Р. Ингарден

Введение в феноменологию Эдмунда Гуссерля

Источник сканирования: Ингарден. Р. Введение в феноменологию Эдмунда Гуссерля // (перевод А. Денежкина и В. Куренного) – М.: Дом интеллектуальной книги, 1999.

(оригинал перевода: R. Ingarden, Innforing i Edmund Husserls Fenomenologi, Oslo, 1970.)

(15 сентября 1967)

<История феноменологического движения (I)>

Слово «феноменология» многозначно, и поэтому понятие <феноменологии> я должен сперва, по крайней мере технически, ограничить. Впервые, как вы знаете, это слово всплывает уже в 18 веке, а именно в одном письме Канта. Затем была обширная Феноменология духа Гегеля. В последней четверти прошлого столетия уже и физики часто говорили о «феноменологии». Под феноменологией они понимали описание фактов, которые нам даны, в противоположность гипотезам, сформулированным в математических понятиях. Это была эпоха, когда стремились «очистить» различные физические понятия и приспособить их содержание к тому, что дано нам в опыте. Таким образом, и в этой связи говорили о феноменологии.

Напротив, та феноменология, о которой я должен здесь говорить, возникла в 20-м веке, и можно даже точно указать дату, когда это произошло: это было в 1900-1901 гг. В эти годы вышли в свет три работы, авторы которых в то время не знали друг друга, как не знали и того, что вскоре они станут главными представителями одного философского кружка. Это были следующие работы: Логические исследования1 Эдмунда Гуссерля, который был в то время доцентом в Галле, Феноменология воли2 Александра Пфендера — доцента из Мюнхена — и Трансцендентальный и психологический метод3 Макса Шелера, который также был доцентом в Йене. Слова «психологический» и «трансцендентальный» еще долгое время после этого играли <важную> роль в дискуссиях о методе философии.

Сперва я хотел бы дать очень краткий обзор фаз феноменологии. Ибо три этих человека — поначалу <еще> незнакомых друг с другом — дали толчок движению, в котором затем приняли участие много разных философов, не только в Германии, но и, позднее, во Франции, Бельгии и Америке. И поскольку феноменология развивалась при содействии различных философов и во многих странах, то за эти годы изменился и ее облик. Важно, таким образом, сперва сориентироваться относительно фаз феноменологии.

Первая фаза простирается от 1900 года до, примерно, начала первой мировой войны. Научные успехи и самостоятельная деятельность Гуссерля имели решающее значение в эту эпоху. По этой причине я говорю о «Геттингенской феноменологии», хотя начиная с середины этого периода в Мюнхене развивался второй центр феноменологии. В 1901 году, после публикации Логических исследований, Гуссерль был назначен профессором в Геттинген и действовал там до 1916 года. После начала войны многие его ученики пошли на фронт, и сам Гуссерль не мог далее спокойно работать. Таким образом, в 1914 году происходит разрыв в развитии феноменологического движения. За год до начала войны вышел в свет первый том Ежегодника по философии и феноменологическому исследованию, содержащий вторую большую работу Гуссерля Идеи к чистой феноменологии, часть I.4 Идеи должны были выйти в трех частях, две из которых, однако, не были опубликованы при жизни Гуссерля. Эта работа завершает первый период; одновременно в ней обозначен новый поворот позиции Гуссерля, и с нее начинается второй период. В развитии феноменологического движения эта эпоха образует начало: она охватывает несколько лет, на протяжении которых положение Гуссерля в Геттингенском университете было довольно тяжелым. Дело в том, что он был назначен профессором вопреки желанию факультета. Факультет хотел видеть на его месте историка философии, и все же Вильгельм Дильтей настоял на том, чтобы министерство в Берлине назначило Гуссерля экстраординарным профессором в Геттинген — он получил персональную кафедру и поэтому формально не относился к факультету. Так как Гуссерль получил назначение вопреки воле факультета, то его бойкотировали на протяжении многих лет. В 1905 году министерство хотело назначить Гуссерля ординарным профессором, но факультет сказал: «Нет — не имеет таланта!» Это очень расстроило Гуссерля. Поначалу он должен был завоевывать публику для своих лекций. В первые годы в аудитории присутствовало лишь несколько студентов. Кроме того, он рассказывал этим студентам о вещах, которые они почти не понимали. Ибо в то время он в своей работе продвигался дальше, выходя за пределы того, что было изложено в Логических исследованиях, и развивал новую проблематику, смысл и цели который были непонятны слушателям. Сегодня мы знаем, что то были начала конститутивной проблематики.

Гуссерль все же стал ординарным профессором. И когда я прибыл весной 1912 года в Геттинген, ситуация уже изменилась. Гуссерль читал перед полной аудиторией. Существовало также философское общество, студенческое общество, которое основали ученики Гуссерля. Там было около 20-25 юношей и девушек, среди которых уже несколько докторов. Но через два года началась война с вытекающими отсюда последствиями. <Весной 1912 года> в Геттингене был <также> семинар, который вел доцент Адольф Райнах. Он был учеником Теодора Липпса, ставшим затем феноменологом. Это был блестящий учитель. Непосредственно перед войной он проводил так называемые «семинары для продвинутых студентов», которые были посвящены «проблеме движения». В этих семинарах принимало участие 15-20 человек. После войны остались почти исключительно женщины и иностранцы. Остальные погибли. Что стало тогда с участниками семинара Гуссерля (там было около 30 человек), я не узнавал; но, например, из пяти польских участников двое погибли на войне. Такова была судьба так называемого «Геттингенского кружка».

Второй период начался, когда Гуссерль был назначен во Фрайбург. Генрих Риккерт после смерти Виндельбанда направился <из Фрайбурга> в Гейдельберг. И весной 1916 года Гуссерль прибыл во Фрайбург, где он поначалу оказался в той же ситуации, что и когда-то <в Геттингене>. На его лекции приходило по пять-шесть студентов, остальные были на фронте. И все они, к тому же, были учениками так называемой «южно-немецкой школы», которая была основана Генрихом Риккертом, Виндельбандом и Ласком. Одним из учеников Риккерта был Мартин Хайдеггер, который незадолго до приезда Гуссерля габилитировался у Риккерта. Большинство Геттингенцев было на фронте; в 1917 году погиб Райнах. Летом 1916 года во Фрайбург прибыла Эдит Штайн, чтобы защищать у Гуссерля степень доктора, и осенью 1916 года она начала свою ассистентскую деятельность, работая с рукописями Гуссерля. Сам я писал свою докторскую работу, но должен был вернуться в Краков и лишь осенью 1917 года на короткое время приехал во Фрайбург для сдачи докторского экзамена. В конце января 1918 года я вернулся на родину. Эдит Штайн осталась, но это мало изменило ситуацию в университете. Гуссерль должен был создавать там совершенно новый круг. Через несколько лет ему это удалось, так что, например, в 1921-1923 гг. он писал мне о значительном оживлении на своих семинарах. Гуссерль был тогда уже очень известен, со всего мира к нему <во Фрайбург> приезжали студенты и молодые философы. Но он не осознавал тогда, что рядом с ним во Фрайбурге работал и Мартин Хайдеггер, который, правда, еще в 1917 году заявил о своей принадлежности к феноменологии и в последующие годы часто посещал Гуссерля, двигаясь, в сущности, своим собственным путем. Он и на студенчество влиял так, что это не всегда было благоприятно для Гуссерля. Однако это обнаружилось только в конце двадцатых годов, когда Хайдеггер вернулся во Фрайбург уже ординарным профессором. Но, вообще говоря, первые десять лет после войны были, по-видимому, очень благоприятны для феноменологии. Это была эпоха великого подъема, не только для самого Гуссерля в его университетской деятельности и в его лекционных поездках, но и для феноменологии вообще. Это было время, когда Макс Шелер был чрезвычайно активен не только по части публикаций, но и в своей университетской деятельности в Кельне. Его работы, среди которых Формализм в этике и материальная этика ценностей,5 оказывали большое влияние. К сожалению, Шелер скончался в 1928 году. В это время <также> вышло несколько томов Ежегодника по философии и феноменологическому исследованию, содержащих ряд значительных работ.

До 1930 года продолжался длительный период развития, период прогресса — в том числе и для Гуссерля. Правда, он надолго замолчал после выхода Идей I, и только в 1929 году последовала следующая публикация. В своих университетских лекциях он развивал, однако, живую деятельность и продолжал свои аналитические исследования в различных направлениях, причем это одновременно приводило к изменению его позиции по различным основополагающим вопросам («трансцендентальная логика», исследования времени, структура трансцендентального идеализма и т.д.). Он совершил также несколько лекционных поездок — в Лондон, Амстердам и Париж, где рассказывал о феноменологии. Осенью 1928 года он вышел на пенсию. Хотя он по-прежнему продолжал читать лекции в университете, его положение во Фрайбурге из-за выхода на пенсию, а также деятельности Хайдеггера в этом университете ослаблялось, чего Гуссерль, тем не менее, не осознавал. В 1929 году он справлял свой 70-ти летний юбилей и опубликовал свою третью значительную работу — Формальная и трансцендентальная логика,6 — работу, которую он заново написал на основании своих старых лекций, которые восходят к 1920-1921 гг.

