Исследования

Се бо истину возлюбил еси,

Безвестная и тайная премудрости Твоея явил ми еси...

Слуху моему даси радость и веселие,

возрадуются кости смиренный.

Отврати лице Твое от грех моих

и вся беззакония моя очисти.

Сердце чисто созижди во мне, Боже,

и дух прав обнови во утрбве моей.

Не отвержи мене от лица Твоего...

и Духом Вллдычним утверди мя...

Жертва Богу дух сокрушён:

сердце сокрушённо и смиренно Бог не уничижит.

Псалом 50, стихи 8, 10-14

Серия основана в 2002 г.

А.А. СПАССКИЙ

ЭЛЛИНИЗМ И ХРИСТИАНСТВО

История

литературно-религиозной полемики

между эллинизмом и христианством

в раннейший период

христианской истории

(150-254)

Научное издание

издательство Ол ега Абышко

Санкт-Петербург 2006

УДК 27-9 ББК 86.2(2)-8

С71

Спасский А. А.

С71 Эллинизм и христианство. История литературно-религиозной полемики между эллинизмом и христианством в раннейший период христианской истории (150-254). — СПб.: «Издательство Олега Абышко», 2006. — 360 с. — (Серия «Библиотека христианской мысли. Исследования»).

ISBN 5-89740-138-9

Анатолий Алексеевич Спасский (1866-1916) — замечательный русский историк древней Церкви, профессор Московской Духовной академии, ученик и преемник по кафедре знаменитого А. П. Лебедева. Одна из его самых известных работ «Эллинизм и христианство», написанная в 1911-1913 гг., посвящена полным захватывающего интереса взаимоотношениям древней греко-римской культуры и новой, по тем временам, богооткровенной религии — христианства. Сложная область культурно-философских понятий эллинизма и христианства рассмотрена в их историческом взаимодействии на примерах диалога «Октавий» Минуция Феликса, сочинений Лукиана Самосатского и апологии Оригена «Против Цельса». Сочинение А. А. Спасского отличается не только высокими научными достоинствами, но и прекрасным литературным стилем, что характерно для всех работ этого ученого, читается легко и с удовольствием,

Для всех интересующихся историей древней Церкви.

ISBN 5-89740-138-9

© «Издательство Олега Абышко», подготовка текста к изданию, художественное оформление, 2006

9785897401383

От Издательства

«Эллинизм и христианство» — последний значительный труд проф. А. А. Спасского, задуманный им с необычайным размахом («...полной и всеобъемлющей истории религиозно-полемической литературы между эллинизмом и христианством еще не существует, этим и объясняется предпринимаемая здесь попытка дополнить существующий в науке недостаток»),1 с привлечением самых последних достижений церковно-исторической науки и новооткрытых памятников древнехристианской письменности. К несчастью, тяжелая и неизлечимая болезнь автора (прогрессирующий паралич мозга) и его преждевременная кончина 8 августа 1916 г. в возрасте 50-и лет воспрепятствовали исполнению поставленной научной задачи в полной мере. Первые статьи этой обширной работы появились в июньской книжке «Богословского Вестника» за 1912 г., последняя — в июль-августовской в 1913 г. В том же 1913 г. А. А. Спасский из-за ухудшения состояния здоровья прекращает самостоятельные работы по церковной истории, продолжая возглавлять кафедру древней церковной истории Московской Духовной академии и читая лекции по общей церковной истории вплоть до осени 1915г. Свою задачу А. А. Спасский успел выполнить только наполовину: им исследованы памятники литературно-философской полемики между язычеством (эллинизмом) и христианством во II и III веках, а именно — диалог «Октавий» Минуция Феликса, сатирические сочинения Лукиана Самосатского и знаменитая апология Оригена «Против Цельса» (эта последняя часть труда — не только самая значительная по своему объему, но и самая замечательная по степени разрешения поставленных в ней вопросов). Однако, вне всяких сомнений, это нисколько не уменьшает ценности самой работы даже в том ее виде, в котором она увидела свет в отдельном издании 1913 г.

1 См.: Спасский А. А. Эллинизм и христианство. С. 10 наст, издания.

6

О. Л. Абышко

Анатолий Спасский в своей работе делает много ценных и интересных наблюдений. В частности, говоря об «Октавии» Минуция Феликса, он делает следующий вывод: «Догматический элемент в нем совершенно отсутствует, никаких цитат из Евангелия не встречается, и о Христе он говорит только мимоходом. Это морально-философская религия, основанная на стоической системе в ее лучших представителях... и то учение о Боге и Его Логосе, выдаваемое под именем христианского... есть только воспроизведение основных тезисов стоической теологии. Теоретическая противоположность между христианством и эллинизмом почти исчезает. Все выдающиеся философы древности, учившие о начале вещей, Боге и мироздании, высказывали те же самые воззрения, какие проповедует и христианство».1 Этот вывод чрезвычайно важен для понимания взаимоотношений эллинизма и христианства. Даже такой насмешник и циник, как Лукиан Самосат-ский, при ближайшем рассмотрении своих сочинений не обнаруживает явного нерасположения к христианам, большинство сатирических стрел направляя в сторону языческого культа. Настоящими врагами христианства были сознательно исповедующие язычество эллинские философы, такие как Цельс, написавший «Истинное слово» против основных положений христианства и хорошо знакомый не только с христианской литературой того времени, но и с Ветхим Заветом. Здесь полемика «переходит в самую глубь мистических и религиозных вопросов, когда оба миросозерцания, эллинистическое и христианское, выступают во всей своей цельности и ведут полемику на почве центральных и глубочайших вопросов бытия и жизни... Интерес к полемике усиливался еще тем обстоятельством, что здесь в беспощадную борьбу вступили две равноправные силы, одинаково усвоившие всю культуру своего времени, изучившие философию и все мистические предания защищаемых ими религий».2 Неслучайно апологии Оригена посвящено 2/3 книги А. А. Спасского. Цельс стремится обосновать тот основной тезис своей полемики, что в христианстве нет ничего нового, кроме учения о воплощении Бога Слова в человека и воскресении тела, что абсурдно и неприемлемо не только с позиций античной философии, но и здравого смысла, все же остальное, о чем проповедует христианство, заимствовано им из эллинизма. Что еще важно, так это то, что Цельс

1 Спасский А. А. Эллинизм и христианство... С. 74 наст, издания.

2 Там же. С. 140.

От Издательства

7

и сам отрицает наивную веру язычников и поклонение идолам. «Главным орудием в его борьбе служит логика, и в этой области он оригинален и почти непобедим. В своей полемике с христианами он является последовательным и настойчивым апологетом эллинизма и, если можно так выразиться, апостолом его, и от христиан он ничего другого не желает, кроме того, чтобы они свои воззрения как-нибудь согласовали с эллинизмом».1 Собственно говоря, по мнению А. А. Спасского, настоящая полемика между эллинизмом и христианством только и начинается с появления «Истинного слова». Необходимость его опровержения была столь очевидной, что заставила почти через сто лет спустя написать апологию христианства лучший ум того времени — Оригена. Поэтому, повторимся, апология Оригена «Против Цельса» заслуживает самого полного внимания читателей книги «Эллинизм и христианство». Но в книге затронуты и более важные проблемы. Скажем несколько слов о самой главной.

