АНТОЛОГИЯ ГНОЗИСА

СОВРЕМЕННАЯ

РУССКАЯ

И АМЕРИКАНСКАЯ

ПРОЗА, ПОЭЗИЯ

ЖИВОПИСЬ, ГРАФИКА

И ФОТОГРАФИЯ

Под редакцией

Аркадия Ровнера

Виктории Андреевой

Юджина Д. Ричи

Стефена Сартарелли

Том 1

MEDУ3A

Санкт-Петербург 1994

Редакторы: А.Егазаров, В. Куллэ

Художественный редактор Т. Дементьева

Технический редактор В. Шишкова

Художник В. Джемесюк

Ответственный за издание И. Ларионов

ISBN 5-87775-003-8 (Т.1)

ISBN 5-87775-002-Х

© Gnosis Press, 1982

© Оформление. Издательство "Миф"

Издательский дом "Медуза", 1994

СОДЕРЖАНИЕ

Предисловие составителей

Леонид Чертков Прогулка в сельце Савинском

Аркадий Ровнер Ступенька к гнозису

Томас Берри Будущие формы религиозного опыта (пер. с английского А Слободовой)

Юрий Мамлеев Опыт восстановления

Миллисент Бенуа Меж двух миров (пер. с английского А. Слободовой)

Виктор Савинский Размышления о религии

Эдуард Зильберман К пониманию культурных традиций через типы мышления

Даниил Андреев Роза мира (главы из книги)

Джон Линдси Опий Икона и монах (пер. с английского А Слободовой)

Леонид Чертков Тибетская легенда о Христе

Беверли Мун Библиотека Наг Хаммади: Дискурс о восьмом и девятом

Дискурс о восьмом и девятом (пер. с коптского А Ровнера)

Гром, совершенный разум (пер. с коптского А. Ровнера)

Илья Бокштейн Фрагменты о метафизике

Аркадий Ровнер Богопознание у Евагрия Понтийского

Григорий Померанц О причинах упадка буддизма в средневековой Индии

Юрий Иваск Добрый византийский самодур

Анри Волохонский Двенадцать ступеней натурального строя

Виктория Андреева Толстой и Фет – опыт жизнестроительства

Сергей Левицкий Джозайя Ройс и русская философия

Евгений Вертлиб Карамзин и Достоевский

Виктория Андреева Киреевский и Чаадаев (опыт традиционалистской гносеологии)

Леонид Чертков Д. А. Облеухов

Евгений Вагин "Страх России" (Судьба В. С. Печерина)

Евгений Вагин Всеволод Соловьев и Владимир Соловьев

Евгений Вертлиб О природе символа у Андрея Белого и Вячеслава Иванова

Михаил Архангельский Малевич, действительность и культура. Философия супрематизма

Виктория Андреева Время "Чисел"

Василий Яновский Необыкновенное десятилетие (интервью с В. Яновским)

Василий Яновский Доклад Свифтсона (глава из романа "Портативное Бессмертие")

Виктория Андреева О прекрасной сложности

ПРЕДИСЛОВИЕ СОСТАВИТЕЛЕЙ

В конце 70-х годов уникальная независимая культура, сложившаяся в российском подполье в 60 – 70-ых, выразила себя в нескольких западных изданиях, «Аполлон 77», «Ковчег», «Эхо», – среди которых журнал «Гнозис» отличался артикулированностью своего религиозно-мистического и эстетического мироощущения. Публиковавшийся в обстановке, исключительных трудностей на фоне крайне политизированной западной русской прессы, журнал ставил перед собой задачу сохранения атмосферы высокой интеллектуальной невозмутимости и духовной актуальности. Именно эта цель воодушевляла издателей в их стремлении к новому синтезу знания и опыта, к метафизическому осмыслению прошлого и настоящего, к поиску новых форм восприятия и выражения. В программе журнала издатели заявляли: не теряя из вида устойчивых ориентиров, заданных русской религиозно-мистической традицией, журнал открыт для новых подходов и парадоксальных идей. Он не служит узким интересам одной позиции, но с уважением предоставляет свои страницы тем представителям разных религий и путей, которые не удовлетворяются поверхностными ответами и обращены к первопричинам. Журнал публиковал произведения русских и западных богословов, философов, филологов, людей духовного звания и духовного призвания, писателей, художников, работавших на стыке традиции и эксперимента. В первом томе настоящего издания осуществлена подборка материалов из первого по восьмой номеров журнала «Гнозис» (редакторы Аркадий Ровнер и Виктория Андреева), издававшегося на двух языках в Нью-Йорке в 1978-80 гг. Во втором томе собраны художественно-эстетические публикации из журнала и из «Антологии Гнозиса» изданной при поддержке The National Endowment for The Arts под редакцией Аркадия Ровнера, Виктории Андреевой, Юджина Д.Ричи и Стефана Сартарелли и представляющей русскую и американскую прозу, поэзию и изобразительное искусство 1960-1970-х гг.

ЛЕОНИД ЧЕРТКОВ
Прогулка в сельце Савинском

Среди известных русских усадеб, вошедших в культурную историю России, подмосковное село Савинское (Савинки), находящееся у слияния рек Вори и Клязьмы, особенно примечательно.

В 1678 году оно было приобретено боярами Лопухиными, а затем перешло к их потомкам. Существует предание, что доживавший свой век в близлежащем имении Глинки знаменитый Яков Вилимович Брюс (1670 – 1735) "прихаживал сюда пешком, садился отдыхать на дубовом пне и, любуясь живописным местоположением, говаривал: я бы развел здесь сад, если б это болото мне принадлежало". Слова эти запомнились унаследовавшему Савинское И. В. Лопухину, и он уже в конце XVIII века осуществил это пожелание. Многозначитель­но, что в предыстории сада фигурирует имя "чародея" Брюса – одного из образованнейших и загадочнейших людей своего времени. Иван Владимирович Лопухин (1756 – 1816) также принадлежал к примечательным лицам своей эпохи. Он был хорошо известен как писатель, друг и единомышленник Н. И. Новикова, просветитель, масон и филантроп. И сад свой он спланировал и украсил совершенно особым образом. Как писал литератор М. А. Дмитриев: "Сад этот был замечателен осуществлением философических идей хозяина, давав­ших в нем всему значение. Всякого мыслящего человека наводил этот сад на воспоминание людей добродетельных или даровитых, благо­родных деятелей или благодетелей человечества". Как говорил поэт И. М. Долгорукий, здесь "каждый взгляд есть поученье, каждый шаг – иероглиф". Можно сказать, что, в известной мере, сад этот пред­ставляет собой зримую философскую энциклопедию XVIII века. В литературе сохранилось несколько описаний Савинского в стихах и прозе: в первую очередь, это описания, сделанные И. М. Долгоруким ("Прогулка в саду сельца Савинского", 1812), А. Ф. Воейковым ("Вос­поминания о селе Савинском и о добродеятельном его хозяине '\ 1825 и отрывок из "Описания русских садов", 1813), В. А. Жуковским (фрагмент "О Фенелоне", 1809), а также статья воспитанника Лопу­хина – Александра Ковалькова "Мирное отдохновение в садах сель­ца Савинского во время нашествия врагов" (1813).

Итак, восстановим картину этого необычного сада. "С двух сто­рон, – по описанию Воейкова, – обтекает его глубокая река и крутым поворотом составляет полуостров, который широким искусственным рукавом совсем отделяет его от материка. Несколько прудов и кана­лов в разных направлениях проведено из реки к главному протоку. Савинский сад – есть маленький архипелаг". Главная часть парка – большой Юнгов остров, названный так в честь английского поэта Эдварда Юнга, чьи мистические "Ночи" были тогда весьма популяр­ны в России. На острове располагалось несколько памятников. Так, на холмике среди сосняка был воздвигнут крест в честь духовидца и натурфилософа XVII века Якова Бёме, чьи труды чтились в новиков-ском кругу. На кресте были начертаны различные магические фигу­ры, а у подножия его помешалось мраморное изображение самого Бёме. Отсюда тропинка вела в глубь острова к холму, на котором стояла мраморная же урна памяти Фенелона, госпожи Гюйон и Дю-туа, под которой были зарыты пряди волос этих лиц. Имя Фенелона (1651 – 1715) привлекло русских просветителей по ряду причин. Во-первых, он был автором известной поэмы "Телемах", сыгравшей боль­шую роль в возрождении идеалов античности в то время. Кроме того, будучи воспитателем наследника французского престола, он внушал ему стремление к социальным реформам, которые, впрочем, не осу­ществились из-за ранней смерти его воспитанника. Наконец, он вме­сте с госпожой Гюйон был приверженцем квиетизма, являвшегося одним из вариантов пантеизма. Дютуа был последователем Гюйон и издателем ее сочинений. На урне был изображен и Жан-Жак Руссо, стоявший в раздумьи перед бюстом Фенелона. С этой точки можно было увидеть на другом берегу и "хижину Жан-Жака Руссо", где находился его бюст и на стенах которой были выписаны его изрече­ния. Интересно отметить, что Лопухин написал здесь некоторые свои сочинения – так, его драма "Добрый судья" помечена "1808 г., с. Савинское. В Руссовой хижине". Неподалеку отсюда находился па­мятник немецкому мистику Карлу Эккартсгаузену (с которым Лопу­хин был в переписке), представлявший из себя большой мраморный столб с урною и надписью "Памяти мудрого". Далее можно было видеть плиту, положенную в память последователя Бёме Квирина Кульмана, проповедовавшего в Москве в конце XVII века и сожжен­ного по настоянию религиозных фанатиков из Немецкой слободы. На плите было изображено несколько крестов, которые должны были символизировать крестный путь Кульмана. "Пошед далее, – пишет Ковальков, – увидел я камень, составляющий ступеньку у кресел под горою, на котором изображена мертвая голова" – масонский символ и вместе с тем обозначение начинавшегося здесь сельского кладбища. Отсюда была видна на другом берегу искусственная руина. Воейков пишет о ней: "Через подъемный мост, висящий на цепях, приблизились мы к развалившемуся рыцарскому замку; на воротах одной башни, которая устояла против времени, изваянный из чистого паросского мрамора лик Спасителя". После этого на плоту можно было вернуться к Юнгову острову к пустыньке Храм дружбы (мест­ные жители называли ее также Громовой беседкой из-за возникав­шего в ней эха). Она была поставлена в честь фельдмаршала Н. В. Репнина, также принадлежавшего к кругу Новикова и которого Ло­пухин почитал, наряду с Фенелоном, за образец человеческой добле­сти. Здесь же в березовой рощице находились памятники философам древности – бюсты Сократа и Платона, а также бочка для воды, на дне которой было написано несколько строк, напоминавших о Дио­гене. Тут же помещалась и гробница памяти Конфуция, обсаженная цветами. В архипелаге имелся и специальный рыбачий остров с ша­лашами и рыболовными принадлежностями, посвященный Ломоно­сову.

