Монография: П.А. КУЗЬМИНОВ. ЭПОХА РЕФОРМ 50 – 70-Х ГОДОВ XIX В. У НАРОДОВ СЕВЕРНОГО КАВКАЗА В ДОРЕВОЛЮЦИОННОМ КАВКАЗОВЕДЕНИИ / П.А. Кузьминов. – Нальчик: Каб.- Балк. ун-т, 2009. – С. 38-71.

Дефиниция консерватизм – понятие многозначное. В его содержании выделим два значения, получившие широкое употребление: 1) политическая философия, в основе которой идеология, ориентированная на защиту традиционных устоев общественной жизни, незыблемых ценностей, отрицание революционных изменений, недоверие к народным движениям; 2) умонастроение, присущее как достаточно широким общественным группам, так и отдельным индивидам, отличающееся приверженностью традициям, стабильности, упорядоченности, отвергает революционные настроения и с сомнениями оценивает реформистские импульсыi. Понятно, раз идеология консерватизма охватывает значительные общественные слои, то она не может быть единым, внутренне непротиворечивым и общепризнанным направлением общественной жизни. С течением времени в нем сложилось несколько оттенков, течений (правое, центр, левое), которые отражали внутренние противоречия общественной и научной мысли. Мы вполне солидарны с коллективным мнением авторов монографического исследования о русском консерватизме XIX в., заявившим, что они «категорически против того, чтобы выносить русскому консерватизму, под которым разумеем идейное и политическое течение охранительного характера, направленное на принципиальное сохранение существующих социальных отношений и государственного устройства, какие-либо приговоры»ii. То есть мы не вкладываем особого негативного смысла в данное понятие, которое ещё недавно трактовалось как «приверженность к старому, отжившему и вражда ко всему новому, передовому»iii или «идейно-политическое течение классово-антагонистического общества, противостоящее прогрессивным тенденциям социального развития»iv.

Исторические знания являются важнейшим элементом национального самосознания. В XIX в., подчеркивает В.В. Черноус, они лежали в основе государственной идеологии, поэтому историческая наука в Российской империи XIX в. носила официальный характер. Её целью было подведение исторической базы под политику государства, обоснование национально-государственных интересовv.

Во всем многообразии черт, характерных для консерватизма в области морали и политики, религии и философии, мы выделили главное – отношение к административно-судебным и аграрно-социальным преобразованиям у народов Северного Кавказа, которые стали «лакмусовой бумажкой», отражающей идеологические приоритеты представителей данного течения.

Генерализующая концепция сторонников официального направления кавказоведения опиралась на тезис об исключительной роли самодержавия, которое по своему «желанию» решает судьбы народов. Только благодаря «волеизъявлению» Александра II, по их мнению, была дарована земля, свобода, новое общественное и административно-судебное устройство «отсталым» в цивилизационном отношении народам Кавказа. Великий акт освобождения, как и все другие преобразования, был встречен с радостью и благодарностью местным населением. Освобождение крестьян прошло «тихо и спокойно», без всяких эксцессов и волнений. Реформы, в их изложении, сводились к описанию законодательных актов и действий кавказской администрации. Военное завоевание региона должно быть дополнено необходимыми преобразованиями, которые откроют горцам цивилизующий свет России и приобщат их к достижениям европейской культуры.

Административно-правовая система, созданная кавказской администрацией в процессе военного «умиротворения» региона и получившая название «военно-народного управления», стала основой формирования жизненного пространства для полиэтнического населения края. Система «координат», разработанная в Тифлисе и утвержденная в Петербурге, определяла, в каком округе, участке или наибстве будет жить та или иная этническая общность. Сложившиеся в глубине веков органы управления и права подверглись деформации, обусловив кризис традиционных общественных институтов народов Северного Кавказа, потерю государственности и суверенитета. Представители официально-охранительного течения указывали на преобладание религиозных, идеологических или цивилизующих мотивов при создании такой формы управления регионом. Этим обосновывалась «политика унификации и русификации административно-правовой системы на завоеванной Северо-Кавказской периферии с целью достижения внутренней непротиворечивости и гомогенности территории империи»vi.

6 августа 1864 г. Александр II подписал указ о введении в действие «Положения о военных округах», по которому вся территория России была разделена на 15 военных округов. Командующему войсками округа подчинялись все расположенные в нем воинские части и военные учреждения. В пограничных регионах, каким был и Кавказский военный округ, на командующего войсками возлагались обязанности генерал-губернатора или наместника, и, таким образом, в его лице сосредоточивалась вся военная и гражданская властьvii. Анализу действий правительства по созданию Кавказского военного округа посвящена статья в «Русском инвалиде»viii, в которой рассмотрены действия правительства по реализации указа. Наше внимание привлекли опубликованные сметные расходы государства по округам. Так, в 1864 г. по Кавказскому краю было израсходовано 987 214 руб; по Оренбургскому – 91 842; по Западной Сибири – 89 169; по Восточной Сибири – 72 087 руб.ix. Таким образом, три военных округа, охватывающие свыше 60 % площади всей страны, суммарно получили в шесть раз меньше средств, чем Кавказское наместничество. Новая окружная система позволила государству сократить расходы по содержанию Кавказской армии на 97 920 руб. «Цивилизаторская миссия», осуществляемая военной администрацией на Кавказе с помощью штыков и снарядов, – такова будничная констатация фактов.

Отрывочные сведения о деятельности властей в Дагестане привел П. Пржецлавскийx, который осветил административное устройство Среднего Дагестана. В этот отдел Дагестанской области входили четыре округа: Кази-Кумухский, состоящий из трех наибств (Мукарское, Дуфаратское и Аштикумгайское), Гунибский – из восьми (Тлейсерухское, Тилитлинское, Гидатлинское, Согратлинское, Куядинское, Унцукульское, Араканское и Чохское), Аварский – из трех (Хунзахское, Цатапихское и Каратинское), Андийский – из шести (Андийское, Гумбстовское, Тех-Нуцалское, Чамаляло-Ункратальское, Тиндальское и Хваршинское). Здесь в 370 аулах проживало в 1865 г. до 175 тыс. чел.xi. Создание областной и окружной, т.е. гражданской административной системы управления народами Дагестана, по его мнению, заметно смягчило нравы горцев, а «проведенные реформы постепенно уменьшили число преступлений»xii. Неправомерность этого утверждения опровергает «Ведомость о числе убийств и поранений за 1861-1866 гг.». В соответствии с опубликованными данными в 1861 г. произошло 100 преступлений; в 1862 г. – 164; в 1863 г. – 195; в 1864 г. – 231; в 1865 г. – 412; в 1866 г. – 427xiii. Как видим, рост преступности не только не сократился, а, наоборот, увеличился в 4,25 раза. Для нас в данном случае важна не только точность приводимых сведений, но и отношение автора к преобразованиям, которые должны были изменить «нравственность» горцев.

При каждом окружном управлении создавался народный суд (дыван) для гласного разбора жалоб, преступлений и спорных дел. Интересно, что тяжебные дела попадали в суд только в том случае, если стороны не смогли найти общего решения в третейском аульном суде. В штат суда входили председатель как правило, им был начальник округа или его помощник, избираемый кадий и выборные депутаты от каждого наибства по одному человеку, а также письменный и словесный переводчики. Все они находились на содержании государства. Для качественного решения дел в горском суде были собраны сведения о существующих в каждом обществе адатах и внесены в книгу, хранящуюся при управлении, где записывались жалобы и вынесенные судом решения. Но поскольку, по мнению автора, «местные обычаи крайне нелепы и несовременны (!? – П.К.), то окружные начальники нередко решают жалобы и спорные дела по внутреннему убеждению»xiv. Отметим, не по законам Российской империи, в которой жили, не по нормам горского права или шариата, а в соответствии с известной поговоркой «по моему велению, моему хотению» решались жизненно важные вопросы местного населения. Отсутствие четкой судебной системы и действенного контроля со стороны вышестоящего начальства вело к своеволию местных чиновников, накоплению отрицательной энтропии в горском социуме и периодическим стихийным выступлениям горцев.

Характерные черты официоза ярко проявляются в книге П.И. Чернявскогоxv, в которой нескончаемым потоком льются дифирамбы административной политике Александра II на Кавказе. Народы Кавказа, по его мнению, жили на стадии дикости до появления здесь русских военных отрядов и крепостей, а «всю важность оседлого положения стали сознавать только по мере вступления в верноподданство нашего государя»xvi. Для прекращения «бродяжничества» народов здесь была проведена земельная реформа, которая обеспечила все население землей. «Насколько важны меры относительно поземельного устройства кавказских горцев, видно из того, – подчеркнул Чернявский, – что, будучи обеспечены, они без всякого затруднения и противодействия беспрекословно подчинились обложению их с 1 января 1866 г. податями и к 1870 г. вносили ежегодно свыше 300 тыс. рублей»xvii. Этот факт для автора является определяющим в реформах у горских народов.