Немного позже, а именно в 1931 году, вышли в свет Meditations Cartesiennes7 — расширенный вариант «Парижских докладов», прочитанных в 1929 году.8 Гуссерль намеревался опубликовать и немецкий текст. Однако вскоре он нашел, что эта редакция не соответствует ситуации, возникшей тем временем в Германии, и поэтому хотел дать этому тексту совершенно новую редакцию. (Я знаю это из письма, которое я получил от него.) На протяжении нескольких лет он снова и снова приступал к работе над новой редакцией этого сочинения. Она должна была стать его главным трудом. Кроме того, он работал над различными предварительными набросками для обширной систематической работы по феноменологии. В архиве Гуссерля в Лувене есть следы проекта этой работы, рассчитанной на четыре тома. — Ничего из этого не было опубликовано самим Гуссерлем. Примерно в 1936-1937 гг. он приступил к написанию новой работы, которая в настоящее время известна под названием Кризис европейских наук и трансцендентальная феноменология. Наконец, в 1936 году вышла в свет большая часть этой работы, правда не в Германии, а в Белграде, в журнале Philosophia,9 редактором которого стал тогда Артур Либерт, эмигрировавший в это время в Белград. Это третья фаза феноменологии. Она, таким образом, охватывает период с 1930 года до смерти Гуссерля в 1938 году. Это фаза, на протяжении которой — в силу различных обстоятельств — влияние феноменологии как в Германии, так и в остальном мире уменьшалось. Из-за длительного молчания Гуссерля его личное влияние также, в частности, сокращалось. Хотя в тридцатые годы он и читал несколько докладов, например в Праге и Вене, судьба его феноменологии уже давно была решена. Хайдеггер — с одной стороны и Гитлер — с другой одержали верх над Гуссерлем. Почему произошло такое сокращение личного влияния я расскажу подробнее позднее, когда я буду говорить о самом Гуссерле. Гуссерль скончался в апреле 1938 года. Затем началась вторая мировая война. Однако прежде, в последний момент, директор Института философии в Лувене господин Ноэль направил своего ученика отца Г.Л. ван Бреда во Фрайбург, чтобы спасти рукописи Гуссерля. Гуссерль, который — как вы видели — публиковался сравнительно редко, оставил после себя большое количество стенографических рукописей — около 30000 страниц. Это огромное наследие было передано семьей Гуссерля отцу ван Бреда, после чего рукописи были доставлены в Лувен. Там началась работа над рукописями — их упорядочивание, расшифровка и, наконец, подготовка к публикации. Однако лишь с 1950 года начала выходить в свет так называемая Гуссерлиана (на сегодняшний день она насчитывает 11 томов10). Тем самым была открыта и новая фаза в истории феноменологии. Но до ее наступления возникла примечательная ситуация. За несколько лет до начала второй мировой войны, а также во время этой войны во Франции все более ощутимо давало о себе знать влияние Гуссерля и феноменологии вообще, но особенно Хайдеггера. Здесь можно назвать Жан-Поль Сартра, Жана Валя, Мерло-Понти, Габриэля Марселя etc. Возник так называемый экзистенциализм, который часто считают феноменологией, но который по многим пунктам расходится с Гуссерлем и находится под явным влиянием Хайдеггера. Поль Рикер, сделавший перевод Идей I, стоит ближе к Гуссерлю. С тех пор как в последние годы многие работы Гуссерля были переведены на французский язык, его влияние во Франции становится все сильнее. Таково же и воздействие Гуссерлианы. Это последний позитивный ренессанс личного воздействия Гуссерля в мире. Во многих других странах: в Южной Америке, даже в определенных кругах в США, действительно начинают изучать Гуссерля. Однако то, что получило развитие за эти годы — что можно видеть и на примере серии сочинений Phaenomenologica, — это, скорее, не следующая фаза самой феноменологии, а период развития науки о феноменологии Гуссерля. До сего дня не возникло нового поколения феноменологов, которые бы самостоятельно занимались феноменологическими проблемами в духе Гуссерля. Углубленное изучение сочинений Гуссерля может, однако, привести к тому, что будут вновь активно философствовать феноменологически.

Что понимается под феноменологией, восходящей к Гуссерлю? Прежде всего чисто формально под этим понимается особый способ рассмотрения философских проблем, а также совершенно особая техника языкового изложения результатов, которые были получены при таком способе отношения к миру или рассмотрения мира. Короче говоря — феноменологический метод. Разумеется, не все люди, ставшие феноменологами, используют его в одном и том же смысле. Возникли различные варианты этого метода — в зависимости от таланта и склада ума соответствующих феноменологов. Однако ядро этого способа рассмотрения связывает всех нас, хотя мы, феноменологи, спорим друг с другом относительно отдельных утверждений.

Но феноменология может рассматриваться и в ином смысле, а именно как совокупность высказываний или как система теорий, которые составляют результат феноменологического способа рассмотрения. И в этом случае на первом месте находится феноменология Гуссерля как некоторая обособленная сама по себе тема, которая в различных существенных пунктах отличается от феноменологии Макса Шелера, или от так называемой «Мюнхенской феноменологии» (А. Пфендер, М. Гайгер, Д. ф. Гильдебранд и т.д.), или, наконец, от философии Хайдеггера. Большое различие, в частности, заключается в том, что молодые феноменологи не просто повторяют то, что было сказано отцом феноменологии, но стремятся с помощью его метода продвинуться далее, и по этой причине они вовсе не случайно приходят к результатам, отличающимся от тех, что желал бы видеть Гуссерль. Нет никакой «школы» феноменологии.

Феноменологи работали в совершенно различных областях. Уже в первом томе Ежегодника рассматривается множество разнообразных тем. Там есть, прежде всего, Идеи к чистой феноменологии Гуссерля. В определенном смысле речь здесь идет о теории познания, так как Идеи I дают анализ сознания, которое имеет место при познании различных предметностей. При этом развивается единая проблематика, относящаяся ко всему многообразию актов, операций и т.д. сознания. Рассматривается также методология самой феноменологии.

Кроме того, в этом томе есть большая работа Макса Шелера Формализм в этике и материальная этика ценностей,11 содержащая полемику с формальной этикой Канта. Затем там есть работа Морица Гайгера Феноменология эстетического удовольствия12 — статья, рассматривающая проблемы из области эстетики. Александр Пфендер развивает феноменологию чувств и настроений13 — особый вид психологии. Наконец Адольф Райнах излагает Априорные основания гражданского права14— работа, относящаяся к области философии права. Таким образом, уже в первом томе присутствует многообразие различных предметов рассмотрения, которые позднее стали характерными для феноменологии. Сходно обстояли дела в последующих томах Ежегодника и в других феноменологических сочинениях. Вследствие этого многие исследователи были заинтересованы феноменологией.

Если сегодня говорить о Гуссерле, то не следует забывать, что говорить о его философии в целом еще слишком рано, в первую очередь потому, что большая часть его наследия еще не опубликована. Кроме того, в истории развития и воздействия философии Гуссерля есть три различных аспекта. Первый аспект — это философия Гуссерля как она предстает в тех сочинениях, которые он сам опубликовал. Здесь мы имеем следующие работы и даты:

В 1891 году вышла в свет Философия арифметики, том I.15 Должен был последовать и второй том, но Гуссерль отказался как от результатов, так и от метода этой книги.

В 1900/1901: Логические исследования. Между Философией арифметики и выходом этой работы прошло, таким образом, 10 лет, в течение которых Гуссерль работал дома и публиковал лишь небольшие критические статьи. До сих пор мы точно не знаем, чем он занимался в эти годы. Рукописи этого периода отчасти отсутствуют, отчасти еще не расшифрованы. Мы знаем только, что он отошел от проблем Философии арифметики и много занимался логическими сочинениями своего времени. По отношению к Алгебре логики Шредера16 он был настроен очень критически и одновременно разрабатывал критику психологистской логики. Он искал путь, который мог бы привести к философскому обоснованию логики. Итогом этих лет были Логические исследования. Но затем Гуссерль вновь замолчал более чем на десять лет, которые были наполнены очень интенсивной работой над различными проблемами. Теперь он искал путь, на котором можно было бы обосновать философию вообще.

В 1911 году в журнале Логос вышла небольшая статья «Философия как строгая наука».17 Здесь впервые появляется слово «феноменология», так как в первом издании Логических исследований Гуссерль называл свою философию «дескриптивной психологией» (используя выражение Брентано). Это небольшое сочинение было первым результатом целого десятилетия поисков новой философии.

Затем наступил 1913 год, когда вышли Идеи к чистой феноменологии и феноменологической философии. Первая книга. Общее введение в чистую феноменологию, — сочинение, содержащее существенную часть работы Гуссерля, начиная с 1901 года. В рукописном виде существовали еще два последующих тома, которые Эдит Штайн как ассистентка Гуссерля подготовила к печати несколько позже — во время войны — и предоставила ему в 1918 году. Гуссерль, однако, остался недоволен этой редакцией. Видимо потому, что за это время он сделал большой шаг вперед в анализе изначального сознания времени и в <анализе> конститутивной проблематики и при этом все более и более укреплялся в свой идеалистической тенденции. Позднее он передал этот текст своему другому ассистенту — Людвигу Ландгребе, который подготовил вторую редакцию. Однако и она не удовлетворила Гуссерля, так что обе следующие части Идей при его жизни оставались в рукописном виде.18

В 1929/1930 гг.: Формальная и трансцендентальная логика и Meditations Cartesiennes. Объем Логики — около 250 страниц, Meditations Cartesiennes — это небольшая работа; но и та и другая обнаруживают значительный поворот к трансцендентальному идеализму. В этих книгах Гуссерль окончательно обратился к идеализму.