Иван Долгорукий писал:

"Сколь пленительна предметов

Разнородна всюду смесь:

Там затвор анахоретов,

Аполлон с Олимпом здесь."

"Кто умел на десятине снять экстракт вселенной всей?" – воп­рошал он в конце своей "Прогулки". Среди прочих памятников можно было бы еще отметить грот на Юнговом острове в память Тихона Задонского (который много времени спустя послужил про­тотипом старца Зосимы в "Братьях Карамазовых") с изображени­ем горящей свечи. Были здесь и памятник рано умершему писате­лю-мистику Н. А. Краевичу (крест с урной под ним), и расколоучителю Андрею Денисову, и отцу владельца Савинского – петров­скому вельможе В. А. Лопухину (этот памятник сохранялся до недавнего времени). Среди прочих достопримечательностей в саду имелось кресло, сделанное в стволе двухсотлетнего дуба, на кото­ром, вероятно, и сиживал Я. А. Брюс, который в бытность москов­ским главнокомандующим, был одним из главных преследовате­лей Новикова и его друзей.

В 1808 году имение Лопухина посетили несколько молодых лите­раторов и среди них В. А. Жуковский, А. Ф. Воейков и Захарий Буринский, вскоре после того умерший. Воейков описал их недельное пребывание в Савинском и чтение Буринским перевода элегии анг­лийского поэта Грея на сельском кладбище. В это же время была сделана – по-видимому, Жуковским, талантливым художником, – зарисовка Юнгова острова, приложенная к его статье "О Фенелоне" в "Вестнике Европы" (№ 4 за 1809 г.).

Во время нашествия на Москву в 1812 году французы были вблизи Савинского, но в него не вошли. Лопухин, находившийся в это время в отъезде, посетил потом Савинское, но ненадолго, а затем удалился в другое свое имение Ретяжи (Воскресенское) Кромского уезда Орловской губернии, где вскоре и умер. Любопытно, что и там он разбил английский сад и установил несколько памятников-кенотафов по образцу Савинского. Это были: хижина, расписанная масонскими изображениями и изречениями, такой же, как в Савинском, камень с изображением черепа и памятники, посвященные только что закон­чившейся войне, – в честь Александра I, в память местных жителей, павших на войне, в честь взятия Парижа и, наконец, в честь Напо­леона.

Надо еще отметить, что по некоторым сведениям во время новиковской типографической кампании в Савинском помещалась тай­ная типография, где Лопухин напечатал несколько книг.

Сад села Савинского, к сожалению, не сохранился. После револю­ции, никем не охраняемый, он постепенно разрушился; монументы вывозились местными властями или использовались жителями для хозяйственных нужд. Сейчас от лопухинского сада остался только полузаросший искусственный архипелаг с фундаментом одной из беседок и остатками шлюза. По утверждениям местных жителей причудливая форма его объясняется тем, что он представляет из себя вензель, заключающий в себе инициалы (возможно, самого Лопухи­на), который будто бы еще можно разобрать с самолета.

Сад села Савинского был памятником русского просветительства, парадоксально совмещавшего в своих идеалах мистику с рационализ­мом, Бёме и Эккартсгаузена с Руссо и Ломоносовым и Платона с Конфуцием.

АРКАДИЙ РОВНЕР
Ступенька к гнозису

Девятнадцатый век был веком предупреждений. Двадцатый – ощупью высекает искры из абсурда. Ясновидящий, мыслитель, художник, в наши дни, наконец, вытеснены газетчиком, дельцом и чиновником.

Газетчик рассудил, что наглость успешливее совести, а ложь – искренности. Чиновник-ученый допустил автономность разума, не связанного с нравственностью. Делец придумал духовные достиже­ния, преступающие заповеди. Грубые начала – азарт внешнего де­лания – окончательно заполнили социальный космос.

В век "торжества человеческого разума" не пришло ли время вспомнить о гнозисе? Рядом с одномерной мудростью идея четвертого измерения может показаться больной фантазией. Для назойливого наукоподобия высшее знание оказывается бредом.

Картину сегодняшнего будущего нарисовал в 1880 году К. Леон­тьев. "Вообразим себе, – писал он, – что все миллионы людей беднейшего класса, составляющего большинство во всех государст­вах, отказались от религиозных преданий, в которых темные толпы их предков прожили века; вообразим себе, что все без исключения подданные какой-нибудь державы говорят о "правах человека", о "равенстве и свободе", о "достоинстве", о том, что земля обращается около солнца в 365 дней и столько то секунд... еще о том, что есть, положим, какой-то Бог..., а подати все-таки велики при этом, и т. д."

Апокалиптическое время, Кали-Юга, душа покинула мир – та­ковы заключения районных диагностиков. Место наибольшего стра­дания, Мекка современного эзотеризма, третий Рим, – говорят они о России.

Внешне затаенную, но внутренне яркую картину представляет собой Россия последнего двадцатилетия. Невероятные метафизиче­ские построения оказываются в непосредственной близости от соци­ально-знакового плана. Детально разработанная система Р. Штейнера уживается рядом с иронически-многозначительными космологи­ческими фрагментами Г. Гурджиева. Нервная теософская публици­стика Е. Блаватской и Н. Рериха, средневековая немецкая алхимия, космизм Н. Федорова и К. Циолковского, "третий завет" А. Шмидт – всякий источник находит себе адептов и талантливых интерпре­таторов. Есть последователи и у американца Э. Кейси, и у француза Р. Генона, и у космополита Д. Кришнамурти. Некоторые скрывают свои корни, другие в карьер начинают рассказывать о встречах со Спасителями, с тибетскими святыми, с инопланетянами. Есть созда­тели новых религий, например, солипсистской религии "Я", рас­сматривающей все объективные религии (христианство, иудаизм и др.) как проекции этой религии "Я" на плоскость трех измерений. Есть группы, утверждающие, что они работают над созданием нового современного языка Традиции, убежденные, что язык Святых книг, написанных десятки веков тому назад, устарел. Наконец, вовсе не­доступные для любознательных группы, подготавливающие Спаси­телей для России и для всего мира.

Из многочисленных идей одна повторяется особенно настойчиво. Согласно ей в высших духовных планах, занятых судьбой человече­ства, временный верх одержали инстанции, разработавшие и прово­дящие в жизнь план перерождения человека в существо низшего разряда без понятий о воле, совести и сознании.

В связи с отдалением традиционных источников, поддерживав­ших гармонию в социальном космосе, каждый человек оказывается своим собственным законодателем, своим судьей и богом. Такая ду­ховная атомизация ведет к деградации и хаосу, к нравственным ка­таклизмам или к ситуации массового сна и гипноза. Осознание нового ущербного баланса человеческой нравственности, критической сте­пени преступности в человеческой душе ведут к различным выводам. В первом приближении можно выделить два существующих подхода к ситуации современного духовного кризиса.

С одной стороны, острое недоверие к традиционным инструмен­там нравственной стабилизации, а отсюда абсолютизация падения и восприятие современного мира (и современной России) как воплоще­ния абсолютной тьмы, раскрывающей повергнутому человеку свет последних истин. Противоположная точка зрения связана с повы­шенными надеждами на испытанность традиционных инструментов – религиозных институтов, мистических традиций – и с остро-тра­гической потребностью личного противостояния необратимости про­цесса. Приверженцы этого подхода нередко определяют современ­ную Россию как место наибольшего духовного потенциала, предска­зывают ей расцвет и мировую миссию.

В обстановке духовного хаоса и всемирного нравственного узако­нения идей "всепозволенности" и "самоволия" (пользуясь понятия­ми Достоевского) попытки остановить "всепозволенность" и, прежде всего, в самом себе понимаются часто как единственный содержа­тельный выход из духовного тупика. Отказ от своеволия, самолюбия нередко принимает формы современного юродствования как на пра­вославно-христианской, так и на других основах. Юродство в форме шизоидности характерно для атмосферы спиритуалистической эли­ты, кроме того, оно очень распространено в литературно-художест­венных кругах. Существующие понятия "шизоидного мира" и "ши­зоидного движения", на наш взгляд, характеризуют это явление лишь частично.

Даоизм, генонизм, христианство – такова картина русских 70-х годов.