Изучению норм обычного права на Кавказе и их трансформации под влиянием русского законодательства немало времени посвятил Л.И. Петровxviii. Пытаясь выяснить отношение адата к русским законам, исследователь обратился к эпохе реформ, но приводимые им данные заимствованы из «Сборников сведений о кавказских горцах» (вып. 1, 2). В духе охранителей подчеркнуто и значение реформы: «Таким образом, под сенью русских законов, всех равно покровительствующих, была закончена эта великая реформа»xix. Работы автора компилятивны. По проблемам адатного права и его соотношения с нормами шариата используются работы М. Ковалевского, по аграрным преобразованиям – П. Гаврилова, по освобождению зависимых сословий – Е. Старцева и др. В Дигорском обществе Осетии безземельные лезгорцы, в числе 40 семейств, отмечает Петров, были переселены в Большую Кабарду, а безземельные дигорцы и хехесы на необременительных для них условиях были допущены к пользованию полевыми угодьями, принадлежащими баделятамxx. К началу XX в. проблема безземельных в Дигории так и не была решена, но автор не сообщает об этом.

Вместе с тем к числу преобразований Петров относит «открытую борьбу правительства со многими обычаями, мешающими развитию горцев». Например «с хищническими процентами на заем, достигающими 60 % в год; на пагубный для общественной нравственности обычай снохачества, являвшийся следствием заключения браков между малолетними; на левират, т.е. брак, заключаемый братом покойного с его вдовой; в 1867 г. запрещено осетинам отдавать своих дочерей в номылус, или «именные» жены; на умыкание невест; в противоречие с принципом нераздельности и неотчуждаемости семейного имущества утверждается принцип наследования имущества по завещанию; пытается искоренить обычай кровной мести и др.»xxi. Отмеченные факторы отражают элементы социокультурного взаимодействия народов Северного Кавказа с Россией.

Освещая вопрос о правовых приоритетах администрации в регионе, Петров подчеркнул, что адату было отдано предпочтение перед шариатом, при этом «правительство хорошо понимало, что подчинить горцев, уровень культуры которых несравненно ниже, чем остального населения России, нормам действующего права без всякого изменения нецелесообразно. С другой стороны, оно ясно видело, что точное соблюдение таких правил адата, как, например, неограниченность кровомщения, будет в самом корне парализовывать его деятельность, направленную к поддержанию в крае внутреннего порядка и спокойствия. Поэтому оно решило: 1) «сообразить общие законы Российского государства с умоначертаниями тамошнего народа» и 2) «приспособить их древние обычаи и обряды, поколику важность случаев дозволит, к правам российским». Возможно, «в отдаленном будущем, когда семена русской гражданственности, брошенные на кавказскую почву, дадут всходы», вот тогда «явится возможность перейти к решению всех дел на основании общих законов Империи без той чудовищной ломки сложившегося строя, которую допустила Англия у подошв Гималаев»xxii. «Мы хорошие!» уже только потому, что кто-то хуже нас. Анализ же системы судоустройства и судопроизводства в работе отсутствует.

Очередной образец апологетики царского дома предложил Ф.А. Смирнов в книге «Краткая история Кавказа». Фактически это не история Кавказа, не описание народов, живущих здесь, а перечисление и восхваление русских царей и военачальников, присоединивших Кавказ к Российской империи. Особенно наглядно прославление и возвеличивание дома Романовых проявляется при освещении эпохи преобразований на Кавказе: «И что это была за удивительная и плодотворная эпоха! Казалось, Россия и её кавказская окраина слились в одном стремлении к прогрессу. Там царь решает дело освобождения крестьян, здесь августейший брат проводит его идеи!»xxiii.

Столетие вхождения Грузии в состав Российской империи вызвало подготовку и публикацию юбилейной серии «Утверждение русского владычества на Кавказе». Работа В.Н. Иваненкоxxiv, вышедшая в свет в этом издании, содержит интересный материал, воссоздающий структуру общекавказских учреждений наместничества, расположенных в Тифлисе, которые были реальным механизмом разработки и реализации всех преобразований на Кавказе. Концепционная сторона работы проявилась, по мнению З.М. Блиевой, в оценке административных преобразований. Так, «стремление Петербурга к учету традиционных общественных систем, существовавших у кавказских народов (1801–1837), В.Н. Иваненко объясняет «неуверенностью» правительства в собственных действиях и поисками лучших форм административного управления Кавказом. Второй период (1837–1862) – это время укрепления позиций России на Кавказе и сильной наместнической власти»xxv. Сама периодизация, где в качестве краеугольных вершин истории берется начало правления Александра I и его племянника великого князя Михаила Николаевича, отражает пристрастие к схемам дворянской историографии.

С этих же методологических позиций написана работа С. Эсадзеxxvi. Неудачные попытки установления российской администрации на Кавказе в XIX в. требовали осмысления этого опыта с точки зрения идеи о цивилизаторской роли российской государственности на Кавказе. Двухтомный труд раскрывает историю гражданского управления Кавказом, а так как основы управления были заложены в 60-е гг. XIX в., то его значительная часть посвящена административной, судебной, земельной реформам. Эта работа по количеству привлеченного материала и методике его подачи является одной из лучших в кавказоведении. В ней прослеживается история формирования системы управления, которая находилась в зависимости от внутренних и внешних политических и социально-экономических условий, сложившихся как в России, так и на Кавказе. Анализируя особенности управления горскими народами, автор подчеркнул сложность взаимодействия традиционной и российской систем. Вопросы административного устройства С. Эсадзе соотносит с военно-политическим продвижением России на Кавказе, которое встречало жесткое противодействие со стороны горской элиты. Акцентируя внимание читателя на управлении народами Закавказья, исследователь недостаточно внимания уделил Северному Кавказу, ограничивая свою задачу освещением военно-народной системы, введенной в середине XIX в. Её появление С.С. Эсадзе объясняет общественными и политико-экономическими условиями, в которых находился Кавказский крайxxvii. Реформы С.М. Воронцова и А.И. Барятинского автор оценивает с точки зрения их эффективности поддержания порядка и спокойствия в горах.

Как видим, круг работ, анализирующих административно-судебные преобразования, с официальной точки зрения неширок. Авторы только касаются проблем, но анализа соотношения норм адата и российского законодательства в деятельности Горских словесных судов фактически нет.

Если освещение административно-судебных изменений предполагало анализ действий высшей администрации на Кавказе, в силу чего требовалось особое разрешение цензуры, что и определило небольшое количество публикаций по данной теме, то аграрно-крестьянская реформа затронула жизненно важные стороны горского социума. Эта сторона преобразований привлекла внимание как непосредственных участников «действа», так и их последователей.

Определённое значение для нашего исследования имеет публикация документов, в которых излагались принципы, порядок и особенности выкупа крестьянами земли, вышедшими из крепостной зависимости, их усадебной оседлостиxxviii. Совокупность данных нормативных актов стала правовой основой всех действий правительства, губернских комитетов и местной администрации по реализации реформы не только в центре, но и в Предкавказье. В частности, закон об освобождении дворовой прислуги, лег в основу решения наместника Кавказа о предоставлении свободы в 1864 г. зависимым крестьянам горских офицеров, служивших в Кавказской армии.

В 1869 г. был опубликован документ «Список землевладельцам Ставропольской губернии с показанием количества владеемых ими земель», в котором приведены конкретные сведения о месте расположения и количестве владеемой земли. По этим данным, 109 владельцев имели 332 600 дес. земли на правах частной собственностиxxix. 25 % землевладельцев получили землю в качестве потомственного пожалования от Александра II в 1861–1867 гг. за службу на Кавказе. Общее же число дворян губернии в 1825 г. составляло всего 220 чел., имевших всего по несколько крепостных душxxx, что наглядно свидетельствует о слабом развитии крепостничества в Ставропольской губернии.

Отличительной особенностью первых работ о реформах был их анонимный характер. «В русской литературе, – отмечает И.Ф. Масанов, – псевдонимы получили широкое распространение. Политические условия, служебное положение авторов и разные личные мотивы обусловили широкое применение псевдонимов в дореволюционной России»xxxi. Анонимность работ позволяла скрыть служебное положение авторов, «объективно» рассмотреть процесс освобождения и наделения крестьян землей, рельефнее показать роль «царя-освободителя» в создании новых административных, судебных и общественных отношений вместо старых «варварских, туземных, диких» обычаев.

Публикации этого направления появились в печати сразу же по завершении основных мероприятий кавказской администрации по освобождению крестьян и призваны были сформировать благожелательное общественное мнение о характере проводимых преобразований.

Ещё не завершились мероприятия по подготовке эмансипации зависимых сословий на Северо-Западе Кавказа, а в печатиxxxii появился цикл очерков о характере сословных отношений у горцевxxxiii. В их основу легли материалы, собранные администрацией области для реализации этой идеи. По мнению М.О. Косвена, их автором был Николай Каменевxxxiv.

Первый очерк давал общее представление о формировании сословий у адыгов, но приводимые сведения хронологически не «приземлены», а материал не выверен. Интерес представляет гипотеза о причинах появления зависимых групп населения у «аристократических племен». После знаменитой Бзиюкской битвы (1796 г. – П.К.), «темиргоевцы захватили пленных, которые вошли в состав племени под именем «ог» – подвластный; корень глагола огоныръ – держать в подчинении. Те же, которые отстаивали свою свободу упорной защитой или, спасаясь бегством, были захвачены, сделались военнопленными и поступили рабами к лицам, их взявшим, под названием «пшитль» – буквально: муж высшего. Как опытные, трудолюбивые земледельцы, они, с лишением свободы, приобрели особое внимание со стороны владельцев, которые, имея в виду укрепить их за своим потомством и не допустить бегства, вместе с покровительством утвердили за ними и права, до ныне сохраненные»xxxv. Автор абсолютизирует военное завоевание в деле формирования сословий и не видит внутренних причин социальной дифференциации социума. Выдвинутая гипотеза появления социальных общностей у народов Северо-Западного Кавказа не была поддержана научным сообществом. Тем не менее он первым в кавказоведении обозначил проблему кризиса адыгского общества в результате «потрясений от междоусобных столкновений, стремления среднего сословия к независимой жизни и столкновения с русскими»xxxvi, наметившийся в конце XVIII в., успешно исследуемый современными ученымиxxxvii.

