Правительство Российской Федерации

Федеральное государственное автономное образовательное

учреждение высшего профессионального образования

«Национальный исследовательский университет

"Высшая школа экономики"»

Санкт-Петербургский филиал федерального государственного

автономного образовательного учреждения высшего профессионального образования

«Национальный исследовательский университет

"Высшая школа экономики"»

Отделение прикладной политологии Факультета менеджмента

Кафедра прикладной политологии

МАГИСТЕРСКАЯ ДИССЕРТАЦИЯ

На тему: «Причины сопротивления населения крупным инвестиционным проектам на примере города Санкт-Петербурга»

Направление 030200.68 Политология

Магистерская программа «Политические институты и политические инновации»

Студентка группы № 6211

Афонина Светлана Александровна

Научный руководитель

профессор, доктор философский наук, профессор, заслуженный деятель науки РФ Тульчинский Григорий Львович

Санкт-Петербург

2013

Аннотация

Данная работа исследует причины сопротивления населения крупным инвестиционным проектам на примере города Санкт-Петербурга.

Политическая элита больше заинтересована в установлении партнерских отношений с бизнесом, чем в реализации проектов, направленных на решение социальных вопросов гражданского общества. Связи же власти с общественностью ограничиваются пиар-, маркетинговыми и рекламными кампаниями в предвыборный период, основанными на предварительно проведенных исследованиях. Таким образом, традиционные институты лишь создают дизайн демократии, являясь способом подтверждения легитимации существующей власти. Распространение государственно-частного партнерства сильнее «связало» власть и бизнес, фактически «закрыв» прямую коммуникацию с обществом.

Другой тенденцией является обособление правящей элиты и ограниченность влияния общества на принятие решений и ее ротацию, при том, что ротация ведется из самой власти и бизнеса.

Эти причины, а также снижение интереса граждан к политике позволяют сделать предположение: люди будут искать новые способы выражения собственного мнения. Социальные движения сегодня становятся новым каналом артикуляции интересов групп населения, поскольку существующие институты представительских интересов ослабевают и не могут выполнять эти функции.

Социальной проблемой является рост напряжения в обществе, выражающийся в митингах, маршах, исках в суд и т.д. Кроме того, акции протеста формируют негативный инвестиционный имидж города. Научная проблема - недостаточно исследованы катализаторы возникновения акций гражданского сопротивления против реализации инвестиционных проектов.

В рамках исследования установлены причинно-следственные связи между взаимодействием власти и бизнеса на основе ГЧП, формирования относительно замкнутой элиты и ростом недоверия к власти и бизнесу со стороны общества.

В рамках кейс-стади автор исследовал протесты против 30 инвестиционных проектов за три года (01.2010-01.2013). Методом контент-анализа определены оценочный характеристику публикаций в СМИ и блогах, мотивы протестов, основные акторы, типология протестов. Методом математического анализа выявлены катализаторы возникновения протестных акций.

Annotation

This research explores the reasons for the resistance of the citizens to large investment projects on the example of St. Petersburg city (Russia).

Nowadays the political elite is more interested in establishing partnerships with business, than in projects that can solve the problems of the civil society. The communication with the public is limited to public relations, marketing and advertising campaigns in pre-election periods, based on conducted preliminary studies. Thus, the traditional institutions of democracy only create the design, as a way of confirmation of legitimizing the existing authorities. The spread of public-private partnership is stronger bonds government and business and actually closes direct communication with the public.

Another trend is the separation of the ruling elite and the limited influence of society on decision-making and its rotation, while the rotation comes in business and government.

These reasons, as well as the reduction of citizens' interest in politics can make a guess: people will look for new ways of expression. Social movements are now becoming a new channel articulation of interests groups, because the existing institutions of representative interests weakened and cannot perform these functions.

The social problem is the growing tension in the society, expressed in rallies, marches, claims in court, etc. In addition, the protest form negatively influences the image of the city.

The scientific problem – insufficiently issued catalysts, which may arise due to protests against the implementation of investment projects in the city.

The research establishes cause-and-effect relationship between the interaction of business and government on a PPP basis, the formation of a relatively closed elite and growing distrust of the government and the business of the society.

In the case study the author investigated the protests against 30 investment projects for three years (01.2010-01.2013). With the method of content analysis, the author estimated the characteristics of mass media publications and blogs, the motives of protests, the main actors, the typology of the protests. With the mathematical analysis the author identified the catalysts of the occurrence of protests.

Содержание
Введение	с. 4
I. Корпоративизм, формирование элит и государственно-частное партнерство	с. 14
1.1.Характеристика политического режима в современной России	с.15
1.2. Корпоративный тренд государственно-частного партнерства	с. 17
1.3. Формирование относительно замкнутой российской политической элиты	с. 23
II. Социальные движения: политический подтекст	с. 27
2.1. «Разорванный треугольник» взаимодействия общества, бизнеса и власти	с. 28
2.2.Протест как форма артикуляции интересов социальных движений	с. 32
2.3.Феномен NIMBY («только не на моем заднем дворе»)	с. 37
III. Определение причин сопротивления инвестиционным проектам в Санкт-Петербурге	с.39
3.1.NIMBY-протесты	с.40
3.2.Репертуар и типология протестов	с.41
3.3.Мотивы протестов	с.42
3.4.Акторы протестов	с.43
3.5.Контент-анализ публикаций в СМИ и блогосфере	с.44
3.6.Катализаторы протестов	с.44
3.7.Потенциал протестов	с.47
Заключение	с.50
Библиографический список	с.53
Приложение 1. Таблица №2. Гражданское сопротивление против инвестиционных проектов в Санкт-Петербурге.	с.59
Приложение 2. Таблица №3. Гражданское сопротивление против инвестиционных проектов в Санкт-Петербурге. Кейс.	с. 62
Приложение 3. Контент-анализ информационных источников	с.63
Приложение 4. Мотивы протестов (контент-анализ)	с.83
Приложение 5. Акторы (организаторы) сопротивления инвестпроектам	с.84
Приложение 6. Типология протестов	с.85

Введение

Тема исследования. Причины сопротивления населения крупным инвестиционным проектам на примере города Санкт-Петербурга.

Актуальность темы исследования. Последние годы в исследовательской литературе можно наблюдать новый виток дискуссии о роли институтов гражданского общества в политическом процессе. Катализатором обращения исследователей к этой теме послужила активизация социальных движений и их протестных акций, в частности — политических. Особое внимание ученых привлекло то, что местный протест против реализации инвестиционного проекта впоследствии приобретает политическую окраску, а социальное движение после решения местного конфликта переходит к политическим и даже инициирует их. Особого внимания заслуживает тот факт, что во взаимоотношениях гражданского общества и власти третьим «игроком» является бизнес. В частности, он играет роль не только финансиста инвестиционного проекта, но и политического игрока. Перечисленные институциональные изменения ведут к трансформации системы взаимодействия и коммуникаций, а двусторонняя связь расширяется до трехсторонней.

Отдельный вклад в изучение указанных тенденций может принести анализ уже прошедших акций гражданского сопротивления, в частности, - в Петербурге, который стал известен стране массовыми протестами именно против инвестиционных проектов. Подобное исследование может дать новый импульс пониманию современной специфики взаимодействия региональной и федеральной российских властей с обществом и бизнесом.

Так, в исследовании автор оценивает взаимодействие бизнеса и власти в реализации проектов, которые реализуются, в том числе, на основе государственно-частного партнерства (ГЧП). В данном случае изначально финансовая схема ГЧП рассматривается в качестве корпоративистского тренда. Отдельное внимание уделяется социальным движениям, которые действуют в Санкт-Петербурге в рамках неконвенциональных, прямых коллективных форм.

