жил «Синяя борода» и имел возможность прерывать свои не сложившиеся браки, не выходя из родового замка. И все три жены оставили после себя светлую память и дорогие подарки. От первой жены Владимир Васильевич получил лысину, от второй – неврит, от третьей – гастрит. И лишь став холостяком он быстро смог заработать действительно большие деньги. С содроганием вспоминал он о своей последней жене - писаной красавице, которая работала в косметическом салоне. Проболтав весь день с посетительницами салона, она приходила домой чрезвычайно разбитая и воинственно жаловалась: «Ты не знаешь, как мне тяжело живётся, бессердечное ты создание, как мне тоскливо и одиноко, и как я смертельно устала», - потом прижималась к нему своей острой грудью и просила называть её «киской», иначе она даст ему пощечину, а он вынужден был воротить от нее нос, спасаясь от цунами сильнодействующих духов и думал про себя, что она и старик Франкенштейн – два ангела и киски. А какой шикарный скандал она устроила ему с удивлением и глубоким прискорбием обнаружив, что он один раз не помыл её любимые сапоги. Такими же веселыми были воспоминания и о его первой его жене – известной скрипачке. Днем она обучала игре на инструменте молодые таланты, старательно распиливавшие смычком всё на что только были натянуты струны, а вечером она играла долгое пиццикато на его расстроенных нервах. После полных неудач, постигнутых в строительстве, как у нас говорится, гармоничной ячейки общества, он стал с опаской относиться к женщинам и его секретарь, Елена Федоровна, была прямой противоположность секретаршам его заместителей. Елена Федоровна была старой девой неопределенного, хотя возможно и бальзаковского, вернее мезозойского возраста, с летящей качающейся походкой тираннозавра из «Парка Юрского периода», которого она, пожалуй, видела еще когда тот резво бегал по доисторическим папоротниковым лесам. Она работала двадцать четыре часа в сутки за символическое денежное вознаграждение, часто заменяемое моральным удовлетворением. Без преувеличения можно было сказать, что если Владимир Васильевич являлся главным мозговым центром организации, то Елена Федоровна, в некотором смысле, была всем остальным. Она готова была делать всё за всех, в меру своих способностей конечно. А как она набирала тексты договоров на компьютере! – одно загляденье, ни дать не взять пианистка за исполнением Баха: и глаза закрывает совсем также, и такое же неподражаемое величественное выражение лица и тонкая пластика рук. Но главным достоинством Елены Федоровны было отсутствие даже самых слабых признаков какого-либо отвлеченного мышления или хотя бы лёгкой тени фантазии, - полная власть буквы и параграфа совершенно победила романтику в её жёсткой натуре. Однажды, однако, её сердце было слегка тронуто одним молодящимся торговым агентом, но его притязания на внимание были не долгими: после второго непродолжительного свидания он испарился в неизвестном направлении, как вода из раскаленного чайника, вовремя почувствовав, как тугая удавка стальной воли Елены Федоровны быстро смыкается вокруг его тонкой шеи.
Copyright © Roman Revakshyn

VII

Copyright © Roman Revakshyn romanrevakshyn.su

Очнулся Михалыч в кромешной тьме от страшной всеобъемлющей боли в голове. Ощупав руками многострадальное святилище разума, он пришел к утешительному выводу, что оно всё ещё находится на своем прежнем месте. Михалычу понадобилось совсем немного времени, чтобы по сырости и собачьему холоду понять, что он лежит на полу в камере предварительного заключения, из которой их с Петровичем позавчера вытолкали взашей со словами: «Милости просим, всегда вам рады» и больно ударили по пятой точке. Понемногу глаза Михалыча начали привыкать к черноте, и темнота со временем уступила место сумеркам, и многое стало возможным свободно различать. Комната представляла собой небольшое помещение, выкрашенное от пола до потолка зеленой краской, с белым низким потолком и бетонным полом. Сразу было видно, что комната не была предназначена для настоящих функций, камерой её делали только двух ярусные нары, стоявшие у одной из стен и зарешеченное окно, из которого открывался живописный вид на помойку. Рядом с собой Михалыч обнаружил своего верного друга - Петровича. Тот сжался в клубок и дрожал самым последним образом, так что был слышен цокот его вставной челюсти, а нары, в которые он упирался ногами, тряслись в легкой вибрации. romanrevakshyn.su

После нескольких часов вынужденного одиночества, наши герои получили возможность немного поразвлечься: свет в комнате неожиданно зажёгся, за дверью с маленьким окошком обитой листовым железом послышался лязгающий звук. Дверь открылась, и в комнату один за другим вошли три милиционера. Один из них выделялся на фоне двух других своим презрительным, властным взглядом и большими габаритами. Наши узники уже неоднократно имели возможность как нельзя ближе познакомиться с майором Семенихиным, начальником центрального городского отдела милиции, так как тот любил своё дело и непременно стремился побеседовать со всеми нарушителями правопорядка. Майор имел несколько развязную, возможно выработанную из-за частого общения с уголовниками, манеру поведения и общения, так что любые урки, не будь на нём формы, приняли бы его за своего.