Второй очерк написан на более высоком научном уровне и даёт представление о численности зависимых сословий у народов Кубани, причем, что очень важно, с этнической маркировкой. В административном отношении, отмечает автор, горцы были расселены в пяти военных округах. Поскольку создание этнодемографической карты Северо-Западного Кавказа 60-х гг. XIX в. ещё не завершено, то считаем необходимым привести весь материал о расселении этнических общностей по округам. «В Лабинском округе живут: кабардинцы (переселенцы из Кабарды), абадзехи, темиргоевцы, махошевцы, хатукаевцы, егерухаевцы, шапсуги, хакучи и несколько семейств бжедугов. В Псекупском – бжедуги, шапсуги, незначительное число абадзехов, натухаевцев и несколько семей хакучей. В Урупском – горские армяне, бесленеевцы, ногайцы, хатукаевцы, горские грекиxxxviii и незначительное число абадзехов и других черкесских инородцев. В Зеленчукском – абазинцы, ногайцы, бесленеевцы, кабардинцы, шахгиреевцы, псхувцы и частью абадзехи. В Эльборусском – карачаевцы, абазинцы, кабардинцы и горские евреи»xxxix.

Используя собранные сведения о сословиях, исследователь отмечает, что все зависимые крестьяне могут быть разделены на 3 разряда: унауты – общим числом 3172; пшитли – 14 295; оги – 163. Всего – 17 630 человек. В Псекупском округе всех зависимых было 1927 человек; в Лабинском – 6 429; в Урупском – 1 628; в Зеленчукском – 4 826; в Эльборусском – 2 793. Автор осветил пути образования зависимых сословий, их повинности, права и обязанности по отношению к феодалам. Озвученные данные раскрывают деятельность кубанской администрации по подготовке реформы.

Народы Северного Кавказа шли общим путем социально-экономического и политического развития, однако уровень развития варьировался от раннефеодальных до развитых феодальных отношений. Учитывать эти особенности кавказская администрация не всегда могла, а зачастую и не хотела, так как это ставило перед ней целый ряд сложных задач. Поскольку в соответствии с характером социально-экономических отношений надо было разработать оригинальные правила освобождения для каждого народа, княжеского удела или даже общества, что потребовало бы ещё больших усилий всех звеньев администрации и значительный объём времени, это заставило власти формализовать особенные черты развития и разработать общие принципы освобождения зависимых сословий для всех народов Северного Кавказа, но с небольшой дифференциацией, учитывающей некоторые особенности сословных отношений у этнических общностей. Общие принципы были взяты за основу и при процессе размежевания земель у горских народов.

В качестве прецедента решено было провести реформу у одного из народов, пользующегося определенным влиянием среди горцев. Выбор пал на Кабарду и пять сопредельных балкарских обществ. Кабарда первой на Кавказе вошла в состав России, её элита пользовалась серьезным влиянием среди народов региона, здесь было наибольшее число зависимых крестьян и их освобождение создавало ситуацию, не учитывать которую другие народы Северного Кавказа просто не могли.

Крестьянская реформа в Кабарде проводилась с ноября 1866-го по март 1867 г., а уже 2 апреля в газете «Кавказ»xl появилась статьяxli, освещавшая минувшие события. Она анонимна, но, как видно из содержания, подготовлена человеком, принимавшим непосредственное участие в освобождении крепостных, симпатии которого на стороне владельческого класса. В частности, автор прямо пишет, что «на днях перед нашими глазами в Кабарде совершился замечательный факт … о котором, может быть, никто и не знает, кроме лиц, принимавших в нем участие. Это – освобождение около 20 тыс. крепостных»xlii. В небольшой статье автор, конечно, не имел возможности рассмотреть все стороны реформы, но четко подчеркнул мысль о единении и сотрудничестве всего кабардинского народа в процессе ее реализации. «Кто бы мог поверить несколько лет назад, – замечает автор, – что на Кавказе будут решаться такие задачи, идущие вразрез со всеми понятиями туземцев, и решаться так легко и тихо, что как будто подобные переломы давно уже знакомы горцам»xliii. Но главная идея статьи заключалась в панегирике феодалам: «Нельзя не удивляться той гуманности, с которой отнеслись кабардинские владельцы к своим крепостным при освобождении»xliv. Положение о «гуманности» феодалов и царского правительства, введенное в научный оборот, получило признание и развитие в работах данного направления.

Интересно, что безымянностью многих публикаций редакция газеты даже гордилась. Так, в одной из статей первого редактора газеты «Кавказ» О. Константинова говорилось, что порой редакция сознательно не исправляет стиль, так как таким материалам газета обязана драгоценными сведениями по части истории, этнографии и статистики Кавказа. «Сколько новых имен, – пишет редактор, – ежегодно является на листах газеты, которые не решились бы явиться в печати при строгой разборчивости… сколько стран и обычаев, народов населяющих обширный Кавказ, вызваны из темной неизвестности»xlv.

Через некоторое время была опубликована еще одна статья, довольно значительная по объему (около 2 усл.п.л.), о реформе в Кабардеxlvi. «Вероятно, автором двух статей о реализации реформы в Кабарде и Балкарии, – предполагает Е.С. Тютюнина, – был один и тот же человек, возможно Е.И. Старцев, заведовавший в 1866 – 1868 гг. крестьянским отделением и бывший председатель посреднического суда»xlvii.

Анализ архивных документов о персональном составе управления Кабардинского округаxlviii и текстов статей позволяет согласиться с предположением Е.С. Тютюниной о возможном авторстве Старцева. Статья помещена в «Сборнике сведений о кавказских горцах», первом серийном издании, специально посвященном истории и этнографии народов Кавказаxlix. Функции издателя «Сборника» взяло на себя Кавказское Горское управление. Это было связано с тем, что «при обладании такого рода материалами, какие стекаются в Горское управление, представляется возможность строгого выбора сведений, получаемых всяким другим неофициальным путем, и, таким образом, является сам собой тот критерий, который может направить задачу изучения горского быта к действительному ее разрешению»l.

Определенное внимание редакция сборника уделила административным, судебным, социальным и аграрным преобразованиям. В редакционной статье первого выпуска «Сборника» прямо говорилось: «…предлагаемая книга заключает в себе разъяснение одной из важнейших реформ в быте некоторых горских племен – это уничтожение рабства, взлелеянного в горах в оригинальных формах и в довольно широких размерах»li. Добавим, что эти сюжеты нашли должное освещение и в других выпусках «Сборника».

Развивая проблемы, поставленные в газетной статье, Е. Старцев вновь обходит вопрос о причинах реформы, представляя ее как очередное мероприятие правительства, направленное на улучшение условий жизни горцев. «После умиротворения горцев, давши им время материально оправиться и подготовиться к восприятию первых начал цивилизации, правительство приступило к коренным преобразованиям, из которых первое место принадлежит, бесспорно, уничтожению крепостного права»lii. Такая постановка позволила автору обойти молчанием факты острых социальных конфликтов, наблюдавшихся в период подготовки реформы, о которых он, надо полагать, знал.

Е. Старцев схематично осветил историю зарождения и развития крепостного права, а также роль привилегированных сословий в жизни кабардинского народа. Приведенный материал о взаимоотношениях сословий, как явствует содержание статьи, нужен автору, во-первых, для обоснования тезиса о том, что в Кабарде большинство населения, используя труд рабов и крепостных, живет за счет их эксплуатации и в этом видит специфические черты общественных отношений. Во-вторых, несмотря на тяжелое положение зависимых, «… крепостные несли наложенное на них веками бремя, не заявляя ничем протеста против своего тяжкого положения»liii. Рисуя мрачную картину жизни зависимых сословий, Старцев концентрирует внимание читателей на освободительной, цивилизующей роли правительства, принесшего свободу кабардинскому народу. Но закономерности общественного развития таковы, что получение свободы в любую историческую эпоху всегда дорогое удовольствие, за него надо платить деньгами, имуществом, потом, кровью. А именно эта сторона реформы, то есть цена свободы, не нашла освещения в статье.

Автор затрагивает деятельность мировых посреднических судов в Кабарде, которые, как известно из опыта проведения реформы в России, юридически оформляли условия освобождения крестьян, но их деятельность освещена очень бегло. Кому же, как не председателю посреднического суда освещать эти проблемы? Кто же лучше мог знать цену истинного освобождения зависимых крестьян и донести эти факты до общественности? Игнорирование этих вопросов в статье, претендующей на объективность и полноту изложения, определяет социальные приоритеты автора.