В исследовательской литературе анализ новых российских тенденций и оценка их деятельности тесно связаны с тезисом об усилении влияния федерального центра на все политические процессы в стране. Некоторые авторы определяют мировые гражданские протесты как будущий новый институт демократии^[1], поскольку существующие институты (как политические партии, так и некоммерческие организации) сегодня не способны артикулировать интересы социальных групп. Сами граждане, отказываясь от конвенциональных и привычных форм участия, таких как выборы, все в большей степени используют иные формы коллективного действия: петиции, пикеты, демонстрации, марши^[2]. В ряде работ исследование феномена протеста основано на использовании «конфликтной модели» (конфликт начинается с борьбы за материальные блага и заканчивается требованиями изменить экономические и политические отношения): Г.Л.Тульчинский, В.И. Сперанский.

С одной стороны, этот тезис не всегда подтвержден эмпирическими данными, в особенности на примере российской действительности. С другой, он не объясняет причины того, почему протест против конкретного проекта привлекает к участию в нему не только жителей соседних домов, но и целые социальные группы, и объединения. Открытым остается вопрос и о том, почему проекты, изначально направленные на развитие города, провоцируют массовые протесты его жителей. Социологические исследования сегодня указывают на консенсус в российском обществе о необходимости срочного улучшения инфраструктуры, охраны окружающей среды, здравоохранения, образования^[3]. При этом модернизация интерпретируется как равенство перед законом и защиту гражданских и политических прав^[4]. В итоге возникает необходимость в выявлении катализаторов возникновения акций гражданского сопротивления и более детальном изучении причин их появления.

Более широкая, теоретическая задача в изучении феномена гражданского сопротивления против инвестиционных проектов состоит в том, чтобы установить связи между корпоративистской тенденцией в государственно-частном партнерстве и сопротивлением населения, рассматриваемом в данной работе в рамках теории политического процесса (структуры политических возможностей)^[5].

Особенности современной российской политической системы, такие как ведущая роль государства, установление тесных связей власти и бизнеса предполагают использование в работе корпоративистского подхода к изучению взаимодействия бизнеса и власти, поскольку он позволяет учитывать современную российскую специфику. Ряд отечественных исследователей также используют его для анализа взаимодействия государства с бизнес-структурами^[6].

Новшеством данной работы представляется обоснование и применение данных теоретических фреймов для анализа протестов населения, выявления его катализаторов, акторов и определения причин их появления. Также в исследовании сделана попытка отследить формирование новых проектных идентичностей и сообществ, их артикуляцию в идеологических конструктах и требованиях (дискурс протеста). Отдельный интерес также может представлять и объект исследования: направленность и динамика процессов конвертации ценностных конфликтов поколений и групп, которая перемещается из поля культуры в поле экономики и политики.

Обзор исследовательской литературы. Рост общественной активности в 1990-х и далее в конце 2000-х годов послужил стимулом для обращения исследователей к изучению деятельности общественных организаций и протестов. Эти изменения стали поводом для создания новых теоретических концепций и методологий изучения общества.

Так, в исследовательской литературе, посвященной анализу групп интересов и их взаимодействию с органами власти и бизнесом, можно выделить несколько направлений.

Значительная часть российских исследований посвящена анализу примеров общественной активности. В частности, в исследовательской литературе можно выделить работы, в которых авторы делают попытку концептуализации понятия гражданского общества и его применения на основе российской эмпирики. В российской исследовательской практике существует целый ряд работ, посвященных развитию данной проблематики^[7].

Особое место в исследовательской литературе занимают работы, в которых авторами представлен анализ взаимодействия между тенденциями развития гражданского общества и политическим режимом в стране. В их основе лежит тезис о наличии корреляции между развитостью институтов демократии и уровнем гражданской активности. В их работах понятие политического контекста, которое часто используется теоретиками новых социальных движений, фактически является развитием теории политических возможностей авторства Ч.Тилли, Д.Макадама и С.Тэрроу. В практических исследованиях некоторых авторов использован российский эмпирический материал^[8]. Необходимо отметить также участие российских исследователей в обсуждении теоретических возможностей изучения протестных групп и движений^[9]. В числе последних исследований на тему общественных движений в России в целом и в Петербурге в частности необходимо указать работы Б.Румбла^[10], В.Гельмана^[11], Б.Гладарева^[12], К.Клеман^[13], В.Костюшева^[14].

Корпоративистскому подходу к изучению институтов взаимодействия общества и власти уделили внимание в своих работах многие российские и зарубежные исследователи. Обоснование использования этого теоретического концепта — одна из задач данного исследования, в связи с чем необходимо обратиться, прежде всего, к Ф.Шмиттеру^[15]. Кроме этого, необходимо назвать несколько исследований, посвященных концептуализации феномена гражданского участия: в их числе К.Крауч^[16] и М.Фридланд^[17].

Объектом исследования являются протесты и масштабные конфликты между инвесторами, властью и обществом в Санкт-Петербурге.

Предметом исследования являются причины возникновения гражданского сопротивления против инвестиционных проектов.

Исследовательский вопрос: почему гражданское общество выступает против реализации инвестиционных проектов в Санкт-Петербурге?

В данной работе акции сопротивления рассматриваются в качестве одного из аспектов нетрадиционных, неинституциональных форм представительства интересов, «новых протагонистов в сфере агрегации и представительства различных интересов»^[18]. Данная функция переходит к ним от традиционных институтов представительства интересов общества, которая в сегодня утрачивает эти функции.

Исследовательская логика выстроена по принципу решения следующих задач:

1. проанализировать и обосновать использование теории политического процесса к протестным акциям в частности и к социальным движениям в целом против реализации инвестиционных проектов;
2. проанализировать и обосновать использование корпоративисткого подхода к взаимодействию власти и бизнес-структур, а также определить наличие его влияния на формирование относительно замкнутой российской политической элиты;
3. составить и проанализировать эмпирическую базу протестов на примере Санкт-Петербурга и выявить их типологию, акторов, формы и мотивы;
4. определить причины возникновения сопротивления населения реализации инвестиционных проектов и тенденции их становления политическими.

Теоретические основы исследования. В качестве теоретических рамок в данном исследовании использованы два фрейма. Первый – теория политического процесса или структуры политических возможностей, поскольку она позволяет рассматривать социальные городские движения в качестве рациональных акторов, взаимодействующих в рамках существующей политической структуры с представителями власти, отстаивающих перед ними требования социальных групп^[19], в условиях ослабления традиционных институтов представительских интересов.

Также в исследовании использован корпоративистский подход, поскольку он описывает принципы функционирования систем представительства интересов, созданного при участии власти,^[20] и позволяет рассматривать институт государственно-частного партнерства как корпоративистский тренд. Изначально корпоративизм был призван описать взаимодействие между государством и представительствами групп интересов, таких как работодатели и профсоюзы в 1960-х годах в западноевропейских странах. Затем корпоративистские формы взаимоотношений государства с группами интересов исследователи обнаружили на региональном и муниципальном уровнях, а также в отдельных сферах политического управления. В данном случае корпоративизм трактуется более широко: как система политического участия, которая может дополнять традиционные формы политического представительства интересов^[21].