Что, кажется, надежнее и яснее опоры на позитивную религию со всем богатством ее предания и разработанностью путей? Однако зер­на ее, ложась на каменистую почву душ, не культивированных тра­диционным (читай: религиозным) строем жизни, неизбежно произ­водят схемы и нетерпимость. В самом деле: где найти в современной жизни уголки для богомыслия и молитвы, а в себе силу веры? Где найти братьев по вере? Обращение к традиционной религии неизбеж­но приводит к вопросу, как согласовать внутреннюю церковь с внеш­ней, религию сердца с всеядностью ума. Дисциплина религии кажет­ся стеснительной для ума, привыкшего к внешнему разнообразию. Хотя обращение к рядомлежащему оказывается наиболее подготов­ленным – живописью, литературой, музыкой, рудиментами тради­ции. Духовный импульс живет, но прервана традиционная преемст­венность. Отсюда разнообразие подходов. Отсюда поиски форм и обращение к искусству как к одной из возможностей духовной рабо­ты.

В религиозном импульсе можно увидеть множество оснований, и религиозность представлена самой неожиданной "палитрой" – от "томления по томленью" и религиозного эстетства до авторитарного наставничества.

Религиозный романтизм – в нем больше порыва, томления, чем результата. В нем благодатная почва для духовных семян любого рода. Очень часто после кружения Штейнер-Гурджиев-дзен неофит возвращается в православие, торопливо сбрасывая с себя заемные одежды, прячась за авторитет и ясность домашней мудрости. Трудно определить, что при этом оказалось важнее – чистые, тяжело-муд­рые формы Успенского собора, Карамазовы Достоевского или крест­ное знамение старушки, провожающей внука в школу.

Внешне яркие феномены чаще можно встретить в "экзотических" традициях, а также на перекрестке традиций. Одна из самых первых и обманчивых русских встреч – это так называемые дзен-буддисты и даоисты. Подкупающее неприятие на веру, подчеркнутая "невысо­кость" облика, "свежесть" постоянных занижений, умалчивания: "говорящие не знают", многообещающие отсылки: "хлопок одной ладони", проверка на прочность: "надо обос... все, что можно, и чего нельзя, только то, что выживет, имеет право" и, наконец, мифоборчество – таков типичный облик питерского "дао-дзен-буддиста".

Дао и дзен оказались вотчиной "спасителей ", закаленных лагеря­ми и психушками. Ожесточенный, обнаженный ум легко ухватился за перфокарту, где больше провалов, чем картона, больше "нет", чем

"да". И главный соблазн – "пафос отрицания вероисповедания" современных гуманитариев. "Бога нет!" – это религия избранных: Бога, который пригоден для ваших кухонных надобностей – нет! В 99-ти из ста, когда человек апеллирует к Богу, – Бога нет. А следо­вательно, нет и самого апеллирующего и вместе с ним традиции, церкви, обряда, культуры, особенно культуры: "Когда я слышу слово "культура", рука моя тянется к пистолету".

Потерявший живую связь с традицией, винит в этом традицию. Для него это трупная традиция, разлагающаяся культура, лишение "дао": когда исчезает "дао", появляется добродетель, когда исчезает добродетель, появляется закон, когда начинает царить беспорядок, к власти приходят "верные слуги".

Пафос отрицания, вырвавшись из традиционного масштаба, роко­вым образом оказался связанным с эпидемией гигантизма. Гиганты обросли порослью "грибов-до поры-до времени", ждущих срока огигантиться. Без промежуточной ступени вчерашний подыгрыватель оказывался новым мессией, спасителем не только российским, но и мировым.

Появились черные пророки: "О, вы не знаете, как жизнь черна! О, вы не знаете, сколько нежности в аду! Христос не пахнет". Рекон­струкция мифов, лукавый гнозис, направленная реставрация симво­лов – черных символов – работа ведется на поверхности и в глубине. Если мифоборчество опирается на "великую пустоту" ("Дао пусто, но в применении неисчерпаемо"), то мифотворчество неуклонно ве­дет к "поэтике маразма"; единственное исключение составляет "Ро­за мира" Даниила Андреева.

Появился робкий цветок московского генонизма. Генонизм понят и прочтен как элитарный тоталитаризм, "река рек", "эзотеризм в эзотеризме", представительство вертикального Луча, связывающего Абсолют с горизонтальными планами. Профаническому "аналитиче­скому" гаданию противопоставлено "интегральное" знание изнутри, сбереженное в посвятительных центрах. Противопоставление дегра­дировавшего Запада традиционалистскому Востоку есть в то же время противопоставление Запада его классическому прошлому – антич­ности и средневековью. Традиционализм понимается как условие для существования посвятительных институтов. В этом смысле един­ственной живой традицией в Европе до сих пор остается христианство в его наиболее архаичных формах.

Над миром довлеет фанатизм космических циклов, наш цикл проходит под знаком деспиритуализации, наш век – темный век, "сезон перед концом" (цикла). Философии (любомудрию) – одному из внешних условий для неофитов – резко отказано в обладании мудростью. Теософичный по внешнему абрису идей генонизм сух и категоричен, даже научен, но не в штейнеровском смысле, а скорее в стиле научного структурализма – эдакий эзотерический структура­лизм, заговоривший вдруг как власть имущий.

Интерпретаторы Рене Генона (отнюдь не пропагандисты, в про­паганде заинтересованы разве только последователи "доктора") в теории неукоснительно подчеркивают несводимость ценностей вы­сших порядков к человеческим ценностям и эзотеризма истинного к эзотеризму профаническому. По капризному узору судьбы сами ин­терпретаторы нередко оказываются связанными с инфантильными кощунствами, преступлением "плоской" человеческой нравственно­сти и прочими подобными явлениями.

Генонизм, непрерывно работая с символикой позитивных религий (преимущественно – браманизма), подводя к платоновским вспыш­кам ясности претендует быть чистым гнозисом. С высот, на которые он себя помещает, позитивные религии выглядят громоздкими, но неизбежными агрегатами – тем внешним психологическим обрам­лением, без которого не могут существовать посвятительные инсти­туты.

Смешение дзен и дао, недопустимое духовно и культурно-истори­чески, оказалось возможным в контексте современной России так же, как и сходство в духовной практике православия и йоги, отмеченное еще в исихазме.

Дзен и дао имели в европейской истории свои гносеологические эквиваленты. Вспомним софиста Горгия: сущее не существует; если бы оно существовало, оно было бы непознаваемо; если бы оно было познаваемо; оно было бы невыразимо, невоспринимаемо и т. д. Или говоря технологическим языком нашего века, мозг человека не явля­ется инструментом, предназначенным для ответа на трансцендент­ные вопросы, для этой цели человеку дан другой "механизм". Гнозис чужд дзену, пожалуй, больше, чем дао, или одинаково чужд обоим.

Что же касается христианства, то в нем существует вполне опре­деленное понятие истинного и лжеименного гнозиса, и генонизм с его эзотерическим универсализмом, безусловно, попадает под вторую категорию.

Русские 50-ые годы шли под знаком открытий, 60-ые – под знаком наращивания, 70-ые уже оглядываются на свою историю. Мистический нигилизм, традиционалистский эзотеризм, религия со всем богатством ее путей и предания – иное конкретное выражение того же размежева­ния. Существующие формы духовного становления могут отпугивать только тех, кто хочет не знать, и таких много. Удобнее рассуждать в проверенных понятиях: "позитивизм, экзистенциализм, неокантианство". Труднее – творчество. Труднее – духовные усилия или хотя бы респект к усилиям другого там, где нет своих. Иначе даже экзистенци­ализм станет для нас недостижимой вершиной, и нам останется почти­тельно твердить, что "земля обращается вокруг солнца в 365..."

"В Поднебесной самые слабые побеждают самых сильных" (Дао Дэ Цзин), совесть сильнее наглости, а искренность – лжи, чудо является законом нашего существования, а Богопознание – смыслом его. В наше время размытых ориентиров путь к традиции еще более усложнен, чем во времена религиозно-философских собраний. Ду­ховная истина не гарантирована традицией, она плод работы, кото­рая всегда велась втайне. Она-то и может быть нашей единственной опорой, и нравственность – ступенька к гнозису.

ТОМАС БЕРРИ
Будущие формы религиозного опыта

Следующая четверть века может стать одним из ноуменальных пе­риодов в истории западного мира, и даже во всемирной истории человечества. Рушатся святые устои нашего современного сообщест­ва во множестве разных мест; это находит широкое отражение в человеческом восприятии. И происходит это в масштабах, неведомых Западу на протяжении нескольких столетий. Люди в этих странах начинают пробуждаться от технологического транса, который еще совсем недавно управлял модусом нашего сознания. Современная технологическая трансформация человека и земли, долгое время считавшаяся почти что сверхчеловеческой, чуть ли не божественной, предстала теперь в своем демоническом аспекте. Люди начинают понимать, что движущие силы человеческой жизни лежат в конеч­ном счете в сфере ноуменального, неважно, осознается это или нет. Движущие силы самой технологии по своей природе нетехнологич­ны. Технический мир выстроен на мечте как мифической, так и мистической. Миф о западном рае, об эсхатологическом царстве, в своем измененном варианте привлек людей к еще более усиленному вхождению в индустриальный модус существования как предопреде­ляющий на пути к райской трансформации земли. Это давало не только практический результат, но было также и спасительным оп­равданием всему минувшему веку. И только таким образом смогли люди проявить необходимые для такого гигантского предприятия длительные усилия, огромное напряжение и стойкость. Тот факт, что разрушительные стороны технологического процесса не были заме­чены, служит доказательством того, что "технологическое сознание" может рассматриваться как своего рода "измененное состояние со­знания", как состояние транса, уничтожающее все другие более че­ловечные и более религиозные формы сознания.