Обойти полным молчанием условия освобождения крестьян Старцев не мог, но в то же время он, видимо, не хотел дать им объективной оценки. Это противоречие автор разрешил довольно оригинально, причем его исследовательский приём был заимствован большинством представителей официального течения. С одной стороны, приводятся нормы обычного права, на основании которых в эпоху феодализма крепостной получал свободу и в этом случае обязан был отдать феодалу почти все свое личное имущество и заплатить выкуп от 250 до 500 рублей. С другой – приведены правила, «… составленные кабардинскими рабовладельцами вместе с выборными от крепостных»liv, по которым выкупная сумма ограничивалась 200 рублями и феодалу отдавалась только половина имущества, «… уступка, действительно, огромная!»lv.

Использование риторических фраз о том, что «… мировым посредникам удавалось очень часто и даже в большинстве случаев вызывать рабовладельцев на значительные уступки крепостным против правил»lvi, отодвигает на второй план «добровольные соглашения», по которым освобождение проводилось на основе норм обычного права, и у читателя создается прочное убеждение, что в Кабарде зависимых освобождали именно по «правилам». Но в том-то и дело, что практически все крестьяне были освобождены по «соглашению», а «правила» остались на бумаге. Передергивание фактов, замалчивание неоспоримых свидетельств, не укладывающихся в правительственную схему, – основные приёмы официальной историографии, нашедшие широкое применение в кавказоведении.

В другой статьеlvii этого же «Сборника» анонимный автор показал процесс освобождения зависимых сословий во всех округах Терской области. Структура статьи, методика анализа приводимых факторов аналогичны предыдущей работе.

Как и в Кабарде, в других округах области администрация утвердила принципы освобождения зависимых, в основу которых положены нормы обычного права. Правда, в некоторых пунктах условия освобождения были легче (снижена сумма выкупа, уменьшена часть отдаваемого феодалу имущества и др.). Развивая официальную точку зрения о добром и благожелательном отношении правительства к местному населению, аноним привел в подтверждение этой мысли действительно важные доказательства: «ассигнование 152 тыс. рублей»lviii на дело освобождения зависимых крестьян и «льготы (некоторым категориям освободившихся от зависимости горцам Терской области – П.К.) от государственных податей и повинностей сроком на восемь лет»lix. Но, как отметил сам автор, льготы от податей и повинностей «… не повлекут за собой никакого уменьшения в доходах казны, так как освободившиеся лица не входили и прежде до их освобождения в податной оклад»lx. Характерное признание.

Среди помещенных в «Сборнике» выделяется очерк о реформе в Дагестанеlxi. Он невелик по объему, как незначительно, по мнению автора, и число освобожденных – 598 чел.lxii, но буквально в каждой строчке звучат здравицы в честь царя-освободителя, по воле которого «дарована свобода кулам и каравашам области»lxiii. Условия освобождения здесь были мягче, чем, например, в Кабарде, а причины более радикального решения вопроса, по мнению автора, заключались в том, что владельцам дали «… возможность исполнить священную волю государя-императора»lxiv.

Автор не отметил особенности в проведении реформы, тем не менее содержание очерка позволяет их выделить. При упразднении крупных феодальных владений: шамхальства Тарковского, ханства Мехтулинского и Присулакского наибства – крестьяне были освобождены от личной и административной зависимости, причем отказ феодалов от прав владельческих и административных был осуществлен добровольноlxv, но численность их не указана. Второй особенностью реформы было то, что администрация области не ограничилась проявлением инициативы, а фактически продиктовала условия освобождения других категорий зависимых, не вошедших в указанные феодальные владения, настояв на освобождении рабов частью бесплатно, частью за небольшой выкуп. В облегчение «беднейшим из освобожденных крестьян, по разрешению Его Императорского Высочества выдана сумма в 2 300 рублей»lxvi.

Реформирование жизненного уклада у народов Северо-Западного Кавказа было проведено позднее, чем в Терской и Дагестанской областях. В статье, посвященной «Положению дела освобождения зависимых сословий в горских округах Кубанской области»lxvii, приведены сводные данные о зависимых сословиях и их численность по округам. Всего их здесь насчитывалось 17 630 чел., или 23 % населенияlxviii. «Уже одна такая относительно значительная масса зависимых, – справедливо отмечает автор, – должна была несколько замедлить ход их освобождения»lxix. Были и другие причины, но о них не упоминается, например: завершение военных действий на Северо-Западном Кавказе только в 1864 г., бесконечные приказы администрации о переселении аулов с одного места на другое, упорная борьба крестьян за свое освобождение, выразившаяся в том, что здесь, в отличие от Терской области, крестьяне отказывались заключать добровольные соглашения об освобождении с владельцами. В связи с тем что статья была отдана в печать до завершения освобождения, большинство проблем реформы остались неосвещенными.

Таким образом, в «Сборнике» освещен процесс эмансипации зависимых сословий на всем Северном Кавказе. В научный оборот введены данные о численности освобожденных по округам, условия и правила освобождения, отчасти показан ход реализации реформы. Причины и значение реформы определены желанием Александра II улучшить быт подвластных народов и «ответственностью» правительства по созданию для горских народов новых гражданских условий жизни.

С последними событиями на Кавказе решил познакомить российского читателя анонимный корреспондент журнала «Грамотей»lxx, который, используя самые общие данные об освобождении зависимых сословий в Мегрелии и Кабарде, схематично и крайне неточно осветил события 1866-1867 гг. Так он пишет, что 19 февраля 1867 г. было «объявлено освобождение рабов и крестьян в Мегрелии и Кабарде»lxxi. Но, как известно, освобождение зависимых в Кабарде к этому времени почти завершилось. При освобождении, отмечает автор, почти все владельцы делали значительные уступки своим крепостным при определении выкупной платы, а многие освобождали и без выкупаlxxii. Это имело место, но не было определяющим в процессе эмансипации.

В рукописном отделе Публичной национальной библиотеки им. М.Е. Салтыкова-Щедрина нами обнаружена «всеподданнейшая записка» о необходимости дальнейших преобразований в крае, составленная наместником Кавказа великим князем Михаилом Николаевичем в начале 1869 г.lxxiii. В первой части записки подчеркивалась роль Александра II, «… даровавшего на Кавказе новую жизнь всему сельскому сословию, освобожденному от тяготевшей над ним крепостной зависимости»lxxiv. Сама мысль не нова, но она наглядно свидетельствует, что весь бюрократический аппарат Российской империи, независимо от звания и чина, восторгался и прославлял официальную концепцию отмены крепостного права.

Один из кардинальных вопросов, встающих перед всеми исследователями реформ, был анализ их причин. Косвенный, но достаточно емкий ответ находим в упомянутой «Записке» наместника Кавказа, в которой прямо говорится: «… одни победы оружия, одни административные распоряжения, одно участие русского войска и русских чиновников не в состоянии в близком будущем довершить задачу обрусения Кавказа, оно может совершиться лишь посредством участия русской цивилизации, русских капиталов и русской промышленности»lxxv.

В январе 1869 г. в «Терских ведомостях»lxxvi опубликована статьяlxxvii, в которой обосновывалось право царского правительства решать земельный вопрос в Кумыкском округе без учета системы землепользования и землевладения, сложившейся здесь в дореформенный период. Статья анонимна, но мы солидарны с М.О. Косвеном, который считает, что ее автором был П.А. Гавриловlxxviii, работавший столоначальником Кавказского Горского управления. Упорядочивание земельных отношений в округе было начато еще в 1859 г., но поскольку кавказская администрация не выработала общих принципов поземельного устройства на Северном Кавказе, то четырехлетний труд закончился безрезультатно. И только с учреждением в 1863 г. Комиссии по личным и поземельным правам туземного населения Терской области вопрос был разрешен. «По разделу земель, – отметил Гаврилов, – на 162 владельца досталось 184 878 десятин 1 409 сажен и столько же поступило в пользование народа»lxxix. В основе такого решения вопроса была упорная борьба кумыкских крестьян за землю. Это вынужден признать и автор статьи, заявивший, что, несмотря на желание администрации объявить всю землю частной собственностью феодалов, ей пришлось отказаться от этой идеи. Поскольку «… такой способ решения поземельного вопроса при усиливавшихся постоянно столкновениях обоих сословий неизбежно повел бы к печальным катастрофам для самих владельческих классов»lxxx, что и явилось главным мотивом, заставившим администрацию оказать мощный нажим на кумыкских феодалов. В результате последние отказались от части земли в пользу аульных обществ.

Вскоре был опубликован обширный очерк П.А. Гавриловаlxxxi, который по широте привлеченных официальных материалов и конкретных данных, вводимых в научный оборот, является одним из наиболее значительных работ по земельной реформе на Северном Кавказе в дореволюционной историографии. Привлекая ряд документов: приказы главнокомандующего армией на Кавказе, распоряжения начальников Терской и Кубанской областей и, главным образом, «… материалы сословно-поземельной комиссии Д.С. Кодзокова»lxxxii, – автор осветил аграрные преобразования по административным округам региона.

В основе концепции Гаврилова – тезис об исконной отсталости народов Северного Кавказа, который утверждал о «полукочевом образе жизни кабардинцев»lxxxiii. Постулирование этой идеи необходимо автору для утверждения целесообразности и законности всех мероприятий администрации по упорядочиванию землепользования и землевладения в крае. Эту позицию аргументировано оспорил К.Ф. Дзамихов, подчеркнувший, что «своеобразной чертой средневековой Кабарды была подвижность населенных пунктов. Она была вызвана спецификой хозяйства – отгонным скотоводством и переложной системой земледелия. На неё влияли и частые военные столкновения феодальной знати, нападения крымских татар, а также демографические изменения в результате частых эпидемий»lxxxiv.