Совершенно очевидно, что взаимоотношения эллинизма и христианства, взятые в их не просто исторической перспективе, но, выразимся несколько неопределенно, в их метафизической глубине, никогда не перестанут быть предметом самой живой научной дискуссии. Непредвзятый исследователь, подойдя к этому вопросу со всей серьезностью и ответственностью, не может не признать стремительной эллинизации христианства уже в самые первые века существования этой новой (по древним меркам) богооткровенной религии, что, впрочем, вполне согласуется с основами самого христианства — спасти каждого человека, привести всех к поклонению истинному Богу, для чего нужно убедить каждого конкретного человека в истинности христианского благовестия, отвратить его от почитания ложных богов, т. е. необходимо говорить на понятном ему языке. Систематизация и уточнение основных понятий христианства, не желающего остаться в рамках иудео-христианства, могли произойти (и произошли) только на почве эллинизма, бывшего тогда единым общечеловеческим культурным и политическим пространством. Религия воплощенного Логоса — это эллинское христианство. Как сказал об этом С. С. Аверин-цев: «Античная компонента христианской культуры есть... исторический факт, легитимированный временем (а для православного — и авторитетом Отцов Церкви)». И не может быть никакой «деэллинизации христи-

1 Там же. С. 143.

8

О. Л. Абышко

анства», как не может произойти в реальной жизни абстрактного возвращения к неким древним формам. У тех же, кто пытается это делать, «возникает желание выделить собственно христианскую субстанцию из ее исторических связей с античными компонентами... Проблема, однако, в том, что только либеральный протестант типа Гарнака может позволить себе призывать оставить историческую реальность христианства ради интеллектуальной утопии. Где оно конкретно в наличии, это христианство, свободное от слишком тесных связей с оспоренными культурными формами?»1 Заметим еще, что если раньше подобный тип обращения в христианство, когда живое религиозное чувство несло человека по жизни и за ее пределами на двух крыльях — вере и разуме, был более свойственен образованному классу, то и сегодня наблюдается схожая ситуация. По миновании времен принятия народами (племенами) веры своих вождей, религиозный выбор каждым делается осознанно и самостоятельно (или же не делается вовсе — что тоже есть акт личностной воли, равный, правда, безволию), для чего и в наши дни христианству нужна внятная, осмысленная проповедь благовестия истины — проповедь, столь ярко и убедительно звучавшая в первые века новой эры.

А. А. Спасский, что наиболее вероятно — в связи с обострением болезни (все последние годы его мучила страшная головная боль), не успел тщательно подготовить текст книги для печати даже в журнальном варианте (отдельное издание 1913 г. полностью повторяет статьи из «Богословского Вестника» 1912-1913 гг.). В настоящем издании все опечатки, описки, обрывы во фразах и явные ошибки в грамматических конструкциях по возможности исправлены. Приведена в единый порядок система сносок. Проставлены правильные ссылки на книги Священного Писания, зачастую цитировавшегося автором по памяти (отредактированы и сами цитаты). Переводы классических авторов, включая и Оригена, сделанные самим А. А. Спасским, выправлены и уточнены. Внутренняя структура текста более строго упорядочена по главам и разделам. Издательство надеется, что все это облегчит чтение книги, позволив с большей пользой усвоить то главное, ради чего она и написана, и издана — ее содержание.

1 См.: Аверинцев С. С. Таинство милости//Преп. Исаак Сирин. О божественных тайнах и о духовной жизни. СПб., 2003. С. 247.

9

ЭЛЛИНИЗМ И ХРИСТИАНСТВО

История литературно-религиозной полемики между

эллинизмом и христианством за раннейший период

христианской истории (150—254)

Среди тех разнообразных и многосложных отношений, в какие вступила философия и религия эллинизма с вновь народившимся религиозным течением, постепенно охватившим собой всю культурную Европу, одна сторона по важности вопроса и сравнительной полноте сведений привлекает к себе особое внимание. Мы имеем в виду те памятники религиозно-литературного характера, какими обменялись представители эллинизма и христианства за древнейшую эпоху христианской истории и которые сохранились до нашего времени. Изучение этих памятников вскрывает перед нами новую и полную захватывающего интереса струю в той сложной области, которая обыкновенно именуется понятиями христианства и эллинизма, взятыми в их историческом взаимодействии. От внешней поверхности жизни, от случайных и хронологически упорядоченных фактов она вводит в самую таинственную, но всецело определяющую собой существо человека сферу — в сферу религиозных вопросов и загадок и решает кардинальный для того времени вопрос: чья вера «лучше» и с какой религией человек становится ближе к Богу?

Современная западная наука очень богата отдельными исследованиями, этюдами, брошюрами и журнальными статьями, можно сказать, всесторонне исчерпывающими поставленную проблему. Но вся эта разнообразная и разноязычная литература занимается изучением игль отдельных фактов из истории литературно-религиозной полемика между эллинизмом и христианством, сосредоточивает свое внимание преимущественно на одном историческом проявлении его, и в этом

10

А. А. Спасский

отношении имеет несомненную ценность. Но полной и всеобъемлющей истории религиозно-полемической литературы между эллинизмом и христианством до сих пор еще не существует,1 этим и объясняется предпринимаемая здесь попытка дополнить существующий в науке недостаток. Сохранившиеся до нас сведения, имеющие ближайшее отношение к намеченному вопросу, не представляют собой лишь ряд хронологически упорядоченных фактов. Изображаемый в них в полемическом отношении круг философских идей и религиозных чувствований развивается в историческом порядке. С одной стороны, и христианство в своем историческом осуществлении раскрывает себя перед эллинским миром с различных сторон, сначала обращая на себя внимание его только внешними своими проявлениями, а затем по мере своего распространения среди культурного языческого общества, все более или менее обнаруживает перед ним свое внутреннее религиозное существо. В свою очередь, и каждый эллинский полемист обсуждает христианство с точки зрения своих религиозных и философских воззрений, которые тоже не остаются на своем месте, а подлежат тому же процессу развития. Почерпая свой исход сначала в ряде внешних поверхностных наблюдений, объекты полемики постепенно изменяются и переходят к важнейшим вопросам бытия и жизни. Воспроизвести этот последовательно-исторический процесс развития литературно-религиозной полемики между эллинизмом и христианством и составляет ближайшую задачу предлагаемого здесь исследования.

1 Исключая Kellner. Hellenismus und Christenthum oder geistliche Reaction der antiken Heidenthums gegen Christenthum. Coin., 1866, — устаревшее до нашего времени, но не утерявшее всякого значения, и ничтожную по содержанию брошюру Aim г. Die Urtheile heidnischen und judischen Schrift steller der vier erster christliche Jahrhunderte iiber Iesus und die Christlen. Leipzig, 1864. Существующая на русском языке литература относительно намеченной темы исчерпывается отдельными трудами Алфионова. Император Юлиан и его отношение к христианству. Казань, 1877, и Вишнякова. Император Юлиан и литературная полемика с ним св. Кирилла в связи с предшествовавшей историей литературной борьбы между христианами и язычниками. Симбирск, 1908. Цитируются только те исследования, которые были под руками автора и изучены им.

11

Эллинизм и христианство. «Октавий» Минуция Феликса

I

«Октавий» Минуция Феликса

как первый полемический опыт

1. Ненависть к христианскому имени и причины ее появления: а) столкновение между христианами и язычниками на религиозной почве; б) сепаратизм христиан в отношении к общественной жизни и его последствия; в) коренное различие в самом понятии о религии. 2. Эпоха Антонинов и ее значение в истории Римской империи и христианства. — Появление первых полемических трудов против христианства и их хронология. — Диалог Минуция Феликса «Октавий» и его литературная концепция. — Фронтон; его биография и значение в истории латинской литературы. — Мотивы, побудившие Фронтона выступить против христиан. — Анализ речи Фронтона и ее историческая оценка.