- Встать!- заорал один из милиционеров. Петрович, ошарашенный громогласным зовом с небес, вскочил как ужаленный и вытянулся по стойке смирно. Михалыч сделал вид, что ничего не понял, и его подняли пинками, по поводу чего он вяло, но метко сделал несколько нецензурных критических замечаний.

- Только не надо, не надо брызгать слюной, мальчик мой, - серьезно произнес майор, вплотную приблизившись к Михалычу, и в знак своего расположения нанес ему короткий, хорошо отработанный удар под ребра. Михалыч вопреки своему желанию выпучил глаза и стал хватать ртом воздух, как рыба, выброшенная на берег. По-видимому, начальник отделения давно привык прибегать к необходимому насилию над личностью для получения должного воспитательного эффекта. Семенихин обратил взор к другу Михалыча:

- А ты, старый дебил, - обратился майор к Петровичу, безучастно наблюдавшему за происходящим, остекленевшим от похмелья взглядом, - опять молчишь, старая каналья, – и тут он нежно ударил Петровича под дых тоже с большим искусством. Петрович глухо засипел, а если бы мог, то, конечно, и закряхтел, но дыхание перехватило абсолютно полностью.

- Только недавно мы имели удовольствие с вами возиться, - майор почесал свой правый пухлый кулак, - так вы решили выкинуть еще одну штуку, и как раз в тот день, когда все прогрессивное население города встречалось с главой нашего, с позволения сказать, государства. Давно вы мне нервы, это… как его… треплите. Мы знакомы с вами уже д-а-в-н-о….- протяжно произнес он и нахмурил брови, скорей всего, вспоминая точное количество приводов дебоширов. – Я бы даже сказал дальше некуда старые знакомые, – и он опять почесал правый кулак.

Тут он ребром ладони по-отечески двинул по спине Михалыча, который стоял, согнувшись в три погибели. Всё же, надо признать, намного приятнее получать тумаки от знакомого, нежели чем от незнакомого человека. romanrevakshyn.su

- Но последнее время, как я погляжу, ваши хилые организмы с помощью водки слишком приблизились к периоду полу…, как его там, - распада что ли. Так что принудительное лечение и общественные работы я вам гарантирую, дети мои. А если, не дай бог, будут бузить, - майор обратился уже к одному из подчинённых,- натравите собак. Это всё! - неожиданно резюмировал майор, и направился к выходу камеры. За ним последовали и остальные блюстители порядка.

Услышав о собаках, Михалыч невольно улыбнулся. Его суровое лицо борца за справедливость неожиданно просветлело. Как субмарина из глубины его памяти всплыло яркое воспоминание, как один их случайный приятель, широко известный в узких кругах рассказчик, хвастался тем, что его собака порвёт даже взбесившегося слона во спасение своего драгоценного хозяина; и что она настолько умна, что будит его по утрам и готовит ему чай. Тогда они втроём, не откладывая в долгий ящик радость встречи с чудом природы, решили воочию лицезреть редкий экземпляр, который звали «Потрошитель», и который был таким умным и таким неукротимым. Когда трое мертвецки пьяных индивидуумов завалили во двор дома, где обитало чудовище, бедная собака, лишь увидев Михалыча, от моментально нахлынувших на нее дружеских чувств забыла о своем диком нраве и показала свой ум и сноровку, стрелой перелетев через забор вокруг дома вместе с будкой, к которой была привязана стальной цепью. Долго после этого по улице бегало зловещее привидение, грохочущее будкой и воющее похуже собаки, ставшей проклятием рода Баскервилей.

Один из уходящих стражей порядка вспомнил о полагающейся в таких случаях процедуре:

- Ремни и шнурки я отбирать не буду, но без фокусов, стариканы, самоубийство в камере предварительного заключения карается долгим лишением свободы, – заливисто засмеялся милиционер и вышел. Дверь закрылась, затем было слышно, как задвигают засов, а немного погодя, в целях экономии, погасили свет.