И наконец 1936 год. В этом году вышла первая часть книги Кризис европейских наук и трансцендентальная феноменология19 — объемом около 100 страниц, остальная часть которой еще не была готова. Летом 1937 года Гуссерль тяжело заболел и больше не оправился от этой болезни.

Те, кто не бывал в Геттингене, а позднее и во Фрайбурге, создавали свой образ философии Гуссерля на основании названных сочинений. Исходя из этих текстов можно писать историю мышления Гуссерля, что фактически и делается — за рубежом, в других университетах и т.д. — исторически в этой форме.

Второй аспект его философии обнаружится, если мы учтем тот факт, что Гуссерль на протяжении приблизительно 35 лет постоянно читал лекции в университете и на этих лекциях излагал свою собственную философию.

Он читал лекции двух различных видов. С одной стороны, у него были так называемые «большие», 4-х часовые лекции, которые были предназначены для широкой публики, так, например, «История философии», «Кант», «Немецкий идеализм» и т.д. При этом речь шла, в принципе, о сообщении знания, усвоенного из философской литературы. Здесь Гуссерль выступал, скорее, не как философ, а как ученый.

Но он читал и другие лекции, так называемые «малые», 2-х часовые лекции — по средам и субботам с 12 до 13 часов. Здесь он говорил о других философах, высказывал всегда свои собственные мысли о тех проблемах, над которыми он сам работал в это время: например, «Введение в феноменологию», «Основные проблемы феноменологии», «Избранные проблемы этики» и т.д. Часто повторяющийся курс лекций по логике был 4-х часовым, он также предназначался для специалистов. Так, например, в 1912 году, когда я прибыл в Геттинген, он читал лекции, которые он хотя никогда позднее сам не публиковал, но которые должны были составить второй том Идей.

Наконец, Гуссерль вел семинары, на которых он нередко брал за основной текст какого-либо классика — главным образом Декарта, Беркли, Юма и Канта. Речь шла, однако, не об анализе текста в обычном смысле слова и не об историческом разъяснении учения данного философа, но, прежде всего, о феноменологическом анализе проблем и фактов, которые рассматривались в тексте, который читался в качестве основного. Это была феноменология на полях чужого хода мысли. Иногда здесь имели место весьма далеко идущие феноменологические анализы, которые равным образом вели в область тех проблем, над которыми работал Гуссерль. Он был особенно плодотворен в период между 1920 и 1930 годом и в это время излагал те вещи, которые по сей день существуют лишь в записях слушателей. Эти <феноменологические анализы, проводимые на семинарах,> также возымели свое действие — в ряду поколений тогдашнего студенчества, лучшие представители которого сложились как самостоятельные философы (в Германии и в других странах).

Эти «малые» лекции, как и семинары, были для Гуссерля <местом>, где он, в определенном смысле, ставил мыслительные эксперименты. Он разрабатывал какую-нибудь тему, а затем ее излагал; то, что излагал, не было еще совершенно ясно или полностью готово. Однажды он сказал, что изучил большинство своих учеников на начальных занятиях по философии. У них, сказал он, впервые узнаешь, как надо говорить, чтобы тебя поняли другие. И Гуссерль неоднократно читал «одни и те же» лекции, но всегда в несколько иной, более развитой, более отточенной редакции. Он также часто находил различные пути, чтобы рассматривать тот же комплекс проблем, но на более глубоком уровне.

Сочинения и устно изложенные учения составляют второй аспект философии Гуссерля в ее развитии и ее фактическом воздействии. К сожалению, я принимал участие в геттингенских семинарах и слушал там лекции только с весны 1912 года до начала первой мировой войны, а также летом 1915 года и позднее в 1916 году во Фрайбурге. Во Фрайбурге я был занят, в первую очередь, написанием докторской работы и потому не посещал всех лекций. Но в 1916 году я почти ежедневно беседовал с Гуссерлем; обычно после ужина и до поздней ночи я был у него, и там я погружался в те проблемы, над которыми Гуссерль работал именно в это время.

Обратимся, наконец, к третьему аспекту развития и воздействия феноменологии Гуссерля: к рукописям, над которыми Гуссерль ежедневно, с небольшими перерывами, работал на протяжении приблизительно 40 лет. Гуссерль провел, например, обширные исследования времени и вскрыл его различные аспекты. Исследования конституированного, так называемого наполненного времени, изначального времени, исследования по проблеме сознания, конституирующего время, и т.д. (Все эти термины я объясню позже.) Некоторые части этих исследований времени, относящиеся к 1905-1906 гг., были впервые опубликованы в 1928 году.20 Их также подготовила к печати Эдит Штайн. Я читал эти анализы, существовавшие в рукописной редакции, в 1927 году, когда я посещал Гуссерля. Хайдеггер узнал об их существовании от меня. И затем Хайдеггер опубликовал их в 1928 году. Речь идет о так называемых Лекциях по феноменологии внутреннего сознания времени.

Также около 1918 года Гуссерль приблизительно в течение двух лет работал над проблемой времени, и, вероятно, поэтому мало интересовался моей диссертацией, посвященной философии Бергсона. Я видел манускрипты, написанные в Бернау в 1927 году; это большая стопка рукописей — но они до сих пор не опубликованы.

Затем есть обширные исследования 1908/1909 гг. по проблеме пространства и времени.21 Далее — занявшие у Гуссерля много времени исследования о так называемой «первой философии», которые уже были опубликованы в 2-х томах.22

На основании этих рукописей, насчитывающих около 30000 страниц, можно ориентироваться в истинном ходе развития мышления Гуссерля. Только после того, как станут известны все эти рукописи, и они будут сравнены с его опубликованными книгами, и, кроме того, будет известно конкретное содержание лекций Гуссерля начиная с 1901 года, — только тогда можно будет сказать, каким образом, в действительности, развивалось его мышление. Но нам придется ожидать еще многие годы. Ибо в тех томах Гуссерлианы, что были опубликованы до настоящего времени, стала доступна лишь часть его рукописей. Кем был Гуссерль как философ — это можно будет узнать, таким образом, только после публикации оставшихся манускриптов. И только после этого можно будет систематически и исторически работать с его философией в целом.

Все, что я буду говорить здесь о Гуссерле, есть, разумеется, лишь часть того, что можно сказать на основании, прежде всего, чтения его сочинений (как опубликованных им самим, так и тех 11 томов Гуссерлианы, что вышли после войны). Иногда я буду также обращаться к некоторым беседам, которые я имел с ним в различное время, начиная с 1912/1913 гг. Для того, чтобы напасть на след феноменологии, следует понимать ту духовную ситуацию и те направления, из которых она возникла в качестве некоторого протеста.

Как я уже сказал, Гуссерль радикально изменил свою точку зрения в период между Философией арифметики и Логическими исследованиями. Это было для него критическое время. Философия арифметики была результатом всего того образования, которое Гуссерль получил как философ. Он родился в Мэрене, откуда он направился в Берлин изучать математику. Разумеется, он учил и философию, но его специальностью была математика — он был учеником Вейерштрасса. Вариационное исчисление было темой его диссертации. Это были, таким образом, очень специальные вещи. Австриец по рождению он, после завершения своей учебы, вернулся в Вену. О том, чем он там занимался, мы знаем очень мало. Одна легенда гласит, что однажды он посетил доклад Франца Брентано и это произвело на него такое впечатление, что после этого он был вовлечен в философию, находясь под сильным влиянием Франца Брентано.

Брентано, как вы, возможно, знаете, сперва был францисканским патером и интересовался метафизическими вопросами, проблемой существования Бога и т.д. Но и после того, как Ватиканский собор в 1870 году исключил его из ордена, он оставался священником.23 Он полностью посвятил себя философии и с особым интересом изучал взгляды Дж. Ст. Милля. В 1874 году он опубликовал Психологию с эмпирической точки зрения, том I (второй том не был опубликован). Книга была написана в духе времени. А именно, в эти годы произошел крах немецкого идеализма и, вместе с тем, тогдашней философии вообще, естествознание же полностью восторжествовало. За исключением историков философии и отдельных философов, таких как, например, Герман Лотце, интересующиеся философией естествоиспытатели — Т. Фехнер, В. Вундт, Гельмгольц — обратились к психологии. Имело место стремление разрабатывать ту область, на которую еще не успело распространиться господство естествознания, и при этом разрабатывать ее с помощью естественнонаучных, в особенности экспериментальных методов. В 1860 году вышла первая книга этого исследовательского направления: Элементы психофизики Т. Фехнера, в которой излагалась эмпирическая, экспериментальная психология. Примечательным образом здесь скрывалась одна проблема: отношение между материей и духом, которую старались разрешить эмпирическим и экспериментальным образом. Где полагали найти реализацию этого отношения? На том месте, где человек вступает в контакт с внешним миром, где, таким образом, внешние раздражители, или физические процессы, воздействуют на органы чувств. Используется, следовательно, метод экспериментального исследования, и в течение десятилетий занимаются чувственными данными ощущений и их отношением к внешним раздражителям.

