Е. Ф. Грекулов
Православная церковь — враг просвещения
Академия наук СССР. Научно-популярная серия.
Издательство АН СССР. М.: 1962 г.
Scan & OCR - Volucer
Содержание:
Глава I. Союз самодержавия и православия против просвещения.
Глава II. Духовное и политическое развращение народа в начальной школе.
Глава III. Проповедь религии и монархизма в средней школе.
Глава IV. Церковное влияние на внешкольное образование.
Глава V. Насаждение религиозной идеологии в высшей школе.
Глава VI. Духовная цензура и ее борьба против науки.
Глава I. Союз самодержавия и православия против просвещения
Церковь в союзе с самодержавием выступала в роли неистового гонителя просвещения народных масс, в роли рассадника невежества и самой темной идеологической реакции.
Царское правительство использовало просвещение для оправдания крепостнических порядков и эксплуатации. Оно стремилось помешать распространению грамотности, воспитать народ в духе преданности самодержавию и религии, в духе подчинения помещикам — крепостникам, старалось увести народ от революционной борьбы.
Ближайшим помощником самодержавия в этой реакционной политике была православная церковь. Истинным просвещением признавала она только «просвещение, на религии и образовании нравственности основанное». «Просвещение же, не подкрепленное спасительными уроками добродетели, не освящаемое благодатным влиянием религии, — учили представители церкви, — более пагубно, чем полезно»1.
Идеологи господствующих классов пытались внушить народу, что для сохранения прочности «гражданского общества» и поддержания в нем порядка «нет ничего нужнее, как святое уважение веры».
Напуганное подъемом освободительного движения, особенно после Отечественной войны 1812 года, самодержавие сделало решительный поворот в сторону реакции. Религию старались сделать главной, даже единственной духовной пищей народа. Религиозная идеология распространялась через церковные проповеди, специальную литературу и особенно через школы.
Для усиления влияния религии на просвещение в 1817 г. министерство просвещения было реорганизовано в министерство духовных дел и народного просвещения, во главе которого стал мракобес и ханжа обер-прокурор синода князь Голицын, по словам Пушкина «холопская душа» и «просвещения губитель».
Цель объединения министерства просвещения с духовным ведомством заключалась, как сказано в царском манифесте, в том, «дабы христианское благочестие было всегда основанием истинного просвещения»2. Программа нового министерства была четко выражена в инструкции Ученому комитету: «народное воспитание, основу и залог благосостояния... направить... к водворению постоянного и спасительного согласия между верой, ведением и властью, или, другими словами, между христианским благочестием, просвещением умов и существованием гражданским»3. Объявив, что научное знание нужно подчинить религии, правительство потребовало от ученых отказаться от свободы научного исследования.
Новое министерство с Голицыным во главе широко развернуло религиозно-мистическую пропаганду, оно стремилось положить религиозные принципы в основу всей системы воспитания и образования. Один из реакционных деятелей нового «министерства затемнения», директор департамента В. M. Попов, неуч и крайний мистик, был охарактеризован известным сатириком А. Ф. Воейковым в его произведении «Дом сумасшедших» так:
Хоть без книжного учения
И псалтырь одну читал,
А директор просвещения
И с звездою генерал4.
Поддержкой правительства пользовалось только реакционно-монархическое и клерикальное направление. Школа рассматривалась как место подготовки покорных слуг самодержавия и крепостничества, науку стремились подчинить религии. Министров и попечителей подбирали из числа наиболее реакционных сановников, профессоров и генералов.
Программу помещиков-крепостников в деле народного образования выразил министр народного просвещения в адмиральском мундире Шишков. Он считал, что все младшее поколение литераторов, начиная с Карамзина, безбожно и во всех отношениях вредно. Как говорили современники, у Шишкова был такой девиз: «слепо веруй и ничего не знай, ничего не понимай, ни о чем не рассуждай». В речи, произнесенной перед работниками министерства, с одобрения присутствовавшего при этом Александра I, Шишков заявил: «Науки полезны только тогда, когда, как соль, употребляются в меру, смотря по состоянию людей и по надобности. Обучить грамоте весь народ или несоразмерное числу оного количество людей принесло бы больше вреда, нежели пользы»5.
Следуя этому принципу, самодержавие открывало столько школ, чтобы удовлетворить нужду лишь в грамотных писарях и других представителях сельской власти. Шишков предостерегал от заразы «лжемудрыми мудрствованиями» и подчеркивал необходимость религиозного воспитания: «науки, изощряющие ум, не составят без веры благоденствия народного», — писал он.
Восстание декабристов, ставившее целью уничтожить самодержавие и крепостное право, а затем польское восстание 1830 года напугали самодержавие. Подавив их с исключительной жестокостью, Николай I, эта «самодовольная посредственность, с кругозором ротного командира»6, организовал наступление на просвещение — науку, литературу, искусство. Насаждая религию и послушание самодержавию, правительство стремилось уничтожить семена, посеянные декабристами, противостоять влиянию передовых идей Запада, особенно идей французских просветителей и утопического социализма. Как писал известный историк С. M. Соловьев, при Николае I «просвещение перестало быть заслугой... Фрунтовики воссели на всех правительственных местах, и с ними воцарилось невежество, произвол, грабительство, всевозможные беспорядки»7.
Во главе министерства просвещения был поставлен граф С. С. Уваров — творец казенной славянофильской идеологии с ее тремя китами — православием, самодержавием и народностью. Во времена Уварова возросла роль священника как второго жандарма в деревне. Правительство использовало духовенство, чтобы задержать просвещение народа.
Уварова сменил известный обскурант — князь Ширинский-Шихматов, — человек, по словам современников, ограниченный, без образования, славившийся своей набожностью. Став министром, Ширинский-Шихматов объявил войну «духу неверия». По его предложению в университетах были уничтожены кафедры философии, а преподавание логики и психологии поручено священникам — профессорам богословия.
Деятельность Ширинского-Шихматова и его предшественника тяжело отразилась на состоянии народного образования. Сеть учебных заведений была крайне мала. Открытые кое-где приходские школы, по словам H. И. Пирогова, давали лишь механическую грамотность. Но и эта грамотность была ничтожна: в середине XIX в. в России один грамотный приходился на 135 человек, между тем как в Австрии в это время один грамотный приходился на 14 человек, во Франции — на 11, а в Англии — на 9 человек.
Д. А. Толстой, назначенный министром просвещения после каракозовского выстрела, соединял в течение 14 лет должность министра народного просвещения с должностью обер-прокурора синода; позже он был поставлен во главе министерства внутренних дел. Этому «злому гению русской земли» один из современников дал уничтожающую характеристику: «Лживый, алчный, злой, мстительный, коварный, готовый на все для достижения личных целей, а вместе доводящий раболепство и угодничество до тех крайних пределов, которые обыкновенно нравятся царям, но во всех порядочных людях возбуждают омерзение»8. Деятельность Толстого была направлена на искусственную задержку образования. Чиновники «министерства народного одурачивания» послушно выполняли директивы помещиков-крепостников. «Необходимо всеми силами бороться против народного образования, — писал Леонтьев, один из самых близких к Толстому людей, — Если Россия сопротивлялась еще сколько-нибудь успешно духу времени, то этим мы обязаны до известной степени безграмотности русского народа. В наше время основание сносного монастыря полезнее учреждения двух университетов и целой сотни реальных училищ»9.
Следуя этому принципу, правительство основывало монастыри, строило церкви и тормозило развитие школьной сети. В 1840 г. в России насчитывалось 547 православных монастырей, к концу царствования Александра II их стало 774, а в 1914 г. — 1024.
В 1840 г. в России было 43 тыс. церквей и часовен, в 1890 г., благодаря поддержке правительства, их стало 64 тыс., в 1914 г. — около 80 тыс. Правительство не жалело средств на открытие новых монастырей и церквей, на содержание огромной армии монахов, священников и причетников, но на народное образование денег не отпускало.
«... Россия не только бедна, она — нищая, когда идет речь о народном образовании, — писал Ленин, — Зато Россия очень "богата" расходами на крепостническое государство, помещиками управляемое, расходами на полицию, на войско, на аренды и десятитысячные жалования помещикам, дослужившимся до "высоких" чинов... Россия всегда останется бедной и нищей в отношении расходов на просвещение народа, пока народ не просветится настолько, чтобы свергнуть с себя гнет крепостников - помещиков»10.
После убийства Александра II наступила пора самой «разнузданной, невероятно бессмысленной и зверской реакции»11. Правительством были приняты крайне реакционные меры для охраны самодержавия, для борьбы с революционным движением. В течение 15 лет (с 1882 по 1897 г.) министерством народного просвещения ведал мракобес И. Д. Делянов, который провел в жизнь требование идеолога реакции M. H. Каткова, «чтобы министр просвещения шел рука об руку с обер-прокурором синода и министерством внутренних дел». Один из современников писал о Делянове, что он «свое ведомство, всем уступая и угождая, привел в полный хаос, лишил всякого значения и авторитета, вполне подчинил указке синода и департамента полиции»12.
Духовенство с радостью встретило весть о назначении Делянова, видя в нем своего союзника в усилении влияний церкви на народное образование.