1) Языческие писатели и христианские апологеты единогласно свидетельствуют, что первое появление и распространение христианства в греко-римском обществе встречено было со стороны последнего единодушной ненавистью к самому имени христиан. И эта ненависть не составляла собой принадлежности только низших слоев общества, не способных подняться на высоту религиозно-нравственных требований христианства и по-своему перетолковывавших особенности христианской жизни и поведения: она проникала собой все классы общества и одинаково сильна была как у простолюдина, готового верить всяким грязным рассказам о христианах, так и у образованного римского чиновника, самолично исследовавшего вопрос о новой секте. Из языческих писателей, кажется, один только Эпиктет обмолвился добрым словом о христианах, рекомендуя философам такое же отношение к тиранам, какое он наблюдал у галилеян.1 Все же прочие писатели, которых читали несравненно чаще, чем Эпиктета, говорят о христианах не иначе, как с величайшим презрением и откровенной ненавистью. Так, например, Тацит — этот либерал и моралист среди римских историков — без всяких оговорок называет христиан «ненавистными за

1 Ср.: Zahn. Der stoiker Epictet und seine Verhaltiniss гит Christenthum. Erlangen; Leipzig, 1895.

12

А. А. Спасский

их мерзости людьми» и самое христианство ставит в ряду тех «гнусностей и бесстыдств», которые отовсюду стекаются в Рим и здесь широко прилагаются к делу (Anall. XV, 44). Вифинский чиновник Плиний, под пыткой допрашивавший многих христиан, заявляет, что он ничего не нашел у них, кроме грубого и безмерного суеверия.1 В сочинениях Светония, Апулея и др. христиане изображаются как зловредная, бесстыдная секта людей, для которых нет ни божественных, ни человеческих законов.

Со своей стороны, и апологеты христианства нимало не скрывают, что общественное мнение решительно настроено против защищаемого ими класса людей. «Вы ненавидите нас, как самых отчаянных злодеев», — говорит Татиан в своей речи к эллинам (Or. ad Graec. Cap. 25). «Ненависть к христианскому имени, — пишет Тертуллиан, — у большинства людей так сильна, что они, даже хваля христианина, вменяют в преступление имя его: "Кай, — говорит один, — хотя и добродетельный человек, но христианин!", "Удивительно, — замечает другой, — как такой умный человек, как Люций, сделался христианином"» (Apol. Сар. 3). «Сколько раз, — продолжает тот же апологет, — народ бросал в нас камнями и зажигал наши дома, даже трупы христиан извлекаются из гробов, чтобы надругаться над ними» (Apol. 1, 31).

Где же лежал источник этой всеобщей ненависти языческого мира к религии любви и всепрощения? Всего менее эту ненависть можно объяснить теми слухами о тайных христианских собраниях, какие широко распространены были в греко-римском обществе первых трех веков христианства. Как известно, христиан обвиняли в едении человеческого мяса, подобно Фиесту, и гнусных эдиповских кровосмешениях {Athenag. Supplicatio pro christian. Cap. 4), но самые эти слухи, будучи никем не проверены и ничем не доказаны, могли держаться в языческом обществе лишь благодаря ненависти к христианам, благодаря тому, что в общественном мнении христиане были людьми, способными на самые отвратительные преступления (ср.: Minuc. Fel. Octavi-us. Cap. 8-9). He они объясняют ненависть, а ненависть объясняет их.

1 Имеется под руками лишь старое издание: Plinii Caecilii Epistulae et panegyricus. ed. Christophori Cellarii. Lipsiae; Regionmont, 1761. Ep. XCV1I. P. 610.

13

Эллинизм и христианство. «Октавий» Минуция Феликса

Вернее смотрит на дело Тертуллиан, когда он причину ненависти к христианскому имени полагает в малом знакомстве языческого общества с христианством: «Вы ненавидите нас, — говорит этот писатель, — потому, что не знаете нас» (Apol. Сар. 1). Первые христиане — христиане апостольского века — не чуждались язычников; доступ на богослужебные собрания первенствующей Церкви, по-видимому, был открыт как для верующих, так и для неверующих, насколько это можно догадываться на основании послания ап. Павла к Коринфянам (1 Кор. 14, 22-25). Но с течением времени по недостаточно известным причинам, — вероятнее всего, по примеру тайных религиозных обществ, весьма расплодившихся в то время, — и христианские общины постепенно обращаются в тайные союзы и вход на свои таинства открывают людям только испытанной веры и убеждения. «Посвящение в наши таинства, — свидетельствует тот же Тертуллиан, — даже для благочестивых людей сопряжено с удалением непосвященных» (Apol. Cap. 7). Отсюда и внутренний строй христианских общин, их церковная жизнь оставалась недоступной для язычников и загадочной тайной. Кто ближе узнавал христиан и старался ознакомиться с их учением, тот в конце концов делался христианином (ср.: Tertull. Apol. Cap. 1) и выходил из языческого общества. Все же прочие язычники могли судить о христианах и христианском обществе лишь по тем внешним проявлениям, какие вызывало обращение в христианство нового члена общества в религиозной и общественной жизни, по тем признакам, какие наиболее наглядно выделяли его из круга прежних его соседей; а эти признаки, эти поступки оказывались такого рода, что необходимо влекли за собой резкие столкновения между язычниками и новым христианином и с каждым новым шагом глубже вырывали пропасть, разделявшую их понятия и чувства. Ближе и естественнее всего христианское и языческое общество сталкивались между собой на почве религиозной. Отвергая прежних богов и принимая христианство, язычник вместе с тем отвергал и свое прежнее общество, противопоставлял его себе; существовавшие прежде добрые отношения нарушались и вместо них устанавливались взаимная недоверчивость и недовольство. Настает семейное торжество — он не может принимать в нем участие, так как оно связано с отвергаемыми им религиозными церемониями; случается несчастье или смерть — христианин, член семьи, опять дер-

14

А. А. Спасский

жится в стороне, потому что и здесь препятствуют его соучастию религиозные обряды. Вот почему, как выражается Тертуллиан, муж, уже неревнивый, прогоняет жену, уже верную; отец, прежде снисходивший к своему сыну, теперь отказывается от него, уже послушного; господин, некогда кроткий, прогоняет раба, теперь уже верного. Если только кто делается лучшим, благодаря имени христианина, то тотчас же возбуждает к себе ненависть (Apol. Cap. 31). Если бы, впрочем, принятие язычником христианства влекло бы за собой только одно пассивное отвержение богов, выражавшееся в отказе новообращенного участвовать в принятых формах культа, то христиане никогда не вызвали бы к себе той горячей ненависти, о которой свидетельствуют греко-римские писатели. Язычник по самой своей природе толерантен; для него совершенно безразлично, почитает ли сосед одного или двадцать одного бога, поклоняется ли он Юпитеру, Серапису или Христу. В эпоху распространения христианства все наиболее видные города Римской империи были наполнены проповедниками всевозможных религий, сходившихся с азиатского Востока и из Египта и пользовавшихся большим успехом среди городского населения, однако ни эти проповедники, ни их умножавшиеся последователи не могли пожаловаться на ненависть местного населения. Это различие в народных чувствах к проповедникам других религий и христианства объясняется тем отношением, в какое по самому существу своей веры христиане ставили себя к языческим религиям. Христианство, как и все монотеистические религии, требовало от своих исповедников не только разрыва со своими прежними верованиями, не только полного и совершенного отречения от них, но и обязывало бороться с ними, преследовать и искоренять их как ложь и заблуждение. И первые христиане свято исполняли эту свою обязанность. Одушевленные чувством, некогда высказанным ап. Павлом: горе мне, аще не благовествую! — они и в литературе и жизни энергично боролись с язычеством, пользовались всеми удобными средствами, чтобы обличить их ложность и нелепость. Если уже простой отказ участвовать в почитании общепризнанных богов порождал рознь и отчужденность между язычником и христианином, то борьба против языческих богов необходимо вызывала вражду и ненависть против них, которая становилась тем сильнее, чем энергичнее христиане выступали против богов. Язычник еще