Эта новая психология создается естествоиспытателями. Фехнер был физиком, Вильгельм Вундт, основавший (в 1879 году) первый психологический институт в Лейпциге, первоначально был физиологом. Эрнст Мах был также физиком и особенно интересовался психологией. Его главная работа называется Анализ ощущений, а первая часть озаглавлена «Антиметафизические предварительные замечания». Совершенно ясно, что там рассматриваются философские проблемы, и все же это называется психологией. Хотя они все были убежденными психологами, Фехнер, Вундт и Мах обсуждали философские проблемы. Одним из наиболее значительных психологов, который занимался так называемыми «данными ощущений», был Гельмгольц — величайший физик своего времени.

Такова одна сторона новой психологии, которая была не только строго эмпирической, но и антиметафизической, и представляла собой попытку установления математически постижимых, строгих законов, относящихся к области психофизики.

Брентано в 1874 году был также настроен против метафизики. Но он хотел заниматься не экспериментальной, а чисто дескриптивной психологией; он предпринял попытку описания психического, т.е., по его мнению, сознания. Ибо бессознательные психические процессы — это, для Брентано, противоречие.

Но, по Брентано, эта дескриптивная психология должна быть философской основной наукой. На ней основываются все другие философские дисциплины. Например, этика, эстетика и т.д. должны в первую очередь рассматриваться психологически, т.е. психология должна искать для них последние основания в переживаниях, которые следует точно описывать. Но психология как философская основная наука бросает тень и на остальные философские дисциплины, в частности, на логику. Тень эта уже не является больше психологией, но психологистической философией.

Теперь вы видите фон Философии арифметики Гуссерля. Гуссерль — математик, он интересуется математическими вещами, но то, как он это делает, перенято из дескриптивной психологии Брентано. Можно, правда, показать, что уже в это время его метод выходил за пределы метода Брентано. Есть уже первый след нового способа описания, но его отличие от дескриптивной психологии Брентано еще не осознается Гуссерлем, и поэтому он считает свою собственную манеру работы психологическим описанием. Во всяком случае, математические предметности, то есть числа, множества и т.д., дескриптивно рассматриваются как психические образования или психические явления.

Философия арифметики была запланирована в двух томах, второй том, однако не появился. Готтлоб Фреге также работал над основаниями арифметики и опубликовал отрицательную рецензию на Философию арифметики.24 В первую очередь он упрекал Гуссерля в психологическом истолковании математических образований. Эта рецензия, должно быть, произвела на Гуссерля впечатление. Но я думаю этого было недостаточно, чтобы указать Гуссерлю новый путь исследования. Такой путь Гуссерль должен был найти сам. Даже критические аргументы против психологизма в логике он не перенял у Фреге, а нашел сам.

В то время уже существовал ряд работ, посвященных алгебраической логике. В 90-е годы Гуссерль читал и рецензировал некоторые из них, например, Алгебру логики Шредера. Примечательно то, что хотя он сам происходил из математической среды (!), он не принял алгебраической логики. Точнее говоря, он отвергал не результаты — это совсем другое дело, — а метод. Исследователи, которые начали разрабатывать алгебраическую логику, были убеждены, что она есть лучший способ рассмотрения логических проблем. Формальные, дедуктивные системы разрабатывают, конечно, и по сей день. Гуссерль сказал: «Да, прекрасно, но это не помогает мне понять, что это, собственно, такое — логические образования. Для меня этого слишком мало». Были составлены замечательные системы, которые, тем не менее, опирались на конвенции, а это не было решением для Гуссерля.

Он продолжал искать. И был один совсем забытый философ — Бернард Больцано, который в первой половине 19-го столетия жил в Богемии, точнее говоря, в Праге. У него был какой-то конфликт с церковью, из-за которого было запрещено публиковать его работы. (Он был священником.) Несмотря на это, его друзья все же опубликовали одну книгу, так называемое Наукоучение,25 состоящее из четырех томов. Там рассматривались, главным образом, различные логические образования: понятия, предложения, заключения, взаимосвязь предложений, теории. И все это делалось не психологическим и не эмпирическим образом. Речь идет о ренессансе или, скорее, о рождении априори, понимаемом совершенно новым образом, а именно об априори, которое, возможно, имел в виду Кант. Однако Кант отяготил свою теорию априори различными, метафизическими по своему основанию, предпосылками относительно априорных категорий и относительно априорных форм созерцания, которые, словно стена, стоят между нами и миром. Нужно отказаться от всего этого понятийного аппарата Критики чистого разума, но следует сохранить верное зерно, заключающееся в понимании того, что один из видов «опыта» есть способ познания, который делает возможным математику. Фактически, ни Больцано, ни Гуссерль не переняли кантовскую теорию категорий как необходимых «категорий рассудка». К сожалению, Гуссерль, как и Больцано, перенял слово «a priori». Здесь заключено основание больших недоразумений, которые до настоящего времени приводят к тяжелым упрекам в адрес феноменологии Гуссерля.

Позитивное учение Больцано о понятиях, о предложениях, т.е. о «понятиях самих по себе», «предложениях самих по себе» и т.д., сыграло решающую роль и убедило Гуссерля в том, что логические проблемы следует рассматривать иным <не психологическим> образом.

Но сперва он хотел еще раз убедиться, что психологизм несостоятелен — и даже ложен — в области логики. И поэтому первый том Логических исследований содержит критическую полемику с позицией логического психологизма — полемику, которая выливается в конечную идею чистой логики как априорной науки о теориях <вообще>. Дельная критика Гуссерля идет намного дальше критики Фреге. Идея чистой логики как априорной теории науки также выходит за пределы того, что можно найти у Фреге. Этот первый том имел значительный успех в Германии.

Год спустя вышел второй том Логических исследований. В нем было шесть различных исследований, связанных между собой очень условно. Все читатели ожидали: сейчас выйдет логика, философская (не математическая) логика Гуссерля. Ибо первый том имел подзаголовок «Пролегомены к чистой логике». Они, однако, были удивлены: во втором томе они нашли не «логику», а совершенно иные вещи. Главную часть второго тома образуют пятое и шестое исследование: анализ интенциональных актов, интенционального сознания — причем в двоякой форме. В пятом исследовании рассматриваются так называемые «сигнитивные» акты, то есть чистые акты мышления, мышление не созерцательное, а также проясняется понятие смысла, или значения. В шестом исследовании, напротив, рассматривается «наполнение» интенции значения различными видами интуитивных актов. Здесь, таким образом, разрабатывается теория опыта — взятого в очень широком смысле слова, — или интуиции, но не в смысле Бергсона, а в смысле Декарта. Оба исследования в совокупности ограничивают сферу логического. Каким образом достигает Гуссерль этих результатов? Путем скрупулезного анализа интенциональных актов, актов подразумевания, так называемых сигнитивных актов.

Гуссерль рассказывал мне однажды: «Вы знаете, какой была реакция на эту работу? — говорили, что это возврат к психологизму!». В этом, правда, отчасти виноват и сам Гуссерль. Так как во введении ко второму тому Логических исследований он называет свой собственный способ рассмотрения этих проблем «дескриптивной психологией», подобно Брентано. Несколько лет спустя он попытался исправить эту ошибку.26 Но только в 191127 году он говорит: «Это не психология, это — феноменология». Во втором томе Логических исследований были проведены анализы, которые нам аd осulus показывают, как следует анализировать сознание. Не так, как это было принято раньше, когда стремились свести комплексное сознание к элементам, — не так, как это, например, делал Джон Локк, мысль которого состояла в следующем: есть простые и составные идеи, всегда следует извлекать простое из сложного. В противоположность <мысли Гуссерля>: следует схватывать живой поток сознания, живое становление целого, а не разбивать ничего на элементы. Следует также постараться прояснить себе что такое интенциональность сознания.

Таковы были первые прозрения Гуссерля. — Имел ли он примеры такого рода подхода? У него, действительно, были предшественники. Одним из наиболее известных был Вильям Джеймс и его Психология,28 в которой он старался рассматривать сознание иначе, чем то было обычно принято при английском, атомистически-ассоциативном подходе. К сожалению, Гуссерль знал Джеймса только по сокращенному немецкому переводу Психологии.

Другим философом, который в какой-то мере повлиял на Гуссерля, был также ученик Брентано — Казимир Твардовский, более молодой коллега Гуссерля и мой учитель. Он написал небольшую книгу: К учению о содержании и предмете представлений. Психологическое исследование.29 Здесь также шла речь о дескриптивном анализе актов сознания, который значительно отличался от того, как это делалось в психологии прежде. Есть неопубликованная рецензия Гуссерля на эту небольшую книгу Твардовского, из чего можно понять, что уже около 1895 года Гуссерль знал многое о том, как можно проводить такого рода анализ сознания. Он многое критикует у Твар-довского. Но видно также, сколь внимательно Гуссерль его изучал.