В результате проводившейся политики грамотность населения в России была очень низка. По переписи 1897 года среди мужчин грамотность составляла 29,3%, а среди женщин — 13,1%, в целом — 21,1%. Самый незначительный процент грамотности наблюдался на окраинах, в областях и краях с нерусским населением. Так, на Кавказе по переписи 1897 г. грамотных было 12,4%, в Сибири — 12,3%, в Могилевской губернии — 7%, а в Средней Азии — только 5,3%. В 1911 г. на территории царской России насчитывалось 100 тыс. школ всякого типа, где обучалось 6 млн. человек. На каждые 1000 человек населения приходилось менее 50 учащихся. Эти цифры еще раз говорят «о невероятной отсталости и дикости России благодаря всевластию крепостников-помещиков»13 и о том, что «правительство — величайший враг народного просвещения в России»14.
Защитники «казенного народного затемнения» не находили денег на развитие школьной сети, а на содержание церкви, полиции, на содержание царской семьи и царской челяди, на подготовку к войне денег не жалели. В 1907 г. на все народное образование из государственного казначейства было отпущено 101,42 млн. руб., на содержание одного только церковного аппарата — 34,8 млн. руб., на содержание царской семьи — 17 млн., на расходы по подготовке войны — 442 млн. Расходы на царя и его челядь, на полицию и церковь и на подготовку войны поглощали все средства, которые правительство выкачивало из народа15. Ничтожность ассигнований из государственного бюджета на нужды просвещения свидетельствует о сознательном торможении просвещения народа.
В годы реакции, наступившей после подавления революции 1905-1907 гг., правительство вновь повело наступление на образование. Оно препятствовало развитию внешкольного образования, закрывало читальни, библиотеки. Министром просвещения был назначен A. H. Шварц — «истинный черносотенец», как назвал его официальный орган союза русского народа «Русское знамя». Деятельность Шварца в качестве попечителя рижского, варшавского и московского учебных округов, а затем министра просвещения носила открыто реакционный характер. «Назад к старине! Назад к дореволюционной России», — такими словами характеризовал его деятельность Ленин16.
После Шварца министерство просвещения возглавил Кассо, завершивший черносотенный разгром высшей школы. Считая, что религия — лучший из жандармов, Кассо требовал усиления внимания к церковноприходской школе, видя в ней спасение от революции. Реакционная политика Кассо в области просвещения была вскрыта депутатом-большевиком 4-й Государственной думы A. E. Бадаевым. «Политика Кассо, — сказал Бадаев, — диктуется злобой, ненавистью боящихся света и знаний. Кассо считает науку бесполезной, вредной. Весь идеал министерства просвещения во тьме, невежестве, и он ревностно старается тушить всякий пробивающийся луч сквозь тьму»17.
2
«Политика народного затемнения» проводилась министерством просвещения совместно с синодом, руководившим деятельностью православной церкви. Синод был, собственно, министерством по делам православной церкви. Все постановления по религиозным вопросам получали силу только после утверждения их царем. Воля последнего по отношению к синоду была непреложным законом. Православная церковь, управлявшаяся синодом, являлась пособницей самодержавия в деле угнетения масс и верно служила интересам господствующих классов. Характеризуя это положение церкви и ее высших органов, ленинская «Искра» писала, что православная церковь — «один из органов всемогущей чиновничьей машины, преследующей цели укрепления самодержавия и порабощения народа»18.
Во главе синода самодержавие ставило обер-прокурора, светского чиновника, являвшегося, по словам духовного регламента, «оком государя и стряпчим по делам государственным». Первым прокурором синода (по предложению Петра I) был назначен «из офицеров добрый человек», в дальнейшем обер-прокурорское кресло не раз занимали «военные вершители».
Члены синода, преимущественно из высших духовных чинов, приглашались на определенный срок, контроль за их деятельностью, а также направление всей деятельности духовного ведомства был целиком в руках обер-прокурора.
В период жесточайшей николаевской реакции делами синода вершил в течение 20 лет (с 1836 по 1855 г.) полковник лейб-гвардии гусарского полка, генерал-адъютант граф H. А. Протасов, ранее бывший товарищем министра народного просвещения. Члены синода говорили, что обер-прокурор Протасов «забрал их в руки по-военному, сразу и сонмом архиерейским как эскадроном на учении командовал»19.
Недоброй славой пользовался и другой обер-прокурор синода, Д. А. Толстой, стоявший во главе синода и министерства народного просвещения в течение 15 лет. С его именем связаны мрачные страницы истории просвещения в России. «Задача школы в толстовские времена заключалась в том, — писала "Правда", — чтобы противодействовать развитию материалистического мировоззрения, воспитывать юношество в духе охранительных начал, утверждать в молодом поколении покорность закону и уважение к установленным властям» 20.
Черные силы реакции 80-х годов олицетворялись в зловещей фигуре обер-прокурора синода К. П. Победоносцева, чье имя стало синонимом мракобесия. «Безусловно вредно распространять народное образование, — писал Победоносцев, — ибо оно дает лишь знание и привычку мыслить»21. C именем Победоносцева связано наступление воинствующей церкви на просвещение народа путем внедрения церковноприходской школы.
Поэт Александр Блок так охарактеризовал мрачную роль Победоносцева в подавлении всего передового и светлого в русской жизни:
В те годы дальние, глухие,
В сердцах царили сон и мгла:
Победоносцев над Россией
Простер совиные крыла,
И не было ни дня, ни ночи,
А только — тень огромных крыл.
На смену Победоносцеву пришел «святитель» Саблер, как назвал нового обер-прокурора один из синодальных архиереев, или «Притычкин», как прозвали его синодальные чиновники. A. H. Львов, заведовавший в течение многих лет библиотекой и архивом синода, писал о Саблере, что он «не имел ни убеждений, ни взглядов, ни правил». О Саблере шел слух, что он обобрал после смерти московского митрополита Сергия22.
3
Реакционную политику самодержавия в области просвещения народа на местах, в епархиях проводило высшее духовенство — митрополиты и епископы. В 1901 г. в России насчитывалось 67 епархий, во главе которых стояли 3 митрополита (петербургский, киевский и московский), 14 архиепископов и 94 епископа, всего 111 «князей церкви». В епархиях высшему духовенству принадлежала вся полнота церковной власти. К просвещению народа «князья церкви» относились крайне враждебно, в образовании они видели врага религии, причину народного недовольства. «Какой мы видим плод от просвещения, — писал митрополит Серафим, — мы видим самовольство, непокорение власти, самим богом для блага общества установленной, видим крамолы, бунты, междоусобия»23.
В 50-х годах XIX в. по распоряжению правительства была обследована деятельность многих епархий. Ревизия вскрыла вопиющие факты деятельности многих «сатрапов в рясах». Архангельский епископ Варлаам, по материалам ревизии, — «грубый, религиозный фанатик, готовый положить на костры и плахи всех, кто не разделял его убеждений, суевер, враг всякой новизны, смотрящий на просвещение, как на заразу и порчу нравственности»24.
Тульский архиерей Дамаскин, как было установлено ревизией, «жаден и корыстолюбив, не был чист от греха симонии, груб, человекоугодлив перед людьми влиятельными и помещиками до подлости». После смерти Дамаскина остались сундуки, наполненные серебряными самоварами, подносами, деньгами25.
Таким же врагом просвещения, как следует из материалов ревизии, являлся и оренбургский архиерей Иоанникий. К тому же он был «задорлив, сварлив, мстителен, корыстолюбив». Ректор Оренбургской семинарии Никодим, готовивший будущих священников, «просветителей» народа, был «грабителем», «грязным и пьяным нравственным уродом» 26.
Московский митрополит Филарет Дроздов нетерпимо относился к просвещению народа, развитию отечественной науки. Даже церковные биографы пишут, что он был «деспот в области мысли, гонитель талантов в области науки, беспощадный судья каждой новой мысли, каждой новой идеи»27. Митрополит Филарет, по словам того же биографа, — «крайне мнителен и придирчив, не было книги, которая миновала бы его рук — светской или духовной». Филарет презрительно относился к народу и считал, что грамотность ему вредна. «Грамотность простолюдинов, — писал он в связи с ходатайством о разрешении издавать книги для народа, — обращенная на чтение не нравственное, не отеческое, может сделаться хуже безграмотности»28. Филарет доносил о «противохристианском и противоправительственном направлении» русской литературы, видя в представителях науки носителей безбожных идей. Он составил специальную молитву о борьбе с распространением в печати «противохристианских и противоправительственных сочинений»29.
Филарет ополчился на профессора Московского университета Рулье — представителя передовой науки. Его негодование вызвал и профессор истории Московского университета T. H. Грановский, лекции которого пользовались огромным успехом. Грановский, по словам Герцена, «историей делал пропаганду». Филарет же упрекал профессора во вредном влиянии на юношество и спрашивал, почему он не упоминает «руки бога» в истории30. Реакционная деятельность Филарета, особенно его стремление всячески затормозить образование народа, вызвала общее возмущение. Это отношение к Филарету хорошо выражено в эпиграмме, распространявшейся в связи с его внезапной смертью в 1867 г.:
Послушать толки городские
Покойник был шпион, чиновник, генерал.
На службе и теперь (не помню как) он мало потерял.
По старшинству произведен в святые,
Хотя немножко провонял31.