И теперь, находясь в шоке от опустошения земли и угрожающего тупика, в который зашла деятельность человека, люди ощутили по­требность в ином модусе существования, в иных ценностях. Им нуж­ны теперь иные способы обращения со своим внутренним и внешним миром, иные пути расположения человека во времени и пространст­ве, иные связи с земными процессами. Опыт трансцендентального, ноуменального модуса существования начал уже привлекать людей на самом глубинном уровне их бытия. Но это новое нарождающееся сознание мы можем найти скорее вне, чем внутри традиционного религиозного контекста. Этот расширившийся внутренний опыт слиш­ком обширен, слишком всеобъемлющ и слишком изначален, чтобы содержаться внутри официально существующих в настоящее время религиозных верований или практик. Он функционирует в плоско­сти, выходящей за пределы специфически религиозного фокуса не­давнего прошлого, хотя этот новый ноуменальный опыт может рас­сматриваться скорее как продолжение и оживление прошлых рели­гиозных традиций, чем разрыв с ними. Этот настоящий опыт являет­ся настолько базисным, что его можно считать новым утверждением самых первичных форм религиозного сознания. Его примитивист­ское, и часто даже шаманское качество ведет к новым типам духов­ного творчества. Специфика этого опыта заключена не только в его внутренней сути, но и в его воздействии на каждую из сторон чело­веческого бытия. Тем не менее он наиболее ярко выражен в той сфере жизни человека, которую мы называем духовной. И из трех основных сфер религиозной жизни – веры, культа и духовности – именно эта последняя сторона ее и представляет сейчас главный интерес.

Этот поворот к внутреннему опыту в значительной мере питается влияниями Азии, а также шаманским опытом различных племен. И благодаря этим новым глубинам внутреннего опыта возникает воз­можность преодолеть доктринерский и культовый антагонизм, имев­ший место в прошлом, в особенности среди наиболее массовых рели­гиозных традиций. Люди разного происхождения и истоков могут теперь входить в более глубокие формы религиозного и духовного контакта друг с другом. Однако, это вовсе не означает, что данный внутренний опыт сам по себе совершенно однороден. Это означает то, что хотя внутренняя структура этого опыта и остается дифференци­рованной, но сходны условия, при которых эти углубленные духов­ные процессы имеют место, сходны также их базисные техники, и еще их объединяет то, что они все являются продолжением ноуме­нального модуса существования.

И даже в различных своих проявлениях и типах восприятия эти формы нового опыта озаряют друг друга и питают собою все богатое многообразие всеобщей духовной традиции человечества, которое превосходит все то, что каждая отдельная традиция может достичь сама по себе. В будущем все культурные и исторические различия будут рассматриваться просто как различные пути человеческого опыта, доступного и понятного всему человечеству. Осознание того, что эти разные пути духовного опыта не исключают друг друга, станет одним из великих достижений будущего религиозного созна­ния человечества.

В западном мире в особенности продолжает усиливаться влияние духовных традиций Индии, индуизма и буддизма. Будет также расти и влияние даосских традиций. Будет более глубоко воспринята мис­тическая сторона китайской гуманистической традиции. Будут так­же широко культивироваться состояния транса в контексте возрож­денной традиции шаманизма. Во всех этих многообразных формах ноуменального опыта люди будут стараться продолжать свои насто­ящие усилия, направленные на обретение человеческой спонтанно­сти, индивидуальности, нового качества душевной чистоты и наив­ности, не прибегая к их критическому анализу. Эта непосредствен­ная связь человека с самим собой приводит его в конечном счете в сферу ноуменального, к осознанию вечно живущей божественной тайны, находящейся за пределами постижимого, о которой св. Авгу­стин сказал когда-то, что она "еще ближе к нам, чем мы сами к себе". И по мере того, как растет это внутреннее единство, различие в религиозном опыте Запада и Востока будет представляться скорее как различие форм человеческого сознания, чем просто географиче­ское или культурное различие. Процесс "схождения" внутри одного человека различных сложнейших аспектов его бытия протекает од­новременно с процессом универсального схождения культур и наро­дов, и с формами религиозного опыта. Человек, космос и история тотально предстают друг перед другом.

Ближайшее будущее станет периодом регрессии в глубины "Я", возвращения к миру архетипов. И в самом деле, одна из задач совре­менных теорий психологии бессознательного – это подготовка со­временного человека к мистическому путешествию как в прошлое, так и в будущее. И это мистическое путешествие уже само по себе будет создавать как новое будущее, так и новое прошлое. Будущее станет и ультрасовременным, и ультрадревним. Будущее и прошлое войдут в контакт друг с другом в глубинах человеческого сознания. Будущее уже не сможет существовать за счет настоящих форм рели­гиозного опыта, так как они будут для него слишком поверхностны­ми; оно сможет существовать только при наличии самых глубинных контактов с сакральным миром. Внешняя усложненность жизни, сви­детелями которой мы окажемся, должна получить в будущем поддер­жку в виде новых форм религиозного опыта. Характерным для такого состояния религиозного опыта является то, что он как бы сопутствует человеку в течение всей его жизни. И мы опять можем наблюдать это явление. Дело в том, что во всех сферах человеческой деятельности и в науках сейчас уже начинают проявляться глубокие, даже ноуме­нальные модусы человеческого сознания. Медицина развивает свои человеческие, и даже божественные аспекты, осознавая, что лечение человека это нечто большее, чем просто физический процесс, и даже несколько иное, чем чисто человеческий процесс; это процесс, требу­ющий контакта с космическими и божественными силами. В иссле­дованиях из области лингвистики, теории физики и художественного восприятия также осознается необходимость вертикального среза ре­альности. В психологии, антропологии, образовании, и даже в юрис­пруденции тоже имеет место развитие гуманистических традиций, которое непосредственно приводит к союзу с трансфеноменальным порядком вещей. Традиционные религии, на время утратившие свое ноуменальное качество, возвращаются теперь к подлинным глуби­нам религиозного опыта.

Этот опыт необходимо рассматривать и как ноуменальную фазу истинного перелома в человеческом сознании, и как внутреннее ка­чество, всплывающее из глубин человеческого бытия. Эти новые проявления священного порядка вещей, которые сейчас кажутся край­ними и часто экстравагантными, обретут в будущем свой надлежа­щий вид, свое целостное выражение и, возможно, свою изначальную силу, необходимую для управления делами человеческими. Особым образом это новое пробудившееся сознание дает человеку возмож­ность на уровне его индивидуального существования, его микрофазы, эффективно войти в космическую реализацию, в макрофазу. Этот глубоко религиозный опыт, который дается человеку ощущением его равноценности со всем эволюционным и историческим строем в его всеохватывающих глобальных измерениях есть условие любого зна­чительного человеческого развития в будущем в любой из сфер чело­веческой деятельности. Мировая политика, мировая экономика, мир, где силы жизни, укрепляя друг друга, попадают в жизнеспособную экологическую среду – такой мир зависит от ноуменального модуса сознания. Только таким путем сможет человек выйти за пределы собственных частных привязанностей и ощутить всечеловеческое качество своего бытия. И только таким путем сможет он пробудить в себе силы, необходимые, чтобы свернуть с того разрушительного пути, по которому он идет сейчас столь беззаботным шагом.

Какой бы специфичной ни была форма религиозного опыта в будущем, активизация космического измерения жизни индивидуума должна составлять одну из сторон этого опыта. Мы именно потому уже вплотную подошли к радикальному разрушению Земли как ме­ста обитания высших форм жизни, что ограничили круг своего вни­мания частным и насущным, совершенно забыв о более масштабных последствиях наших деяний. Демоническая фаза технологического процесса может быть пресечена только его ноуменальной, божест­венной фазой, где человек найдет примирение с самим собой, с Зем­лей и с более глубинными тайнами бытия. И тогда, возможно, будет остановлено иконоборческое разрушение земли и возродится ее бо­жественное сияние.

И тогда научатся люди понимать четыре священных Писания, раскрывающих перед человечеством подлинные измерения реально­сти; космические священные Писания, Писания в священных тек­стах, Писания истории и священные Писания, записанные самой природой человеческого бытия. И эти священные Писания должны быть прочитаны друг через друга. И уже сейчас, возможно, одна из наиболее доступных пониманию человека священных книг – это книга его собственного бытия, книга, наиболее ярко описанная в существующих гуманистических учениях. Эти учения ведут челове­ка сначала к возрождению самых ранних форм его сообщества с природным миром, затем к опыту восточного мистицизма и далее к историческим формам западного религиозного сознания. И по мере того, как великие космические символы вновь засияют во всем своем великолепии, человек начнет осознавать, что технологическая атака на природный порядок это не только физические потери и разруше­ния, но также разрушения и более высоких психических и духовных планов. И, таким образом, первым побуждением религиозного созна­ния будущего должно стать спасение Земли, спасение ее божествен­ного начала, которое, однажды уничтожив, уже невозможно будет воссоздать. И вне этого божественного начала, божественного голоса Земли, невозможным станет понять или услышать священные Писа­ния – устные или письменные, даже и писания самой человеческой природы.

Говоря об этом всеохватывающем открытии, мы подразумеваем пробуждение огромных сил человеческого воображения. Потребуют­ся новые религиозные, поэтические и провидческие силы. И только таким путем можно будет достаточно углубить наше понимание на­стоящего, вызвать необходимые видения будущего, или же активи­зировать огромные источники человеческой энергии, необходимые для осуществления спасительной трансформации человека и челове­ческой жизни, в которой и состоит предназначение людей.