Важнейшим элементом неокорпоративизма является корпоративистская организация, которая является главным каналом представительства интересов^[22]. В контексте исследований авторитаризма и современной автократии, неокорпоративизм как государственный корпоративизм понимается как обозначение процесса, в котором используются официально разрешенные общественные организации, чтобы ограничить участие электората в политическом процессе и подавить инициативы гражданского общества. В перечень таких организаций могут быть включены объединения предпринимателей, профсоюзы, религиозные общества, правозащитные и другие организации. В данном контексте государство устанавливает жесткие условия на выдачу лицензий этим организациям, уменьшая их количество, что позволят власти контролировать их деятельность и стимулирует надзор организаций над своими членами. В таких условиях корпоративистские организации уже существуют не для того, чтобы представлять чьи-либо интересы (в том числе общества или его отдельных групп), кроме собственных. Термин «корпоративистского государства» иногда используется для описания России при существующем политическом режиме.

Вместе с тем, следует также отметить попытки наладить контакты между уже созданными организациями, представляющими интересы социума, и стихийно созданные, в том числе в ходе протестов против инвестиционных проектов. В частности, борьба против уплотнительной застройки часто затрагивает экологическую тематику, когда горожане борются против нее на территориях парков, скверов, природных комплексов, которые находятся рядом с местом проживания протестующих. В этих случаях стихийные протесты и так же стихийно созданные группы или движения действуют вместе, например, с политическими партиями, представленными в парламенте, или с иными организациями (в частности, Всероссийское общество охраны памятников истории и культуры). Помимо этого, рост доходов, урбанизация, появление и развитие среднего класса, а также накопление человеческого капитала повышает интерес к вопросам государственной политики^[23].

В данной работе предложен анализ эмпирических примеров деятельности общества, выражающегося в протестах, а также взаимодействия власти и бизнеса через призму широкой трактовки понятия корпоративизма и структуры политических возможностей, когда «государственная» модель позволяет власти серьезно вмешиваться во все сферы финансовой и общественной жизни, а социальные движения становятся новыми способами артикуляции потребностей гражданского общества.

Гипотеза: гражданское сопротивление против инвестиционных проектов возникает вследствие высокого уровня недоверия к власти и бизнесу, вкупе с неэффективной коммуникацией между обществом, инвестором и властью.

Методологические основы исследования. Исследование построено на сравнительном анализе эмпирических примеров протестных акций в Санкт-Петербурге. Единицей анализа является пример протестной акции, проходящей против реализации инвестиционного проекта. Тестирование гипотезы проведено на примере 30 эмпирических случаев. Эмпирический материал данного исследования включает довольно обширную вариацию случаев по многим показателям, что позволяет считать его репрезентативным.

Для сбора и анализа данных использовались качественные первоисточники. Эмпирическая база исследования. Эмпирическая база включает в себя публикации в периодической печати и блогах, анкетные социологические исследования фондов и нескольких компаний, а также база публикаций в СМИ «Медиалогии». В основном эмпирическое исследование построено на принципах кейса. Для кейс-стади выбраны 30 инвестиционных проекта: 21 реализуются на основе долгосрочного государственно-частного партнерства или являются стратегическими для Санкт-Петербурга, часть из них вызвала сопротивление горожан; еще 9 проектов реализуются за частные средства, и ход строительства также вызвал протесты населения. Оценка параметров проведена за период в 3 года: с 01.01.2010 по 01.01.2013.

Также источниками эмпирических данных послужили нормативные документы, которые определяют взаимодействие региональных властей с инвесторами: региональные постановления, определения и законы.

На основе эмпирической базы автором исследования сделана попытка сформулировать математическую формулу, объясняющую, в каких случаях возникновение протестов против проекта имеет большую вероятность.

Научная новизна исследования определяется актуальностью поставленной научной проблемы и новизной полученных результатов:

• проведен анализ теоретических подходов к изучению взаимодействия органов власти, бизнеса и общества;
• на примере Санкт-Петербурга создана и проанализирована эмпирическая база протестов социальных движений против 30 инвестиционных проектов за два года, проведена систематизация акторов и форм гражданского протеста;
• предпринята попытка определить «катализаторы», потенциально влияющие на возможность возникновения протестов граждан, а также выявить политические факторы и политический потенциал изначально гражданского протеста.

Научная значимость исследования. Данная работа вносит вклад в осмысление и оценку сопротивления населения как нового канала представительства общественных интересов и артикуляции их требований. Полученные результаты свидетельствуют о применимости корпоративисткого подхода к взаимодействию бизнеса и власти, становлению института государственно-частного партнерства как корпоративистского тренда, применимости теории политического процесса в российской действительности.

Также исследование позволяет расширить эмпирическую базу анализа указанных теоретических рамок и выстроить взаимосвязь между системными и ситуативными факторами, которые оказываются значимыми катализаторами для возникновения протестов. Эмпирическая часть исследования затрагивает направленность и функциональность коллективных протестных действий в сопряжении с репертуаром действий других акторов поля политики и государственных институтов по отношению к протестующим акторам.

Таким образом, результаты исследования могут быть апробированы на другом эмпирическом материале и стать основой для развития концепций корпоративизма и структуры политических возможностей применительно к анализу взаимодействия власти, бизнеса и общества на российском опыте.

Практическая значимость. Автор данного исследования полагает, что изучение причин сопротивления населения может представлять самостоятельный научный интерес, а также служить ключом к пониманию факторов, влияющих на эффективность взаимодействия общественных и политических институтов и власти, став отправной точкой для масштабирования исследования на другие регионы России.

Структура диссертации. Диссертация состоит из введения, трех глав, заключения, списка использованной литературы и приложения с таблицами, в которых приведены результаты статистического анализа данных, контент-анализа публикаций в СМИ и блогах, а также иные эмпирические данные.

I. Корпоративизм, формирование элит и государственно-частное партнерство

Основанием для выбора корпоративисткого подхода в данной работе является не только то, что эта концепция рассматривает государство в качестве инициатора и основного модератора взаимодействия с группами, выражающими интересы общества. В нем также учитывается взаимовлияние, которое оказывают друг на друга все участники процесса взаимодействия, как государственные, так и негосударственные. Применительно к современной России это принципиальный момент. По мнению некоторых исследователей, сегодня специфика корпоративизма заключается в том, что «страна из «открытого акционерного общества» превратилась в «закрытое». Доходами от него пользуется лишь считанное число акционеров”^[24]. Таким образом, корпоративизм означает принципиальную закрытость важнейших сфер политической и экономической жизни.

Примерно о том же говорит и британский социолог К.Крауч^[25], который сделал вывод о том, что и в западноевропейских странах конца XX века все большую роль играют связи крупных корпораций с правительствами стран, уже в масштабе глобализации. В этих партнерских отношениях политическая элита замкнута, заинтересована в налаживании связей с влиятельными менеджерами корпораций, а не в реализации программ, отвечающих интересам граждан. По наблюдениям Крауча, уже в начале 1990-х в политику стали приходить «пересекающиеся сети всевозможных советников, консультантов и лоббистов, представлявшие интересы корпораций, которые искали расположения со стороны правительства»^[26]. Он также утверждает, что синтез корпораций и правительства и глобализация ведут к формированию новой правящей элиты (чиновники и бизнесмены).

Заметна и тенденция формирования новой роли крупного бизнеса: он в полной мере становится политическим игроком. Как отмечают некоторые российские исследователи, «крупные государственные корпорации все в большей степени играют роль квазипартий, обеспечивающих коммуникацию между разными этажами власти и общества, а также представляющих интересы политических кланов»^[27]. При этом, считают исследователи, «госкорпорации подменяют партии и в электоральном, и в более широком функциональном смысле»^[28].