Оставленные в одиночестве узники совести понемногу стали оправляться от воспитательной процедуры. Через некоторое время они уже сидели на нижних нарах, прижавшись друг к другу и молча, с кислыми ощетинившимися физиономиями, приготовились ждать лучших времен, о которых не имели никакого представления. А еще через некоторое время забрезжил рассвет и в маленькое окно камеры проник толстый луч утреннего света, даря им возможность немного душевно отдохнуть. Одна из стен камеры была, вероятно, не такой толстой, как остальные, потому что стало хорошо слышно всё, что за ней стало происходить. Оттуда неожиданно послышался монотонный бас:

- О чем ты говоришь, сын мой, ничего подобного, какое там аморальное поведение!?? - это настоятель местного Кирилло-Мефодиевского златоверхого собора на болоте, преподобный отец Сергий, давал пояснения по поводу недоразумения случившегося недавно ночью. Милиционеры патрульно-постовой службы обратили внимание на сильно раскачивающийся «Мерседес», припаркованный в безлюдном месте. При ближайшем рассмотрении в машине был обнаружен преподобный отец с двумя несовершеннолетними девицами за приготовлениями к таинствам обряда крещения - на девицах из одежды были только серьги, оставалось лишь подъехать к подходящему водоему, чтобы окропить розовые тельца юных дев. Теперь в милиции отец Сергий заплетающимся языком не совсем связно пытался объяснить, почему все это происходило ночью, и почему на нем из церковного платья был только нательный крест, и почему юные неопытные создания называли его Серёгой. Преподобный сидел в том же виде, в котором его вытащили из машины, однако не было заметно, чтобы он испытывал сильный дискомфорт или пытался как-то себя прикрыть. Божья благодать играла в его теле после весомого причащения церковными винами, а на его голой груди красовалась наколка, выведенная большими церковно-славянскими буквами: «IN GOD WE TRUST». У прихожан преподобный отец давно пользовался заслуженным и непререкаемым авторитетом, прежде всего благодаря своей молодости и неукротимой жизненной энергии. Он был первым, за последние сорок лет, батюшкой, который мог самостоятельно вставать из-за стола после трапезы. Предыдущие преподобные отцы постились так усердно красной рыбой и икрой, что встречали пасху, значительно потяжелев. romanrevakshyn.su

- Батюшка, - твёрдо настаивал следователь, - ты правду говори, мы все люди, всё понимаем, будешь юлить, не побоюсь бога, пойдешь по 134-й статье – «действия с лицом, не достигшим четырнадцатилетнего возраста», до четырех лет, между прочим. - Это заставило святой сан немного призадуматься.

- Обычно я говорю правду, сын мой. Знаешь, сколько правды я сказал и скольким людям, иногда даже совестно становится. – Батюшка подмигнул следователю правым глазом: мол, если сам всё расскажу, сам себя и засажу, знаем мы вас.

- Со мной господь, милый мой. Я крестил сына Константина Ивановича, знаешь кто он, я думаю. Он - очень верующий человек, такие пожертвования нашему приходскому банку доверяет, очень, очень большие, должен сказать. А ты, сын мой, - с надеждой обратился он к молодому следователю, - веришь ли ты в бога?

- Нет, я атеист.

- Ну и слава богу. Тогда поймешь грехи наши мирские, – облегченно произнёс отец Сергий.

На этом следователь, после упоминания имени главы города пьяным батюшкой, предусмотрительно решил отложить первое дознание на время согласований и запросов. Потому что без этого иногда бывает просто опасно продолжать подобное расследование, но чтобы соблюсти правила, всё же решил допросить двух малолетних рабынь божьих.

Милиция в городе была, так сказать, лишь отчасти строгая, и то, когда к ней попадали люди ничем больше не обремененные, кроме своих штанов. С остальными же начиналась бойкая торговля индульгенциями, и в пору было вешать на отделении табличку «Коммерческое отделение милиции», а рядом - основной прейскурант.

Услышав допрос, Петрович неумело перекрестился и что-то пробубнил себе под нос, а потом, борясь с бессонницей и холодом и пользуясь тем, что начало рассветать, он нашёл в углу камеры, где стояла параша, измятую замасленную брошюру озаглавленную: «Инструкция по эксплуатации электробритвы «Харьков»», которой, когда-то, видимо, намеревались воспользоваться именно так, как Петрович привык, и принялся жадно её читать. Михалыч в это время начал отчаянно храпеть. Прочитав от начала до самого конца брошюру, Петрович отложил измятую книжку и глубокомысленно уставился мутным взглядом в потолок, как будто ожидая оттуда крестного знамения или озарения. Но, по-видимому, остались отдельные непонятные строки, и он опять внимательнейшим образом припал к увлекательной инструкции, вдаваясь во все тонкости сложной эксплуатации. Снова откинул он голову и долго обдумывал прочитанное. Затем опять просмотрел инструкцию и опять подумал. И так продолжалось очень долгое время, до тех пор, пока Петрович почти не выучил её наизусть, решив, наверное, молиться по ней. Как много всё же мысли в любом машинописном тексте!..