Мы, безусловно, должны упомянуть и о том, что сами эти процес­сы не смогут иметь место изолированно от рационального, секуляри­зованного взгляда на жизнь, взгляда, который будет вести поиски решения человеческих проблем и на просто операциональном, тех­нологическом уровне. Не можем мы также утверждать и то, что духовная трансформация и связанные с нею усилия будут полностью успешны. Но что уже может быть сказано, так это то, что будущие формы религиозного опыта во многом будут отличаться теми харак­теристиками, о которых мы уже упоминали. По крайней мере, они будут иметь место внутри данного контекста и будут иметь дело с данными проблемами. Короче говоря, вопрос, который предстоит решить, это вопрос "человеческого" качества будущих форм челове­ческого бытия. Если усилия человека будут продолжены в направле­нии развития технологии человеческого поведения, ограничиваю­щей его индивидуальные возможности, его "свободы и достоинства", тогда будущее безусловно станет периодом ожесточенной борьбы, и человеческое "предприятие" вполне прекрасно может окончиться в тупике, где, с одной стороны, технология потерпит крах в удовлетво­рении сугубо гуманистических потребностей человека, а с другой стороны, может так случиться, что эта новая духовность, почувство­вав себя изгоняемой из цивилизованного труда и усилий человечест­ва, уступит место его "демоническому" аспекту.

Духовно ориентированные люди, ведомые традиционными свои­ми заботами, бывают обычно столь заняты настоящим, что будущее представляется им как нечто, что просто следует за настоящим, в то время как приверженцы технологии смотрят на будущее, как на нечто, что они сами и воспроизводят в формах, которые сами же и определяют. И для новой интегрированной духовности, основываю­щейся на достоверном опыте ноуменального измерения реальности, сейчас наступает время повернуться к будущему и сделать его суще­ствование возможным в более приемлемой человеческой форме, в форме, где индустриальные технологические структуры не должны больше являться для человека окружающей средой, но будут преоб­разованы и сведены к форме, которая станет служить развитию внут­ренней спонтанности как человеческого, так и космического строя бытия. Если это и не станет доминирующей формой будущего рели­гиозного опыта человека, то почти наверняка станет одной из наибо­лее значимых его форм.

Основным религиозным мифом будущего станет обновленная вер­сия эсхатологического мифа о "новом человечестве". Этот миф явля­ется не только наиболее фундаментальным религиозным опытом за­падного сознания, но также и основополагающим предвидением всех человеческих усилий в эпоху технологического развития. И в буду­щем он останется и величайшей мечтой о единстве, и глубочайшей причиной столкновения, так как различными будут пути его осуще­ствления. Это и есть основополагающий миф всего будущего челове­ческого предприятия. И будущая религиозная жизнь человека глав­ным образом будет сосредоточена вокруг интерпретации и реализа­ции этого мифа трансформированного человечества по направлению к которому движется весь земной процесс.

ЮРИЙ МАМЛЕЕВ
Опыт восстановления

Мир, в который попадает душа, воплотившаяся в Советском Союзе, уникален. Такого, действительно, еще никогда не было. Особенно, если иметь в виду ситуацию30-40гг., когда родилось большинство тех людей, которые сейчас образуют духовную элиту в России. Я говорю, естест­венно, не о социальных, второстепенных моментах, а о метафизической сути: еще никогда в истории человеческая душа не была так предостав­лена самой себе, отрезана от традиционной и религиозной среды и поставлена – не перед Богом, от которого она оторвана, а перед Неиз­вестным. Это, таким образом, ситуация абсолютной свободы, которая в то же время тождественна абсолютной несвободе. Это – некий вызов, некое последнее испытание. И такая ситуация несет в себе далеко не только одни отрицательные моменты. Поэтому, после обзора некоторых духовных движений в современной России^[1], мне бы хотелось обратить внимание на те условия – и метафизические, и психологические, – в которых протекало это своеобразное восстановление душ.

Конечно, далеко не все детские души в 30-40 гг. росли в атеистиче­ской среде или, точнее, в среде духовного вакуума. Однако, все-таки, большинство. И пусть – если речь идет об элите – уже в юности произошло "восстановление", т. е. приход в нормальное, духовно-рели­гиозное состояние, но впечатления первых лет жизни неискоренимы. И поэтому очень многие прошли через тайный опыт "смерти", т. е. через опыт восприятия смерти как абсолютного конца. Нетрудно понять, что этот опыт в корне отличается от восприятия смерти у дореволюционной атеистической интеллигенции, которая воспитывалась в традиционных воззрениях, но потом уже своим умом (хорош ум!) пришла к атеизму и нигилизму. Наш, если можно так выразиться, "детский" опыт отмечен чистотой и абсолютностью. Этот опыт можно назвать "купанием в Ничто". Как всякий символ, он многозначен и, в частности, имеет верхний и нижний полюсы.

Нижний полюс относится не к духовной элите, а к ее противополож­ности – мертвым душам, т. е. душам, не вписанным в Книгу Жизни, Для них "купание в Ничто" есть лишь наиболее полное отражение состояния их душ. Именно поэтому атеисты правы, когда говорят, что "материализм – единственно верное учение". Это, действительно, так, но только по отношению к ним. Поэтому "купание в Ничто" восприни­мается ими позитивно и естественно как купание не в Ничто, а в самой жизни, и высший смысл этого плавания им недоступен. Однако, до некоторой степени, такое состояние "чище" и "полноценнее", чем псев­дорелигиозность. Ибо в последней реальность истинной ситуации души затемнена "внешней религиозностью", и фикция принимается за дей­ствительное; кроме того, присутствует неподозреваемое оскорбление божества, так как божество превращается в идола, совершается подмена смысла и т. д.

Однако нас, поскольку речь идет о людях духовных движений в России, интересует, прежде всего, высший полюс "купания в Ничто". Этот полюс тоже, естественно, имеет ряд уровней.

Наиболее низкий уровень и потому как будто наиболее "естественный" связан с идеей "очищения". Известно, что религиозные и метафизические учения (в историческом плане, конечно) подверже­ны инволюции, упадку, т. е. движению от центра, источника к перифе­рии. Символика и смысл их постоянно снижаются (и просто обесцени­ваются) низким уровнем их интерпретации. Это касается, в том числе, и идеи бессмертия. Поэтому необходим толчок, "шок", чтобы попы­таться переосмыслить ценности или, точнее, вернуться к источнику. Этот метафизический шок не гарантирует, конечно, полного "восста­новления", но "очищающие" результаты его несомненны. Таким шо­ком и явилось для многих еще на заре жизни столкновение с Ничто, восприятие смерти как абсолютного конца, своеобразное купание в смерти.

Резкое противоречие между "я", душой как полнотой бытия, и окружающей тьмой Ничто вызывает в душе усилия преодолеть этот разрыв, победить "мир", найти реальные, а не иллюзорные точки опоры в собственной душе. Путь к Богу начинается с поисков в своей душе, а не в среде, поскольку традиционная среда вообще отсутству­ет. Такой путь труднее, но вернее, поскольку среда не подсовывает готовых штампов, пустой буквы вместо духа. Трудности этого пути еще более усилены невозможностью достать нужную книгу и найти хорошего советника. Неизбежно происходит "отбор" душ, и ищущие, в конце концов, находят и советников, и книги.

"Испытание смертью", переживание смерти как холода Ничто может принести испытуемой душе, если она выдерживает, жизнь, волю к трансцендентному, желание выйти из лабиринта, обрести бессмертие. Оно дает личный кровный опыт, а не заученный кодекс ответов.

Безусловно, такой опыт, при всем его очищающем воздействии, страшен, ибо он включает в себя переживание негативизма бытия, всего его тайного безобразия, и в этом случае смерть воспринимается как итог космического негативизма, в котором, как ручейки в реке, сходятся все частные негативизмы бытия: психологические, эротиче­ские, негативизмы человеческих отношений, желаний, сновидений и т. д. Но: "чем ночь темней, тем ярче звезды, чем глубже скорбь, тем ближе Бог".

Само собой разумеется, что такая ситуация отражается не только в микрокосме, но и в социальном порядке, т. е. в порядке низшего макро­косма. Один православный священник в России говорил мне: "Больше­вики научили нас думать. До революции многие из нас были, как сонные мухи; ходили, исполняли обряд, но душа была в глубоком сне. Те страдания, то чудовищное, что выпало на нашу долю, заставило тех, кто остался в живых, проснуться, придти к Христу уже не в букве, а в духе..."

Так или иначе, купание в холоде Ничто способно пробудить религи­озное и даже метафизическое самосознание. У некоторых.

О высшей интерпретации "купания в Ничто" можно дать лишь намеки. Она связана с переоценкой негативизма вообще и в его отноше­нии к Абсолюту.

Наш опыт (на заре жизни) окрашен не только Смертью. Было и многое другое, о чем как-то трудно говорить. Это тайное наше сокровище мы пронесли через жизнь, и многие сохранили "это" и тогда, когда обросли весьма приличными "академическими" учениями и доктринами. Мне кажется, именно поэтому духовная элита современной России так сильно отличается от всего, что когда-либо появлялось среди человеческого рода. В ней есть что-то невероятное, не укладывающееся, например, в цепь шоков и бунтов господина Гурджиева...

Существуют теории и предположения, что, де мы восстанавливаем порванную культурную цепь и т. д. Да, восстанавливаем, но уже в новом, весьма новом качестве. Разумеется, среди "нас" есть очень разные люди, наконец, сама жизнь Духа – вне времени. Но все же есть некоторые странные, общие черты, и вопрос в том, являются ли они только фактом нашего рождения и времени или идут гораздо глубже.