В частности, в крупных российских городах действует практика подписания договоров с крупными компаниями на уровне регионального правительства, что в некоторой степени подтверждает этот тезис. Так, в Санкт-Петербурге сформирована практика подписания соглашений о сотрудничестве с крупными компаниями, а также придание некоторым из них статуса «стратегического» инвестора, что дает таким компаниям ряд преференций при ведении бизнеса в северной столице. Всего согласно постановлениям правительства Санкт-Петербурга, на данный момент действует 28 соглашений с инвесторами, ставших стратегическими. Впрочем, следует отметить, что в последние годы органы госвласти не так активно закрепляют подобные отношения с бизнесом: в 2010 году было подписано 4 таких соглашения, в 2011 — 3, а в 2012 — ни одного.

Тем не менее, складывающаяся корпоративистская модель является следствием ослабления демократических институтов и одновременно ведет к их дальнейшему ослаблению^[29]. Новая корпоративистская система «прорастает» из существующей, и реальный центр тяжести все больше смещается к госкорпорациям, которые «слабо представлены в публичной политике, а то и полностью отсутствуют в общественном пространстве, зато активно участвуют в подковерной борьбе»^[30].

1.1. Характеристика политического режима в современной России

Прогнозируя развитие политического режима в России, еще в начале 2000-х годов «оптимисты» были склонны рассматривать российский политический режим как несовершенную «демократию с прилагательными»^[31], которая обладала потенциалом для улучшения ее качества, хотя и обладавшую неким потенциалом для улучшения ее качества^[32]. «Пессимисты» же говорили о том, что в стране нарастают авторитарные тенденции^[33]. Но уже через десятилетие исследователей - «оптимистов» осталось значительно меньше: речь уже шла о том, насколько Россия отстает от западной демократии.

Одним из распространенных мнений стал концепт о «гибридном» характере режима, поскольку в нем присутствует ряд демократических институтов^[34]. Традиционные же институты заменяются субинститутами, которые не обладают собственной легитимностью и полностью зависят от лидера^[35]. В отличие от институтов, они «не могут служить каркасом системы», - скорее, это «приводные ремни, дающие лидеру контроль над основным сферами жизни общества»^[36].

Наряду с этим, в стране действуют «механизмы взаимного отстранения власти от граждан и граждан от власти»^[37], а элементы федерализма «заменены так называемыми властными вертикалями, устанавливающими субординационные отношений, практически во всех сферах»^[38].

Таким образом, активное взаимодействие власти и бизнеса происходит одновременно с «закупоркой каналов прямой и обратной связи между властью и обществом, с одной стороны, и между различными уровнями власти — с другой, в сочетании с непрозрачностью действий власти и затрудненностью самовыражения для общественных групп»^[39].

«Увядание» традиционных институтов демократии происходит еще и потому, что сами граждане все меньше интересуются политикой. По данным Ф.Шмиттера, исследовавшего демократию в мире, количество стран, в которых проводятся относительно свободные выборы, возросло не менее чем на 30% за десятилетие: с 147 в 1988 году до 191 в 1999-м^[40]. Однако участие людей в этих выборах нельзя назвать массовым: в целом, в мире очевидно заметно снижение интереса людей к участию в выборах. При этом растет гражданская активность против конкретных проектов или проблем общественной жизни.

Можно предположить, что указанные выше тенденции могут не разрушить демократию, а ослабить ее. Вспомним о том, что влияние корпораций на политику появилось с началом индустриализации, однако демократия как институт все так же существует. А вот массовое неучастие в политике, появление «молчаливого большинства» Бодрийяра, усиление сопротивления конкретным проектам – это уже новое качество современного мира.

Таким образом, усиление роли центра, активное и закрытое от общества взаимодействие власти и бизнеса, а также ослабление традиционных демократических институтов позволяет говорить о том, что интерес людей к политике как на глобальном, так и на региональном уровнях ищет новые способы выражения. Ими вполне могут стать социальные движения, артикуляция интересов которых реализуется, в том числе, в формах гражданского сопротивления: акции, марши, митинги.

Причины «массового исхода» людей из политики в целом и их «возвращения» к протестным акциям в частности частично может быть объяснен тем, что «рядовому» человеку государство ничем в жизни не мешает, поэтому он не интересуется политикой, не ходит на выборы, не следит за борьбой кандидатов. Кроме того, современные акции гражданского сопротивления имеют в большей степени не революционную подоплеку, которая подразумевает смену правительства, - а являются способом выражения собственного несогласия с определенными решениями, принятыми властью. Но почему тогда на митинги против инвестиционных проектов приходят не только люди, чьи интересы напрямую задевает этот проект, но и группы, общественные объединения, имеющие некую идентичность? В данном случае вполне можно говорить о том, что социальные движения как неинституциональная форма являются коллективными вызовами для власти со стороны социальных групп, которые объединены общими целями и солидарностью в устойчивом взаимодействии с оппонентами. При этом они отличаются от политических партий и групп интересов^[41].

Следует упомянуть и о роли политических партий в организации протестных акций, которая заключается в стратегии «малых дел»:^[42] оппозиционные партии не могут победить на выборах и концентрируются на отдельных событиях. Таким образом, в условиях гибридного режима и «увядания» существующих демократических институтов в России появляются новые идентичности: общества, движения и т.д., и одним из способов выражения собственных интересов они выбирают протест.

1.2. Корпоративный тренд государственно-частного партнерства

С конца XX века по настоящее время в мире и в России, в частности, активно развивается новая форма взаимодействия власти и бизнеса - государственно-частное партнерство (ГЧП) или public private partnership (PPP). На практике этот вид взаимодействия заменил банковское кредитование для государства. Данная форма взаимодействия в России несет на себе бремя неоднозначного отношения к бизнесу вообще, которое появилось, в том числе, из-за спорных итогов приватизации 1990-х годов, когда государственная собственность в короткий срок перешла в частные руки. Президент Фонда стратегических разработок М.Дмитриев отмечает, что в России «крупная частная собственность так и не стала легитимной в глазах населения»^[43].

Исследуя взаимоотношения бизнеса и государства, ряд авторов отмечает, что с момента приватизации у российских крупных компаний преобладали две стратегии: дистанцирование от государства (уход в теневую экономику) или тесное взаимодействие с ним (присвоение трансформационной ренты)^[44]. Это означает, что крупный капитал или не взаимодействовал с властью или, наоборот, это взаимодействие переходило в полноценное партнерство и взаимную зависимость. Механизм выявления общественного мнения в этом случае был относительно незначимым. Сегодня, чтобы нивелировать негативное отношение общества к крупному частному капиталу, компании берут на себя социальную ответственность: например, строят за свой счет социальные объекты (бассейны, спортивные площадки для школ), модернизируют устаревшую инфраструктуру и т.д.

ГЧП в современных реалиях представляет собой институциональный и организационный альянс государства и бизнеса с целью реализации общественно значимых проектов. Сферы реализации этих проектов достаточно широки: от развития стратегически важных отраслей экономики до предоставления общественных услуг в масштабах всей страны или отдельных территорий^[45]. По мнению некоторых авторов, бурное развитие многообразных форм ГЧП в мире и его широкое распространение в самых разных отраслях экономики позволяют трактовать эту форму взаимодействия государства и бизнеса как характерную черту современной смешанной экономики.^[46]

В отличие от традиционных иерархических административных отношений, данная форма партнерства создает собственные базовые модели финансирования, а также формы отношений собственности, методов управления, взаимодействия бизнеса и власти. В оценке ГЧП как взаимодействия бизнеса и государства существует ряд подходов к такому долгосрочному партнерству. Согласно одному из них, ГЧП идентифицируется с приватизацией и рассматривается как особая ее форма.^[47] В соответствии с другим подходом ГЧП находятся на границе государственного и частного секторов, не являясь ни приватизированными, ни национализированными институтами.