Упоминавшийся выше A. H. Львов в своем дневнике писал о «бодающихся» в синоде митрополитах, архиерейском невежестве, карьеризме, угодничестве, пресмыкательстве перед обер-прокурором синода. «Эти живые мумии, — писал он, — консервированные трупы, воображающие, что они могут и должны задержать всякую жизнь, всякое новое движение, начинание»32. Эти «живые мумии», однако, активно выступали против просвещения, проводили воинствующую церковную политику, возглавляли и направляли реакционные силы, поднявшиеся для борьбы с просвещением народа, с революционным движением.
Харьковский архиерей Амвросий считал, что наука является причиной распространившегося безверия среди народа. Амвросий грозил сторонникам науки «несчастиями и болезнями», говорил, что материалистическая наука развращает людей, и призывал к активной борьбе с «опаснейшими врагами церкви», как он называл русскую интеллигенцию33. Епископ Харьковский и Сумский Иннокентий в 1901 г. выступил в церкви Харьковского университета с проповедью против науки. Он говорил о непримиримости и даже враждебности между верой и знанием, особенно в вопросах происхождения мира, человека. «На костях заброшенных течений 60-х гг., — проповедовал Иннокентий, — вырос практический материализм, духовное обнищание». Иннокентий призывал вернуться к вере, отказаться от научного мировоззрения34. Нападал на науку и московский митрополит Владимир. В своем «слове», носившем название «Неверие книжников и фарисеев древнего и нашего времени, его ложное основание и действительные причины», Владимир призывал к расправе с наукой, восставал против просвещения народа35.
В «Пермских епархиальных ведомостях» была напечатана резолюция местного архиерея, не скрывавшего своего враждебного отношения к русской интеллигенции. Архиерей даже запретил употреблять слова «интеллигент», «интеллигентный». Эти слова, писал он, характеризуют людей, живущих одним только разумом. А такие люди не могут быть истинными членами православной церкви36.
Московский епископ Никон в 1905 г. называл русских интеллигентов «недостойными воспитателями юношества»; профессоров он обвинял в том, что они сгубили «преступным подстрекательством не одну тысячу юных жизней»37. Черносотенную проповедь против просвещения вели с церковной кафедры петербургский митрополит Антоний, угрожая гибелью путиловским рабочим, и епископ волынский Антоний, который требовал высылки в административном порядке всех лиц, занимавшихся просвещением народа. Орган синода, «Церковный вестник», также натравливал народ на учителей.
Черносотенная агитация самарского архиерея Гурия, называвшего социал-демократов «сынами погибели», была разоблачена в листовке Самарского комитета РСДРП. Призывая рабочих поддержать требование о бесплатном и всеобщем образовании, самарские большевики писали, что «беспомощность и невежество заставляют народ надеяться на чудеса, которыми так бесцеремонно торгуют попы»38.
4
Обработка народа в нужном для церкви духе была возложена на армию священников, дьяконов и причетников. По переписи 1897 г., Россия имела 62946 священников и 47955 причетников, а с членами семей их было 425 тыс. человек. Между тем учителей светских начальных и средних школ в 1897 г. насчитывалось 45337 человек, а врачей — только 1466739. В статье «Силы русского клерикализма», напечатанной в «Искре» в 1903 г., В. Д. Бонч-Бруевич привел яркие данные о церковниках, состоявших на «действительной службе по ведомству православного вероисповедания», и показал, во что обходится народу содержание огромной армии церковников, «развращающих ум и сердца миллионов людей». По подсчетам В. Д. Бонч-Бруевича, на содержание духовенства в 1899 г. было взято различными способами свыше 52 млн. руб.40
Православное духовенство было изолировано от других сословий, профессия священника передавалась из поколения в поколение. Духовенство воспитывалось в специальных закрытых учебных заведениях — церковных училищах и семинариях, подчиненных синоду и местным архиереям. В 54 семинариях одновременно готовилось до 20 тыс. человек.
Яркая картина господствовавшей в духовных школах рутины и мертвящей схоластики дана в «Очерках бурсы» H. Г. Помяловского. «Мерзости бурсацкой жизни» возбуждали у читателей ненависть к условиям, порождавшим эти нравы, и вызывали озлобление к автору со стороны духовенства, тщательно скрывавшего то, что творилось за бурсацкими стенами.
Устав 1884 года, усиливший над духовными школами власть архиереев, довел семинарии до полного разложения. Схоластическое богословие занимало в программе семинарий главное место, общеобразовательные предметы из семинарской программы были почти полностью изгнаны. Будущие священники воспитывались в духе пренебрежения к светским наукам, особенно к естествознанию и математике, как «ведущим к безбожию», в полном невежестве о мире, человеке. Их не знакомили с литературой, историей русского народа; в семинариях действовало преподанное синодом указание, что «светские книги содействуют рассеянию и даже развращению мысли». Чтение светской литературы не только не поощрялось, но даже каралось, как тяжкий проступок. Главной задачей основных богословских предметов являлась защита библейского учения перед наукой, перед инакомыслящими.
В результате такого воспитания из семинарий выходили слепые исполнители приказаний начальства, безличные чиновники алтаря и престола, люди, часто ненавидящие то ремесло, которому их обучили. Этим людям поручалось быть проповедниками «нравственности». Они становились «учителями» народа, руководителями начальных школ, становились духовными вождями монархических и черносотенных организаций, проводниками реакции и душителями просвещения.
В затхлую семинарскую атмосферу проникал иногда свежий ветер. Так было, например, в период массовых студенческих волнений начала 900-х годов, когда многие семинаристы прекращали занятия и объявляли забастовки. Они требовали облегчения полицейского режима, усиления в программах светских наук — естествоведения, физики, математики, сокращения программы по богословской схоластике.
Синод жестоко расправился с зачинщиками. Был произведен настоящий разгром духовных семинарий. В 1904-1905 гг. закрыли 44 семинарии, во многих из них произвели массовые увольнения за «политическую неблагонадежность». Хотя синод и грозил, что семинаристам «никакого послабления не будет», но он вынужден был пойти на некоторые уступки. По новому уставу 1906 года в семинариях сократили число уроков по древним языкам, увеличили число уроков по литературе, математике, ввели преподавание истории, несколько облегчили полицейский режим. Но основное внимание по-прежнему уделялось богословским предметам, особенно обличительному богословию. Семинариям была поставлена задача — готовить воинствующее духовенство для борьбы против старообрядчества и сектантства, а особенно против тех, кто отказывался от веры в бога, от православия, от повиновения самодержавию.
Уступки синода не удовлетворили буржуазию, серьезно обеспокоенную падением авторитета чиновников алтаря и царского престола. Стали раздаваться голоса, что священникам необходимо дать такое образование, чтобы они могли активно выступать как помощники самодержавия в борьбе с рабочим и крестьянским движением. В фабричном приходе, поучали защитники реформы семинарского воспитания, священники должны быть духовным центром для рабочих, быть в курсе рабочего законодательства, условий труда рабочих. В сельских приходах священникам вменялось в обязанность выступать в качестве «экспертов по всем политическим вопросам».
Если священники не перестроятся, говорили представители буржуазии, то неизбежно произойдет «расхищение паствы», т.е. отход масс от православия, от религии. Поэтому к синоду обращались с требованием коренной перестройки преподавания в духовных школах, введения в их программу общественных наук. Но эти требования не были удовлетворены, семинарское преподавание по-прежнему оставалось схоластическим, оторванным от жизни. Подготовка священников для борьбы с народом шла непосредственно на практике через реакционную и контрреволюционную пропаганду синода, местных архиереев, посредством церковной и светской черносотенной печати.
Высшее образование духовенство получало в четырех духовных академиях, где также господствовала схоластика и враждебное отношение к светским наукам. В академиях царил строгий полицейский режим; кафедры физики и естествознания были закрыты; студенты преследовались за всякое проявление живой мысли, свобода научного исследования запрещалась. Для борьбы с подлинной наукой в некоторых академиях открыли кафедры естественнонаучной апологетики, которые ставили своей задачей критику материалистической науки и пропаганду реакционных «поповских» взглядов в области естествознания.
Среди духовенства имелась еще большая армия псаломщиков. Это были люди, не окончившие духовных школ, в большинстве своем не способные ни к какому другому труду; они также привлекались в качестве «учителей» народа.
Духовенство не пользовалось уважением народа, это откровенно признавали официальные источники. Говоря о причинах роста раскола и сектантства, министерство внутренних дел вынуждено было констатировать: «народ не уважает духовенство, преследует его насмешками и укоризнами и тяготится им. Народ чуждается духовенства и прибегает к нему не по внутреннему внушению совести, а поневоле». В другом отчете министерство обвиняло духовенство в том, что оно обратило служение богу в доходное ремесло, а алтари — в оброчные статьи и что оно отдает церкви в приданое за поповскими дочерьми41. Отсутствие уважения к духовенству со стороны народа отметил и В. Г. Белинский в своем письме к H. В. Гоголю: «не есть ли поп на Руси, для всех русских, представитель обжорства, скупости, низкопоклонничества, бесстыдства?... Большинство же нашего духовенства всегда отличалось толстыми брюхами, теологическим педантизмом да диким невежеством»42.
Ленинская «Искра» в статье «О чем тужит духовенство» писала об отсутствии доверия и уважения со стороны крестьян к духовенству: «Миссионер гораздо хуже чувствует себя в беседе с православными, чем с сектантами. Едва начнется беседа, как православные буквально забрасывают миссионера обвинениями и злословиями на приходского священника. Затем, под давлением раздражения, начинается открытое отрицание истин самого православия»43.