В Москве еще сохранилось несколько глубоко интеллигентных стари­ков и старушек, которые знали Блока, Белого, Сологуба, встречались со Шмаковым, Успенским и т. д. Мы не раз задавали им вопрос: "на кого мы похожи?" (конечно, в смысле "духа поколения"). Единственная ассоци­ация, которая приходила на ум – это начало двадцатого века. "Здесь, в самих ваших спорах, в поведении, – твердили они, – есть что-то общее".

Мое мнение: да, действительно, общее есть, но только до определенной степени. По ту сторону этой степени – широко поле, гуляют невиданные ветры, и поют соловьи не из блоковского " Соловьиного сада". Даже очень странные соловьи: наполовину соловьи, наполовину зловещие птицы.

Восстановление состоялось; немного вкривь, немного вкось; но глав­ное, – вполне невидимо. Так оно, пожалуй, и лучше.

МИЛЛИСЕНТ БЕНУА
Меж двух миров

Когда человек вступает на путь поисков духовного просветления, обычно считается, что незримый учитель начинает ему помогать. Поэтому, такое путешествие для любого человека на определенном уровне будет разворачиваться совершенно одинаковым образом. Как отмечал П. Д. Успенский, каждая личность начинает то, что мы можем назвать "поисками", с одной и той же стартовой позиции. Личность будет осуществлять свое духовное развитие либо интеллек­туальным путем, либо путем раскрытия своей эмоциональной сферы, в зависимости от того, какой из психических центров в данный мо­мент у этой личности наиболее сильно задействован. В конечном счете, не так уж важно с какого именно центра начинает человек свое развитие, важно, чтобы он развивал в себе то, что может быть названо его "магнетическим центром". Этот эмоциональный центр формиру­ется внутри человека и привлекает к нему те энергии, которые он хотел бы в себе углублять и развивать. Рене Дюмал в своей книге "Mount Analogue", написанной много лет назад, описывает людей, которые снарядили экспедицию с целью покорить очень высокую священную гору, где, как считается, можно найти доступ к так назы­ваемым Учителям человечества и к центру эволюции Земли. Конеч­но же, основной темой этой книги было изображение того, что именно сами трудности поисков дают подобные результаты, и что они не оканчиваются на себе самих.

Возникает интересная проблема. Если этот духовный поиск явля­ется таким простым делом, если существуют духовные учителя, под­жидающие страждущих за углом, то почему же процессы развития столь трудны? И почему такое множество людей подвержено нерв­ным расстройствам или нуждается в реконструировании их личности и жизни? В чем причина того, что только очень немногие индивиду­умы могут сделать это сами, без посторонней помощи, без метода, учителя или школы? Короче, почему мне самому так трудно развить в себе непорочность сердца, которая привела бы меня к той кристаль­ной чистоте, которая привлекла бы к себе моего учителя без привне­сения моих или чужих загрязненных астральных проекций? И если я преуспеваю в изучении того, как поднимать Кундалини вверх по позвоночнику, то почему она останавливается на уровне третьего энергетического центра вместо того, чтобы сквозь две высшие чакры выйти на прямую связь с космосом? И почему не могу я узнать истинного своего учителя и почему не шлет он мне послание, чтобы я пришел к истинной школе? Что в таком случае здесь происходит и что является здесь проблемой?

Гипотеза состоит в следующем. Такие эволюционные философы -психологи как Рамачарака, Патанджали и Алиса Бейли указывали, что трехмерное пространственно-временное построение, в пределах которого мы существуем, может быть всего лишь мыслью, заключен­ной внутри души всего сущего (его вечно существующей бесконечно­сти). И, поэтому, в любой момент будущего (и, чтобы совсем нас запутать, прошлого и настоящего), эта бесконечность сущего может вдруг решить взять свое дыхание назад и остановить кино? Когда разрушится образ мира, все тела будут отозваны назад к образу, сведены в простую точку. И для бесконечности сущего что да, что нет, что инь, что ян, что черное и что белое, что положительное и что отрицательное – все имеет одинаковую ценность. Так происходит потому, что эта бесконечность сущего проявляет себя, воплощается в физических телах трехмерного времени и пространства как для счастья, так и для боли. То есть, это сущее может ощутить поцелуй или удар только через энергетические центры этих тел, и потому любой и каждый, высокий и низкий, хороший и плохой оцениваются внутри существующего образа данного мира. Однако, когда магиче­ский театр закрывается на время, единственные сущности, которые могут пережить разрушение мирового прообраза, это те, кто разви­вают более утонченные тела, могущие уцелеть в этой солнечной системе. Или, как отмечал П. Д. Успенский, только число семь явля­ется бессмертным для человека данной солнечной системы. Или, по аналогии, число восемь бессмертно для других солнечных систем (Иисус). Итак, эта бесконечность сущего развивает в себе самоэво­люционирующий механизм, который закодирован для более тонких, более высокоорганизованных тел дабы не воспроизводить абсолютно все существующее в случае, если распадется прообраз мира.

Что же из всего этого является темой для космогонического обсуж­дения? Прежде всего, это огромный труд. И именно тогда говорится, что только по ту сторону труда можно совершить гигантский скачок, ухватиться за Путь и обрести истинное учение, которое бы помогло процессу сознательной эволюции. Это трудноуловимо, но за преде­лами самого Пути существует нечто его направляющее. Если кому-либо явно и нелицеприятно указать на то, что стоит за пределами Пути, он может ответить, как это сделал на нынешней неделе один мой хороший знакомый: "Если это правда, то как можно жить, видя и зная ее? В таком случае придется убить самого себя, не правда ли?" Не обязательно! К проблеме этой в свое время подошел Г. Гурджиев и определил ее как "террор ситуации". Гурджиев выдвинул идею что мы представляем собой огромную космическую "молочную ферму", и что наши излучения как бы доятся космосом, неважно нравится это нам или нет. То есть, наши отрицательные эмоции и отмирающие неосознаваемые тела создают вибрации, которые и служат такой "космической пищей". Мы, однако, являемся в то же время и само­развивающимися системами, содержащими внутри себя код созна­тельной эволюции, если, конечно, сумеем подобрать к нему ключ. Более того, путь раскрытия этого кода сам по себе очень специфичен. Постулируется, что этот метод является точным, научным и приве­дет к результатам, если его добросовестно применять. Подразумева­ется далее, что истинные школы – это места, где такой метод пере­дается из рук в руки, от учителя к ученику. Таким образом, если поверить даже в одну десятую всего вышеизложенного, то можно заняться поиском как истинной школы, так и истинного учителя.

Что это за школы и почему истинные среди них отыскать так трудно? Кто такие эти истинные учителя и почему обнаружить их еще труднее? И правда ли, что те и другие существуют? Давайте предположим, что планета Земля это одна из прекраснейших косми­ческих "молочных ферм". Предположим далее, что каждая из рабо­тающих групп и каждая из школ представляют собой светящуюся точку, видимую с космической высоты. То есть, из космоса можно увидеть только энергии в виде высоких вибраций, производимых группами и школами, но наиболее индивидуальные среди них нельзя различить (неудивительно, что большинство молитв остается без ответа). В действительности каждая группа или школа это как бы ячейка в космической сети, построенной таким неслучайным обра­зом, чтобы максимизировать восприятие высших энергий. То есть,. ячейки эти являют собой места, хранящие высокую концентрацию энергий, где влияния высших измерений могут проявляться в трех­мерном виде. И поэтому, на определенном уровне, каждая такая ячейка, группа иди школа выполняет замечательную функцию. Ра­бота их состоит в том, чтобы привлекать индивидуумов в группы, которые помогут им выполнить свое космическое назначение. Школа получает от вас, вы получаете от школы. Более того, каждая ячейка построена таким образом, чтобы привлекать к себе именно тех, кто соответствует ее групповому настрою или вибрационному уровню. Если вы хотите привлечь медитаторов, то пригласите группу незаня­тых Лам и пусть все садятся в Дхармадату по несколько часов в неделю. Для тех, кому легко даются Астральные путешествия, это будет Эчанкар. Для более изощренных и интеллектуально ориенти­рованных это будут гурджиевские группы. Для тех, кто предпочитает чилийского мистика, это Арика (мистик, который теперь в Нью-Йор­ке). Существует, например, человек, который может научить вас поднимать вес в двадцать фунтов на мягкой части лба, а затем транс­формировать возникающее напряжение в другие центры тела. Суще­ствуют целители, производящие физические операции. Существует также группа колдуний, которые возвращаются и вместе воплоща­ются в нашей пространственно-временной структуре.