В числе возможных форм ГЧП в данном исследовании особо выделена концессия (концессионное соглашение). При такой форме взаимодействия власть, оставаясь собственником объекта, вступает в партнерство с инвестором, который наделяется полномочиями и за определенный срок выполняет определенные функции. Таким образом, государство делегирует бизнесу часть своих функций: в рамках объекта, на который бизнес получает исключительное право, не допускается аналогичная деятельность любых третьих лиц, а также самого государства. Концессионные схемы для развития инфраструктуры в данной форме были сформированы в Великобритании для привлечения частного капитала к инвестированию в проекты. К марту 2008 г. в Великобритании было подписано 625 проектов на общую сумму 58,7 млрд фунтов стерлингов.^[48]

В России федеральный закон о концессионных соглашениях действует с 2005 г. Определенно, российские власти будут и далее активно привлекать инвесторов в концессии, ориентированные на модернизацию и эксплуатацию существующих объектов. В частности, транспортной федеральной целевой программой, принятой в 2008 г, предусмотрено, что частные инвестиции в транспортные проекты предполагается довести до 4-5% ВВП, а пропорции государственного и частного финансирования приблизить к соотношению 35/65 соответственно.

По оценке Внешэкономбанка,^[49] с начала 2000-х годов основная часть проектов ГЧП касалась инфраструктуры: 43% ($24,411 млн) – транспорт, 34% ($18,970 млн) – жилищно-комммунальное хозяйство, 23% ($13,160 млн) – электроэнергетика. В том числе, в 2008-2009 гг средний размер проекта составлял $680 млн (22 млрд рублей), подготовка проекта занимала более 3-х лет, срок финансирования окупаемости – 5-12 лет, доля государственного финансирования - примерно 35% (до 70%). В целом, система регулирования ГЧП направлена на поддержку, в основном, комплексных мега-проектов с объемом инвестиций не менее $1 млрд.

По оценке Всемирного банка, в Санкт-Петербурге в настоящий момент осуществляется одна из самых масштабных в мире программ по реализации проектов с использованием схем государственно-частного партнерства.^[50] ГЧП рассматривается администрацией города как долгосрочное взаимовыгодное сотрудничество государства и частного сектора в целях эффективной и качественной реализации общественно значимых проектов.^[51]

Изначально Санкт-Петербург одним из первых субъектов России стал применять механизмы ГЧП. В частности, строение комплекса защитных сооружений (дамбы) в 1990-х годах фактически велось на основе ГЧП, несмотря на то, что понятие концессии еще не было закреплено в федеральном законодательстве. В 2006 году Законодательным собранием Петербурга был принят региональный закон «Об участии Санкт-Петербурга в государственно-частных партнерствах», который позволил власти привлекать частные инвестиции в ГЧП-проекты на новых условиях: появилась форма взаимодействия власти и бизнеса, когда права собственности на построенный объект принадлежат инвестору.

Кроме того, зимой 2010 г. были также внесены поправки в отдельные законы Санкт-Петербурга. Согласно изменениям, механизмы ГЧП могут применяться не только для реализации социально значимых проектов, но также для развития образования, здравоохранения, социального обслуживания населения, физической культуры, спорта, культуры, туризма, транспортной и инженерной инфраструктур, инфраструктуры связи и телекоммуникаций. Особо важным инвестиционным проектам присваивается статус стратегических.

Одним из самых крупных проектов на основе ГЧП не только в России, но и в мире, стел конкурс в отношении действующего аэропорта Пулково. Согласно договору, концессионер инвестирует около 600 млн евро в модернизацию, а взамен получит аэропорт в управление на 30 лет.

На данный момент городской комитет по инвестициям и стратегическим проектам сопровождает 18 крупных инвестиционных проектов на основе ГЧП. В том числе это:

• развитие аэропорта «Пулково»;
• строительство завода по переработке твердых бытовых отходов в поселке Янино;
• строительство автомагистрали Западного скоростного диаметра;
• строительство морского пассажирского терминала на Васильевском острове;
• преобразование территории станции Московская – Товарная;
• создание территории намыва западной части Васильевского острова;
• строительство многофункционального комплекса объектов жилого, социального и общественно-делового назначения в Приморской юго-западной части Санкт-Петербурга («Балтийская жемчужина»);
• преобразование территории Апраксина двора;
• преобразование территории станции Московская – Товарная;
• преобразование территории острова Новая Голландия;
• строительство административного и общественного делового комплекса «Невская ратуша»;
• развитие Ново-Адмиралтейского острова;
• создание Северо-Западного регионального центра (СЗРЦ) Концерна ПВО «Алмаз-Антей»;
• строительство здания для второй сцены Государственного академического Мариинского театра;
• строительство автомобильного завода компании «Тойота Мотор Корпорейшен»;
• строительство завода по производству автомобилей компании «Ниссан Мотор Ко. ЛТД»;
• строительство и последующая эксплуатация завода по производству автомобилей компании «Хендэ Мотор Компани» и промышленного парка поставщиков Хендэ по производству автомобильных комплектующих, их частей и оборудования;
• строительство и последующая эксплуатация школ и детских садов в жилом районе «Славянка».

Важной особенностью ГЧП в России является специфика взаимодействия государства и бизнеса. На данный момент ряд исследователей характеризует ее как «симбиоз элементов неолиберальной модели, госкапитализма и остатков олигархической модели».^[52] Другие авторы указывают на то, что в Восточной Европе в целом такие проекты зачастую являются «сочетанием неумелого и лишенного воображения планирования, злоупотребления административным ресурсом и продвижения личных интересов: проблемой остается коррупция в регионе, а процесс проведения тендеров не всегда оказывается удовлетворительным».^[53]

В целом, говоря о ГЧП применительно к России в целом и Санкт-Петербургу в частности, необходимо отметить, в первую очередь, тенденцию к сильному удорожанию инвестиционных проектов в ходе их реализации по сравнению с первоначальной стоимостью. Темп удорожания может достигать 20% в год.^[54] К примеру, стоимость строительства Западного скоростного диаметра в Петербурге возросла с 2 млрд рублей в 2006 г до 9 млрд в 2011.

Также критики говорят о том, что власти не выносят на общественные обсуждения финансовую часть проектов ГЧП. Горожане не в состоянии оценить ни то, сколько бы стоил проект, если бы он был вынесен на публичное обсуждение, ни то, сколько будет стоить программа ГЧП по истечении срока договора, то есть приблизительно в течение следующих 30 лет.^[55] Таким образом, при подготовке проекта у общественности практически нет возможности для контроля таких проектов.

Применительно к Санкт-Петербургу потенциальная угроза бюджетного бремени из-за проектов ГЧП также была признана экспертами Всемирного банка в середине «нулевых». Согласно презентации руководителя отдела ГЧП Всемирного Банка Вильяма Дахса от 2007 г., потенциальные выплаты Санкт-Петербурга по гарантиям ГЧП могут составить несколько миллиардов долларов: на тот момент власти реализовывали строительство Западного скоростного диаметра, а также готовились дать старт строительству Орловского тоннеля под рекой Невой и модернизации аэропорта «Пулково». Дахс также отметил, что закладывание в бюджет неопределенных выплат по гарантиям уже является насущной проблемой для Санкт-Петербурга.^[56] Кроме того, концессионеру придется решать социальные проблемы: несколько тысяч человек подписали петицию против платной автомагистрали, отмечая в ней, что трасса не является необходимой и уничтожит местную окружающую среду. Стоит, однако, отметить, что в 2012 году ряд ГЧП проектов был отменен новым губернатором Петербурга Георгием Полтавченко (в том числе, строительство Орловского тоннеля). В январе 2013 года в интервью автору данного исследования глава комитета финансов Петербурга Эдуард Батанов сообщил, что нагрузка от проектов ГЧП на бюджет не превышает нескольких десятков миллионов рублей в год (при утвержденных расходах города более 400 млрд).