Copyright © Roman Revakshyn romanrevakshyn.su

VIII

Copyright © Roman Revakshyn

В то время, когда гигантские корпорации в непрекращающейся борьбе отвоевывают для себя всё новые сегменты рынка; когда воздвигаются иллюминированные стоэтажные небоскребы; когда офисы до отказа заполнены людьми, желающими заработать миллионы, но не знающими как, где и, главное, зачем; когда казино, виллы и спортивные машины полны красавцев в костюмах от кутюрье и женщин с точеными талиями в шикарных платьях; когда поп и рок-звезды купаются в бассейнах с виски и наполняют ванные героином; когда коварные компьютерные вирусы пробираются по сетям и пожирают программное обеспечение; когда мир сотрясает футбольная лихорадка и мужчины падают от инфарктов; когда водители грузовиков требуют сравнять цену бензина со стоимостью воды; когда террористы бродят то тут, то там, а ФБР по пятам; когда люди не могут ни спать, ни есть, а только работают, работают, работают… В это самое время в захолустном нашем городке забрезжил рассвет и бородатый дворник в старом полосатом халате, засучив рукава, рубил тупым топором расцветавшую березу, растущую посреди двора и мешавшую уборке.

В тот день, в 9.45 по местному времени, в фирме «Сатурн» открылось важное совещание: от него зависело не только благополучие всей фирмы, но и физическое здоровье некоторых её сотрудников. Все члены шайки собрались в кабинете Владимира Васильевича, расположившись в креслах возле большого лакированного стола. Елена Федоровна принесла тарелку с пирожными и бутылку виски. Весь дух благородного собрания несколько напоминал известную картину «Совет в Филях». Кроме Сущенко, Вовика и Пети, на совещании присутствовал и финансовый директор конторы по имени Александр или «Учила», как звали его за глаза, потому что он вечно был погружен в какие-то бумажки, покрытые цифрами, читая их, как увлекательный роман. Пётр стоял в центре композиции, опершись боком о стол. С его лица сошел обычный лоск, щеки слегка обвисли, а под правым глазом красовался крупный синяк в начальной багрово-синей стадии. Своим знакомым он объяснял это некрасивое посинение тем, что упал на ступеньках и очень неловко ударился головой, причём одна из ступенек, скорей всего, была левшой. Только Сущенко и остальные члены мощной торговой организации знали об истинной причине подбитого глаза.

Год назад «Сатурн» продал одной такой же честной частной конторе собранные на автомобильных свалках всей Европы микроавтобусы. По документам они были почти новые. Новыми же на них в действительности были лишь детали, несущие регистрационные номера. Через некоторое время для доверчивых покупателей всё стало более чем ясно. Они резонно не стали дожидаться пока машины полностью исчерпают весь свой физический ресурс и будут разваливаться буквально на отдельные части, а через Петю предъявили не двузначный ультиматум: «Или отдайте нам наши деньги обратно, или в городском морге на нескольких временных жильцов станет больше». Надо сказать, что городок был, в общем-то, очень тихий, лишь изредка по ночам постреливали местные бандиты и раненые крутые мафиози ползали по тротуарам, обтирая панели домов и обливаясь кровью, а некоторые даже имели неслыханную наглость после этого умереть. Местные фирмы тоже не отличались особой щепетильностью в вопросах, как добывания, так и выбивания денег. У каждой мало-мальски уважающей себя торговой организации в подсобке хранилось два-три «Калашникова» с ящиком новеньких патронов и десяток мощных гранат на случай, если понадобится помощь в косметическом ремонте какого-нибудь здания.

Владимир Васильевич, как предводитель тайного общества, чинно восседал во главе стола. Он был погружён в себя, не решаясь открыть благородное собрание, и всё еще обдумывая, как получше обмануть партнёров по бизнесу и не навредить своему драгоценному здоровью. Но как не хитри, а здоровье для таких людей, как Сущенко превыше всего, и если в теле делают глубокие или сквозные отверстия, то их не всегда можно излечить простыми примочками. Примером тому могла служить горькая судьба одного из директоров «Сатурна».