Был, наконец, еще третий аналитик сознания (возможно, слово «аналитик» является здесь не совсем подходящим, но фактически речь идет именно об этом), которого Гуссерль, однако, не знал. Имеется в виду Бергсон, который также открыл живой поток сознания, противоположный тому застывшему образу, который имел место в английской ассоциативной психологии. Следует упомянуть Essai sur tes donnees immediates de la conscience (1889) и Matiere et memoire (1896). Эти работы содержат целую теорию конкретной длительности, а также анализы «perception pure» и «perception concrete», До написания Логических исследований эти важнейшие работы Бергсона не были известны Гуссерлю. Я сам выяснял этот вопрос.

Второй том Логических исследований содержит, наконец, еще три другие раздела, которые проливают свет на все исследование, в частности на то, что речь здесь идет не о психологии. В первую очередь это второе исследование, озаглавленное «Единство вида».30 Среди прочего здесь имеет место полемика с английскими эмпириками, с Локком и Юмом. Почему? Английские эмпирики отвергали, как вы знаете, «врожденные» идеи Декарта и, разумеется, идеи в смысле Платона. Любое знание, по их мнению, происходит из опыта, и любое знание заключено в опыте. Соответственно, нет никаких идеальных предметностей. Нет также познания, отличного от того, что происходит из опыта. В противоположность им Гуссерль во втором исследовании защищает единство вида. Таким образом, имеется нечто такое, как вид, эйдос. Каким образом стремится показать это Гуссерль? Путем доказательства того, что все аргументы, приводимые эмпириками в защиту своего тезиса, противоречивы, если нет никакого вида.

Если искать «вид» интенционального акта, то можно видеть, что речь здесь идет не об индивидуальном, выполняемом мной сейчас акте, рассматриваемом в его подвижности в потоке сознания. В этом акте разыскивается существенное, что делает его интенциональным актом и без чего он бы вообще не был бы таким актом.

Позднее, в Идеях I, Гуссерль употребляет не слово «вид», а говорит о «сущности». Когда я прибыл в Геттинген весной 1912 года, было сказано, что феноменология — это сущностное учение о чистом сознании. И мы повсюду искали эти сущности, стремились обнаруживать их феноменально. Тогда мы были убеждены, что в качестве феномена есть «белое», а также отличие «белого» и «красного» (красного цвета). Есть красный цвет, который может обнаруживаться как тот же самый во многих различных вещах. Если, например, перед нами две шляпы, то можно сравнить, имеют ли они один и тот же цвет или различный. И именно то, в чем они «одни и те же», есть обнаруживающееся в них чистое качество, чистый эйдос, например, красный цвет, та же самая форма и т.д. Не требуется никакой теории двух миров в смысле Платона, чтобы увидеть это. Гуссерль говорит: «Я не платоник, мне не надо предполагать никаких внемирных "идей". Я говорю о том, что можно видеть в этом мире, в конкретных вещах, не отождествляя "красный цвет" с индивидуальными моментами красного многих красных вещей. Нужно это просто видеть!» Здесь, таким образом, пролегает различие между эмпирической психологией — психологией дескриптивной — и «феноменологическим» анализом, который использовал Гуссерль. Гуссерль искал eidoi — эйдос чувственного восприятия, эйдос предметности, интенционального акта и т.д.

Далее, в Логических исследованиях есть третье исследование, имеющее примечательное название «Учение о части и целом». Что это такое? Тема, которая там рассматривается, известна сегодня под другим названием. Приблизительно в это время Алексиус Майнонг (ученик Брентано и коллега Гуссерля) опубликовал ряд исследований, объединенных под названием «Теория предмета»,31 — то есть речь шла о формальной, априорной теории формы всех возможных предметностей, в частности, вещей, но также математических предметностей, процессов, событий, мира и т.д. Эту тематику Гуссерль начал разрабатывать за несколько лет до Майнонга с небольшого анализа «самостоятельных» и «несамостоятельных» содержаний (по тогдашней терминологии Гуссерля). Например, цвет чего-либо несамостоятелен, он не может существовать без того, что окрашено. Самостоятельным же может быть только целое, а не так называемая часть <(неделимая далее на части)>. Есть части, в которых нельзя выделить других частей, и части, в которых можно их выделить. Если у меня есть яблоко, я могу поделить его на разные части, и каждая часть (кусочек) столь же самостоятельна, как и само яблоко. Но если я рассматриваю цвет яблока, то его не может быть без того, что окрашено, то есть без яблока. — Это только пример, указывающий направление исследования. На основании этого Гуссерль позднее разработал так называемую «формальную онтологию». Многие исследователи работали над этим. Есть, например, формальная онтология ценностей; как сам Гуссерль, так и Макс Шелер стремились реализовать ее. Конечно, есть и материальный анализ ценностей, но это совсем другое дело.

Таким образом, речь вновь идет о начале априорного учения, которое как формальная теория лежит в основании всех математических, дедуктивных теорий. Математики, правда, не видят этих последних оснований; они начинают с аксиом и думают тем самым установить априорные конвенции. То, что лежит за этим, что является изначальной данностью, — это они уже больше не признают, так как здесь принимается в расчет интуиция. Ибо, по их мнению, то, что говорит мне интуиция, часто несостоятельно, она считается источником заблуждений. И вследствие этого из аксиом делают просто конвенции. В то же время заходят столь далеко в формализации, что остаются только знаки, бессмысленные знаки, которые лишь определенным образом располагаются друг подле друга — и из этого они затем должны черпать свой смысл. Но это, опять же, идея, которую можно найти в прошлом; не у Платона, конечно, а у Лейбница можно ее искать и найти. Но этого нынешние математики также не знают. Они суть скептические позитивисты и доверяют, скорее, собственным конвенциям, чем «интуиции», если допустить, что они вообще когда-либо пробовали ее достичь.

Наконец, в Логических исследованиях есть часть, на которую также следует обратить внимание. Это «четвертое» исследование под названием «Идея чистой грамматики».32

Среди брентанистов был уже философ, занимавшийся проблемами языка, а именно Антон Марти. Он написал одну работу, посвященную философии языка.33 Марти рассматривает «всеобщую грамматику», но только как эмпирическую, в принципе, психологическую науку. В отличие от него Гуссерль предлагает собственные фундаментальные идеи, относящиеся к «чистой» грамматике. <По Гуссерлю,> в первую очередь следует заняться априорным анализом структуры простого предложения, которая затем сможет служить основоположением грамматики. За этим следует прояснение смысла изначальных логических функций, которое проводится совершенно иначе, чем это принято у представителей логистики по отношению к так называемым «логическим константам». Идеи Гуссерля продолжают жить. Макс Гартман, например, стремился разработать формальную грамматику, а есть еще многие другие, которые работают над не-эмпирической теорией языка. Конечно, эмпирический подход к языку также возможен и совершенно правомерен — это совершенно ясно. Но любая «эмпирическая» грамматика покоится на теоретическом основании, на «чистой» грамматике, которую Гуссерль начал разрабатывать в Логических исследованиях.

Если вы теперь возьмете все вместе: анализы различных форм сознания, анализы интенциональных актов, которые имеют <чисто> когнитивную природу, затем анализы интенциональных актов, которые ведут к наполнению интенций значения, а также всю полемику или дискуссию о чистых видах, кроме того, основания формальной онтологии и, наконец, идею чистой грамматики, — тогда вы увидите на основании самих обсуждаемых тем, что это никакая не дескриптивная психология в смысле Брентано. Скорее, это совершенно новая перспектива рассмотрения новых, связанных друг с другом проблем, которые затрагивают философские основания логики. Таким образом, это все же «логические» исследования. К сожалению, в предисловии Гуссерль неверно говорит, что речь идет о дескриптивной психологии.

Здесь нет еще одной вещи, которая появляется у Гуссерля позднее: это так называемое «чистое сознание». Пока я говорил просто о сознании, об интенциональным сознании. Здесь предпринимается попытка анализировать сущность актов сознания, операций сознания, модификаций сознания, а также коррелятов различных актов и операций сознания. Все это исследуется с точки зрения сущности, общей идеи. Но не говорится, чье это сознание. Не говорится, является ли это сознание этим конкретным, человеческим сознанием или это какое-то конкретное, не-человеческое сознание. Правда, я могу проводить эти сущностные анализы, привлекая свое конкретное сознание, но мне не требуется предполагать, что я действительно есть некоторый человек (так-то и так-то физиологически сложенный) и что я так-то и так-то обусловлен психофизической природой и реальным миром. Но для того, чтобы прийти отсюда к «чистому сознанию», о котором Гуссерль говорит позже, нужно проделать еще долгую дорогу.