Гаврилов первым вводит в научный оборот содержание «Акта от 20 августа 1863 г.», но он же его неверно комментирует, заявляя об отсутствии частной собственности на землю в Кабарде. Это утверждение, казалось бы, должно «снять» всю сложность земельных отношений, поскольку, наделив всех жителей равным количеством земли, проблема была бы решена, так как до реформы, как утверждает Гаврилов, преимуществ в её владении не было. «Но такой порядок был бы крайне произволен и далеко не справедлив, – противореча вышесказанному, заявил Гаврилов, – а потому, конечно, и не мог быть принят в руководство, ибо при нем … были бы положительно нарушены права собственности как отдельных обществ, так и частных лиц»lxxxv. Как видим, логическая связь причины и вывода нарушена. Когда же прав автор? По-видимому, дело в том, что он использовал в работе два разноплановых и внутренне противоречивых источника: материалы комиссии Д.С. Кодзокова, принципиального сторонника общинного землепользования и наделения всех жителей Кабарды и других округов равным количеством земли, и мнение высшего звена кавказской администрации, высказанное в 1861 г. исполняющим обязанности командующего Кавказской армией князем Г.Д. Орбелиани. В известной докладной записке он писал: «Отнять у аристократического сословия все прежние права … было бы несправедливо … Необходимо, следовательно, вознаградить их чем-нибудь. Это вознаграждение и может состоять в даровании им участков земли известной величины на полном помещичьем праве»lxxxvi. Некритическое отношение к используемым материалам привело к совмещению в статье диаметрально противоположных взглядов на одну проблему. Но логика событий нарушена не только в данном случае. При освещении аграрных преобразований в Осетии Гаврилов отметил, что феодалы Тагаурского общества – алдары – были лишены права получения земельных наделов в частную собственность и уравнены с крестьянами в количестве получаемой земли. «Алдарское сословие должно быть включено в общий подворный расчет количества земли, которое будет назначено каждому аулу, с тем чтобы и для алдар была принята та же норма поземельного надела, которая по количеству земли может быть определена на каждый двор»lxxxvii. Не объясняя причин, автор констатирует свершившийся факт, не дав ему никакого объяснения. Но ведь этот факт противоречит общему принципу решения земельного вопроса на Северном Кавказе, противоречит мнению Орбелиани, противоречит высказываниям самого Гаврилова, который заявлял, что «… такой порядок был бы крайне произволен и несправедлив…и такой порядок землевладения пришлось бы вводить не иначе как при помощи штыков»lxxxviii. Это еще раз подтверждает, что автор, пытаясь доказать правомерность всех действий администрации в регионе, не разобрался в сложной проблеме земельных преобразований на Кавказе. Собрав разнохарактерный, противоречивый материал, он изложил его в хронологической последовательности, не вдумываясь в концепции составителей документов. Тем не менее автор небезразличен к формам земельной собственности, заявляя: «… общинное владение землей по-прежнему закрывало русскому элементу доступ в Кабарду. В этих видах … образование многочисленного класса собственников всего скорее могло бы привести к желаемой цели»lxxxix.

Житель г. Пятигорска Е. Сельдерецкой опубликовал в Берлине книгуxc, в которой предпринял попытку проанализировать национальную политику правительства в регионе. Автор, как видно из текста работы, достаточно хорошо знает жизнь и быт народов Кавказа, поскольку он прожил здесь более четверти века, и выражает не только личные суждения, а протест «целой среды людей Русских на Кавказе – среды, сочувствующей русским интересам не с точки той или иной выгоды местной, а с точки их прикосновения к достоинству имени Русского, по их связи с народным значением нашим и по их отношению к Северу, а не к Югу»xci. Представляется, это подход националиста, требующего изменить государственную политику в завоёванном крае, но его также возмущает «равнодушие правительства и периодической печати к делам края, который поглощает треть армии и миллионы рублей». Отсюда его задача – «возбудить желание у журналистов и чиновников, проверить поднимаемые им вопросы». Вместе с тем, автор уверен, что публикация работы невозможна в России, поэтому он «вынужден издать её в чужих пределах»xcii.

Отличительной чертой мусульманского мира Северного Кавказа было, по мнению Е. Сельдерецкого, наличие в его среде «двух влиятельных сословий: дворянства или духовенства, но то и другое вместе никогда (не бывает единно – П.К.), так что влияние одного из них резко обусловливается слабостью другого. В Кабарде, части Осетии и плоскости Кумынской (Кумыкской – П.К.), где во главе населения стояло дворянство, значение духовенства всегда было ничтожно, и суд отправлялся по обычаю; в тех же горских обществах, где духовенство достигало общественной власти, то оно напрягало все усилия к уничтожению дворянства»xciii. Здесь, по-видимому, имелся в виду опыт имамата Шамиля, где на первом этапе проводилась жесткая антифеодальная политика. Доступ к почету и богатству простому жителю-мусульманину горского аула открывала, утверждает автор, «одна карьера духовная, и поэтому все, что только в народе выделяется способного, предприимчивого и энергического, ищет всегда возможность надеть чалму. Во всех последовавших и после покорения гор беспорядках в Чечне являлся всегда действительный или подставной имам, так что и в понятии народном, и в убеждениях администрации Русской волнение в горских обществах неразлучно с началом духовным и появлением духовного владыки». Влияние же класса дворян основано на его поземельных и родовых правах, поэтому оно склонялось «к тому порядку и Правительству, которое наиболее гарантировало его права и собственность»xciv.

Социальные приоритеты автора проявились при освещении сюжета о походе Шамиля в Кабарду в 1846 г., когда «дворянсво, понимая погибель своих прав и имущества, стало обнаруживать Имаму столько неприязни, что он не замедлил отступить, и попытка его осталась безуспешной. Все это совершилось без всякого участия войск». Казалось бы, дворянство, ставшее естественным союзником в противостоянии с сильным противником, должно пользоваться особой поддержкой правительства, но «администрация Терской области отнеслась враждебно к этому сословию»xcv.

Для обоснования этого тезиса Е. Сельдерецкой привлек сведения о земельной реформе в Кабарде. Поскольку эта точка зрения практически неизвестна и впервые вводится в широкий научный оборот, то считаем необходимым привести её полностью. В интерпретации автора аграрные преобразования выглядели следующим образом. «Земля в Кабарде принадлежала четырем княжеским фамилиям с разветвлениями, и права ими пользования сословиями другими обусловливались для одних – известными лишь внешними обязанностями, для других – определенными повинностями. Подвинутые домогательствами и увещаниями администрации, из которых наиболее побудительным средством склонить депутатов послужили ссылки на указы генерала Ермолова, подтвержденные затем и другими о конфисковании земель уходящих в Турцию кабардинцев в пользу казны. Указы эти переставали быть действительными, как только земли будут признаны общественными, а чтобы побудить ещё более депутатов к подписи акта (имеется в виду акт от 20 августа 1863 г. – П.К.), земли оставшегося в Турции князя Абукова пожалованы были во время переговоров двум лицам посторонним. После долгих колебаний народные депутаты Кабарды решились наконец формулировать положение своих земель актом, которым вся земля кабардинская признавалась достоянием общественным, а не частным, но с правом, однако, пользования этой землей по обычаю.

Поскольку в составлении такого акта депутаты не подозревали умыслов тайных, и, в то же время заманчивая перспектива закрепить навсегда обширные земли за одними кабардинцами и оградить их от всякой продажи людям посторонним как достояние общее взяло верх над сомнениями. И акт депутатами был подписан.

Спустя три года и по освобождении в Кабарде от личной зависимости более 10 000 холопов, на основании этого акта, но, оставив без внимания оговорку (пользоваться этой землей по обычаю – П.К.), администрация областная признала порядок доселе существовавшего пользования землей в Кабарде неправильным, постановила: все сословия Кабарды, не выключая и освобожденных холопов, имеют права на земли равные; а если при разделе земель кабардинским князьям и узденям будут прирезаны излишки, то это отнюдь не по их праву на то, а по милости администрации. Путем этим дворянство кабардинское лишилось всех своих земель, и князь Атажукин, с которым вел переговоры главнокомандующий князь Воронцов об уменьшении оброчной платы получаемой им с целого общества Урусбиевского, жившего на его землях (в 50-е гг. XIX в. – П.К.), приравнен был в своих поземельных правах и общественном значении, к искупленному им несколько лет тому назад холопу.

Старик Атажукинxcvi, старший князь в Кабарде, человек умный, уважаемый и влиятельный, будучи депутатом от дворянства, имел неосторожность приложить первым руку к составленному акту, что наиболее подвинуло к подписи депутатов и остальных. Когда же дворянство удостоверилось, к чему повел этот акт, то вся вина пала на Атажукина, заподозренного в недостойных побуждениях, и это почтенное имя покрылось между своими пятном незаслуженным.