Вопрос, который здесь возникает, состоит в том, какие из этих групп истинные, а какие ложные? Я могу рассказать о хорошем правиле "большого пальца", т.е. о том, что каждая из таких групп должна иметь по крайней мере одного человека из пяти в роли учи­теля. Или же нужно прочитать о критерии "Как выбрать Гуру" в книге Рйка Уэйкмана. Мы должны помнить о том, что в космосе проигрывается одновременно множество параллельных сценариев и все они для него равны. Поэтому если вы не можете удостовериться, что идете в истинном направлении, если тратите свою жизнь в псев­дошколе, или у ложного учителя, это становится вашей ошибкой. Человек не способен верно судить об истинности учителя, выводя свое суждение логическим путем при помощи своего низшего меха­нистического интеллектуального центра. Но если полагаться исклю­чительно на эмоциональный центр, это может привести к своего рода эйфорическому ослеплению ("простодушный святой"). Истинное знание возникает у человека тогда, когда он развивает и делает более действенными свои высшие эмоциональные центры. И магнетиче­ский центр, притягивающий к себе процесс труда, является предше­ственником действия этой способности и работает прежде всего по принципу "если бы". Постепенно человек приходит к обретению внутри себя более чем одного центра. Человек это чувствующая машина из плоти и крови, сконструированная для действия в струк­туре "молочной фермы" Земли, имеющая пять действующих энерге­тических центров и два (или более) дремлющих центра, которые необходимо пробуждать и развивать в эволюционных целях. По мере того, как человек развивает эти дремлющие высшие центры, он на­чинает достигать внутренней способности суждения и ощущения сво­его единства со всем живым. Именно с этого момента человек и начинает ощущать, что есть истинное, а что – ложное. Развитие индивидуума начинается тогда, когда он приходит к утверждению "Я ничего не знаю." Все, чему меня учили, не является истинным. Мое тело обманывает меня, мои эмоции уводят меня, мой ум это компь­ютер, работающий в режиме "да" или "нет", тогда как космическое бытие включает в себя и да, и нет вместе. Я должен заключить, что "не знаю ничего" ни о самом себе, ни о космосе, ни о Вселенной, ни о природе бытия. И я могу верить только тому знанию и опыту, которые получены мною совместно. Все подвержено изменению с точки зрения момента. Я должен освободиться от всех моих заветных идей. До тех пор, пока я не обрету истинной школы или учителя, моим учителем (гуру) должна стать жизнь.

Путь поиска и труден, и одинок. Кто-то может вообще идти только в одиночку. Кому-то нужен учитель, а кому-то нужна группа. Один из возможных критериев здесь – это не доверять той группе, которая наиболее привлекательна. Ибо она может стать тем местом, где вы можете впасть в своего рода эйфорическое ослепление. С другой стороны, те, кто хотели бы остаться одни, должны совершить усилие и войти в группу. Совершайте сначала то, что представляется вам наиболее трудным, и это создаст максимальное напряжение, необхо­димое для вашего развития. Любителям соблазна можно посоветовать принять на год или на два целибат, что будет способствовать его (или ее) гармонизации и раскрытию высших энергетических цент­ров. Я не пытаюсь резко относиться к тем или иным школам. Они, на определенном уровне, служат чрезвычайно важной функции. Высо­коорганизованная группа, гуру или истинная школа являются сами по себе сильным местом, где высокие энергии могут концентриро­ваться и принимать упорядоченную форму. Если бы это было не так, то человеку пришлось бы научиться выводить свое развитие из на­пряжения, производимого хаотическим движением вверх и вниз по­добно линиям токийского метро. Мы, однако, пытаемся здесь пока­зать, что обретение истинной школы и истинного учителя не является процессом, идентичным поступлению в колледж. Школы эзотериче­ские сконструированы таким образом, чтобы работать на космос. Хорошо, если ваше собственное продвижение совпадает с развитием школы, но это не единственная ее функция. И это не обязательно гарантирует ваше развитие. Верно то, что космос озабочен прежде всего самим собой. Вы просто будете совершенно исполнять то, ради чего природа-мать создала вас для космических целей. В действи­тельности однако есть существа, идущие за вами по Пути и готовые прийти к вам на помощь, если вы сумеете войти с ними в контакт. Но вы не сможете воспринимать их намерений, пока не очистите свои каналы настолько, чтобы суметь воспринимать посылаемые ими им­пульсы. Эти подлинные существа всецело готовы вам помогать до того момента, когда будете вы в состоянии смотреть сквозь "террор ситуации" и не станете кончать с собой только потому, что сорваны покровы. Учителя и школы сокрыты от нас (семь покрывал) только потому, что не все смогут вынести лицезрения истинного их вида. Только по ту сторону труда и поисков можно увидеть все это с кри­стальной ясностью и все-таки остаться служить Пути. И те, кто способен на это, научаются жить вместе с иллюзией, но не в ней.

ВИКТОР САВИНСКИЙ
Размышления о религии

Наша эпоха с ее катастрофическим духовным кризисом является экзаменом для религии, испытанием поистине огневым. Нельзя не признать, что образ Христа продолжает оставаться привлекатель­ным для современного человека и принимается им как наивысший этический идеал. Но, при том, трудно не заметить, что посетители храма в большинстве далеки от того, чтобы по существу восприни­мать христианство, а обыкновенно ограничиваются только повер­хностным выполнением обряда и требований более или менее об­щепринятой морали. Напрашивается мысль, что истинная религия должна быть сверхрелигией, не имеющей конкретной формы, в конечном счете, только духовным состоянием. Но, развивая эту мысль, можно придти к заключению, что такая высоко духовная религия не может быть достоянием широких масс, чему можно найти подтверждение в словах Христа: "Врата Царствия Божия узкие и немногие могут войти в них". Христианское откровение и его духовный и этический идеалы так ценны и высоки, что челове­честву необходимо пройти еще долгий путь, чтобы приблизиться к ним.

Рассматривая судьбы религий, можно заметить, что в каждой из них, в том числе, в христианстве, есть аспекты, в которых преобладают консерватизм, сознание своего превосходства и един­ственности. В духовно активной религии всегда существовали кон­фликты, будь то в форме открытой или латентной, между творче­ским меньшинством и консервативной массой или, как выражается Н. Бердяев, – объективизированной духовной жизнью. Измене­ния в религиозной жизни совершаются по ступеням – эпохам – и на каждом уровне необходима стабилизация. Но эта необходи­мость относительной стабилизации вызывает в широкой массе ве­рующих желание превратить религию в статическую, навеки ус­тановленную систему, очень удобную для внутреннего душевного спокойствия и слабого интеллекта. Однако христианская истина – это истина конкретной жизни во Христе, которая, в конечном счете, должна быть порывом творческой любви, превозмогающей сущест­вующие формальные рамки. Необходимо дать ясный отчет, что в Церкви сталкиваются, сосуществуют и сопряжены две этики: этика закона – морально-формальных правил, освященных временем, и этика благодати – творческой любви.

В своей книге "Этика преображенного эроса" Б. Вышеславцев раскрыл сущность и взаимоотношение этих двух этических позиций. Само осуждение и распятие Иисуса Христа явилось результатом конфликта между ними. Как сказали иудеи Пилату: "Мы имеем закон и по закону нашему Он должен умереть".

Н. Бердяев этику благодати называет этикой творчества. Точнее было бы говорить об этике творческой любви. Иисус Христос на примере всей своей жизни, а также в притчах, показал высшую правду этой этики. Она проста, но выразить ее в определенных пра­вилах или заповедях чрезвычайно затруднительно, ибо на своих вы­сших ступенях она является уже искусством творить добро. Прини­мать Его слова и заповеди буквально как абсолютную норму в неко­торых случаях противоречило бы самому духу Его проповеди, потому что вся жизнь Его является протестом против законничества и фор­мализма фарисеев.

Нельзя сомневаться, что если бы было возможно установить точ­ные нормы христианского поведения, то Иисус Христос дал бы Свое законодательство, подобно тому, как это сделал Моисей или Маго­мет. Но, поскольку этого не случилось, необходимо сделать вывод, что самое совершенное нравственное законодательство и учение не в состоянии точно и адекватно выразить полноту христианского веро­учения и этики и что конкретизация их в жизни осталась на попече­нии постоянно действующего Духа Святого. И вот, сопоставляя цер­ковную жизнь так, как она исторически сложилась, с такой, какой она должна была бы быть, мы подходим к основной проблеме, а именно: к антиномии закона и благодати или, пользуясь языком философии, к отношению между духом и материей. Христос являет нам образ подлинной духовности и внутренней свободы, совершенно господствующих над тяжестью материи, как Он сам о Себе сказал: "Я есмь путь, истина и жизнь". Мы нигде не заметим у Христа стремления организовать отдельную от иудейства религию, а увидим желание усовершенствовать существующую, как Им самим было сказано: "Я пришел не нарушить закон, а исполнить".

Подлинное следование Христу заключается в борьбе изнутри за просветление и преображение религиозных верований в духе истины и свободы. В этом отношении очень характерным является то место в Евангелии, где Иисус Христос отзывается об Иоанне Крестителе: "Из рожденных женами не восставал больший Иоанна Крестителя, но меньший в царстве небесном больше его" (Матф. 11-11). В словах Христа звучит осуждение духовных возможностей закона, но в то же время нет отрицания самого закона. Объяснение этих слов содержит­ся в той же главе Евангелия, когда Иоанн спрашивает: "Ты ли Тот, который должен прийти, или ожидать нам другого?" В этом вопросе выразилась ветхозаветная формалистическая установка Иоанна

Крестителя. Он хотел формального доказательства, как бы паспорта от Иисуса Христа на право быть Мессией. Иоанну нужны были ссыл­ки на Св. Писание. Он не узнал божественности Христа непосредст­венным восприятием – лицом к лицу.

Апостол Павел проповедовал слово Божье в еврейских общинах, рассеянных по различным городам Римской империи, не требуя не­медленного выхода из общин от уверовавших во Христа. Также и в Иерусалиме ученики Христа вначале, как видно, не стремились к выделению из общины. Такое отделение произошло только после гонений на христиан. Создание организационно независимой хри­стианской Церкви произошло как результат естественного хода со­бытий, и в этом смысле его должно понимать как Божественное повеление.