Однажды, одной наивной городской торговой фирме, занимавшейся сбытом отравленных консервов, «Сатурн» очень крупно задолжал. Когда же наступило неприятное время отдавать заём, у всех директоров «Сатурна» стали появляться веские причины, чтобы не появляться на работе. «Несчастным» кредиторам всё же удалось, прибегнув к невероятным ухищрениям, изловить директора «Сатурна», непосредственно занимавшегося сделкой, но на все вопросы о деньгах он упрямо твердил:

- Что вы, ребята, у меня нет никаких денег! – И это, как не странно, была святая правда: все его деньги на тот момент были вложены в акции и ценные бумаги. После более настойчивых расспросов с применением паяльника, он, со слезами на глазах, как ребёнок, признался, что деньги, предназначенные для расчета, необъяснимым образом пропали (деньги всегда имеют свойство исчезать таинственно и непонятно). В роли факира, как рассказал директор, выступил бывший финансовый директор «Сатурна», большой специалист по коллекционированию купюр различного достоинства во всех валютах стран земного шара, и если деньги каким-либо образом попадали к нему в руки, они исчезали безвозвратно, и никаким образом их невозможно было получить обратно. Это был настоящий бизнесмен, то есть человек готовый ради денег на всё, а работать под статьей «мошенничество» было его любимым времяпрепровождением. Директор был подвергнут быстрой, но жестокой экзекуции и стал, как не тяжело это говорить, несколько, так сказать, неживой. Самому Сущенко только каким-то чудом удалось спасти свою шкуру.

Наконец Сущенко, отвлекшись от мрачных дум, произнес:

- Господа, как мне недавно сообщил наш многоуважаемый Пётр, - надо сказать, что Владимир Васильевич всегда стремился говорить крайне вежливо и обращался ко всем сослуживцам на Вы, другое дело, что зачастую этого не получалось, и он срывался на крик и отборный мат, но само по себе похвальное стремление, конечно, радовало людей, с которыми он общался, – так вот, как сказал Пётр, наши бывшие подель…, гм…, клиенты хотят получить от нас сатисфакцию.

- Да, да, требуют, – со слезными нотками в голосе произнес несчастный Петя. - Требовали, между прочим, двое громил, причем совсем бесцеремонно ногами в живот, суки, пардон, я извиняюсь за выражение. Забрали у меня, сволочи, новый ноутбук. Вы можете себе представить в какое положение я был поставлен, ведь в это время я был на свидании с тел… с девушкой в общем. В каком, можно сказать, свете я был представлен…, поставлен и всё такое. - Вовик мысленно принес соболезнования Пете и Ларисиной подруге. Петино полное поражение делало пикантным ещё и то, что как раз перед нападением верзил Петя очень красочно рассказывал Наташе, как он служил в армии в сверхсекретном спецназе «Морские свинки» и разбивал ребром ладони целую плитку шоколада.

- Однако, как я помню, это была Ваша идея купить эти машины у наших в то время хороших знакомых, а, Александр? - Владимир Васильевич серьезно посмотрел в сторону молодого человека в толстых очках, который, несмотря на не совсем юношеский возраст, напоминал своим растерянным видом и гнусавым голосом сопливого школьника. – Пётр, а вы как раз вели переговоры. Я ещё тогда глубоко в душе был против этой сделки, но поддался вашим уверениям о простоте и надежности операции. Теперь мы все будем очень долгое время расхлебывать последствия ваших трудов, - голос Владимира Васильевича стал плавно переходить в истерический, - и теперь нам потребуется, напрячь ваши куриные мозги, чтобы в короткий срок возместить убытки новой высокодоходной операцией. – Сущенко с силой стукнул по столу кулаком. Хрустальный графин, стоявший на столе, мелко задрожал. Надо сказать, что Владимир Васильевич никогда ни в чём не был виноват, не то положение, сами понимаете. Пётр потупил взгляд, притворившись пристыженным. Он вспомнил, что часть денег от сделки он незатейливым образом оставил для личного пользования.

- К счастью у меня есть один хороший вариант, – продолжил Сущенко. - Наши иностранные друзья предложили нам создать вместе с ними конфиденциальный банк для обслуживания личных потребностей определенного круга клиентских фирм, – голос Владимира Васильевича опять вошёл в спокойную колею, - и организацию этого коммерческого учреждения возлагают на нашу авторитетную фирму. - Сущенко гневно взглянул на Петра, как на ходячий урон авторитету конторы.