Естественно, что «просветительская» деятельность духовенства встречала осуждение во всех слоях общества. «Масса духовенства — до крайности плохие учителя», — отмечалось в «Отечественных записках» в 1864 г.44 «Священники как педагоги и по своему семинарскому образованию могут иметь очень отсталые взгляды на народное образование» — отмечено в исследовании о крестьянской грамотности в Тверской и Московской губерниях в 1901 г. Возмущение общества вызывало то обстоятельство, что священники брались за обучение, не имея никакой подготовки для этого, и что они не были заинтересованы в развитии грамотности. Напротив, они доказывали, что «чтение псалтыри, даже без понимания все-таки спасительнее для души чем всякое другое чтение».
О неспособности духовенства учить народ грамоте говорил и калязинский священник Беллюстин. В письме к министру просвещения Головину Беллюстин писал: «на коленях и со слезами осмеливаюсь умолять... спасти Народ от гибели в его молодом поколении, от конечной нравственной гибели, на которую его обрекают, передавая дело народного просвещения поповству... Поповство — само растленное до конца своих волос — может и способно лишь растлевать и губить» 45.
При обсуждении в Государственной думе в 1908 г. вопроса о церковноприходской школе депутат большевистской фракции П. И. Сурков осудил реакционную деятельность духовенства, как учителей народа. Обращаясь к духовенству, он сказал: «вы... не можете быть учителями народа, в ваших же специальных духовных заведениях дети задыхаются, а можете ли вы учить наших детей? Можете ли быть руководителями нашей школы? Нам... такая школа не нужна, нам не нужна эта духобойня» 46.
5
Высшее духовенство сурово расправлялось с теми, кто говорил о недостатках духовенства. Книги, разоблачавшие порочность, продажность и отсутствие культуры у духовенства, подвергались уничтожению.
Священник Беллюстин в 1858 г. издал за границей книгу «О сельском духовенстве в России», в которой, по словам известного цензора А. В. Никитенко, дана «ужаснейшая картина положения духовенства». Синод подверг автора суровой каре. За изображение недостатков православной церкви по настоянию обер-прокурора Толстого и московского митрополита Филарета в 1859 г. была запрещена книга А. П. Щапова «Русский раскол старообрядчества». Даже такая книга, как «История государства московского» Флетчера, рассказывавшая о недостатках духовенства в Московской Руси, в 1864 г. была запрещена, так как в ней нашли «в высшей степени оскорбительные... замечания о православной церкви, ее догматах и обрядах»47.
Д. Ростиславов, автор книги «О православном белом и черном духовенстве в России», вышедшей в Лейпциге в 1866 г., скрыл свое авторство, так как боялся «не малой опасности, если сделается известным, что он автор этой книги».
Синод серьезно был обеспокоен выходом в свет в 1881 г. книги В. M. Карловича, посвященной истории старообрядчества. Духовная цензура нашла, что «в ней выражается неутолимая вражда против господствующей церкви, высказывается много... порицаний и оскорблений... против всего русского архипастырства и синода». По настоянию синода книга подверглась уничтожению, как «исполненная мыслей и выражений, явно разрушающих тишину и устройство церкви и государства»48, автор был арестован, а затем как турецкий подданный выслан за границу.
Известный исследователь русского раскола А. С. Пругавин в 1882 г. издал книгу «Раскол внизу и раскол сверху». Синод нашел ее крайне опасной для православия, ибо, по мнению синода, она была «враждебна православию и противна государственному порядку». Книга была уничтожена. Такая же участь постигла и другую книгу того же автора «Отщепенцы староверы и нововеры».
Синод не допускал разоблачения недостатков и монастырской жизни. В 1886 г. В. С. Казанцев напечатал отдельной книгой свои впечатления о поездке в Троице-Сергиеву лавру под названием «За оградой и в мире», в которой он разоблачал быт знаменитой лавры. Обер-прокурор синода Победоносцев потребовал запрещения книги, так как в ней автор, по его словам, «рисует мрачными и тяжелыми для чувства верующего красками быт лавры, приводит примеры один другого ярче и прискорбнее полного нравственного падения монастырской братии»49. Книгу изъяли и сожгли.
Много выстрадал от духовной цензуры и H. С. Лесков. При издании в 1889 г. собрания его сочинений внимание Лампадоносцева, как назвал Лесков обер-прокурора синода, привлек 6-й том собрания, куда вошли произведения Лескова из жизни духовенства («Захудалый род», «Мелочи архиерейской жизни», «Архиерейские объезды» и др.). Книга была «растерзана» духовной цензурой, так как она, по отзыву цензуры, «стремилась опозорить русское духовное сословие». Книга находилась под арестом в течение четырех лет, а в октябре 1893 г. весь тираж (2200 экз.) уничтожен. Рассказывая о расправе «попов толстопузых» над своей книгой, Лесков назвал эту расправу «подлым самочинством и самовластием со стороны всякого прохвоста»50.
Но никакая цензура и гонения не могли скрыть недостатков духовенства, призванного воспитывать народ в духе преданности самодержавию и православию. После революции 1905 года разложение православного духовенства еще более усилилось. Несмотря на ряд полицейско-административных мер, направленных к поддержанию и сохранению господствующего положения православной церкви, происходил массовый отход от православия в старообрядчество, сектантство, росло неверие среди сознательных рабочих, среди крестьянской молодежи. Синодская церковь оказалась оторванной от «паствы», сами священники сознавали, что народ отходит от них. «Близится страшное время, — писал один священник, — когда от нас отвернется наша паства, когда выберут себе иных руководителей, иных учителей»51.
В повести С. И. Гусева-Оренбургского «Страна отцов» показан разлад и брожение в среде духовенства. Определяя мракобесную деятельность духовенства, священник Разметов называет священников «полицейскими бога всевышнего». Другой священник, решивший снять с себя священнический сан, говорит, обращаясь к своим собратьям: «Разве вы не видите, что так жить нельзя больше... Позорно! Жизнь уходит от нас... а мы стоим... окаменелые, черной стеной. Накинули на жизнь целую сеть текстов, оправдываем произвол тех, кто уродует жизнь, проповедуем терпение том, кто и без того достаточно терпел... Мы живем мыслями навязанными, мыслями рабов».
В рядах самих церковников был раскол, шла борьба между епископами и приходским духовенством. Приходское духовенство, тяготясь неограниченной епископской властью, требовало ограничения епископского произвола и уменьшения епископских доходов.
Кстати сказать, доходы эти достигали больших размеров. По официальным данным, годовой доход московского митрополита в 1910 г. был свыше 35 тыс. руб., не считая стола, полагавшегося ему натурой. По неофициальным же данным доход московского митрополита составлял 60-70 тыс. руб. в год. Об этом писал в своих воспоминаниях тверской архиепископ Савва52. После смерти киевского митрополита Филофея, «светильника благочестия и подвижничества», как его называли, осталось 97 тыс. руб., а московский митрополит Сергий, как сообщил хорошо осведомленный заведующий архивом и библиотекой синода Львов, оставил после себя до полумиллиона рублей. Большие средства имели настоятели и священники. Настоятель Вышинской пустыни Тамбовской губернии архимандрит Аркадий из своих «сбережений» выделил на содержание церковной школы при монастыре 111 тыс. руб., а черносотенец архимандрит Троице-Сергиевой лавры Никон, издатель «Троицких листков», в 1904 г. пожертвовал на содержание церкви 53 тыс. руб. Известный мракобес протоиерей Иоанн Кронштадский выдал из своих средств на содержание церковных школ 89,7 тыс. руб.53 Такие щедрые «пожертвования» духовенства далеко не единичны.
Разрыв между духовенством и «паствой» внушал серьезные опасения правительству и буржуазии. Они считали, что этот разрыв «создает вредную в государственном отношении почву питания общественного недовольства».
«Колеблется религиозная жизнь, — кричали октябристы, — колеблется высочайшая, единственная основа нравственного строя населения». Попытка провести реформу прихода сверху потерпела неудачу, так как против нее выступило все высшее духовенство вместе с монархистами.
Буржуазия требовала реформы прихода, замены устаревших форм одурачивания народа более тонкими. В III Государственной думе буржуазия с тревогой отмечала, что низшее духовенство не пользуется среди рабочих и крестьян доверием, что духовенство — этот «урядник казенного православия» плохо справляется со своими обязанностями.
Рабочие и крестьяне стали осознавать, что духовенство — враг народа. Так, рабочие Орехово-Зуевской мануфактуры Саввы Морозова писали в ленинскую «Искру» в 1901 г.: «как бы ни держали нас в невежестве... пресловутые попы, идущие рука об руку с капиталистами и властями русского правительства, рабочие все же видят свое жалкое положение», а рабочие Иваново-Вознесенских фабрик сообщали, что «длинноволосые попы стараются втолковать рабочим рабскую покорность»54.
- «Сборник постановлений и распоряжений министерства народного просвещения», т. 1. СПб., 1864, стр. 970.
- Там же, стр. 971.
- Там же, стр. 321 - 322.
- «Русская старина», кн. III, 1874.
- «Сборник постановлений и распоряжений министерства на родного просвещения», т. 1, стр. 529 - 530.
- К. Маркс и Ф. Энгельс. Сочинения, т. XVI, ч. II, стр. 24.