Собственно христианская активность заключается в том, чтобы духовно победить врага, изнутри оказывая влияние на его душу в смысле заповеди о дрожжах и тесте. Все заповеди непротивления имеют в виду именно эту духовную победу. Смиренно перенося по­щечину, отдавая с любовью последнюю рубашку, соглашаясь по при­нуждению идти два поприща, христианин находится на пути к духов­ной победе как над собой, так и над другими. Любовь к ближнему и особенно к врагу является не только идеалистически сентименталь­ным и красивым душевным качеством, но и сильнейшим оружием, реальной силой. Такая любовь делает явной истину, что реальность отдельного, субъективно осознаваемого человеческого "я" не уступа­ет реальности другого человека. Мистический опыт приносит под­тверждение того, что "ты" и "я" в абсолютном плане оказываются одной и той же реальностью и только по необходимости наиболее продуктивного творчества добра мы принуждены действовать инди­видуально, а иногда даже эгоистически.

Примером компромисса, приводящего к победе, может служить жизнь Василия Великого. Известно, что большую часть своего пас­тырского служения он находился под властью ариан и умер, не до­ждавшись торжества православия. Но только благодаря его подгото­вительной работе и оказалась возможной победа над арианством. В этом мы можем видеть указание Церкви на возможность компромис­сов и на то, что сущность и направление духовного творческого уси­лия важнее официальной формы исповедания (конечно, это может быть приемлемо только в известных пределах).

Потом, когда в IV веке христианство победило, и множество лю­дей обратилось ко Христу не по внутреннему глубокому убеждению, а из-за материальных выгод, духовный и нравственный уровень ве­рующих очень понизился. Опаляющий огонь веры первых христиан не передался с таким же интенсивным напряжением многочислен­ным новообращенным, погруженным в свои земные и личные интересы. Явилась необходимость эту, хотя бы внешнюю и поверхност­ную победу над язычеством, закрепить, рассчитывая потом, через воспитание, повысить духовный потенциал следующих поколений.

Отцы Церкви разрешили эту задачу таким образом, что в христи­анской Церкви были усилены материальные элементы. Было совер­шено частичное отступление от чисто духовной жизни и возвращение к улучшенным принципам Ветхого Завета. Были сформулированы догматы, канонические установления, точная форма богослужения, нормы поведения, различные для священников и мирян и т. п. Одним словом, был введен закон, и свободная христианская вера должна была ему уступить и, частично, даже подчиниться. Надо признать, что такое оформление церковной организации было необходимо и требовалось жизнью, но оставалась нерадостная реальность, что мир был обращен в христианство только внешне. Он как бы был покрыт одеждою с христианскими символами, в то время как внутренняя сущность его изменилась сравнительно мало, фактически оставаясь по-прежнему темной, плотской и ветхозаветной. И логично, что этот мир, будучи по существу духовно непросвещенным, так и остался в подчинении материальной причинности, и Святой Дух не охранил его от всех несчастий, которые с этой зависимостью связаны. Начался так называемый константиновский период Церкви, который продол­жался полторы тысячи лет. Церковь оказалась в той или другой форме связанной с государственной властью и пользовалась ее под­держкой – военной, административной и материальной со всеми вытекающими последствиями.

Отцы и учителя Церкви понимали сложность и трудность такого положения и стремились устраивать монастыри, чтобы последние были очагами подлинной веры и следования Христу. Этим еще боль­ше закреплялось разделение, происшедшее в Церкви на "званых" и "избранных". Масса верующих оказалась в духовно хотя и в улуч­шенной, но фактически ветхозаветной установке формального дого­ворного отношения с Богом, когда почитающие Его рассчитывают на "великие и богатые милости". Выражение "ветхозаветный" относит­ся нами не только к религии древнего Израиля, но и вообще, к рели­гии с господствующим законническим и традиционно-национали­стическим началом. Иисус Христос призвал людей быть сынами Божьими, Его друзьями, которые могли бы войти в дом Отца Его. Но люди в массе оказались только нищими у порога, которые хотя и просят милостыню, но, кажется, больше норовят стащить что-нибудь со стола Отца.

Монастыри стали оплотом веры только частично. Духовная жизнь в них развивалась и истолковывалась односторонне; в устав­ной форме, и потому в новое время они оказались не на высоте своего задания.

Можно сказать, что вся организация Церкви Константиновского периода носит оборонительный характер. Если мы сравним духовную работу или борьбу с войной, то всякий закон, канон, нормы морали можно сравнить с укреплением, окопом или блиндажом. А нам изве­стно, что для наступления надо выйти из защищающего укрепления и подвергнуть себя смертельной опасности вражеского обстрела. Так­же и вооружение в этом случае надо иметь другое, более совершен­ное, более сильно действующее.

При духовном наступлении человек должен обладать глубоким личным убеждением, подкрепленным всеми возможными знаниями, без губительных пробелов и решиться войти в контакт с людьми к нему враждебными, быть ими. окруженным и на все ответить пони­манием и любовью. И тогда становится возможным продвижение вперед и овладевание душами.

Историческая Церковь в свое время была хорошо оцементирована и затвердела. В этом состоянии она смогла сопротивляться времени и враждебным стихиям, но потеряла значительную часть своей насту­пательной способности, что и сказалось в наше время. Христианство стало только одной из ряда мировых религий и наравне с ними имело свои удачи и неудачи, эпохи расцвета и упадка и разделилось на разные ветви. Вопрос о том, кто лучше или хуже сохранил христиан­скую истину, или кто более прав в настоящее время, потерял свою остроту перед проблемой действительно "живой веры", когда требу­ется показать, что человек верит в то, что со смертью его жизнь не кончается.

За последние полторы тысячи лет многие народы стали христиан­скими. Эта массовая христианизация, естественно, была поверхно­стной и нравственного перерождения не принесла, так что в полити­ческой и международной жизни продолжали господствовать эгоизм и самолюбие настолько безудержно и абсолютно, что В. Соловьев мог сказать, что в отношениях между христианскими народами сущест­вует "настоящее людоедство". И вообще, назвать весь народ христи­анским можно только в смысле весьма относительном, необходимом больше для нужд школьной географии и истории, а не по существу. Например, когда говорят, что русский и православный это синонимы, то, конечно, впадают в формализм и преувеличение. Связь русского народа с православием поддерживалась всей тяжестью государствен­ной власти, превращая принадлежность к Церкви в национальную традицию и обычай. У простого народа христианство превращалось в законничество и обрядоверие, а иногда даже в суеверие.

Внешние религиозные формы, как-то: посещение храма, соблю­дение постов, выполнение таинств – соблюдались строго, в то время как злобствование на ближних, клевета, обиды, ссоры, ложь, ко­рысть, суесловие и другие пороки оставались возможными и совме­стимыми с евангельскими заповедями и с принадлежностью к Церк­ви. Интересы Церкви в целом тоже материализировались и отожде­ствились с интересами национальными и государственными и только в меньшей степени – заветами Христа.

Духовная энергия растет от внутренних усилий и самое лучшее упражнение духа – творческое преодоление препятствий, которые ста­вит жизнь. Это верно не только для отдельного человека, но и для Церкви в целом. Часто засасывающее болото обеспеченной обыденно­сти бывает для духовной жизни опаснее, чем гонения. Пышность рели­гиозных церемоний, великолепие ритуала предназначены, чтобы воз­высить идею Бога в глазах людей простых, с наивным восприятием жизни. Конечно, все это имеет свое воспитательное значение, но часто забывают, что приближение к Богу связано с развитием всех способно­стей души и тела на путях свободного творчества, и особенно – интел­лектуального. Упрощенная мысль церковных руководителей, не буду­чи в состоянии направлять творческую активность по пути духовного совершенствования, сбивалась на путь подавления всякого творчества пасомых. Такого рода упрощение аннулирует сущность христианской религиозности и поэтому, когда перед европейским человеком была поставлена проблема гуманизма, он, естественно, без всякого критерия связал ее с античностью, пойдя по пути враждебному Церкви, а впос­ледствии и вообще всякой религиозности.

Для нас теперь ясно, что душевные и духовные потребности человека должны быть удовлетворены согласно иерархии ценностей, высшею ступенью которой является жизнь во Христе. Гуманизм же, оторвав­шись от религии, стал культивировать все человеческие потребности без порядка и меры. Пища, питье, любовь, удобство, роскошь, искусство, наука, национализм, социализм, свобода, равенство, братство, – все вместе, безразличия, что более важно, ценно или полезно, предлагалось к услугам человека. И это отсутствие упорядоченности и дисциплины привело к усилению власти плоти. В результате, демонические наваж­дения: войны и катастрофические разрушения.

Церковь стремилась сохранить строй и форму учения, установ­ленные более полутора тысяч лет тому назад, из опасения потерять авторитет в массах, которые многое условное и служебное прини­мают за абсолютное. Это, конечно, не верность духовной сущности христианства, а просто консерватизм, господство стабилизирую­щей тенденции, оправдать которую возможно тем, что истолко­вать сущность христианства очень трудно, если не невозможно.

В результате, Церковь остается при старых традиционных ис­толкованиях и со своими старыми разделениями и бессилием бо­роться с властью мира сего. И становится также понятным, почему конфликт между последователями Христа и миром стал не внеш­ним, а внутрицерковным.

Победу мусульман над христианами возможно объяснить тем, что мусульманство, являясь чисто законнической, ветхозаветной рели­гией, несомненно ближе и понятнее широким некультурным массам, чем Евангелие Христа. И гибель Византии по этой же логике оказы­вается провиденциальной: православная Церковь разделила судьбу Иудейского царства, потому что порочный дух внутреннего матери­ализма стал господствующим. На Западе Церковь очень пострадала от протестантов, главным образом, народов германской расы. Проте­станты, отделившись от католической церкви, сами впали в форма­лизм, морализм, национализм и культ Библии, превратившись в поклонников Ветхого Завета, еще более усердных, чем католики.