Признать в отторжении земель от дворян что-нибудь общее с сословной реформой 19 февраля 1861 г. было бы весьма мудрено, так как крестьянин в России получает землю в количестве ограниченном и за выкуп, в Грузии – тоже. Кумыку же она даруется безвозмездно и в количестве 30 десятин, а кабардинцу – 60»xcvii. Таким образом, сегмент социальных предпочтений в проведении аграрной политики на Северном Кавказе автор обозначил совершенно точно. По его мнению, действия администрации Терской области неадекватны видам правительства (подразумевая интересы феодальной знати – П.К.), а потому, пока не поздно, их надо отменить, поскольку умаление значения дворянства ведет к усилению позиций духовенства и ослабляет естественного союзника – дворянство. Именно поэтому «мечети пошли расти в аулах как грибы. Стали уже появляться и там, где их прежде не было, и воздвигаться обширные и дорогие. Звание хаджи становится ныне нужным уже человеку именитому, и на поклонение в Мекку потекли уже и князья кумыкские. Словом, чего не в силах был довершить мюридизм, одолела шутя администрация наша»xcviii. Возможно, автор не знал, что дворянская элита Кабарды и Кумыкии совершала хадж в Мекку и в XVII и в XVIII вв., но, взявшись анализировать политику правительства в крае, он должен был изучить известный материал о создании по просьбе дворян и духовенства в 1807–1822 гг. шариатского суда в Кабарде. К тому же утверждение ислама в Кабарде шло не вопреки, а при самом активном участии князей и дворян региона.

Жесткой критике подверг Е. Сельдерецкой действия правительства по «распространению в крае крупного землевладения путем пожалования земель разным служащим лицам, которое приобрело широкие размеры»xcix. Быстрое увеличение частного землевладения наносило удар по казачьим наделам, они сокращались, а в ряде случаев казаков переводили в разряд «гражданских поселян, а этим, следовательно, выигрываются свободные земли, которые уже без затруднения могут быть отданы офицерам казачьим»c.

Последовательно отстаивая общинные интересы терского казачества, к которому он, видимо, принадлежал, автор обвинял областную администрацию и в том, что «казачьи и регулярные войска фактически перешли в роль простой рабочей силы для всех черных отправлений в крае, не выключая и всех житейских потребностей туземцев»ci. То есть создатель «ученого» труда утверждал, что завоеванные в многолетней Кавказской войне горцы являлись привилегированными жителями Терской области, а казаки несли на своих плечах все тяготы службы и многочисленные повинности.

Содержание работы свидетельствует, что автор, взявшись за исследование общественной жизни народов Кавказа в 60-е гг. XIX в., последовательно противопоставил интересы правительства, областной администрации, расширяющегося дворянского землевладения, горцев истинным защитникам России на Кавказе – казакам, забыв при этом проанализировать душевой надел земли, социальные, экономические, юридические и культурные права горцев и казаков. Осознавая «неудобность» такой концепции, «Пятигорчанин» нашел средства и возможности опубликовать свой труд за границей.

Публикация документов по тем или иным вопросам общественного развития всегда имела важное практическое значение для науки. В этом плане интерес представляет сборник законодательных актов по устройству быта крестьян на Кавказеcii, изданный управляющим канцелярией по делам устройства крестьян при главном управлении наместника Кавказа Кучаевым. Цель сборника – показать заботу и благодеяния кавказской администрации по отношению к местному населению. Для решения этой задачи Кучаев привлек отдельные материалы по крестьянской реформе. В частности, опубликованы условия освобождения зависимых крестьян, которые, по его мнению, подтверждали мысль о внимании правительства к народам Северного Кавказа. Но опубликованные документы не отражают всех реалий реформы, ведь опубликованы были только «правила», в то время как освобождение проходило по «соглашениям», и мы это отмечали. Так нехитрой подтасовкой фактов формировалось мнение о заботливости и благодеяниях царского правительства по отношению к горцам.

Основной «рабочей лошадкой» аграрных преобразований в Терской области была сословно-поземельная комиссия, которая, опираясь на собранный материал, предлагала проекты наделения землей по обществам и сословиям. Понятно, что её деятельность не могла удовлетворить всех. Критике «справа» подвергалась деятельность Терской сословно-поземельной комиссии Кодзоковаciii. Представители высшего сословия Куртатинского ущелья Северной Осетии опубликовали в Москве брошюру, обосновывающую наличие феодального сословия в Куртатии, в противовес мнению комиссии Кодзокова, причем привели весомые аргументы в свою пользу. Не останавливаясь на причинах появления этой книжки, отметим любопытный факт, подчеркнутый авторами. «Желая во что бы то ни было сделать демократами куртатинцев, комиссия даже не обратила внимания на освобождение этим сословием кавдасардов и холопов в 1864–1867 гг.»civ. Эта мысль заимствована у Д. Цаликова, который в 1882 г. подверг критике материалы Терской сословно-поземельной комиссии и её председателя. По его мнению, в трудах комиссии везде «проглядывает увлечение частными интересами в ущерб делу общественному»cv. Это произошло потому, что члены комиссии игнорировали известные исторические документы о характере сословных отношений в Куртатинском обществе, положившись на показания депутатов от соседних народов, которые преднамеренно исказили характер общественных отношений. «Каждый раз, когда правительственный документ явно противоречит её заключению, – подчёркивает Д. Цаликов, – комиссия или умалчивает, или употребляет прием, по меньшей мере, странный: подобный документ она находит ошибочным»cvi. Представляется, что данный упрёк некорректен, но характерно, что в данном контексте деятельность комиссии еще никто не исследовал. Точку зрения о наличии дворянского сословия в Осетии поддержали в печати Б. Тулатовcvii, «Алдар»cviii, Сергей Жантиевcix и др.

Перекликается с этими высказываниями мысль Барака Конова, озвученная С.Ф. Давидовичем, который и в 1887 г. не мог смириться с освобождением крестьян. «Не было в России царя, как покойный Николай, – говорит Барак, – строг был, но зато при нем был порядок, хорошо было. Император Александр добрый был человек, да слабый. Нас, дворян, обидел, холопей отнял! Ведь он этим с нас последнюю рубашку снял. Как мы можем жить без холопей! Ведь мы не привыкли сами работать!»cx.

Аналогичный характер носит мемуарная литератураcxi, прославляющая М.Т. Лорис-Меликова как умного и дальновидного администратора, сумевшего в сложной обстановке провести реформы у народов Терской области. Автор биографического очерка отмечает, что освобождение зависимых сословий было делом щекотливым и хрупким, так как «лишить горского владельца его собственников (т.е. рабов-холопов – П.К.), на которых он веками привык взирать с безусловно деспотической точки зрения, значило объявить ему войну на смерть», но несмотря на огромные трудности, «Михаил Тариэлович достиг и этого без малейшей неурядицы, даже без неудовольствия князей, узденей и др.»cxii. Таким образом, этот своеобразный источник – мемуарная литература – является для нас, в данном случае, историографическим фактом, выполняющим функции «кирпичика» в построении общей концепции официально-охранительного направления.

Определённый интерес представляет мнение Исмаила Урусбиева о бывшем начальнике Терской области, высказанное им в 1887 г. путешественнику С.Ф. Давидовичу: «Теснил нас, помещиков, Лорис-Меликов и только о простом народе заботился. – «Вы, – говорил Меликов, – помещики, захватили всю землю, а земля по шариату всем принадлежит и должна составлять общую собственность». Мы, помещики, недолюбливали его, – признавался Измаил, – но все-таки я скажу, что мы, ни до него, ни после него, не имели такого умного и честного начальника»cxiii.

В 1892 г. исполнилось 25 лет крестьянской реформе на Северном Кавказе. Этот юбилей был отмечен в периодической печати несколькими очерками, в которых излагались минувшие событияcxiv. Статьи анонимны, но, по мнению ряда исследователей, их автором был редактор неофициальной части «Терских ведомостей» Е. Максимовcxv.

Автор, как и его предшественники, благодарен «царю-освободителю» за новую жизнь, дарованную местным народам. «Вся реформа, открывшая поприще свободного труда и развития почти для 24 тысяч туземного населения, – отметил Максимов, – совершилась вполне мирно, без всяких волнений среди освобожденных и владельцев»cxvi. Фактический материал и концепцию реформы Максимов «заимствовал» у Е. Старцева.

Некоторые сведения о реформе в Кабарде Е. Максимов сообщает в статистико-экономическом очеркеcxvii, опубликованном в том же году. Обращаясь к акту от 20 августа 1863 г., автор, хотя и отметил инициативу властей в появлении этого документа, все же пришел к выводу об отражении в нем реальных отношений и отметил, что высшее сословие Кабарды пошло на подписание «акта» потому, что «… не рассчитывало убедить власти в своих единоличных частновладельческих правах на землю», а также потому, что «… такой взгляд был освещен и народным обычаем»cxviii. Автор обращает внимание читателя на сохранение в результате реформы хозяйственной самостоятельности бывших зависимых крестьянcxix. Тем самым Максимов пытается убедить, что все члены кабардинской общины, включая бывших унаутов (холопов), получили равные возможности для участия в экономической жизни. Отсюда положительная оценка аграрно-крестьянской реформы и ее результатов, замалчивание действительных условий освобождения зависимых крестьян и отсутствие желания выяснить истинное положение освобожденных. «Вся великая реформа освобождения зависимых сословий, – подчеркивал Е. Максимов, – совершилась мирно, при полном спокойствии в крае»cxx.

Но в историографии существует и другая оценка идейного наследия Е. Максимова. Так, Е.С. Тютюнина характеризует его взгляды как «демократические»cxxi, но этот вывод, видимо, не учел отношения автора к крестьянской реформе.