- И. M. Соловьев. Русские университеты в их уставах и воспоминаниях, т. 1. СПб., 1914, стр. 202.
- «Воспоминания Б. H. Чичерина». M., 1929, стр. 192.
- «Советская педагогика», № 5, 1949, стр. 120.
- В. И. Ленин. Сочинения, т. 19, стр. 116 - 117.
- Там же, т. 1, стр. 267.
- «Голос минувшего», кн. 7 - 8, 1916, стр. 265.
- В. И. Ленин. Сочинения, т. 19, стр. 114.
- Там же, стр. 119.
- См. также статью В. Д. Бонч - Бруевича «Стоимость культа», опубликованную в 1913 г. В. Д. Бонч — Бруевич. Избр. произв. M., 1959, стр. 223 - 243.
- В. И. Ленин. Сочинения, т. 15, стр. 191.
- «Стенографический отчет Государственной думы 4-го созыва», сессия II, ч. IV. СПб., 1913, стр. 784 - 790.
- «Искра», № 22, июль, 1902 г.
- Ф. Благовидов. Деятельность русского духовенства в отношении к народному образованию в царствование Александра II. Казань, 1891, стр. 265.
- «Правда», № 25, 1 февраля 1913 г.
- Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона, т. 46, стр. 952.
- «Князья церкви». Из дневника Л. H. Львова. «Красный архив», 1930, т. 39, стр. 121.
- Л. H. Пыпин. Религиозное движение при Александре I. СПб., 1916. стр. 131.
- «Материалы для истории православной церкви в царствование Николая I». СПб., 1902, стр. 381.
- Там же, стр. 61.
- Там же, стр. 79.
- «Вера и церковь», кн. 5, 1907, стр. 773.
- «Собрание мнений и отзывов митрополита Филарета по учебным и церковно - государственным вопросам», т. III. M., 1887, стр. 115.
- Там же, т. V, ч. I, стр. 184.
- «История Московского университета». M., 1955, стр. 230.
- «Литературное наследство», т. 22 - 24, 1935, стр. 237.
- «Князья церкви». Из дневника A. H. Львова. «Красный архив», 1930. № 39, стр. 126, № 40, стр. 114.
- «Вера и разум», № 12, 1901.
- «Вера и разум», № 2, 1901, стр. XI.
- «Вера и разум», № 5, 1901, стр. 693 - 706.
- И. Белогонский. Земское движение. СПб., 1914, стр. 72.
- «Русь», № 164, 1905.
- «Листовки и прокламации Самарского комитета РСДРП». Куйбышев, 1959, стр. 15 - 16, 280.
- «Русская школа», № 12, 1908, стр. 54.
- В. Д. Бонч - Бруевич. Избр. произв., т. 1, стр. 127-137.
- Д. Ростиславов. О православном белом и черном духовенстве в России, т. II. Лейпциг, 1866, стр. 377, 240.
- В. Г. Белинский. Избранное, т. 2. M., 1959, стр. 636.
- «Искра», № 7, август, 1901 г., № 16, февраль, 1902 г.
- «Отечественные записки», № 5, 1864, стр. 152.
- «Русская школа», № 3, 1907, стр. 107.
- «Вопрос о церковной школе в Государственной думе 3-го созыва», сессия II. СПб., 1908.
- «Исторический обзор деятельности Совета министров», т.III, ч. 2. СПб., 1902.
- «Литературное наследство», т. 22 - 24, 1935, стр. 508.
- Там же, стр. 513.
- «Книжные новости», № 12, 1937.
- «Богословский вестник», кн. VII - VIII, 1906, стр. 492.
- «Богословский вестник», кн. IX, 1905, стр. 674.
- «Исторический очерк развития церковноприходских школ за 25 лет». СПб., 1909.
- «Искра», № 4, май, 1901 г.; № 9, октябрь, 1901 г.
Глава I I. Духовное и политическое развращение народа в начальной школе
К 1855 г. в России имелось около 20 тыс. начальных школ, из них, по неточным данным, около 10 тыс. находилось в руках духовенства. Остальные школы были в ведении различных ведомств и министерств. Развитие экономической и политической жизни страны настоятельно требовало увеличения грамотности народа. Но духовенство мало занималось просвещением народа, у него была задача поважнее — поддерживать посредством религии власть самодержавия и феодально-крепостнический строй.
В начале 60-х годов XIX в. правительство, обеспокоенное размахом крестьянского движения в связи с ограблением народа помещиками при проведении крестьянской реформы 1861 года, решило усилить влияние духовенства на народ. Сеть церковных школ стала быстро развиваться, и к 1865 г. по официальным данным насчитывалось 21420 таких школ с 412 тыс. учеников, между тем как школ других ведомств было только 14315 с 541 тыс. учащихся. Однако следует отметить, что, опасаясь репрессий со стороны епархиального начальства, сельское духовенство часто сообщало заведомо неверные, завышенные сведения о числе открытых церковноприходских школ.
Революционные демократы и демократическая общественность 60-х годов резко критиковали преподавание и воспитание в этих школах. Они обвиняли церковные школы в том, что там обучали детей тупому, механическому чтению, приучали к бессмысленной зубрежке, приостанавливали их умственное развитие. По их мнению, духовенство не способно оказывать нравственное воздействие на развитие народа, так как оно само не может быть примером нравственного поведения1.
Правительство, однако, считало, что духовенство является единственной силой, которая сможет воспитать народ в духе преданности самодержавию и господствующим классам.
Положение о народных школах 1864 года, усилившее влияние на них земских учреждений, возложило на духовенство контроль за воспитанием детей в духе преданности самодержавию и православию в начальных школах всех ведомств. Архиереи были включены в училищные советы как первенствующие лица. От земств требовалось «сочувствие и поддержка церковной школы, как основанной, — по словам обер-прокурора синода Д. Толстого, — на началах православия и русской народности». Возглавлявшие земства помещики-дворяне, напуганные массовыми крестьянскими волнениями, охотно шли навстречу требованиям синода и оказывали церковным школам существенную помощь. В насаждении религиозного воспитания они также видели средство для борьбы с крестьянским движением.
Характер образования в земских школах не удовлетворял самодержавие, оно находило его слишком либеральным. Напуганное ростом революционного движения, правительство считало, что народные школы, вместо служения «истинному» просвещению молодых поколений, обращены в «орудие растления народа». Царский рескрипт 1873 года ставил в вину народной школе, что в ней недостаточно внимания уделялось преподаванию закона божьего, что закон божий «терялся среди других предметов», что мало читалось церковных и богослужебных книг, что детей воспитывали в «пренебрежительном отношении к церкви».
Правила о народных школах 1874 года усилили роль дворянства по наблюдению за школой и за политической благонадежностью учителей. Для надзора за школой была создана особая школьная полиция (инспекция). Эти правила, однако, не снизили значения духовенства в надзоре за религиозным направлением школ. Правительство продолжало считать, что никакое просвещение, а тем более начальное, не «может дать благодетельных плодов, не будучи освещено светом веры».
Но положение о народных школах 1874 года не удовлетворяло духовное ведомство. Церковники настаивали на передаче в их руки не только наблюдения, но и руководства начальной школой. Требования духовенства встретили полную поддержку со стороны самодержавия. В 1879 г. вновь было признано, что религиозное просвещение является «краеугольным камнем» всего государственного строя и что в связи с этим духовенство должно иметь «преобладающее участие в заведовании народными школами»2.
После убийства Александра II были приняты крайне реакционные меры для охраны самодержавия. Подверглись разгрому земские учреждения, введен институт земских начальников, усилена роль духовенства. Правила 1884 года о церковноприходских школах, ставившие своей задачей борьбу с земской школой, предоставили духовенству широкие полномочия. Вдохновителем и организатором наступления духовенства на просвещение народа стал обер-прокурор синода К. П. Победоносцев. На церковную школу было возложено воспитание детей в духе преданности самодержавию, православию и русской народности. Она рассматривалась как оплот самодержавия и церкви в борьбе против растущего в стране революционного движения.
Правила 1884 года духовенство восприняло как сигнал для борьбы со светской школой.
«Теперь вы все у нас вот тут! с потрохами! Всем учителишкам конец! И ихним школам!» — с торжеством говорили священники, как рассказывает в своих воспоминаниях старый учитель3.
К моменту утверждения положения 1884 г. духовное ведомство растеряло большую часть своих школ. Церковные школы не финансировались из государственного казначейства. Население относилось к ним враждебно и не оказывало им материальной помощи. Надо иметь также в виду, что статистика о церковных школах была далеко не точная, число их было значительно завышено.
После издания положения в результате поддержки правительством воинствующей политики духовенства число церковных школ стало быстро расти. В 1890 г. насчитывалось уже 42604 церковные школы, в которых обучалось 1634 тыс. детей, а в 1902 г. число школ составило 44421 с 1909 тыс. учащихся. О росте церковных школ можно судить также по следующему сопоставлению. К 1906 г. в ведении министерства просвещения было 45657 начальных школ, в которых обучалось 3419 тыс. детей (2423 тыс. мальчиков и 995 тыс. девочек), а в ведомстве православного исповедания числилось 42445 школ с 1967 тыс. учащихся (1351 тыс. мальчиков и 616 тыс. девочек). Сюда входило 16967 школ грамоты с 538 тыс. учащихся. Отчеты синода за следующие годы говорят об уменьшении числа школ грамоты и росте одноклассных школ (например, в 1905 г. было 24 863 одноклассные школы и 19697 школ грамоты, а в 1908 г. школ грамоты — 10655 и 27792 одноклассные школы4). Духовное ведомство производило «перегруппировку» своих школ, так как на школы грамоты средства из казны не отпускались.