В мире в целом и в России в частности можно также отметить следующую тенденцию: чем больше государство вступает в партнерство с бизнесом, тем больше оно лишается навыков и квалификации в отданных бизнесу и «утерянных» им сферах. Далее власти вынуждены передавать бизнесу все больше обязанностей и оплачивать услуги всевозможных консультантов. Итогом этого по К.Краучу становится следующее: поскольку считается, что знания, необходимые для управления и контроля, остались почти исключительно в ведении коммерческих корпораций, то они получают стимулы к тому, чтобы использовать эти знания ради увеличения собственной прибыли.^[57] Такой подход может пагубно сказаться на экономике и множить коррупцию.

Кроме того, схема государственно-частного партнерства предполагает, что взаимодействие государства и бизнеса приобретает непрерывный характер: срок действия госконтрактов может достигать тридцати лет и более. Заказчик, то есть государство, при этом впадает в сильную зависимость от подрядчика и не имеет иных рычагов воздействия, кроме как штрафные санкции (при этом ущерб, нанесенный исполнителем, еще нужно доказать). Таким образом, в связке «власть-бизнес» частные корпорации обладают большей свободой действий, зачастую власть не имеет достаточно рычагов, для того чтобы реально повлиять на реализацию проекта, который она сама же бизнесу и заказала.

Вместе с тем, стоит отметить, что в России, пожалуй, сегодня только два города могут более или менее самостоятельно принимать решения о старте ГЧП проектов: это города федерального значения, Москва и Санкт-Петербург. В остальных регионах отметим заведомо неравные на сегодня позиции власти и бизнеса на федеральном уровне. Это может привести к тому, что власть сама будет выбирать такие проекты и назначать те бизнес-структуры, которые будут их финансировать и реализовывать. Подобный сценарий фактически будет означать «введение социального оброка для бизнеса с неизбежной профанацией идеи»^[58] государственно-частного партнерства.

1.3. Формирование относительно замкнутой российской политической элиты

Основные положения ценностной теории элит лежат в основе концепций элитарной демократии, которые исходят из предложенного Й.Шумпетером понимания демократии как конкуренции между потенциальными руководителями за доверие избирателей^[59]. Сторонники этой теории полагают, что элита необходима, прежде всего, как гарант высокого качественного состава руководителей, которых выбирают граждане. При этом власть не только управляет, но и способна сдержать часто эмоциональную неуравновешенность и радикализм, свойственные обществу (защитить демократию).

Необходимо также отметить признанное в политической теории мнение о том, что по системе рекрутирования называют антрепренерскую систему (преобладает в демократических государствах) и систему гильдий (преимущественно в странах административного социализма, и псевдодемократии). Весьма слабая политическая активность российских граждан, обособленность процесса рекрутирования новой элиты и – одновременно – ее первостепенная значимость страны делает эту проблему политической элиты актуальной для России.

Согласно некоторым исследованиям, с начала 1990-х годов численность политического класса в России увеличилась в три раза3, что, наряду с сокращением численности населения привело к росту удельного веса бюрократии. В то же время соотношение численности элиты и политическо­го класса изменилось за время реформ в 2,5 раза в сторону относительного сокращения круга лиц, допущенных к принятию общегосударственных решений.^[60] Отмечено, что в таком случае «формируется строго обособленная бюрократия с множеством инстанций».^[61]

Следует также отметить тренд формирования относительной замкнутости российской элиты на самой себе. По наблюдениям ряда авторов, партийная элита деклассируется, переставая выражать интересы какой-либо экономической группы. Таким образом, элита становится самостоятельной группой, которая действует в своих собственных интересах.^[62]

После 1990-х в России начала сложилась специфическая законодательная система: политические партии могут быть реальной силой лишь после победы на выборах, когда они становятся частью политической системы. Партии, не сумевшие приобрести парламентский статус, вскоре исчезают с политической арены. Это значит, что в политическом пространстве постоянно фактически действует только государство.^[63]

Ранее было отмечено, что традиционные демократические институты наиболее активно используются властью в преддверии выборов. В целом, можно говорить о том, что центром избирательной кампании сегодня является лидер: superhero, готовый лично избавить общество от «плохого» и принести «хорошее». При этом избирательные компании, «завязанные» на личность кандидата, характерны отнюдь не только для диктатур или для электоральной политики в обществах со слабой системой партийности. Восхваление «мнимых харизматических качеств партийного лидера, его фото и видеоизображения в красивых позах… все больше подменяют собой дискуссии о насущных проблемах и конфликтах интересов»^[64].

Вместе с тем, за 20-летнюю историю российской многопартийной системы статус парламентских имели 12 партий из 49. Остальные партии «не являлись и не являются элементами гражданского общества, но функционируют исключительно как избирательные машины, приспособленные для того, чтобы приобретать элитный статус для своих лидеров».^[65] При этом партии, создаваемые снизу, по инициативе простых граждан, неизменно терпели поражение.^[66] Главная борьба разворачивается между партиями элиты, которые ожесточенно конкурируют меж­ду собой.^[67]

Необходимо также отметить и внесение поправок в российское законодательство, которое позволяет сохранять внешний дизайн демократии при преемственности отдельных элитарных групп (в частности, появление феномена преемников). Впервые эта практика была продемонстрирована в 1999 г., что было воспринято в целом позитивно, и институт преемников стал распространяться по стране. В декабре 2000 г. губернатор Краснодарского края Н.Кондратенко назначил своим пре­емником молодого предпринимателя А.Ткачева, что обеспечило ему победу с 82% голосов; в июне 2001 г. то же происходит и в Приморском крае, где преемником губернатора Е.Наздратенко стал предприниматель С.Дарькин: таким образом, передача привилегированного статуса путем объявления преемника «обнажила суть обычного права элиты, не закрепленного никакими легитимными документами, но воспринятого всеми участниками политического процесса как нечто естественное».^[68]

Вместе с тем, с учетом специфичности выборов в России, их появление положительно изменили политическую систему страны, поскольку они все же стали новым механизмом власти и каналом рекрутации кадров для отдельных людей, которые смогли зарекомендовать себя в обществе, в том числе, гражданскими инициативами. В качестве примера можно привести избрание в 2012 году в Государственную Думу депутатом Андрея Васильева, который организовал движение «Убитые дороги Пскова». Таким образом, российская политическая система, несмотря на ограниченность ее ротации и влияния на нее общественности, способна порождать массовые движения, которые привлекают внимание элиты к своим проблемам.

Подводя итоги главы, отметим тенденцию формирования относительно закрытой политической элиты, относительную ограниченность влияния гражданского общества в воздействии на решения этой элиты и ее ротацию. Кроме того, формирование и развитие института государственно-частного партнерства стало одним из способов формирования тесных и долгосрочных связей между властью и бизнес-структурами, при этом гражданское общество в данной коммуникации практически не участвует. «Слияние» власти и бизнеса в ГЧП дает эффект еще большего недоверия со стороны общества и усиливает его противодействие принимаемым «наверху» решениям. Наряду с этим, в обществе появляется запрос на формирование новых неинституциональных форм артикуляции интересов, поскольку в условиях «дизайнерской» демократии и гибридного политического режима традиционные институты «увядают», не выполняя данных функций.