Научный интерес представляют работы Е. Максимова, посвященные вайнахамcxxii, написанные с глубоким знанием материала. Оценивая качество опубликованной литературы о горцах, публицисты отмечают, что эта «литература страдает очень многими существенными недостатками. Чеченцам и ингушам посвящены работы по преимуществу трех категорий писателей: военных, непосредственно участвовавших в водворении русского владычества на Кавказе, туристов, путешествовавших по Кавказу, и местных жителей, почти исключительно лиц местной администрации…. Позднейшие писатели пользовались работами перечисленных выше трех категорий часто без всякой их критики, вследствие чего вся существующая литература об ингушах полна противоречий и разногласий, которые ставят неодолимые преграды к изучению жизни по литературным источникам»cxxiii. Чтобы уйти от выявленных недостатков, авторы использовали труды наиболее осведомленных исследователей: Л. Загурского, Н. Дубровина, В. Потто, Ч. Ахриева, Н. Грабовского и др., – а также собранные ими статистические данные. Таким образом, авторы заявили о научном подходе к изучению вайнахских этнических общностей.

Освещая внутреннее устройство ингушей, авторы использовали неопубликованные материалы Терской сословной комиссии, учрежденной в 1870 г. Как видно из работ этой комиссии, пишут исследователи, «… у чеченцев нет понятий об отдельных правах, дающих преимущества одним и ставящих других в зависимое положение, т.е. между ними нет деления на сословия в строгом смысле этого слова, и общественный строй их отличается равенством первобытных людей»cxxiv. Такая констатация низводит чеченцев до уровня первобытнообщинного строя. Но, противореча этому выводу, авторы приводят многочисленные факты землепользования и наличия частной собственности на землю в горных районах Ингушетии. Так, в горных аулах на мужскую душу приходилось в конце 80-х гг. XIX в. 1,8 дес., а в плоскостных аулах по 4,3 дес. землиcxxv. Для 20 344 д.м.п., принимая высшую рабочую норму, т.е. по 11 дес. земли на душу, требуется 223 784 дес., между тем как действительный надел всех ингушских селений, горных и плоскостных, достигает всего лишь 76 189. Таким образом, ингуши имеют недостаток земли в 147 595 дес., поэтому вынуждены арендовать земли на плоскости. Минусы землепользования авторы не связывают с проведенной земельной реформой, а выход из сложной ситуации видят в разработке дорог. Именно они помогут поднять «экономическое благосостояние» и изменить «нравственный уклад жизни населения»cxxvi. Дороги, безусловно, были особенно нужны в горной части Ингушетии. Они способствовали бы развитию товарно-денежных отношений, сократили время поездок до арендуемых земель, которые находились за 50–100 верст, но от их строительства не прибавилось бы ни пяди земли в горах.

Обращаясь к вопросу о формах землевладения в пореформенный период, авторы отмечают «общинный строй землевладения у всех плоскостных туземцев, т.е. у кабардинцев, осетин и ингушей», который был «во многих отношениях совершенно одинаков. Объясняется это тем, что при переселении из гор на плоскость горцы вместе с новым земельным наделом получали от русского правительства и новые готовые формы экономической жизни; таким именно путем земельная община привита всем плоскостным туземцам»cxxvii. В этой фразе смешалось всё. И народы во многом с различным общественным устройством (кабардинцы – ингуши), и время переселения на плоскость, и наличие общины в дореформенный период у народов Центрального Кавказа, и то, что на практике невозможно просто взять и привить новые формы экономической жизни, а нужно время для их приспособления к новым условиям и др.

Подробно авторы освещают ингушскую общину на плоскости, в которой сложилось трехполье (пашня – сенокос – выгон для скота) с периодическим (через 3–6 лет) перераспределением участков земли между дворами. Пахотные земли делились на равные участки (паи) подворно, независимо от количества членов семьи. Паем не пользуются только дворы тех сыновей, которые самовольно отделились от своих родителейcxxviii.

Успешное введение подымной денежной повинности в 1866 г. авторы обосновали: 1) успешной деятельностью комиссии по вопросу о наделении туземцев землей; 2) переселением части карабулакских чеченцев в Турцию; 3) присутствием в крае войск, готовых во всякую минуту подавить восстание недовольных. Подымная подать для Назрановских ингушей была определена в 3 руб., а горных – в 1 рубльcxxix. С течением времени были введены еще многочисленные земские и мирские повинности: сборы на земскую почту, на содержание фельдшеров, сельских правлений; ремонт общественных зданий, дорог и мостов, вместо воинской повинности и др. Всего в горах каждый дым должен был заплатить 3 руб. 55 коп., а на плоскости 9 руб. 12 коп.cxxx. К этому необходимо прибавить за пастьбу скота, на содержание духовенства, штрафов, «за доведенные следы» пропавшего скота – всего ещё 4 руб. 57 коп.cxxxi. Приведенные факты дали основание авторам прийти к выводу, что «… все налоги и повинности, которые несет ингушское население, нисколько не обременительны для него, и введение налога на образование было бы не только своевременно, уместно и легкоисполнимо, но даже не увеличило бы общей суммы повинностей»cxxxii. Так много или мало для ингуша сумма свыше 12 руб.? На этот вопрос ответили приведенные самими авторами статистические сведения, по которым у свыше трети ингушских дворов нет мелкого скота, у 10 % нет лошадей, у 3% нет крупного рогатого скотаcxxxiii.

Также обстоятельно изложен материал о чеченцах. Миграционный поток – горы – плоскость под давлением российских властей в конце 50-х гг. XIX в. стал особенно явным. По сведениям Е. Максимова, с 1857-го по 1859 г. в Малой Чечне выселилось 15 селений (5 900 дворов), а в Большой Чечне – 29 селений (8 390 дворов) в предгорные или плоскостные районы, не считая выселившихся аулов Ичкеринского округаcxxxiv. Сословного деления в Чечне не было, и все население было одинаково свободно и независимо. «Мы все уздени», говорят чеченцы, понимая под узденями, как и кабардинцы, людей вольных и благородного происхождения. С течением времени, отмечает исследователь, сложился немногочисленный класс рабов из военнопленных, подразделявшихся на два разряда – лай и ясирь. При освобождении зависимых сословий на Северном Кавказе они были подведены под один вид «безобрядных» и в числе 338 душ обоего пола освобождены русским правительством в течение месяца (с половины апреля по 15 мая 1867 г.). Учрежденный для этой цели чеченский окружной народный суд произвел освобождение на условиях выкупа личной свободы, но без земельного наделаcxxxv.

Вместе с тем сословные проблемы появляются в Чечне одновременно с подчинением края российской администрации. Офицеры Кавказской армии, чиновники окружных управлений из чеченцев в 60-е гг. получили земельные участки на правах частной собственности. Всех привилегированных, вместе с кумыкскими и русскими дворянами, имеющими оседлость на чеченской территории, насчитывается, по данным Максимова, 126–150 семейств с 475–500 д. об. п.cxxxvi. Чеченцев из них было всего 57 человек, получивших в собственность 8 674 дес.cxxxvii.

Наибольшую ценность представляет материал о формах землевладения и землепользования в дореформенный период и аграрных преобразованиях в Чечне. В процессе естественного переселения чеченцев на плоскость сложилось несколько форм землевладения. Все земли одного общества делятся на: 1) общие нераздельные, к которым относятся горные пастбища, берега рек и выгоны «иухкуру медтихк»; 2) общие делимые, которые составляют пахотные и покосные места, издревле признаваемые общественными «куп»; 3) собственные, по праву первого завладения лицами или приобретенные покупкой «ляцен-мохк»; 4) собственные, приобретенные через очистку лесов, принадлежащих другим фамилиям или общинамcxxxviii. Администрация вынуждена была учитывать эти формы землепользования при размежевании и наделении аулов землей на плоскости. Осветив работу чеченского отдела поземельной Терской комиссии, Максимов справедливо отмечает, что Высочайше утвержденный проект земельной реформы 30 августа 1870 г. был под давлением местной администрации пересмотрен. Межевое управление Терской области завершило подготовку нового проекта в 1876 г., но из-за восстания 1877 г. он не был утвержден и не стал законом, хотя де-факто жители аулов были наделены землейcxxxix. Это первое упоминание в чеченоведении о пересмотре уже утвержденных планов земельной реформы. В дореволюционной историографии это один из лучших очерков об аграрных отношениях и земельных преобразованиях в Чечне.

Консервативное течение начала XX в. заметно уступает предшествующему этапу в плане конкретного изучения реформы. Усиливается тенденция к описательности, слабеет источниковая база исследований, нет новых аргументов в выяснении причин реформы, ее характера и значения.

Сословный вопрос у народов Северного Кавказа в конце XIX в. приобрел форму анекдота, заявил анонимный автор в журнале «Россия и Азия», поскольку «администрация в одной семье считает одного брата крестьянином, а другого дворянином, так как горные сословия – темна вода во облацех»cxl. Чтобы снять проблему, аноним излагает своё понимание «всей системы сословий у горных народов на основании всех известных документов. «Ведь нужно же наконец знать, куда сунуть (?! – П.К.) теперь горцев на Кавказе»cxli. Заявка на использование «всех известных документов», видимо, должна была подчеркнуть основательность очерка, но дальнейшее изложение материала показывает, что автор совершенно не имел понятия об особенностях сословной стратификации горцев. Пытаясь обосновать причину появления княжеского сословия в Кабарде, аноним пишет, что «пше, то есть князья, которых всего четыре, очевидно, были в древности четырьмя генералами (?! – П.К.) по числу стран света черкесского народа»cxlii. Дальше – больше. У чеченцев сословий вообще не было, а «существовали три настоящих касты, а именно: трудящихся, воров и балалаечников»cxliii. Эти сведения, без ссылки на источник, аноним «заимствовал» из газеты «Кавказ»cxliv. Сословие мурз у ставропольских ногайцев автор предлагает считать крестьянами.