Считая церковную школу оплотом в борьбе против революционного движения, правительство систематически увеличивало ассигнования на содержание и развитие этих школ, ограничивая в то же время средства на начальные школы министерства просвещения. В 1896 г. на содержание церковноприходских школ из средств государственного казначейства было отпущено 3,4 млн. руб., а на содержание всей сети начальных школ министерства просвещения — только 1,5 млн. руб. В 1900 г. на церковные школы ассигновано 6,8 млн. руб., на школы министерства — 3 млн. Начиная с 1902 г., из государственного казначейства на содержание церковных школ отпускалось ежегодно по 10 млн. руб., а на нужды школ министерства просвещения — от 4,8 млн. (в 1903 г.) до 9 млн. (в 1907 г.). В 1907 г. на 25401 церковноприходскую школу (без школ грамоты, которые не финансировались) было ассигновано свыше 10 млн., а на 44256 школ министерства просвещения, где к тому же число учащихся было значительно больше, — только 9 млн. руб.5
Такая политика не вполне устраивала русскую буржуазию, заинтересованную в развитии грамотности и образования в соответствии с потребностями отечественной промышленности. Она настаивала на увеличении числа светских начальных школ. С 1908 г. ассигнования на школы министерства просвещения стали увеличиваться. Но школ было все же совершенно недостаточно. Так, в 1905 г. детей 8-летнего возраста было 3,5 млн. чел., а в школы можно было принять только 1,8 млн. По сообщению директора начальных училищ Тамбовской губернии, в 1905 г. отказы в приеме детей в школу составляли от 50 до 90%. В Мотовилихинском одноклассном училище на 60 мест явилось 180 детей. Отказ принять всех желающих учиться вызвал волнения рабочих Мотовилихи.
Духовное ведомство не проявляло заботы об обеспечении своих школ необходимыми помещениями. «Нечего печалиться сельским пастырям о неимении приличных помещений», — писало в 1892 г. черниговское духовное начальство, призывая духовенство открывать новые школы6. Еще в 1911 г., как это было установлено переписью, из 38228 церковных школ 25897 не имели собственных помещений и были размещены в крестьянских избах, не пригодных для занятий.
Большевистская «Правда» в статье «Церковноприходское просвещение» поместила в 1912 г. корреспонденцию из г. Свияжска, в которой описывалось тяжелое положение церковных школ. «В уезде 40 церковноприходских школ, — писал корреспондент, — В большинстве случаев каждая школа помещалась в одной комнате деревенской избы вместе с семейством хозяина дома. Тут ребята, ягнята, телята и учительница»7.
2
Основная цель церковноприходской школы заключалась в утверждении среди народных масс православия и христианской нравственности. В ее программе главное место занимал закон божий (изучение молитв, истории ветхого и нового завета, катехизиса), затем следовало изучение церковнославянского языка и церковного пения.
Что же касается «полезных знаний», то обучение ограничивалось чтением и письмом, а также начатками арифметики. В церковных школах повышенного типа сообщались также сведения «из истории православной церкви и отечества».
Церковная школа рассматривалась, как дополнение к церкви, вместе с последней она должна была воспитывать детей в духе любви к церкви и богослужению. Посещение церкви и участие в церковном богослужении должно было стать, как сказано в положении, «потребностью сердца учащихся».
Закону божьему должны были дети отдавать все внимание и большую часть времени. В одноклассной церковной школе из 76 учебных недельных часов во всех ее (1-3) классах 35 часов (46%) уделяли на основные религиозные предметы — закон божий, церковнославянское чтение, церковное пение. В двухклассной школе из 56 часов в неделю на эти предметы тратили 21 час (37,5%).
Такое же внимание к закону божьему было и в начальной школе министерства просвещения. По расписанию уроков, преподанному министерством в 1897 г., из 27 часов в неделю на религиозные предметы (закон божий, церковнославянское чтение и церковное пение) приходилось 12.
Преподавание закона божьего прежде всего имело в виду так называемые воспитательные задачи: детям внушали, что власть царя от бога, поэтому необходимо почитать царя и поставленные им власти; говорили об избранности русского православного народа, попутно проповедовали религиозную нетерпимость и черносотенство. Внимание детей отвлекалось от внешнего мира: их учили, что главное в жизни — религия, соблюдение религиозных обрядов, что необходимо смирение и послушание.
Известный черносотенец протоиерей Восторгов, будучи окружным наблюдателем церковноприходских школ в Грузии, в своем отчете за 1901-1902 гг. такими словами определял значение закона божьего в школьной программе: «Закон божий занимает такое место, которое даже нельзя назвать первым, его положение несравнимо с другими предметами школьного преподавания. Закон божий даже не предмет преподавания: он начало и конец школьного дела, он закваска, проникающая во весь строй школьной жизни..., на уроках закона божьего как бы выковывается лик школы, как именно церковной школы»8.
Первенствующее значение закона божьего в начальной школе подчеркнул в своем докладе за 1913 г. и обер-прокурор синода Саблер. Он писал, что закон божий в этом году и прежде был положен в основу учебно-воспитательного дела и что изучение других предметов подчинено главному предмету и направлено к главной цели церковной школы — «распространению в народе образования в духе православной церкви, преданности престолу и отечеству»9.
На практике преподавание этого «главнейшего» предмета превращалось в бессмысленную зубрежку. Священники требовали знания наизусть, слово в слово молитв, текстов писания, катехизиса. Всякое отступление от зубрежки, попытка изложить церковные тексты своими словами рассматривались как тяжкий проступок. Яркую картину системы преподавания закона божьего в начальной школе дал в своих воспоминаниях один учитель.
«Священник Андрелинов, — писал учитель (этого священника за его упорство крестьяне прозвали «каменным попом»), — причинил школе огромный вред. Еще пока не давалось ему исключительной власти, влияние это не так было велико. Когда же возвели во владение над школой и учителями, он воспитывал во всех одно зло, одну сплошную ненависть, а в более слабых — рабские наклонности, ябеду и подхалимство, лесть, унижения... Что создавалось учителями, то разрушалось Андрелиновым»10.
Такое же внимание уделялось преподаванию закона божьего и религиозному воспитанию в начальной школе министерства просвещения. За учебным процессом наблюдала школьная полиция — инспекция и дирекция народных училищ. Школьная полиция была и над церковными школами. Духовное ведомство содержало целую армию наблюдателей — священников, на которых тратилось ежегодно свыше полумиллиона рублей, не считая местных средств.
Большевистская «Правда» разоблачала действия светской и церковной охранки. В 1913 г. в передовой статье, посвященной вопросам школы, газета писала: «Народная школа в России опутана густой сетью надзора в лице дирекции и инспекции училищ. Мало того, всякий власть имущий в деревне: предводитель дворянства, земский начальник, священник и чуть ли не урядник могут вмешиваться в жизнь народной школы и по-своему насаждать в ней дух патриотизма»11.
В книге «Наставление народному учителю» директор народных училищ Тульской губернии Яблочков дал целую программу насаждения в народной школе религиозного воспитания и преданности самодержавию. Особое внимание он обращал на пропаганду верноподданнических чувств в школе. «Необходимо при всяком удобном случае подчеркивать, — внушал он, — что царская власть установлена богом, что царь — божий помазанник». Он требовал чтобы ежедневно читали молитву за царя, исполняли гимн и чтобы детей знакомили с рассказами, где прославляются деяния «благочестивых» царей12.
Несмотря на принятые меры, положение в школах продолжало вызывать серьезное беспокойство в правящих классах и в синоде. На съездах законоучителей, а также на съездах дворянства стали говорить об усилении контроля за преподаванием в начальной школе закона божьего. В связи с ростом революционного движения и отходом народа от православия синод издал в 1907 г. особые правила о наблюдении за преподаванием закона божьего в начальной школе. Был создан новый институт школьных сыщиков из среды духовенства. Наблюдение за преподаванием закона божьего возложили на специально назначенных «помощников благочинных», облеченных большими полномочиями. Они должны были контролировать знания учеников, выяснять, как относятся учителя к церковному богослужению, к обрядам, домашней молитве; улавливать «общий дух школы», т.е., в какой степени школа проникнута церковностью. На церковных сыщиков возложили также обязанность проверять, как проводятся чтения для народа, нет ли в них чего-нибудь недозволенного, не ведется ли преподавание по не утвержденным учебникам. Им вменялось в обязанность контролировать пополнение школьной библиотеки — достаточно ли в ней книг религиозного содержания, нет ли книг недозволенных. Церковные сыщики обязаны были следить за работой начальной школы независимо от органов надзора министерства просвещения. Прогрессивные учителя, в связи с изданием этих правил, писали, что «священникам — светогасителям и мракобесам в прямую обязанность вменили сыск за учителями»13.