Итак, миновал 1901 год. И после этого Гуссерль вновь замолкает на 13 лет. Только спустя 13 лет выходят в свет его Идеи к чистой феноменологии (том I). На семинаре 1913/1914 гг. мы читали их вместе с Гуссерлем и слушали его комментарии к этой книге. И там, на семинаре, возникло определенное удивление. Это было не то, что мы ожидали. Вдруг мы читаем такие положения (я еще позднее вернусь к этому): «Если мы вычеркиваем чистое сознание, то мы вычеркиваем мир» (!); «Если нет чистого сознания, то нет и мира» (!). Гуссерль многие годы учил нас: назад, к вещам, к конкретному, не к абстрактному, не к теориям и т.д.! Ближе к конкретному! — таков был лозунг. Вместо этого в Идеях I мы встречаем обширные анализы сознания, анализы внешнего, трансцендентного восприятия, основанные на рассуждениях о том, что является реальной (reeler) частью сознания, а что не является таковой. Затем мы встречам требование проведения «феноменологической редукции» до того, как мы приступим к анализу сущности «самих вещей», а к «самим вещам» следует подходить только окольным путем, а именно путем анализа сознания. Если провести все эти анализы, то мы придем к заключению: если нет никакого сознания и никакого чистого Я, то нет также никакого мира. Мир есть коррелят сложного многообразия субъективных операций Я. И это «Я» — это не я, Ингарден, я как реальный человек в реальном мире, а чистое Я, Я философствующее. Следует каким-то образом отвлечься от «себя» как некоторого человека.

Таким образом, это совершенно особый метод, который, очевидно, существенно отличается от того способа рассмотрения, который был принят в Логических исследованиях. Здесь есть также определенные выводы, которые, по крайней мере на первый взгляд, несут печать выводов метафизических — выводы, которые должны быть объяснены с позиции Гуссерля прежде, чем они бы были отвергнуты. Таким образом, между 1900 и 1913 гг. произошло нечто важное. В это время имел место какой-то новый кризис, и с ним, разумеется, тесно связаны все рукописи, которые были написаны в те годы и из которых до настоящего времени нам известна лишь малая часть. Перед Идеями I вышла в свет только одна статья, которую Гуссерль назвал «Философия как строгая наука». «Строгая» не означает здесь «математическая» наука. Философия есть материальная априорная наука, которая должна быть «строгой», т.е. ответственной и наиболее фундаментальной наукой. Это последнее основание должно содержаться в самой философии, она должна, наконец, стать зрелой наукой. Мы должны искать основания, в котором мы не могли бы больше сомневаться. И методом этого является так называемая трансцендентально-феноменологическая редукция, теория которой, однако, развивается только в Идеях I. Но «Философия как строгая наука» не проясняет для нас тех изменений, которые привели к Идеям I.

Сейчас я вернусь к ситуации в европейской философии до 1900 года, чтобы, исходя из нее, понять в каком смысле философия Гуссерля от Логических исследований до Идей I представляла собой протест против распространенного тогда способа философствования. Философия на протяжении нескольких десятилетий перед выходом Логических исследований была, в принципе, либо психологией (эмпирически-экспериментальной или дескриптивной), либо была представлена такими течениями, как неокантианство. Гуссерль, напротив, выбирает совершенно иной путь. С неокантианством ему пришлось полемизировать значительно позднее. Сперва же — как уже было упомянуто — речь шла о полемике с психологизмом и распространенной манерой тогдашнего философствования. Это была эпоха восстановления философии после краха немецкого идеализма, особенно школы Гегеля, который произошел в середине века. Это восстановление шло двумя путями: через психологию, которая в то же время была скрытой философией, и путем восстановления связи с исторически минувшими философиями, прежде всего с Кантом, но также и с другими прежними системами — вплоть до Аристотеля. В то время развивалась наука о философии, которая постепенно превращалась в философию со своим понятийным аппаратом, т.е. становилась мышлением чужих мыслей и с использованием чужого понятийного аппарата, постоянно развивавшегося и перестраивавшегося, — и все это в отрыве от действительности и с некоторой слепотой к конкретному видимому содержанию. Гуссерль, напротив, стремился реализовать иной способ философствования, чтобы, в определенном смысле, найти иной мир: совокупный состав феноменов, с которыми мы постоянно имеем дело, не зная того, что мы имеем с ними дело, что мы ими действительно обладаем — ибо мы всегда имеем предметную установку, т.е. направлены на то, что находится в пространстве и времени, и склонны немедленно облачать это в одеяние готовых, сформированных наукой, абстрактных понятий — несмотря на громкий призыв к «опыту». То, что при этом мы переживаем непрерывный поток феноменов, благодаря которым даны нам вещи, — этого мы не знаем, как и не осознаем мы конкретное, наглядное содержание этих вещей. Все это подлежало открытию при новом способе философствования. Гуссерль говорил позднее: это «скрытое» сознание, о котором мы поначалу ничего не знаем. Сознание должно быть открыто и эксплицировано. И при этом открывается и новый путь познания мира. Но об этом — в следующий раз.

Вторая лекция

(22 сентября 1967)

<История феноменологического движения (II)>

Прежде чем непосредственно приступить сегодня к изложению отдельных проблем, позвольте мне сообщить еще некоторую информацию о первом периоде феноменологии, точнее, о развитии того кружка, который сформировался вокруг Гуссерля в Геттингене, и, немного позже, также и в Мюнхене. Я позволю себе это, так как знание о ситуации в эти годы, а также знание феноменологической литературы, возникшей в то время, сегодня, вообще говоря, сравнительно ограничено. Дело обстоит так, словно бы весь этот период, который я называю периодом «оригинальной» феноменологии гус-серлевского типа, в некотором смысле исчез из нынешнего сознания. Небольшой пример: когда зимой 1959 года я в течение нескольких месяцев был в Америке, то в Соединенных Штатах было очень мало феноменологов. В Нью-Йорке, например, были Дориан Кэрнс, Дитрих фон Гильдебранд, Арон Гурвич (Альфред Шютц уже скончался). Целиком и полностью господствовал неопозитивизм, или так называемый «логический позитивизм». Приблизительно около двух лет тому назад кто-то писал мне, что ситуация сейчас очень сильно изменилась, феноменология в США процветает в различных университетах. Вот и все, что я тогда узнал, и я был рад этому. Наконец, год назад — после того, как я побывал здесь, в Осло, — я был в Париже. Там я встретился со своей давнишней краковской ученицей, госпожой Тыменецкой-Хаутхаккер (она совершала поездку в Ганновер, на конгресс, посвященный Лейбницу). И она рассказывала мне, что ее специально пригласил один коллега из Питтсбурга, чтобы читать лекции по феноменологии, и при этом особое внимание уделить Гуссерлю. Так как если в Америке говорят «феноменология», то это означает: Хайдеггер — то есть экзистенциализм. Гуссерль почти неизвестен и неизвестны те основные проблемы, которые он поставил в философии.

Почти то же самое имеет место во Франции. Под «феноменологией» сразу после войны там понимали только философию Жана-Поля Сартра и Мерло-Понти. То, что ранее во Франции существовала своя <собственная> феноменология, — об этом почти уже ничего не знают. Однако после окончания первой мировой войны во Франции действовали два прямых ученика Гуссерля: Александр Койре и Ян Геринг. Койре опубликовал ряд сочинений по истории философии и, позднее, по истории естествознания. В тридцатые годы он издавал известный журнал Recherches Philosophiques, который выходил много лет и вокруг которого группировались многие философы, близкие тогда феноменологии. (В этом журнале Ж.-П. Сартр также опубликовал статью о теории трансцендентального Я у Гуссерля.)34 Но затем, после второй мировой войны, в этой области воцарился Сартр и Мерло-Понти, а также Жан Валь.

Также и в Германии, начиная с тридцатых годов, философия Хайдеггера и его учеников совершенно вытеснила <философию> Гуссерля и других оригинальных феноменологов, так что Гуссерль и его окружение стали практически неизвестны. Хотя одиннадцать томов Гуссерлианы, вышедшие после окончания войны до настоящего времени, и можно считать в определенном смысле обновлением его философского влияния, но это обновление имеет несколько неожиданных характер. Дело в том, что, развивается, скорее, наука о феноменологии, но не происходит возврата к Гуссерлю в смысле живого философствования. Но я думаю, что сам Гуссерль радикальным образом превосходит всех своих последователей и что научная серьезность и тщательность феноменологических анализов Гуссерля и первого поколения феноменологов стоит настолько выше любой хайдеггеровской и после-хайдеггеровской (или хайдеггерообразной) литературы, что достижения Гуссерля, его друзей и прямых учеников никогда не должны быть забыты.

Поэтому я хотел бы привести здесь некоторую информацию о «Геттингенском» кружке и «Мюнхенской» феноменологии.

Начало феноменологии в Мюнхене достаточно примечательно. В начале столетия там блестяще работал Теодор Липпс. Образовался кружок учеников, и все, по-видимому, указывало на то, что школа Липпса будет иметь заметное влияние. Там же был и Александр Пфендер, который не случайно назвал свою книгу Феноменология воли. Спустя несколько лет в Мюнхен перебрался Макс Шелер и вскоре начал изучать там Логические исследования, которые он обсуждал с несколькими молодыми друзьями. Постепенно там организовалось так называемое «Философское общество», членами которого, помимо названных, были Моритц Гайгер, Йоханес Дауберт, Адольф Райнах, а позже — Дитрих фон Гильдебранд. Однажды Дауберт поехал в Геттинген, пришел на лекцию Гуссерля и завязал с ним философскую беседу. Это было начало прямых отношений между Гуссерлем и «мюнхенцами». Спустя некоторое время Гуссерль ездил в Мюнхен, и, таким образом, отношения со временем становились более тесными и живыми.