15

Эллинизм и христианство. «Октавий» Минуция Феликса

мог примириться с предпочтением, оказанным его соседом чужому богу перед отечественным, но не мог допустить порицания своему богу и религиозному чувству. Поэтому и христианин в его глазах был не только атеистом-безбоэкликаи, отвергающим принятый культ, но и атеистом-противобожником, презрителем и врагом богов; христианин не только пренебрегал богами, но оскорблял их и тем навлекал их гнев на людей, страну и государство. Поэтому-то в минуты общественных бедствий, когда голос народной совести говорил особенно громко, народная ненависть разрешалась яростным порывом против христиан и всюду слышались крики: «Долой безбожников!» «Христиане, — пишет Тертуллиан, — поставляются причиной всех общественных бедствий: разольется ли Тибр, Нил ли не орошит полей, случится ли землетрясение, голод, моровая язва, каждый кричит: "Христиан — львам"» (Apol. Cap. 40). Не менее неблагоприятное впечатление оставляли христиане в языческом мире и своими отношениями к общественной жизни. Общественная жизнь чрезвычайно была развита в древнем мире: большую часть времени греко-римский гражданин проводил вне дома, на форуме, в приемных влиятельных лиц, в амфитеатре. Общественные учреждения и формы жизни в его глазах имели такое важное значение, что лучшие умы древности без колебания отдавали им в жертву свободу человеческой личности. В понятиях того времени человек прежде всего t$)ov ttoAatikov, существо общественное, обязанное все силы свои приносить на служение обществу. Все, что составляло собой общественное достояние, наука, искусство, литература и пр., все это освещалось особенным блеском и становилось предметом благоговейного, почти религиозного почитания. Поэзия была учительницей богов, театр — их храмом; каждое общественное учреждение стояло под покровительством какого-либо бога и каждое постановление и предприятие совершалось с призыванием божественных сил. Римское правительство хорошо понимало эту привязанность народа к общественным учреждениям и прекрасно умело пользоваться ею в своих целях; когда политические права у населения были отняты, оно поспешило заменить недостаток государственных интересов общественными удовольствиями. Под владычеством Рима цирки, амфитеатры, разного рода Церемонии и триумфы достигли блестящего развития; устраивались °собые праздники, возводились громадные здания, развалины которых

16

А. А. Спасский

и теперь удивляют путешественников, тратились громадные суммы для развлечения публики. В придумывании общественных увеселений правители Империи видели не только легкое средство для популярности, но и серьезный долг своего положения; постройка, например, роскошных бань считалась великой общественной заслугой и тщательно заносилась хронистами в летописи на поучение грядущим поколениям.

Как же поставили себя христиане в отношении к этой особенности древней жизни? Христиане не только порвали связи с обществом, но и открыто заявляли, что эти связи не имеют для них ни малейшей ценности. «Мы странники и пришельцы на земле, — говорили они, — и наше отечество не здесь, а на небесах». «Наши надежды устремлены не к настоящему», — говорит Иустин Философ (Apol. 1,11); «мы презираем здешние житейские дела», — заявляет Афинагор (Suppl. Cap. 33). Сепаратизм христиан в области общественной жизни особенно сильно давал себя чувствовать в первые времена христианства, когда в Церкви распространено было ожидание скорого пришествия Христа и близкой кончины мира. Зачем заботиться о мирских делах, когда не сегодня-завтра мир и все, что в нем, сгорит и настанет новое, блаженное царство?! Но и после того как ослабление этой уверенности в близкой кончине мира повлекло за собой некоторое сближение между язычниками и христианами, последние продолжали чуждаться многих сторон общественной жизни, находя их несовместимыми со своим религиозным сознанием. Христиане вообще не могли высоко ставить блага и учреждения языческого общества уже по одному тому, что в их понятиях все это тесно связывалось с презираемой ими языческой религией, но некоторые из христиан переступали в этом случае границы благоразумия, оказывались мелочно щепетильными или выражали свое пренебрежение в формах крайне резких и для язычников оскорбительных. Они не находили ничего достойного, одобрительного ни в поэзии, ни в философии, ни в прошлой истории того общества, среди которого они жили. «Ваши мудрецы — болтуны, собрание ласточек, исказители искусства (Tat. Or. Cap. 1); ваши поэты — льстецы; ваши книги подобны лабиринтам, и читающие их — бочки Данаид» (Ibid. Cap. 26), -— говорит Татиан, обращаясь к язычникам. «Все, что римляне имеют, чем владеют и пользуются, — пишет Минуций Феликс, — все это до-

17

Эллинизм и христианство. «Октавий» Минуция Феликса

быча их дерзости, все храмы воздвигнуты из награбленного имущества, ограбления богов, умерщвления священников» (Oct. Cap. 25). «Какое будет обширное позорище, — восклицает Тертуллиан, говоря о втором пришествии, — какой для нас предлог к радости и удовольствию, когда множество знаменитых государей, почитавшихся за царей неба и земли, станут наполнять воздух вздохами среди мрачных пропастей ада, когда множество гордых философов, славившихся именем мудрецов, будут покрыты стыдом и преданы огню в присутствии своих учеников!» (De Spect. Cap. 30).

Рассматривая все явления общественной жизни в связи с идоло-почитанием, христиане отказывались от самых простых и самых невинных занятий, отрекались от всякого проявления общественного чувства там, где оно встречалось с каким-либо отдаленным намеком на языческих богов. Военную службу многие из них считали не соответствующей заповедям любви, и в дезертирстве не видели ничего позорного, отказывались от несения гражданских должностей, не принимали участия в общественных празднествах и играх, не украшали дома венками и светильниками в дни общих торжеств, запрещали учиться даже музыке и живописи и содержать школы, так как и это последнее занятие стояло в связи с язычеством, требуя от учителя объяснения и генеалогии богов. «Мы никогда не вмешиваемся в общественные дела, — пишет Тертуллиан, — мы без труда отказываемся от ваших зрелищ; исполненные презрения ко всему, что в них происходит, мы приходим в ужас от суеверий, которые их порождают. У нас нет ничего общего ни с мерзостями театра, ни с нелепостями цирка, ни с безумством гимназий» (Apol. Cap. 37). Отчуждение от языческого общества, вызываемое и оправдываемое религиозными соображениями, таким образом, нередко переходило в прямую враждебность к установившимся порядкам жизни и в глазах современного им общества делало их «врагами законов, нравов и природы». Христиане казались ему презрителя-ми всякого общежития, ненавистниками рода человеческого, какими-то нигилистами, ничего не признающими и ничем не дорожащими. «Вы совершенно бесполезны для всякой общественной жизни», — говорили язычники, по словам Тертуллиана, христианам (Apol. Cap. 42). По суждению ритора Аристида, писавшего во II в.: «Христиане — это люди, Для которых нет ничего высокого. Сами будучи презренными, они пре-