В начальной школе большое внимание уделялось церковнославянскому языку, как языку, на котором совершалось православное богослужение. Духовенство стремилось поставить церковнославянский язык в основу всей русской грамоты, ему придавалось «национально-воспитательное значение». От детей не требовалось понимания церковнославянских книг, перевод и пересказ прочитанного. Считалось, что православный ученик «внутренним чувством» проникнет в смысл церковнославянской речи, так как язык богослужения для него является «родным». При механическом изучении церковнославянской грамоты преследовалась цель создать у учеников «благоговейное и молитвенное настроение». Церковнославянское чтение проводилось стоя.
На изучение ненужного в жизни церковнославянского языка тратилось много времени в ущерб обучению русской грамоте. «Букварь гонишь как на почтовых, — жаловались учителя, — потому что поп над душой стоит и приговаривает: поскорей, поскорей. Только буквы кончишь, сейчас уже и зубрежка начинается: задаешь мальчишке выучить славянскую азбуку, 41 знак, слова под титлами, а их около 60, ударения, придыхания, ерик, цифирь. Сочтите-ка, сколько, чуть не весь китайский алфавит. Да в чтении славянском надо напрактиковать — попы, ведь, требуют, чтоб молитву умели по книжке безошибочно читать. А потом шестопсалмие обязательно выучи. 12 псалмов, которые на часах полагаются, выучи. А писать когда? Арифметике учить когда?»14.
Было время, когда крестьянам нравилось, что их дети бойко читают «божественное» — псалтырь, часослов, но затем они стали понимать, что чтение «по покойникам» в жизни бесполезно, что детям нужна другая грамота.
«Мудруют шибко, — говорил один крестьянин. — На прошлой неделе мальчишке моему слов 70 под титлом учитель задал. И все это ни к чему, зря... Опять и азбучка церковная — тоже ни к чему»15.
О грамотеях, знавших церковную грамоту и плохо читавших по-русски, крестьяне говорили: «Какой он грамотный, псалтырь прочитает, а что до письма, сам не разберет, что напишет, таких много грамотеев». «Пользы от грамотности не видим, — говорили они, — учеников учат славянской грамоте, а она нужна только в церкви, а для другой цели нужна русская грамота»16.
Важнейшим воспитательным средством в церковной школе считалось церковное пение. Это была «душа» церковной школы. Посредством церковного пения производилось обучение детей церковной службе. Церковное пение рассматривалось как средство установления тесной связи между церковью и школой, как средство привлечения к церковной школе симпатий народа. Считалось, что мелодия и текст песнопений возбуждают религиозные чувства, настраивают на молитвенный лад. Умение петь высоко ценилось в народной школе. Учащимся за хорошее пение прощали неуспехи по другим, «светским» предметам. К учителям церковной школы предъявлялось требование хорошо знать церковное пение, нерадивых или неспособных переводили на худшие места или увольняли. В западных губерниях церковное пение служило средством борьбы с католической религией. «Блеску внешней обстановки» в католических костелах противопоставлялось — вместо прежнего «убожества» православной церкви — согласное пение учеников, как приманка для привлечения в церковь крестьян. Для внедрения в школах церковного пения духовным ведомством систематически устраивались специальные певческие курсы продолжительностью 5-6 недель по 32 урока в неделю. На этих курсах учились ежегодно пению от 3 до 5 тыс. учителей церковных школ. При церквах организовывались общества любителей церковного пения, носившие часто черносотенный характер. Церковное пение было главным предметом и на специальных съездах и курсах для подготовки учителей церковных школ. Так, на курсах учителей Петербургской губернии на церковное пение затратили 85 час, а на русский язык и арифметику — 45 час. На тифлисских учительских курсах, организованных в 1893 г., на церковное пение было затрачено 78 час, на закон божий и церковнославянский язык — 44 часа, а на арифметику — 16 час. На курсах выступали епархиальные архиереи, которые подчеркивали значение церковных школ для пропаганды воинствующей религиозности и монархизма.
3
Изучение других предметов в начальной школе также служило пропаганде религиозной идеологии и монархизма. В курсе русской истории, преподававшейся в церковноприходской школе повышенного типа и начальной школе министерства просвещения, обращалось особое внимание на события церковной истории, а также на князей и царей, которые превозносились за их «святость». На уроках русской истории учащимся внушали, что русский народ всем обязан церкви и православным царям и что от них якобы зависит все будущее народа.
Давая некоторые сведения из естествознания, учителя внушали ученикам, что бог — «творец и промыслитель мира», что они должны проникнуться «беспредельной любовью и благодарностью к его творцу»17. На уроках чистописания ученики обязаны были изучать полууставное письмо, которое затрудняло успехи в русском письме, но зато, как сказано в отчете обер-прокурора синода за 1913 г., «невольно влекло мысль к речи церковной и предметам священным». На уроках рисования ученики срисовывали церковные одежды и утварь, употреблявшиеся при богослужении. Преподавание русского языка — чтения и письма также было пропитано религиозностью и церковностью. В рекомендованной для церковных школ «Книге для чтения и письменных работ» А. Радонежского весь материал разбивался на 5 отделов: 1) из жизни природы, 2) чтение духовно-нравственное, 3) святая земля, 4) церковнославянское чтение, 5) православная церковь. На церковном материале составлялись также задания по развитию речи, приведенные в конце книги.
Для народных училищ западных губерний в течение многих лет была обязательна «книга для чтения», составленная H. Одинцовым и В. Богоявленским, вышедшая в 1915 г. 15-м изданием. Материал в ней был разбит на такие отделы: 1) религиозно-нравственный, 2) мир божий, 6) назидательное чтение, 4) церковнославянская грамота, 5) отдел русской природы. В последнем отделе приводилось описание религиозных праздников, знакомство с так называемыми местными святынями-монастырями, церквами, «угодниками».
Представление о «научности» приведенных в книге сведений может дать, например, такое «доказательство» шарообразности земли: «А будь она плоская, — писали авторы, — как доска, так кругом обойти ее было бы нельзя; через край, через ребро нельзя было бы, и будь она брусок, 4-х угольная, также не обойти бы, углов нельзя миновать, стало быть она, земля наша, круг, потому и называется шаром. Что солнце есть шар, — это каждый видит»18.
«Книга для чтения», предназначенная для школ западных губерний, преследовала русификаторские цели. Она разжигала религиозную вражду и натравливала православное русское население на католиков.
Книга Одинцова осуждалась прогрессивными учителями. Эта книга, писали они, «настолько искажает сущность вещей, что пользоваться ею при обучении — значит нести народу путы, связывающие мысль»19.
Из церковных школ изгонялось «Родное слово» замечательного русского педагога К. Д. Ушинского, так как оно, по отзыву «ученых церковников» из синода, мешало развитию религиозного чувства. Вместо «Родного слова» Ушинского в школах насаждалась «Книга для классного чтения» инспектора московского учебного округа Мартынова. В ней описывались «духовно-нравственные подвиги и добродетели»; материалы были подобраны по темам: «смирение», «раскаяние», «послушание», помещены различные тропари и церковные песнопения. Эта откровенно поповская реакционная книга была признана лучшей из школьных хрестоматий и удостоена награды. Тот же Мартынов составил учебник для начальных школ под таким названием: «Русский грамотей, азбучка-самоучка, как учатся богу молиться, читать и считать». Весь материал «азбучки» был пропитан церковностью.
Учебники по русской истории для народных школ составлялись в том же религиозно-монархическом духе. Таков, например, распространенный учебник Пуцыковича «Русская история для народных и других школ». В книге говорилось о любви русского народа к царям, о его религиозности. В монархическо-религиозном духе был составлен учебник С. Рождественского «Отечественная история для народных училищ». В учебнике русской истории H. Горбова, одобренном ученым комитетом для начальной школы, подчеркивалась мысль, что поступками людей руководит божественная воля. Говоря об основании Киева, автор писал: «Аскольд и Дир, конечно, думали, что остались в Киеве по собственному выбору: а между тем это случилось явно по указанию божьему» 20.
Церковные школы в обязательном порядке получали издававшуюся синодом «приходскую библиотеку», пропитанную церковным духом. За период с 1891 по 1908 г. синодом было напечатано 1,5 млн. экз. этой библиотеки стоимостью свыше полумиллиона рублей. Население по достоинству оценило синодскую «энциклопедию» и отказывалось ее читать. Синодом было издано также много книг для церковных школ. С 1891 по 1908 г. выпущено свыше 33 млн. экз. книг на 6,7 млн. руб. В этих книгах, помимо проповеди религии и монархизма, насаждался великорусский шовинизм, ненависть к другим народам.
Издавая реакционную церковную литературу и принудительно рассылая ее по народным школам, духовное ведомство вело тщательное наблюдение за состоянием школьных библиотек. Помимо общей и специальной цензуры им была установлена еще собственная цензура. Из библиотеки изымались книги, хотя и разрешенные общей цензурой, но содержащие в себе, по заявлению духовного ведомства, «мнимо научные, антирелигиозное и даже социалистические мысли». Духовное ведомство тщательно опекало народного учителя, считая, что он еще не дорос до самостоятельной оценки книг, что ему нужна в этом отношении помощь синода. Насаждая религиозную черносотенную литературу, духовенство пыталось воспитать у учеников безразличие к светской художественной литературе. Им навязывалась мысль, что светская литература «оскверняет» школу.