Йоханес Дауберт был весьма примечательной фигурой. По мнению всех моих знакомых из Мюнхенского кружка он был там наиболее философски одаренным человеком. Дауберт, однако, не написал ни слова,35 поэтому сегодня никто не может сказать, что он, собственно, знал сам и что он создал. Но в определенном смысле он главенствовал во всей этой группе.

В 1911 году вышел юбилейный сборник, посвященный Теодору Липпсу. Сборник назывался Мюнхенские философские работы,36 и там были представлены статьи Райнаха, Пфендера, Гайгера и др., так сказать, всего Мюнхенского философского общества. В это время они уже все были феноменологами. Несколько позже Адольф Райнах габилитировался в Геттингене37 и в скором времени развил там довольно живую преподавательскую деятельность. Он был совершенно замечательным учителем, намного более одаренным руководителем семинаров и намного более конкретным в прямой беседе, чем сам Гуссерль. Гуссерль был слишком мудр для нас, слишком сложен. Если кто-нибудь ставил ему вопрос, он сперва развивал рассуждение, которое начиналось, так сказать, где-то в трех километрах позади, и лишь отсюда он затем возвращался к поставленному вопросу и рассматривал его в совокупности со всей развитой таким образом проблемой. Райнах, напротив, был краток, и на каждый вопрос у него тотчас был под рукой ответ, часто сопровождающийся метким примером. Вследствие этого его влияние было очень велико, и когда он, будучи еще совсем молодым, в 1917 году погиб в Бельгии, то для его учеников это было скорбным событием.

Когда я весной 1912 года прибыл в Геттинген, философская группа вокруг Гуссерля была уже довольно многочисленной и активной. Мы часто вместе прогуливались или трапезничали, ведя при этом оживленные дискуссии о феноменологических проблемах. В Геттингене было также «Философское общество», на заседаниях которого постоянно на протяжении всего года обсуждались избранные темы. Для этих молодых людей феноменология была более чем духовная атмосфера — это было что-то вроде совместной формы жизни.

Еще несколько слов о наиболее важных представителях и их работах. Пожалуй, я начну с мюнхенской группы, которая хотя и возникла позже,38 но, тем не менее, имело свое, совершенно особое лицо, отличное от феноменологии Гуссерля. Здесь есть много своих нюансов, хотя все это вместе есть феноменология.

Самым старшим был Александр Пфендер. После опубликования Феноменологии воли39 в 1904 году вышло его Введение в психологию40 — учебник, в котором, однако, была отчетливо выражена дескриптивная тенденция. Затем, в упомянутом выше сборнике, посвященном Теодору Липпсу, вышла небольшая, но очень важная работа «Мотивы и мотивация».41 Понятия мотива и мотивации — это понятия дескриптивной психологии, и здесь они — как и у Гуссерля — занимают место понятия причины, или причинения. После этого в первом томе Ежегодника выходит еще одна работа по психологии: «Психология чувств и настроений». Позже он заинтересовался вопросами характерологии и несколько лет руководил Ежегодником по характерологии, где он опубликовал работу «Основные проблемы характерологии».42 В 1921 году вышла его Логика.43 Эта не психологическая, но и не математическая или какая-либо алгебраическая логика. Она в определенной мере имеет аналитически-дескриптивный характер и имеет целью определить логическую структуру и логическую функцию логических форм (понятия, предложения, заключения). Можно было бы сказать, что речь здесь идет, главным образом, о методологической дескрипции логических пред-метностей. Есть места, где эта работа не совсем свободна от определенных психологических мотивов. Говорится, например, о «мысли», но точно не известно, что это такое. Является ли это формой, логической формой? Или же это какие-то операции, сообразующиеся с сознанием? Это сложно сказать. Логика также не написана достаточно строго. Можно во многом упрекать эту работу. Тем не менее, она представляет собой значительный прогресс по сравнению с тем, как «логика» рассматривалась до этого, она проясняет структуры многих логических форм и логических функций. Позже Пфендер вновь обратился к феноменологической психологии и в 30-е годы опубликовал работу Душа человека.44 Все сказанное относится не только к характеристике Пфендера, но и мюнхенской группы вообще. Ибо хотя Пфендер и не был здесь самым талантливым — им был, конечно, Макс Шелер, но он был наиболее влиятельным во всей этой среде, и он постоянно делал акцент на психологических проблемах. А именно, речь здесь идет, как вы видите, не о «психологии без души» — что имело место раньше, в 19-м веке, — но о психологии, которая признает у человека душу. Акцент на психологическом был характерен для всей этой группы. Гуссерль позднее часто обвинял мюнхенцев в том, что они не постигли подлинных философских проблем «трансцендентальной» феноменологии.

В Мюнхене, далее, действовал Мориц Гайгер. Он был немного моложе Пфендера. Больше всего он известен своими работами по эстетике, из которых можно назвать несколько работ, посвященных проблеме «вчувствования»,45 работу «Феноменология эстетического наслаждения»46 и Подступы к эстетике.47 В общем и целом речь идет о субъективно ориентированной феноменологической эстетике. Кроме того, — что примечательно — Гайгер занимался еще и совершенно другими вещами. Он написал, например, Систематическую аксиоматику евклидовой геометрии.48 Я прочитал эту книгу с большим интересом, и то понимание, которое предложил Гайгер для сущности и роли аксиом в дедуктивных системах, было для меня особенно интересно и симпатично, когда в Геттингене я познакомился с аксиоматикой Гилберта. Я, однако, не способен вынести какое-либо суждение об этой книге.

Но наиболее талантливым мюнхенцем был Макс Шелер, который жил и работал в Мюнхене в течение многих лет. Его философская работа столь обширна и значительна, что потребовался бы, конечно, целый семестр, чтобы обрисовать мир его идей и оценить его роль. На протяжении многих лет он был приват-доцентом и, в сущности, «приват-ученым», и причем в очень тяжелых обстоятельствах. Только в течение последних десяти лет своей преждевременно оборвавшейся жизни он был профессором в Кельне и мог вести нормальную академическую учебную деятельность. Последние 15 лет его жизни были наполнены чрезвычайно плодотворной научной и писательской работой. Его величайшая заслуга состоит в том, что он открыл новый способ рассмотрения этических проблем и заложил основания современной философской антропологии. Его этические исследования позднее были далее развиты Николаем Гартманом. Как итог тех лекций по философской антропологии, что он читал в течение нескольких лет, нам известно лишь сочинение «Положение человека в космосе».49 Сами лекции — вопреки первоначальным ожиданиям — до сих пор не были опубликованы.

Теперь я перехожу к геттингенской группе и хотел бы сказать несколько слов о тех людях, которые защищали докторские работы у Гуссерля. Среди них, в первую очередь, нужно назвать Вильгельма Шаппа. В посвящении, которым начинается его докторская работа Феноменология восприятия,50 Шапп говорит, что он не знает, кто, собственно говоря, является автором книги — он или Гуссерль. Книга возникла из бесед с Гуссерлем, поэтому он не может точно отделить то, что здесь принадлежит ему самому, а что Гуссерлю. Однако он не писал ничего, что не было бы очевидно для него самого. Я упоминаю здесь об этом с целью указать на то, что по этой книге можно познакомиться с некоторыми тезисами теории восприятия Гуссерля, которые не нашли своего выражения в его собственных публикациях. В Идеях I обращение к внешнему трансцендентному восприятию носит характер предварительного исследования при рассмотрении понятия и роли трансцендентально-феноменологической редукции, что ведет в этом анализе восприятия к новым точкам зрения и к определенным модификациям, которые еще не проблематизируются на уровне исследования Шаппа. У него особое значение уделяется тому, что непосредственно наглядно дано при внешнем восприятии вещей. Здесь впервые показано, что восприятие не сводится исключительно к так называемым «чувственным» качествам (качества цвета, звука, осязания и т.д.), но и дает представление о материальной определенности вещей. Показано также, что, например, в визуальном восприятии наглядно даются и не-визуальные качества, такие, как гладкость, эластичность и т.п., что, таким образом, нет, в принципе, никакого чисто визуального восприятия. Напротив того, в книге Шаппа нет ни слова о данных ощущения, оттенках (перспективах), которые позже, в Идеях I Гуссерля, играют столь важную роль.

Таковым было понимание восприятия у геттингенских учеников Гуссерля до выхода в свет Идей I. Возможно, это отчасти было основанием того, почему Идеи I вызвали у учеников Гуссерля определенное удивление.

Шапп не был профессиональным философом в собственном смысле; помимо своего философского образования он одновременно работал в качестве юриста и адвоката. После своего Геттингенского периода он публиковал относительно мало работ, среди которых, например, книга Новая наука права.51 И только в последнее десятилетие его жизни появилась совершенно замечательная книга, а именно Впутавшись в истории.52 Под «историями» здесь имеются в виду различные события, которые мы переживаем и в которых мы принимаем участие, то есть истории, которые с различных сторон подступают к нам: «истории» наших родственников и друзей, различных социальных групп, к которым мы принадлежим или которым мы себя противопоставляем, социальные и политические истории, культурные изменения и течения и т.д. Мы живем, вплетаясь в эти истории и изменяя их каким-либо образом. Книга направлена против Гуссерля постольку, поскольку Шапп хотел бы отказаться от гуссерлевского понимания сущности. Ибо, по Шаппу, в истории изменяется все; мы сами также постоянно изменяемся под напором историй, в которые мы «впутались». В нас нет ничего стабильного, никакой константной сущности, по отношению к которой можно или следовало бы постулировать некоторую априорную науку в качестве высшей науки. Прав ли здесь Шапп или нет — это другой вопрос, но его книга очень интересна. Он, разумеется испытал влияние Дильтея и других гегельянцев, а также, пожалуй, Хайдеггера, но книга написана самостоятельно и очень живо. Несколько позже Шапп написал и вторую книгу: Философия истории,53 но это книга иного уровня, чем первая: Шапп уже сделал из своих идей систему.