18

А. А. Спасский

зирают других; прославляют добродетель — и не делают ее, проповедуют воздержание — и ведут порочную жизнь». Как христианин в самом невинном обычае язычника видел своего рода идолопоклонство и распутство, так и его противники, в свою очередь, перетолковывали и объясняли все поступки христиан скрытыми дурными намерениями. «Бесстыдство, — говорит тот же Аристид, — они называют свободой, возмутительные речи — бесстрашием; неспособные оказать содействие каким-либо полезным целям, они мастерски умеют подкопаться под семейное благосостояние и разорить домочадцев. Ни одно их слово, ни одна их мысль не приносит добра: они не участвуют в городских советах, не утешают печальных, не примиряют спорящих; они забиваются по углам и там, должно быть, говорят разумно».1 Так понимали христианство его раннейшие современники. Чего же они должны ждать от тайных христианских собраний? Они, со своей точки зрения, резонно и искренно были убеждены, что тайна, окружающая этих презренных людей, должна скрывать под собой дела, достойные этого общества. «Похвальные дела совершаются открыто и скрываются только дела преступные», — говорит язычник Цецилий у Минуция Феликса. И вот почва оказалась вполне подготовленной для распространения рассказов об ужасных преступлениях, совершаемых на христианских собраниях.

Наконец, по самому существу и способу своего происхождения христианская религия должна была вызывать в умах своих современников ряд недоумений, которые если не влекли за собой прямой ненависти их к христианам, то просто ставили их религиозную мысль в тупик: да что это за явление и может ли оно быть зачислено в разряд религий? — В современный ему мир христианство явилось как религия новая в безусловном и исключительном смысле: никакого прошлого, возвеличивающего авторитетом святой старины, оно за собой не имело; не было оно привязано и ни к какой определенной нации, ни к какому географическому пункту. Оно совсем не подходило под установившееся у греко-римских народностей понятие о религии и в этом отношении не могло идти ни в какое сравнение не только с данными налицо греко-римскими культами, но даже с иудейством. Как бы мало

1 См.: Neumann. Die Romische Staat unci die allgemiene Kirche. I. Leipzig. S. 35-36.

19

Эллинизм и христианство. «Октавий» Минуция Феликса

язычник не понимал иудейское вероучение, сколь бы омерзительными не представлялись ему некоторые обряды иудейства, он все-таки не мог отказать ему в одном признании — в признании за ним положительной формы богопочитания. Иудейство в глазах язычника было и оставалось религией в собственном смысле; в нем он находил все признаки, присущие действительной религии, и если иногда негодовал на иудея за его презрение к языческим богам, то все же помнил, что иудей имеет своего Бога, молится Ему и этим обеспечивает для земли долю небесного благоволения. Не то открылось языческой религиозной мысли, когда она встретилась с христианством. Христианство не содержало в себе ни одного из тех признаков, какими в сознании язычества определялось понятие религии, отрицало это понятие и отвергало его. Все другие религии укладывались в определенные национальные и территориальные рамки, учили о богах известного народа и известной местности, имели, так сказать, свой определенный национальный и территориальный паспорт. В христианстве же ничего подобного не наблюдалось: оно не принадлежало одному народу, не допускало пространственного ограничения и учило о Боге (Христе), о Котором ничего не знала древность. Все другие религии владели материальным культом или, точнее сказать, воплощались в нем; у христиан же (на первых порах) не было ни храмов, ни жертв, ни воскурений и никакого изображения Божества, т. е. не было того, в чем язычники и полагали сущность религии. Обычная просьба язычника к христианину: «Покажи мне своего Бога», выражала собой не одну только наивность религиозного сознания; она свидетельствовала о глубокой религиозной розни, разделявшей язычество и христианство, показывала, что христианство несовместимо с языческими религиозными понятиями, не подходило под ту мерку, какая прилагалась в язычестве к религиям. Эта радикальная противоположность, наблюдаемая в самой концепции понятия о религии, вырывала более глубокую пропасть между эллинизмом и христианством, чем ненависть его к христианскому имени, которая По самому существу дела должна была оказаться явлением скоро преходящим. Внутреннее содержание христианства как религии долгое ремя оставалось сокрытым перед языческим миром во всей своей, елигиозной цельности, пока сама христианская Церковь не приняла формы, родственные эллинизму.

20

А. А. Спасский

Все боги Рима и Греции имели свою генеалогию, крайне несложную, всем понятную и близко напоминающую собой процесс человеческого происхождения. Откуда же получило начало христианство, кто был его основателем и как нужно думать о нем — вот вопрос, который наиболее занимал собой эллинских полемистов, так как личностью основателя религии определяется и достоинство созданной Им религии. Породив собой сначала ряд легенд и мифов, он затем привлек к себе лучшие силы эллинистического духа и сделался исходным пунктом в решении самого вопроса о сущности христианской веры.

2. Второй век христианской эры в истории Римской империи открывается годами, которые всеми историками единогласно признаются одними из самых счастливых и самых цветущих. Если бы кого-нибудь спросили, говорит Гиббон, в течение какого периода всемирной истории человечество наслаждалось наибольшим миром, то он без малейших колебаний должен был бы назвать тот промежуток времени, который прошел от смерти Домициана до восшествия на престол Коммода (92-180 гг.).1 По фамильному имени императоров, занимавших трон Империи за это время, и самый период получил в истории название эпохи Антонинов. Все правители династии Антонинов (Нерва, Траян, Адриан, Антонин Пий и Марк Аврелий, за исключением последнего из Антонинов Коммода) оставили по себе у позднейших поколений память лучших, несравненных императоров, optimi caesares. He имея потомства, они ввели в действие систему усыновления, причем замечательнейшим образом выбор их в общем падал на достойных. Своей целью они поставили поддержку старых традиций, оживление древних учреждений, не исключая и сената, и управляли подвластными Риму народами на началах гуманности и справедливости. Под благотворным влиянием этих императоров римская общественность испытала сильный подъем во всех направлениях. Сами Антонины были людьми вполне интеллигентными, умевшими высоко ценить блага цивилизации и поощрявшими все, клонившееся к общественной пользе и развитию. Наука, искусство, литература и законодательство еще раз расцвели при них пышным цветом на классической почве — расцвели

1 Gibbon. The history of the decline and fale of Roman Empire, ed. Bury. London, 1900. T. I. P. 78.

21

Эллинизм и христианство. «Октавий» Минуция Феликса

последний раз, чтобы потом надолго увянуть.1 Народы любили своих гуманных и справедливых правителей; приветствуя новопоставленного императора, римляне до IV в. употребляли такую фразу: «Будь счастливее Августа и добрее Траяна».2 Таково было значение эпохи Антонинов в истории Римской империи.