Кроме «Родного слова» Ушинского, духовное ведомство запретило также замечательный «Самоучитель для начинающих обучаться грамоте» II. Л. Худякова, как заключавший в себе, по отзыву духовных цензоров, «самое грубое материалистическое учение в соединении с идеями коммунизма и безверия с полнейшим неуважением ко всякой власти». Самоучитель был уничтожен, а автор отправлен в далекую ссылку.
Резкую критику духовенства вызвал также учебник прогрессивного педагога В. П. Вахтерова «Мир в рассказах для детей». Духовенство считало, что Вахтеров своим научным объяснением уничтожал всякую основу для религиозной пропаганды в народе. Учебник был изъят в 1912 г.
4
Передовые учителя народной школы пытались разоблачить ложь религиозного толкования явлений природы и дать детям начатки научного представления о мире. Но эти попытки встречали сильное противодействие со стороны духовенства. Священники — законоучители писали доносы о подрыве религиозного воспитания в школе, добивались увольнения прогрессивных учителей. Законоучитель Чепельского народного училища Витебской губернии в своем доносе директору народных училищ писал: «Пусть дети лучше останутся темными людьми, но добрыми христианами и верными сынами царя и отечества, чем будут грамотными, но напитанными толстовщиной и ядом революции»21.
Особую ненависть у духовенства вызывала пропаганда учения Дарвина. В одной школе учитель рассказывал детям о происхождении человека. Узнав об этом, священник стал кричать, что Дарвин — богоотступник, который осмелился восстать против священного писания. Учителю священник сделал строгое внушение и пригрозил сообщить начальству. «Вы должны знать, — говорил он, — что теория Дарвина еретическая, так как она противоречит учению святых отцов». В другой школе учитель, организовав экскурсию к оврагу, рассказывал о жизни Земли и о ледниковом периоде и тем самым опровергал летосчисление, принятое церковью. Священник донес на него начальству22.
В 1908 г. уездный наблюдатель — священник, посетивший земскую школу с целью проверить преподавание в ней закона божьего, выразил недовольство, что на стенах были развешаны наглядные пособия — картины по географии и зоологии, и что в школе оказался глобус. Уезжая, он предупредил учителя: «уберите картины..., и глобус уберите... Это, видите ли, развивает ум, но не сердце..., надо молитвенность, церковность развивать в сердце... А тут смотрите по стенам — какой же вы учитель народной школы!»
«Вот теперь и думай, — писал учитель в своей корреспонденции, — оставят ли тебя на месте»23.
Обучение в церковной школе считалось тяжкой барщиной, вызывало часто недовольство учеников. Говоря о неудовлетворительно составленных учебниках и о равнодушии учеников к учению, старый учитель писал: «Попробуй-ка оживить класс значением церковной утвари да рыданием псалмопевца на славянском языке. Оживи-ка малыша такой сушью, как статья "Описание святой земли Палестины". А ведь подобных статей большинство в книжках для классного чтения в церковной школе»24.
Для объединения детей вокруг школы и церкви в распоряжении духовенства были еще другие средства: в торжественной обстановке отмечались храмовые праздники, ежегодно 19 февраля совершались богослужения в память грабительской крестьянской реформы 1861 года; в день памяти Кирилла и Мефодия восхвалялось духовенство за его якобы заслуги в области просвещения; устраивались «церковно-школьные содружества детей», школьные паломничества в монастыри и так называемые святые места.
Для воспитания детей в духе преданности самодержавию духовенство использовало также «царские дни», в которые служились молебны за царя, раздавались царские портреты. Особенно широко отмечались коронационные торжества 1896 года, когда на престол вступил последний Романов. Листовка Петербургского комитета РСДРП разъясняла (крестьянам и рабочим, с какой целью правительство и духовенство устроили эти торжества. «Правительство, рассчитывая на народную темноту, пускает сказки о своем божественном происхождении. Сделать ему себя божеством очень легко. Стоит только царю призвать к себе Победоносцева, командующего нашим синодом, и приказать, что хочет, а синод уже может возвести царя хотя бы в четвертое лицо святой троицы...»25
5
Школа обслуживалась армией духовенства. В 1907 г. в церковных школах было 40287 преподавателей закона божьего — священников и дьяконов. Кроме того, в церковных школах было занято 42772 учителя. Многие из учителей в этих школах не имели свидетельства на право преподавания, были «неправоспособными». Таких «неправоспособных» в 1907 г. было 9542 человека при общем числе 42772 учителя, т.е. более 24%26.
«Нет нужды, — говорило епархиальное начальство, — сразу искать учителя образованного, лучше на первый раз поставить грамотного, преданного церкви»27.
«Искренняя набожность, православная церковность и сердечная мягкость», — вот что требовалось от них. Слабая подготовка учителей церковной школы сказывалась отрицательно на обучении.
Духовенство не доверяло учителям, получившим образование в учительских семинариях, считая их «безбожными». В 1907 г. по инициативе синода был поднят вопрос о закрытии Рязанской учительской семинарии ввиду выпуска из нее, по словам духовного ведомства, учителей, зараженных «религиозным индифферентизмом». Духовное ведомство готовило учителей для своих школ в изолированных от всего мира духовных семинариях, учительских школах и епархиальных училищах, где учащиеся подвергались нравственному растлению. В учительских школах основное внимание обращалось на преподавание закона божьего, церковного пения и церковнославянского языка. Преподавание русской истории находилось в тесной связи с церковной историей.
Учителя церковной школы получали крайне недостаточный, а порой прямо-таки нищенский оклад. Из 42 тыс. учителей в 1907 г. около 3 тыс. получали менее 60 руб. в год, 19 тыс. — от 120 до 240 руб., и лишь 5 тыс. (7,4%) — 360 и более рублей в год28. При таких «окладах» многие учителя умерли бы с голоду, если бы крестьяне по решению сельских сходов не подкармливали их обедами по очереди.
Наблюдатели за церковными школами в своих отчетах отмечали очень тяжелое материальное положение учителей церковной школы. Волынский наблюдатель в отчете за 1898 г. писал: «Вследствие скудного содержания учителям и учительницам приходилось терпеть поистине и голод и холод, нести свой труд по обучению крестьянских детей при самых неблагоприятных условиях, заниматься буквально с раннего утра до позднего вечера»29.
На Всероссийском съезде представителей обществ взаимопомощи учителям, состоявшемся в 1903 г., приводились данные о тяжелом материальном положении учителей церковных школ. В Саратовской губернии учительница, получая за свой труд жалкие гроши, вынуждена была «пойти в кусочки». Учитель Ф. Пестов, получавший 10 руб. в месяц, умер от истощения вследствие хронического недоедания, так как даже эти деньги он не получал в течение нескольких месяцев. Учитель, как сообщалось в докладе, «пал жертвой каторжного труда и преступной небрежности духовного начальства»30. Задержка выдачи учителям их нищенского жалования применялась часто как средство борьбы со «строптивыми» учителями в результате доноса на них местного духовенства.
Еще тягостнее было бесправие учителя. Учитель церковной школы рассматривался как «наемник», работник приходского священника и находился от него в полной зависимости. Священник, этот, по выражению синода, «полномочный истолкователь голоса церкви», мог лишить места неугодного ему учителя и закрыть перед ним путь для дальнейшей деятельности. И. Сахаров, много лет проработавший в церковной школе, в «Записках старого учителя» так рисует положение учителя этой школы: «Современная церковная школа — это такая... броня, которую не пробьешь. Это — ад, где одному с факелом нечего делать! Там 3 кита, на которых все зиждется: церковность обрядовая, абсолютное послушание учителя и заведующий с программой в руке, грозящий "упечь" за отступление от буквы этой программы»31.
Велико было бесправие народных учителей и министерской школы. Инструкции, разработанные светским и духовным начальством, регламентировали каждый шаг учителя. Особое внимание обращалось на его религиозность, соблюдение церковных обрядов, на насаждение им религиозности среди учеников. Инструкции подчеркивали, что в учителях недопустимо вольномыслие о предметах веры, «кощунство», неуважение к церкви и ее служителям, несоблюдение постов, непосещение церковных служб32.
Обязательное посещение церкви часто превращалось в тяжкую повинность, приносившую вред здоровью. Об этом красноречиво рассказывает в своих воспоминаниях старый учитель: «С особой неукоснительностью требовалось водить учащихся в праздник гурьбой в церковь, непременно в ту, где служил законоучитель, и не взирая на непогодь, ни на грязь, ни на холод... Многие в худой обуви и холодной одежде, с промоченными ногами, с окаменевшими членами простаивали в страшно холодной нетопленой деревенской каменной церкви. Часто хворали. Бывали даже смертные случаи... Родители роптали на учителей... Законоучитель ослушников наказывал, требовал того же с учителей, иначе жаловался начальству»33.
Школьное начальство ставило учителей под надзор местного духовенства, просило доносить ему о несоблюдении учителями религиозных обязанностей. Также и полиция, ведя наблюдение за не внушавшими доверия учителями, прибегала к услугам священников, видя в них своих помощников. Союз между полицией и церковью был разоблачен в 1901 г. ленинской «Искрой». «Ардатовский уездный исправник Иван Самосудов, — писала «Искра», — в секретном письме исполнительным чинам ардатовской полиции, предлагая усилить негласный надзор за сельскими учителями, рекомендовал установить связь со священниками»34.
«Искра» рассказывала, в каких исключительно трудных условиях приходилось работать народному учителю: «Горькая нужда, умственное и нравственное одичание — таков удел главных работников просвещения»35.