Опубликованный материал свидетельствует о полном отсутствии у автора реального представления жизни горских народов. Но остается законный вопрос: зачем печатать безграмотные анонимные статьи, которые девальвируют ценность печатного слова и формируют предвзятое представление о горцах? К счастью, таких некомпетентных работ об эпохе реформ в российской печати было немного.

В податной практике России, в том числе и на Кавказе, все земли аульных обществ считались казенными. Юридическим основанием для этого послужило заявление «наместника Кавказа великого князя Михаила Николаевича о введении с 1 января 1866 г. в горских селениях подымных податей», поскольку земля, на которой они живут «остается навсегда в их пользовании и будет распределена между аулами соразмерно потребности каждого и что право это будет признаваемо за ними до тех пор, пока они будут сохранять верность правительству»cxlv. Но так как подымные оклады в горских обществах установлены были разные, то чиновники стали утверждать, что «в состав подымного оклада вошел и оброк за землю»cxlvi. Таким образом, получилось, что горское население лишь пользуется землей казны и за это платит оброк государству. Распоряжение же землей оказалось в руках правительства, а народы Северного Кавказа были лишены права называть её своей. Такая постановка вопроса свидетельствует, что, несмотря на бурное развитие товарно-денежных отношений в государстве, феодальная по своей сущности и политическому устройству система власти пытается регенерировать ушедшие в прошлое отношения.

Ценность публикаций архивных материалов для развития исторической науки уже отмечалась. В этом плане серьёзное научное значение имеют «Акты Кавказской археографической комиссии». «Учрежденная в 1864 г., – отмечал М.О. Косвен, – комиссия начала с 1866 г. издавать документы из архива главного управления наместника на Кавказе. С 1866-го по 1886 г. вышло 11 томов АКАК под редакцией А.П. Бержеcxlvii и в 1904 г. т. 12 под редакцией Е.Г. Вейденбаума»cxlviii. В данном случае М.О. Косвен допустил неточность. Подготовил к печати 12-й том Е.Д. Фелицын и одновременно «испросил разрешение на извлечение исторических документов за время наместничества на Кавказе Вел. Кн. Михаила Николаевича. Чтобы сделать издания археографической комиссии более доступными читающей публике, интересующейся историей гражданского развития Кавказа, Фелицын начал печатать, параллельно с официальным изданием, другое, частное издание, отдельными выпусками, по разным отделам кавказоведения, в более доступном виде»cxlix. Ценность «Актов» состоит в том, что «они содержат богатейший корпус архивных документов по социально-экономической и политической истории народов Кавказа»cl. Но как выяснил Е.Д. Фелицын, материалы о народах Северного Кавказа в АКАК были представлены далеко не полностью. С целью выявления новых материалов он проработал Кубанский войсковой и Ставропольский архивы, где обнаружил сотни важнейших документов, включенных им в 12-й и 13-й том.

В 12-м томе содержатся некоторые сведения о подготовке реформы у народов Северного Кавказа, о деятельности комитетов и комиссий, готовивших различные проекты решения крестьянского вопроса. Несмотря на то что это было официальное издание, призванное, прежде всего, подчеркнуть прогрессивное влияние России на жизнь и быт народов Кавказа, сотрудничество различных сословий горского социума на различных этапах, в нем приведены материалы об обострении социальных противоречий в период подготовки реформы. В одном из документов командующий армией на Кавказе князь А.И. Барятинский прямо писал, что «между черным народом и баделятами (в Осетии – П.К.) существует непримиримая вражда, разжигаемая баделятами, стремящимися закрепить за собой черный народ»cli. О необходимости скорейшего решения сословного вопроса повествует отношение командующего войсками Кубанской области графа Н.И. Евдокимова командующему войсками Терской области князю Д.И. Святополк-Мирскому от 25 октября 1861 г.: «… народ, оставленный так долго в ожидании разрешения его жизненных вопросов, слыша одни только обещания, теряет надежду на возможность окончания этого дела и все более и более развивает в себе недоверие к благонамеренности действий нашего правительства. Вот причина, почему я признаю необходимым решение сословного вопроса туземцев сделать безотлагательно, силою власти»clii. Эти документы показывают, что официальная историография не в состоянии «обходить» сюжеты социальных конфликтов стороной и вынуждена констатировать противоречащие правительственной установке факты.

Перу А.П. Берже принадлежит ряд публикаций по истории и этнографии различных народовcliii, в которых приводятся разнообразные данные об ареале обитания, этногенезе, численности народов на 1846–1852 гг., количестве выселенных в Турцию и т.д. Освещая общественное устройство Осетии в середине XIX в., ученый отмечает его сходство с феодальным, имея в виду «внутреннее, домашнее, потому что в административном отношении они управляются приставами, под главным ведением начальника Владикавказского военного округа». И здесь же выделяет два класса этого общества: князей или дворян (возданы, правильно – весдоны – П.К.) и рабов (кавдасар, правильно – кавдасардов – П.К.). Но «только родовые начала разделяют эти два класса; в домашнем и общественном быту много между ними сходства»cliv. Как видим, несмотря на высокий авторитет исследователя, он крайне неточен в определении слагаемых осетинского феодального общества.

Как известно, основным вопросом первой русской революции был аграрный. Крестьянская реформа 1861 г., обезземелив крестьян, создала взрывоопасную ситуацию, которая в конечном счете вылилась в революцию. Но малоземелье крестьян и тяжесть экономического положения не были монополией русского крестьянства, в аналогичном, если не в ещё более худшем положении, были горские народы Кавказа и других окраин России.

В условиях поднимавшейся революционной волны официальная историография предпринимала неоднократные попытки доказать отсутствие глубоких противоречий в горской деревне в пореформенный период. Этой цели посвящен труд старшего адъютанта штаба Кавказского военного округа подполковника Н.Д. Гаибоваclv, который «составлен на основании официальных документов и являет собой исторический очерк о мероприятиях и законодательстве царского правительства по земельному вопросу в Терской области»clvi. Так как книга написана по материалам сословно-поземельной комиссииclvii, то автор характеризует личный состав последней, ее структуру, полномочия и программу деятельности. Подготовленные проекты распределения земель представлялись на подпись наместнику Кавказа, а «в необходимых случаях на утверждение государя императора»clviii.

Мы уже отмечали факты жесткой критики «справа» работы комиссии. Теперь приведем принципы и порядок работы комиссии, описанный Н.Д. Гаибовым, который «дезавуирует» позицию «правых». Собрав сведения по обсуждаемому вопросу, председатель комиссии Д.С. Кодзоков представлял начальнику Терской области не личное, а коллективное мнение всех членов, облекая свои предложения в форму журналов. В процессе обсуждения должны были участвовать все члены, но старшие имели право голоса по всем делам, а младшие – только по тем, которые они лично изучали. Работа комиссии строилась не только на коллегиальных началах, но и на принципах гласности, открытости, поскольку в прямую обязанность комиссии входило «сделать известным в народе, через публикации, об обязанностях и целях комиссии»clix. Сбор необходимых сведений комиссия вела только от поверенных или депутатов конкретного горского общества или народа, причем депутат признавался комиссией «законным» только в том случае, если при его выборах участвовали представители всех сословий. Для ускорения работы во всех округах области были созданы специальные подкомиссии, работавшие под руководством членов комиссии, в которых принимали активное участие выборные депутаты, окружные и участковые начальники.

Как и предыдущие авторы консервативного течения, Гаибов утверждал, что народы Терека в дореформенный период не знали феодального землевладения и пользовались землей на общинном праве. Приведенный в книге материал о земельной реформе отразил многие стороны деятельности администрации: подготовку проектов, их обсуждение и утверждение, размежевание и наделение землей народов Терской плоскости на двух основополагающих принципах: в частную собственность – феодалам, в аульную собственность – крестьянам. Значительный корпус документов, опубликованный в приложении к книге, имеет существенное значение в расширении источниковой базы исследуемой темы.

Освещая аграрные отношения, С. Эсадзе придерживался официального мнения о характере землепользования у народов Северного Кавказа в дореформенный период и утверждал, что даже в аристократической Кабарде «частной земельной собственности не было: земли искони считались достоянием всего кабардинского народа»clx. Непосредственный материал о земельной реформе компилятивен. Автор «заимствует» фактические данные у Гаврилова, Гаибова и др. Несамостоятелен он и в обобщающей мысли о значении крестьянской реформы: «И эта реформа проведена была с замечательным успехом; зависимые горские сословия постепенно получили права личные и имущественные, не вызвав тем никаких важных недоразумений в обеих заинтересованных в этом деле сторонах»clxi. В целом, Эсадзе посвятил свою работу обоснованию официального мнения «органического единения горских народов с Россией», которое «должно было произойти посредством установления над местным населением твердой правительственной власти»clxii. Призыв к установлению твердой власти был особенно популярен у дворянской историографии в период первой буржуазно-демократической революции, пытавшейся на примерах прошлого обосновать необходимость установления в стране «железного» порядка.