И во внутренней истории христианской Церкви она оставила по себе глубоко знаменательные следы; при Антонинах Церковь пережила события великой важности, положившие основание к дальнейшему ее развитию. Общее оживление умственных интересов, наблюдаемое в эпоху Антонинов, сказалось и в христианстве появлением ряда гностических учений — замечательного порождения религиозно-философского творчества древности. Из церковной среды выходят знаменитейшие апологеты, как Иустин, Татиан и Афинагор, которые не только на философских основаниях защищают права христианской религии, но и делая оценку всей языческой культуре, систематизируют христианское веро- и нравоучение. В Церкви зарождается богословская наука, намечаются основные направления ее и полагается фундамент к построению догматики. Богатые задатки, хранившиеся внутри христианских общин, развиваются во всех направлениях, поражая своей свежестью и энергичностью. Выдающиеся люди христианского мира предпринимают далекие путешествия с целью ознакомиться с прошлым и настоящим состоянием христианства. Егезипп обходит восточные и западные Церкви, собирая предания для своего исторического труда; малоазий-ский еп. Поликарп является в Рим, чтобы засвидетельствовать братское общение. Начинается разработка чисто церковных вопросов по поводу монтанизма. На эту богатую содержанием эпоху падает первая церковная история, первые соборы и первая попытка установления канона священных книг. Христианство сбрасывает с себя пелену иудейства, скрывавшую его от взора наблюдателей в течение всего первого века, и восстает перед языческим миром во всем своем росте, как новый и самостоятельный религиозный факт, требующий себе определенного отношения от государства и общества. Вот почему и первые полемические труды, направленные против христианства, падают именно на это

1 Ср.: Ibid. I. Ch. 1-11.

2 Ibid. I, 1. p. 75.

22 А. А. Спасский

время — на эпоху Антонинов, и — замечательный факт! — именно теперь выступают на историческую сцену разом и почти одновременно три писателя: Фронтон, Лукиан и Цельс, и каждый из них обсуждает христианство со своей точки зрения. Установить какое-либо внутреннее сродство или связь между ними или зависимость одного от другого невозможно; даже хронологическое взаимоотношение их не поддается точной датировке. Обэ1 определяет смерть Фронтона 170, 168-172 гг., Бэниг2 относит к 175 г. по Р. X., Любкер3 — к 170 г., и, наконец, Бэр4 — к 164-165 г. Хронологическое затруднение увеличивается еще тем, что время жизни автора диалога «Октавий», в котором Фронтон выступает под именем Цецилия, не поддается точному определению. Все сведения, какими обладает наука о Минуции Феликсе, сводятся к тому, что рожденный в язычестве, он обратился в христианство, получил считаемое в то время достаточным образование и исполнял в Риме должность адвоката, так что и определение времени его жизни зависит от датировки диалога. К некоторым более или менее прочным заключениям может вести надпись, найденная Dessau в Цирте (Нумидии), в которой между 210 и 217 гг. по Р. X. значится praefectus quinquennalis Marcus Caecilius Quinti filius Natalis (префект Марк Цецилий, сын Квинта Наталия),5 а так как и Цецилий Наталий, ведущий разговор в диалоге Минуция Феликса, происходил родом из Цирты и носил имя Квинта, то отсюда легко было бы префекта Цецилия отождествить с фигурирующим в «Октавии» язычником, потом обратившимся в христианство, но при этом предположении диалог должен будет иметь место после 210 г. Тертуллиан, во многих частях своей апологии воспроизводящий Минуция Феликса и составивший этот свой труд около 200 г., не мог бы пользоваться диалогом Минуция. На более верный путь встает издатель диалога Bahrens (Leipzig, 1886), утверждающий, что бывший префект М. Цецилий На-

1 Aube. Histoire des persecution de l1eglise. La polemique pa1ienne a latin du II siecle. 10 edition. Paris, 1878. P. 74, 91.

2 Baenig. Herzog-Hauck. Real-Encycl. 3 Aufl. Bd, 13. S. 87.

3 Любкер. Реальный словарь классической древности (перевод Модес-това). СПб.;М., 1884. С. 412.

4 Bern. Geschichte romische Literatur. 4 Aufl. 2, 15. Carlsruhe, 1869. S. 624.

5 Dessau. Uber einige Inschriften aus Citra//Hermes. XV. 1880. S. 471 — 474.

23

Эллинизм, и христианство. «Октавий» Минуция Феликса

талий не сам вел беседу с Минуцием и не был отцом этого диспутанта, но является сыном Цецилия, беседовавшего с Октавием и обратившего его в христианство. Отсюда и время составления Минуцием Феликсом своего диалога может быть определено 180-200 г.1 — Лукиан родился около 120 г. и жил еще при императоре Коммоде (180-190);2 литературная же деятельность Цельса и время появление его «Истинного слова против христиан» падает на 177-188 гг. правления Марка Аврелия.3 Хотя хронология и налагает на историка непреодолимые узы, тем не менее, существуют вопросы, которые очень трудно вмещаются в хронологические рамки, так как они стоят выше всяких физических измерений — это вопросы мысли и научного творчества: два литературных деятеля могут создавать свои труды в одно и то же время, но возможна, так сказать, логическая хронология мысли, дающая некоторое право историку мысли распределять ее продукты по мере углубления их в изучаемый вопрос. Мы предпочитаем такой порядок: Фронтон, Лукиан и Цельс.

Фронтон в роли противохристианского полемиста выступает перед нами в диалоге «Октавий», дошедшем под именем Минуция Феликса. Действующими лицами здесь являются Октавий, уже умерший друг Минуция Феликса, сам автор, скрывающийся под именем Марка, и Цецилий, несомненно заменяющий здесь Фронтона.

3. Детальное изучение диалога Минуция Феликса давно уже показало, что он создался под сильным воздействием двух важнейших литературных деятелей I в. — Цицерона с его сочинением «О природе богов», предопределившим не только внешнюю форму его, но и значительную часть содержания, и под влиянием Сенеки с его разнообразными творениями.4 Уже самая внешняя конструкция его пред-

1 Ср.: Болотов В. В., проф. Лекции по истории древней Церкви. Введение в церковную историю. СПб., 1907. С. 110.

2 Harnack A. Herzog-Hauck. Real-Encycl. Bd. XI. S. 610. 1 Neumann. Op. cit. Bd. III. S. 773. См. основательную старую диссертацию Le Nourry, мавританского монаха, приложенную к изданию Минуция Феликса, сделанному в Migne. PL. T. III. Col. 371-652; Behr. Der Octavius Minucius Felix in seinem Vehaltniss iceron1s de natura deorum. Gera, 1870; Burger. Minucius Felix und Seneca. Wiinchen, 1904.