Есть другая работа, написанная членом геттингенского кружка, которая также появилась где-то в 1910 году и может рассматриваться как работа по психологии: докторская работа Генриха Гофмана Исследования понятия ощущения.54 Здесь он исходит из понятия ощущения, которое в то время было распространено среди психологов естественнонаучной ориентации. Гофман был связан с Георгом Элиасом Мюллером, который был тогда профессором в Геттингене, руководил Институтом психологии и в своей психологии был очень серьезным естествоиспытателем. Гофман, конечно, многому от него научился. Психология Мюллера была классической экспериментальной психологией элементов; «ощущения» различного рода были главной темой, над которой работал институт. Но Гофман одновременно был учеником Гуссерля. Задача его работы состояла в следующем: сперва различить разные понятия ощущения и затем войти в тот фарватер, который ведет к основаниям теории или феноменологии внешнего восприятия. В отличие от Шаппа, который вообще не хотел признавать никаких ощущений, Гофман дает совершенно замечательный анализ визуального способа явления вещей, особенно тех способов, который Гуссерль называл «видом» («Ansicht»). Книга написана очень убедительно и не просто соответствует тому, что есть в Идеях I, но и в описаниях выходит за пределы известных тогда анализов Гуссерля. В то же время Гофман занимается не тем, что является или не является «реальным (reelles) элементом» внешнего восприятия, — вопрос, который особенно занимал Гуссерля в Идеях I. Поэтому работа Гофмана позволяет нам сделать вывод о том, что говорил Гуссерль о внешнем восприятии до 1912 года в рамках своих лекций. Говоря это, я вовсе не хочу каким-либо образом приуменьшать заслуги Гофмана.

Примечательно также следующее: Гофман дружил тогда с одним психологом, учеником Георга Элиаса Мюллера и тогдашним доцентом института психологии — с Давидом Кацем. В то же время, что и Гофман, Кац, писал книгу, которая затем вышла под названием Способы явления цвета.55 Речь идет об «экспериментальной» работе. Оба автора столкнулись с одними и теми же проблемами, но договорились не беседовать друг с другом об этом. В конце концов оказалось, что в книге Давида Каца содержались различные результаты, полученные экспериментальным путем, которые согласовались с тем, что и Генрих Гофман изложил в своей книге об «ощущениях». Давид Кац был психологом, психологом-экспериментатором, но на него оказал влияние и Гуссерль, и та атмосфера, которая окружала последнего. Некоторые вещи рассматриваются у него прямо-таки феноменологически, причем это еще не очень хорошо заметно в упомянутой книге. Это хорошо видно только в его более поздней книге, а именно Строение мира осязания.56 Здесь содержится анализ тактильного ощущения и того, что дано при осязании. На мой взгляд, это совершенно замечательный дескриптивный феноменологический анализ, которой выглядит, однако, как специальная психологическая работа. Здесь видно, каким образом феноменологический способ дескрипции усваивается и развивается весьма значительным психологом.

Очень важную роль в Геттингенской феноменологии играл Адольф Райнах. Он опубликовал не много работ, так как еще совсем молодым человеком погиб во время первой мировой войны. После войны вышло его Собрание сочинений. Это книга содержит все его опубликованные работы.57 Пожалуй, наиболее известной является его статья «Теория негативного суждения» (1911).58 Кроме того, в этом сборнике есть критическая статья, посвященная теории причинности у Юма; наиболее же значительным его сочинением является работа «Об априорных основаниях гражданского права», которая вышла сперва в первом томе Ежегодника в 1913 году.59 Фрагментарно здесь представлена также его работа о движении, составленная из записей Райнаха к его последнему семинару 1913/1914 гг. и, отчасти, из протоколов этого семинара. Эта работа связана с парадоксами Зенона и представляет собой попытку преодоления этих парадоксов. Это был, пожалуй, самый лучший семинар, в котором мне приходилось участвовать в своей жизни. К сожалению, война не позволила завершить эти исследования.

Наиболее значительной ученицей Гуссерля была Хедвиг Мартиус (позднее — Хедвиг Конрад-Мартиус), которая весной 1912 года защитила у Гуссерля докторскую работу.60 Позже она жила преимущественно в Мюнхене и продолжала работать над своим сочинением. После второй мировой войны она несколько лет преподавала в Мюнхенском университете. В ее докторской работе рассматриваются Гносеологические основания позитивизма (1912).61 Ее следующая работа, направленная, по сути, против Гуссерля, называлась К вопросу об онтологии и теории явления реального внешнего мира (1916).62 Ядро работы составляет подробный анализ оснований внешнего чувственного восприятия. Здесь была предпринята попытка дескриптивно переработать многообразие данных восприятия в различных чувственных областях, и все это было направлено на защиту особого рода реалистического понимания мира. Конрад-Мартиус не приняла перехода Гуссерля к трансцендентальному идеализму. Это обнаруживается, прежде всего, во вводной части этого сочинения, в которой раскрывается феномен бытийной автономности реального мира. Последующие части посвящены анализу данности явлений и ощущений в чувственном опыте. В целом это одно из наиболее значительных сочинений, в которых рассматривается эта проблемная область. Его автор обладает редкой способностью — раскрывать конкретные феномены очень живым и наглядным образом. К теме бытийного характера мира Конрад-Мартиус возвращается в своем следующем значительном сочинении Онтология реального (1923).63 Это, собственно говоря, первое экзистенциально-онтологическое исследование, проведенное с позиции феноменологии, в котором вновь с огромной силой обнаружились некоторые изначальные характеристики бытия и другие онтологические основополагающие обстоятельства. К сожалению, обе эти значительные работы незакончены.64 Позже Конрад-Мартиус обратилась к другим, натурфилософским и метафизическим проблемам. Ее последующие многочисленные и, конечно, значительные работы65 выходят за круг проблем, которые были характерны для Гуссерля и Геттенгенской феноменологии, и мы не станем их здесь обсуждать. Лишь статья «Время», вышедшая в Философском вестнике (1927),66 относится в какой-то мере к раннему периоду феноменологии Конрад-Мартиус.67

Из остальных многочисленных фигур Геттингенской группы я упомяну здесь лишь некоторых. Это, например, Александр Койре — русский из Одессы, — который со времен первой мировой войны поселился в Париже. Он начал учиться у Гуссерля, но не защищал у него докторскую работу, а закончил свое обучение во Франции. Первоначальный интерес к систематическим проблемам сменился у него затем работой над проблемами истории философии, результатом которой был ряд книг, в частности, Философия Якоба Бёме; Декарт и схоластика; Три лекции о Декарте.68 Позднее он обратился к истории современного естествознания, начиная с Коперника и Галилея. Койре со временем стал одним из наиболее значительных историков естествознания и очень высоко ценился в таком качестве во Франции и США. Феноменология открыла для него доступ к пониманию таких тенденций современного естествознания, которые остались незамеченными остальной «philosophy of sience».

Ян Геринг, ставший впоследствии профессором теологии в Страсбурге, был ближайшим учеником и другом Гуссерля еще с геттингенских времен. Он начал писать у Гуссерля диссертацию о понятии априори у Лотце, но первая мировая война прервала его обучение. После 1918 года он — как эльзасец — стал гражданином Франции и после этого писал только по-французски. Но часть его работы о Лотце вышла в четвертом номере Ежегодника (1921) под названием «Заметки о сущности, сущностности и идее».69 Фрагмент имеет объем всего около 40 страниц, но заслуживает самого пристального внимания, так как здесь предпринят первый шаг в разработке понятия сущности, выходящий за пределы разработок Гуссерля. Как я уже сказал, Гуссерль в Логических исследования рассматривал «виды» («Species») как особую предметность, но это понятие (как и «идеация» — акт, в котором постигается вид) далее не разрабатывалось. В Идеях I Гуссерль ввел затем выражение «сущность» (и коррелятивное ему понятие «сущностного усмотрения»), но то, что есть «сущность» некоторого предмета, далее не разрабатывается. При чтении Идей I в 1913 году мы все ощутимо чувствовали незрелость учения о сущности. Поэтому естественно, что Ян Геринг — как только оказался перед проблемой «априори» у Лотце — сразу же попытался несколько развить учение о «сущности». В соотнесении с некоторыми аристотелевскими понятиями он отличает «сущность» индивидуального предмета от «сущностности» (идеального качества) и от «идеи» и пытается более точно определить сущность некоторого индивидуального предмета. Вместе с тем он открывал путь ко всей проблемной взаимосвязи, которая позже рассматривалась другими. По отношению к гуссерлевскому учению о феноменологической редукции и по отношению к трансцендентальному идеализму он, как и Койре, был настроен негативно.