II. Социальные движения: политический подтекст

Последние годы исследования современных тенденций в западноевропейских демократиях отмечают общее снижение участия граждан в политике, о котором уже упоминал Й.Шумпетер. Это подтверждают также и другие авторы^[69], исследовавшие участие в выборах, членство в политических партиях и традиционных институтах, таких как профсоюзы.

Отказываясь от конвенциональных, привычных форм участия (выборы, партийная деятельность и прочее), граждане «все в большей степени используют неконвенциональные, прямые формы коллективного действия – петиции, демонстрации, забастовки, бойкот и т.п.»^[70] Таким образом, сегодня можно говорить о замене традиционных институтов представительства интересов новыми социальными движениями, которые возникают для решения какой-то конкретной проблемы или проблем в одной сфере (экология, защита архитектурного исторического наследия и другое).

Социальные движения в широком смысле определяются как форма совместных действий или объединений, которые сосредоточены на решении конкретных политических или социальных проблем. Теория политического процесса или структуры политических возможностей, взятая за основу в рамках данного исследования, определяет их как коллективные вызовы, которые граждане осуществляют с общими целями и солидарностью во взаимодействии с элитой, оппонентами и властью^[71]. Это определение имеет четыре эмпирических измерения, таких как коллективный вызов, общая цель, солидарность и воспроизводимое взаимодействие^[72].

Для социальных движений характерна артикуляция потребностей и интересов, а также стремление непосредственно влиять на процесс принятия решений. Этот тренд обуславливает появление в обществе новых форм участия и коллективных акторов, которые «играют на поле» новых сфер гражданских инициатив. В частности, социальные движения отражают интересы граждан, формулируют их как требования, артикулируют их, вступают во взаимодействие с властью и бизнесом, а также стремятся взять на себя функции контроля и критики в отношении принимаемых властями важных решений.

2.1. «Разорванный треугольник» взаимодействия общества, бизнеса и власти

Концепция «разорванного треугольника» британского социолога М.Фридланда представляет коммуникацию в виде треугольника: его вершинами обозначены объекты, между которыми происходит коммуникация: власть, бизнес и общество^[73]. Согласно этому подходу, сегодня в обществе этот треугольник связей между правительством, бизнесом и гражданами разорван. Опасность состоит в том, что власть и бизнес налаживают весьма тесные связи между собой, а вот граждане, наоборот, не имеют практически никакой связи ни с государством, ни с инвесторами. Объяснением этому, в частности, является то, что значительная часть проектов, в том числе ГЧП, рассчитана иногда и на несколько десятков лет. Очевидно, что в таком случае власть и бизнес связывают более тесные и «долгоиграющие» отношения, учитывая и массовое падение интереса общества к политике^[74]

.

В российских реалиях в треугольнике «власть-инвестор-общество» наиболее консолидированной выглядит власть, хотя и следует различать позицию власти как таковой и отдельных ее представителей. В отношении бизнеса интересы крупных корпораций представлены лучше, общие корпоративные интересы - хуже. Общество же зачастую выступает скорее в роли объекта, чем субъекта. Для него, в целом, характерны пассивность и патернализм в отношении власти и бизнеса, частный характер интересов и присвоение разными группами права выражения общих интересов.

Согласно классической теории Г.Лассуэлла, схема акта коммуникации выглядит следующим образом: кто – сообщает что – по какому каналу – кому – с каким эффектом. В то же время данной модели коммуникации присуще одно далеко не бесспорное допущение, которое состоит в том, что передаваемые сообщения всегда вызывают определенный ожидаемый эффект. Эта модель впоследствии была дополнена Р. Брэддоком, который включил в коммуникационный процесс еще два момента: при каких обстоятельствах и с какой целью направляется сообщение. С одной стороны, наличие факта обратной коммуникации может само по себе свидетельствовать о том, что эта коммуникация состоялась. То есть в данном случае мы могли бы сказать, что если против какого-то инвестиционного проекта существуют протестные акции или подаются иски в суд, - это уже и есть доказательство эффективности коммуникации: есть обратная связь между властью и обществом. Однако достаточно ли этого? Автор данного исследования полагает, что критерием эффективности коммуникации может являться структурный элемент эффекта, который получился в процессе данной коммуникации. То есть наличие положительной или же негативной окраски, мнение, которое сложилось в обществе в отношении конкретного инвестиционного проекта.

В первую очередь, это слабые стороны реализации проекта, эмоционально критикуемые гражданами. В основе этого недовольства зачастую лежит предположение о том, что выделенные на проект деньги будут разворованы, а частная жизнь протестующих - ущемлена. Вместе с тем, зачастую прямое влияние общества на власть возможно лишь в чрезвычайном режиме, через акции протеста: информация о них может попадать на самый верхний властный уровень.

В повседневной жизни прямое влияние общества на власть реализуется на низовом муниципальном уровне: во всех остальных случаях это влияние опосредовано, и чем выше уровень власти, тем больше оно опосредовано. С одной стороны, это объясняет, почему власть игнорирует гражданское недовольство до того, как оно выплескивается на улицы и начинает представлять опасность.

В целом, задача власти максимально облегчается. Проект, который завершится через 25-30 лет, фактически снимает ответственность с государственных структур: он будет завершен при других официальных лицах, кроме того, за итоговый проект отвечает именно бизнес.

Подытоживая теоретическую часть данной работы, отметим, что в обществе появляется запрос на формирование новых неинституциональных форм артикуляции интересов, поскольку в условиях «дизайнерской» демократии и гибридного политического режима традиционные институты «увядают», не выполняя данных функций.

Широкое распространение ГЧП как формы взаимодействия бизнеса и власти, позволяет делать предположение о том, что оно будет активно развиваться и в дальнейшем. В том числе и потому, что реализовывать многолетние масштабные проекты только за счет средств бюджета в современных реалиях не представляется возможным. При этом в числе критикуемых аспектов ГЧП – «сращивание» власти и бизнеса, формирование замкнутой элиты, долгий срок реализации проектов, тенденция к сильному удорожанию, потенциально опасная нагрузка на бюджет, невозможность контроля со стороны общества.

Отметим также слабую коммуникацию между вершинами треугольника «власть –инвестор - общество», неоднозначное и даже предвзятое отношение общества к бизнесу в целом, неравные позиции городов на федеральном уровне.

Основываясь на вышесказанном, можно сделать предположение: гражданское общество выступает против реализации инвестиционных проектов в Санкт-Петербурге, потому что не доверяет бизнесу и власти. «Слияние» власти и бизнеса в ГЧП дает эффект еще большего недоверия со стороны общества и усиливает его противодействие принимаемым «наверху» решениям.

О кризисе доверия общества к власти в России свидетельствуют многочисленные социологические исследования. К примеру, опрос 2008 года показал: 56% россиян считают: то, что сегодня происходит в стране, идет на пользу лишь небольшой группе людей, озабоченных только собственными интересами.^[75] При этом, процент согласных с данным мнением возрастает с возрастом респондентов: 43% среди россиян 18-24 года, 50% в возрасте 25-38 лет, 60% в возрасте 40-54 года и 63% среди россиян старше 55 лет.^[76]

Что касается Санкт-Петербурга, можно отметить похожий результат: 88,8% опрошенных интернет-изданием Газета.ру в Санкт-Петербурге ответили, что органы власти принимают решения и действуют, прежде всего, не в интересах жителей города^[77]. Мы не будем считать высокую цифру не доверяющих власти абсолютно верной, поскольку результаты интернет-опроса могут не коррелироваться с итогами социологического опроса оффлайн.