24

А. А. Спасский

восхищена диалогом Цицерона; здесь рассуждают между собой о природе богов трое: академик Котта, эпикуреец Веллий и стоик Бальб, причем Цицерон присутствует при начавшемся споре в качестве молчаливого слушателя.1 Окончательный результат, к какому приходит диспут, формулируется Цицероном. Веллий присоединяется к мнению академиков, Цицерон высказывается в пользу стоических воззрений Бальбы.2 На сцене диалога Минуция Феликса действуют три лица: Фронтон защищает язычество и нападает на христиан; Октавий — адвокат христианства, а Марк молча выслушивает прения диспутантов и, наконец, в качестве третейского судьи высказывает приговор. Далее: Цицерон встречается в Риме в праздничный день (feria Latina) со своим другом Коттой, видя его диспутирующим с эпикурейцем Вел-лием и стоиком Бальбом, и избирается в качестве беспартийного зрителя в судьи.3 Почти то же наблюдается и в рассказе Минуция Феликса. Марк в наставшие свободные часы после судебных занятий прогуливается по берегу моря вместе с Октавием в Риме и Цецилием. Последний, заметив статую Сераписа, поднес руку к губам и запечатлел на пальцах поцелуй (Oct. Cap. I—IV). Октавий тотчас же предложил начать обсуждение по делам веры. И здесь, таким образом, совершенно случайное совпадение вещей дает повод к диспуту, причем Марк здесь играет ту же роль, что и Цицерон в диалоге «О природе богов». Несмотря на то, что Цецилий в конце диспута заявил о полной победе над своим собственным убеждением (т. е. в готовности отречься от язычества и принять христианство), он испрашивает еще день отсрочки (Сар. 41). И у Цицерона стоик Бальб требует у академика Котты день отсрочки, чтобы затем еще продолжить диспут.4

В диспуте, описываемом Минуцием Феликсом, первым выступает на сцену Фронтон, которого в диалоге, несомненно, заменяет Цецилий.5

1 М. Tulii Ciceronis Opera, quae supersunt omnia et cet., ed. /. Orellius. T. IV, pars 2. Turici, 1828. 110, I, 6. P. 12.

2 Ibid. 106, III, 40. P. 121.

3 Ibid. P. 12.

4 Ibid. HI, 40. P. 121.

5 Octav. Cap. X: об этом говорят все; об этом свидетельствует речь цир-тинского оратора; ср.: Сар. XXXI, Октавий по адресу Цецилия: «Об этом и твой Фронтон».

25

Эллинизм и христианство. «Октавий» Минуция Феликса

фронтон, происходивший из Цирты (в Нумидии),1 прибыл в Рим при императоре Адриане и последовательно прошел курс высших должностей, состоял триумвиром, квестором (эдилом),2 два раза консулом и сенатором:3 в конце жизни ему предназначалось проконсульство в одной из азиатских провинций, но неожиданная болезнь задержала его в Риме, где он и скончался.4 Родившись в царствование Домициана, он при Марке Аврелии сам называет себя стариком, утомленным продолжительной жизнью. Самым блестящим временем его жизни и деятельности явились те годы, когда он был приглашен императором Адрианом в Рим состоять воспитателем при Антонине Пие, тогда бывшим еще мальчиком,5 где он и оставался учителем и воспитателем Антонина Пия и Марка Аврелия. Сохранившиеся до нашего времени письма императора-философа и отчасти Антонина Пия достаточно ясно показывают не только их дружеское, чисто братское взаимообщение, но и то уважение и почтение, какое питал Марк Аврелий к своему учителю и наставнику. Любовь и почет, какими он стремился окружить Фронтона, выразились наглядно в том, что он сам ходатайствовал перед сенатом о постановке Фронтону статуи на улицах Рима. Известно также, что из всех многочисленных своих учителей он предпочитал Фронтона.6

Прекрасно образованный, но не совсем чуждый честолюбия, Фронтон, как оратор и придворный учитель, в истории латинской литературы занимает выдающееся место. Он не только в течение своей жизни

1 М. Cornelii Frontonis et M. Aurelii imperatoris Epistulae. L. Veri et Antonini Piireliquiae etc. с ed. Angelo Majo. Romae, 1823; Nieburgius. Cornelii Frontoni reliquiae et M. Aurelii. Berolini, 1816; Naber. M. Cornelii Frontonis et M. Aurelii epistolae (L. Veri et Antonini Pii et Appiani epistolarum reliquiae) (переработанное издание Май). Lipsiae, 1867. (Считаем своим долгом выразить свою благодарность многоуважаемому профессору Сергею Ивановичу Соболевскому за доставку мне этих необходимых изданий из Университетской библиотеки.) Bern. Geschichte romischen Literatur. Carlsruhe, 1869.3 Aufl. S. 628-646; Nicolai. Geschichte d. romischen Literatur. Magdeburg, 1881.

2 Aube. Op. cit. P. 74.

3 Nieburgius. Op. cit. P. XXIII.

4 Ibid. P. XXII.

5 Ibid. P. XII.

6 Julii Capitolini Vita M. Aurelii philosophi. P. 45.

26

А. А. Спасский

обладал многочисленными учениками, но оставил по себе особую школу, получившую имя Фронтониан. Ритор, вызывавший у некоторых своих последователей восторженные похвалы как наилучший и добросовестный учитель, человек элегантного суждения,1 он жил в эпоху перерождения латинской литературы. С выступлением в римскую историю принципата риторика и ходячая философия стояли на поворотном пути и, подпадая под зависимость от благосклонного усмотрения императоров, постепенно теряли свой стойкий и независимый дух. Началось отделение римского образования от греческого; главнейшие научные и духовные силы сосредоточивались в Греции и Малой Азии и здесь достигли цветущего положения. Рим мало-помалу терял свое господствующее положение и открывал полную возможность для выступления в область литературной деятельности африканцам и позднее галликанцам. Вместе с уменьшением литературных сил в столице и с возрастающим влиянием чужеземного элемента римская литература теряла свою национальную окраску и своеобразность. Творческий дух, самостоятельность и сила, правильность и элегантность стиля, характеризовавшие собой литературу первого столетия, исчезли и никогда не возвращались. Выступали новые писатели, стремившиеся устранить недостатки и оплошности «серебряного века» латинской литературы, создать умеренность, улучшение и дальнейшее преобразование латинского языка, встать на новый путь архаизма, намеченного в правление еще Адриана. Одним из выдающихся представителей этого направления и был Фронтон. У него первого во всей силе наблюдается провинциальная манера писательства, фантазерство, пестрый и тяжеловесный стиль и аффектированные и высокомерные фразы, выражения и обороты, заимствованные из старого Катона, Плавта, Энния, Саллюстия и других.2 Человек обычного уровня, не обладавший какими-либо особо выдающимися талантами, он приобрел высокое значение в истории римской литературы. Он определил риторику как всеобнимающую науку, от благ которой должны питаться все остальные, но эту риторику он понимал не в прежнем свободном и независимом духе, а с педантичностью ограниченности устных курсов обучения и публичных лекций, как

1 Nicolai. Op. cit. P. 5, 448.

2 Ibid. P. 6, 748.

27

Эллинизм и христианство. «Октавий» Минуция Феликса

они практиковались в школах. Действуя во время упадка литературного вкуса, когда риторика лишилась выдающихся вождей и погрузилась в бесплодность, и пренебрегая своими великими предшественниками, Фронтон все литературные занятия и произведения хотел поставить под авторитетом древности.1 Таков был Фронтон как литературный деятель.

К сожалению, его политические и религиозные воззрения очень мало известны. Учитель двух императоров, стоявший с ними в близких отношениях, он, консерватор в области литературы, мог оставаться только консерватором и в сфере политики и религии. В империи Марка Аврелия он видел осуществление своего политического идеала, не стремился ни к чему лучшему и восхвалял наставший порядок.2 Человек, полагавший все сущности знания в риторике, он не был ни философом, ни богословом, не искал никаких тайн и откровений и ни разу не пытался найти какой-либо высший смысл в окружающем его порядке вещей. Сохранившаяся до нашего времени переписка его с Антониной Пием и Марком Аврелием предлагает хотя и не большой материал, но вполне достаточный для того, чтобы дать некоторую характеристику религиозных воззрений Фронтона. Несомненно одно, что он вращается в кругу обычных для его времени религиозных понятий. Извещая Антонина Пия, что дети его по своему виду оказываются совершенно похожими на него, он уведомляет императора, что «помощью богов» все они здоровы по цвету лица и громки голосом, и просит богов: пусть пребудут в благосостоянии сеятель, посеянное и жатва.3 В одном месте он клянется высшими и низшими богами.4 За Фаустину, жену Марка Аврелия, он каждое утро призывает богов5 и сам дает и совершает обеты перед ларами и домашними богами, чтобы в наступающем году увидеть Антонина Пия.6 Как ритор, он стремится освободить ораторскую речь от мифологических наслоений и анекдотов. Он счи-

1 Ср.: Dartigue J. Aurelius dans ses rapporte avec le christianisme. Paris, 1897.