Автор данного исследования провел собственный опрос в узкоспециализированной среде, пытаясь определить степень доверия к источникам информации со стороны правительственных и парламентских журналистов Санкт-Петербурга. Данная проблема имеет предметный характер, связанный с политическими процессами, имеет профессиональный характер, по глубине – системный.

Объектом данного исследования стали 10 журналистов деловых средств массовой информации (газета, радио, телеканал, информационное агентство) Санкт-Петербурга. Предметом исследования – степень доверия к источникам получения информации о политической жизни города. Вопросы анкеты выстроены по принципу «от общего к частному» («прямая воронка»). Исследование проведено в ноябре 2011 путем письменного интервьюирования (адресная рассылка вопросов анкеты в социальных сетях).

По результатам опроса мы сделали следующие выводы (см. таблицу №1):

1. большая часть журналистов (60%) получает политическую информацию от первоисточника (депутаты, госслужащие и т.д.) – то есть непосредственно контактирует с региональной политической элитой, а также ищет ее в Интернете (Интернет-СМИ, блоги, форумы);
2. абсолютное большинство журналистов относится к источникам информации с недоверием («частично доверяю»-10%) или полностью не доверяют ей (90%).

Таблица №1. Результаты анкетирования правительственных журналистов, ноябрь 2011 г.

Вопрос	А	Б	В	Г
В каких источниках ищете информацию о полит.жизни в СПб?	Первоисточники (депутаты, госслужащие) 60%	Масс-медиа (СМИ) 10%	Интернет (блоги, форумы и т.д.) 20%	Другое /поясните/ 10% («слушаю коллег на совместных мероприятиях и в редакции»)
Насколько вы доверяете источникам, которыми пользуетесь?	Полностью доверяю	Доверяю частично 90%	Не доверяю 10%	Другое

Таблица №2. Социально-демографический портрет респондентов-1.

Пол	Процент
Мужской	70%
Женский	30%

Таблица №3. Социально-демографический портрет респондентов-2.

Возраст	20-25 лет	25-39 лет	30-35 лет	35-40 лет	Более 40 лет
Процент	10%	50%	20%	10%	10%

Таблица №4. Социально-демографический портрет респондентов-3.

Стаж работы в деловой журналистике	0-5 лет	5-10 лет	10-15 лет	15-20 лет	Более 20 лет
Процент	20%	50%	20%	-	10%

В таких условиях социальные движения становятся новой, неинституциональной формой артикуляции интересов горожан, которые также стремятся взять на себя функцию влияния на принятие решений властью, а также контроль за реализацией этих решений.

2.2. Протест как форма артикуляции интересов социальных движений

Современные исследователи включают в понятие «протест» различные политические акции и формы участия граждан в политике, экономике или общественной жизни. В данной работе автор рассматривает протесты, которые представляют собой весьма сложное и многомерное явление: оно может существовать как внутреннее состояние неприятия, так и быть публично выраженным в форме несогласия в контексте акции или действия. Рамки гражданского сопротивления определены следующим образом: публичное требование общественных групп, апеллирующее к властям и/или инвестору, остановить реализацию инвестиционного проекта, для того чтобы отменить или кардинально изменить его.

Изучение общественных движений и социального протеста предпринимаются европейскими и американскими социологами с 1980-х годов, с различной мерой акцентирования психологических, организационных, политических, культуральных характеристик протеста^[78] и радикальным критическим анализом отдельных концепций и парадигматики в целом^[79].

Так, Дж.Дженкинс и Б.Кландерманс определяют политический протест как «коллективное действие или систему коллективных действий, направленных на изменение систем представительной и/или исполнительной власти, проводимой государственной политики или взаимоотношений между гражданами и государством в целом»^[80]. Также под этим термином понимается «использование разрушительных коллективных действий, нацеленных на институты, элиты, властвующие и другие группы и совершаемых для достижения некоторых коллективных целей и требований протестующих»^[81].

Российские исследователи активно участвуют в обсуждении протестных групп и движений^[82], в разработке методических вопросов: в частности, в адаптации к российским условиям известных социологических методик^[83].

И те, и другие исследователи рассматривают социальный и политический протесты в рамках рациональных моделей: в частности, в организационной теории мобилизации ресурсов^[84], в макрополитическом контексте структуры политических возможностей^[85], в культуральных исследованиях^[86].

В этом смысле важно различать протест как выражение недовольства, несогласия и сопротивления сложившемуся порядку со стороны социальных групп в репертуаре протестных практик и собственно политического протеста как выражения недовольства, несогласия и сопротивления общественному и политическому порядку со стороны политических сообществ и организаций, артикулированных в идеологическом дискурсе и репертуаре политических протестных практик^[87]. Поскольку последние становятся политическими с появлением политических требований и артикуляцией политических программ.

В числе основных теорий социологии общественных движений — коллективное поведение, мобилизация ресурсов, новые движения, структура политических возможностей^[88].

Таким образом, понятие «протеста» в контексте данного исследования, с точки зрения автора, должно включать в себя не только активные и публичные формы недовольства (митинги, петиции, иски в суды), но и пассивные поведенческие практики (абсентеизм), поскольку они также отражают недовольство сложившимся порядком реализации инвестиционных проектов.

Ключевым признаком протеста против инвестиционного проекта является как уровень активности, публичности, так и наличие негативного посыла по отношению к институтам, отдельным аспектам градостроительной политики властей Петербурга.

В рамках заявленного теоретического подхода может используется предложенная В.Костюшевым метафора «триады протеста», которая выражается тремя верифицируемыми категориями:

1) «потенциал протеста» (состояние и практика эмоционального и морального недовольства: эмотивная компонента),

2) «дискурс протеста» (состояние и практика интеллектуального и идеологического несогласия: когнитивная компонента),

3) «репертуар протеста» (состояние и практика коллективного действия: конативная компонента).^[89]

Интегральная напряженность поля политики в трех названных базовых характеристиках (недовольство, несогласие, действие) в значительной степени и прежде всего определяется «социальной силой» акторов поля политики как акторов, заявляющих протест в многообразном репертуаре практик прямого и косвенного протеста^[90].

Отталкиваясь от методологических положений политолога У.Милбрайта^[91], активность протестного поведения может быть также градирована по трем основаниям: низким, средним и высоким уровнями активности. Отметим, что Милбрайт рассматривает политический протест, при этом, отмечая, что репертуар как политических, социальных, так и общественных протестов схож, в рамках данной работы автор опирается на эту типологию (см.таблицу 5).

Таблица 5. Типология форм политического протеста

Уровень вовлеченности в процесс	Конвенциональные формы	Неконвенциональные формы
Низкий уровень активности	-протестный абсентеизм; -чтение оппозиционных СМИ, участие в виртуальных «социальных сетях» протестной направленности	-подписание оппозиционных воззваний, петиций, обращений
Средний уровень активности	-создание оппозиционного контента в «социальных сетях»; -электоральный протест	-создание экстремистского контента в «социальных сетях»; -участие в неразрешенных демонстрациях и митингах; -бойкот; -голодовка
Высокий уровень активности	-участие в работе оппозиционных партий в избирательных компаниях; -участие в оппозиционных митингах и собраниях; обращение во властные структуры или к их представителям; -активность в качестве политического деятеля (выдвижение кандидатуры, участие в выборах, руководство общественно-политическим движением или партией)	-участие в акциях гражданского неповиновения; -неуплата налогов; -участие в захватах зданий, предприятий; -отказ покидать рабочее место; -блокирование дорожного движения; -участие в насильственных террористических акциях