2 См.: Naber. Op. cit. P. 16. 49, 101, 146, 153, 158, 167. 213-214, 217, 220, 222, 229, 232.

3 Ibid. P. 101.

4 Ibid. P. 166.

5 Ibid. P. 83.

6 Ibid. P. 167.

28

А. А. Спасский

тает «постыдным пороком» употреблять в ораторских речах такие сравнения, как «лебединый хвост», «волосок Венеры», «фуриев бич».1 Любитель разных курьезов, он реферирует своим высокопоставленным воспитанникам «пустые и ничего не стоящие вещи вроде "Похвалы туману и пыли"2 или "Басни о происхождении сна"»,3 но все это происходит случайно, между словами, не преследует никакой определенной цели и не имеет обработанного плана. Лучшее религиозное отображение Фронтона дает его речь, вложенная Минуцием Феликсом в уста Цецилия. Непримиримый скептик, отрицающий теоретически всякую возможность познания Божества, даже самое Его бытие, далекий от всякой мысли о Промысле и каком-либо Устроителе мира, он на самом деле является глубоко верующим язычником и в преданиях старины находит все данные, чтобы возвести древнюю римскую религию на пьедестал единственно истинной и спасительной религии и непоколебимой основы государства. Какие симпатии мог питать этот скептик-консерватор к той жалкой и презренной секте людей, которая в правление его учителя все усиливалась и ужасные святилища которой наполняли весь мир (Minuc. Fel. Cap. IX), нарушая прочность Империи и увлекая из среды язычников многочисленных поклонников?! Ритор, вращавшийся в высших кругах общества, он мог лишь с презрением аристократа смотреть на этот сброд нечестивого общества и со скрупулезностью адвоката напал на христианство, воспользовавшись для обличения поклонников новой религии теми позорными сведениями о христианстве, какими полна была народная молва.

Фронтон открывает свою речь чисто эпикурейским учением о недоступности для человеческого ума всякого познания о Божестве, о полной невозможности допустить какого-либо Бога Творца или Промыш-ления для объяснения мирового процесса. В самом деле, ограниченность человеческого ума так далека до познания Бога, что ему недоступно ни то, что находится над ним на небе, ни то, что заключено в глубоких недрах земли. Если при этой ограниченности ума люди, поверженные на землю, переносятся в дерзких помыслах на самое небо, то, по крайней

1 Naber. Op. cit. P. 157, ср.: Р. 145-146.

2 Ibid. P. 211.

3 Ibid. P. 228-229.

29

Эллинизм и христианство. «Октавий» Минуция Феликса

мере, пусть не выдумывают еще пустых и страшных призраков. Все произошло из первоначальных элементов, существовавших в недрах земли1 какой же тут Творец мира? Все части вселенной образовались, расположились одна подле другой и устроились от случайного столкновения; какой же тут Устроитель — Бог? Огонь зажег звезды, образовал небо из своего вещества, утвердил небо посредством тяжести, привлек в море жидкости; к чему тут религия, этот страх перед Божеством, это суеверие? Человек, как и всякое животное, слагается из произвольного соединения элементов и опять разрушается без всякого Художника, без Распорядителя, без Творца.1 Молнии падают во всяком месте, без разбора поражают храмы и дома, убивают порочных людей, не щадя и благочестивых, в пожарах одинаково погибают невинные и преступные; во время мира порок идет часто рядом с добродетелью, и в делах человеческих все сомнительно, неизвестно, неверно, только более вероятно, чем истинно.2 Где же тут божественное Провидение?3 — Если бы миром управляла воля какого-нибудь Божества, то никогда бы Фаларис и Дионисий не удостоились бы царства, Рутилий и Камилл не были бы наказаны ссылкой и Сократ принужден умереть от яда.4 Или истина сокрыта в

1 Ср.: Cicero. De nat. deor. I, 8. P. 10: «Какими глазами души хотел объяснить вам Платон столь важное дело; каким богом украшен мир? Откуда движение? Какими орудиями (оно производится)?.. Каким управителем была вручена столь великая обязанность; каким архитекторам поклоняются и служат воздух, огонь, вода и земля?.. Все это является скорее желательным, чем обнаруживается на самом деле» (Веллий-эпикуреец в критике учения Платона).

2 Cicero. Op. cit. I, 5. P. 11 (учение академиков): «Ко всему истинному примешана ложь, так что нельзя указать никакого критерия для разделения их».

3 Если глупость (речь Котты), по суждению всех философов, есть величайшее зло (то как понять то), когда все злое, судьбы и дела, распространяйся повсюду, мудрость же нигде не находится; в великих бедствиях оказываются все, которым вы приписываете самое лучшее предопределение от богов (Cicer. Op. cit. III, 2. P. 116). Итак, нет никакого различия между добрыми и злыми (Ibid. III, 35. P. 119).

4 (Если бы существовало Провидение), то почему мой дядя (Котты) Рутилий был послан в изгнание? Почему Дионисий был тираном богатейшего и счастливейшего государства; а также Фаларис, не потерпел ли он изгнания? Что скажу и о Сократе, смерть которого я имел обыкновение оплакивать, читая Платона (Ibid. III, 22. P. 11)?

30

А. А. Спасский

мраке неизвестности, или же, что всего вероятнее, всем управляет без всяких законов непостоянный своенравный случай. Тем более достойно негодования и соболезнования то, что некоторые необразованные и невежды, чуждые понятия о самых простых искусствах (имеются в виду христиане), осмеливаются рассуждать о сущности вещей, о Божестве, о чем в продолжении нескольких веков спорят философы (Сар. XV).

Единственный исход из всех этих затруднений лежит в уроках предков; залог истины заключается в том, чтобы держаться преданной религии, почитать богов, которых родители внушили бояться, прежде чем мы узнали их. Не следует рассуждать о богах, но должно верить предкам.1 Религия, полученная от предков, есть общечеловеческое достояние и уже достаточно доказала свою спасительную силу. Во всех государствах, провинциях и городах народы имели свои священные обряды и почитают своих местных богов, так, например, элевсинцы Цереру, фригийцы Кибелу, халдеи Бела, сирийцы Астарту, тавряне Диану, галлы Меркурия, римляне всех этих богов. Власть и могущество римлян простирается даже за пределы океана2 за то, что даже на войне они показывают свою религиозность. Перенося к себе религиозные культы всех народов, Рим заслужил быть царем мира, а отсюда и религиозный строй Римской империи, который непрерывно сохранялся и в продолжение веков не умалялся, но прогрессивно возрастал, так как святость обрядов и священных учреждений тем более возвышается, чем они древнее (Сар. VI). И этот религиозный строй Рима всей своей прошлой историей наглядно обнаружил свою религиозную силу в многочисленных фактах высшей помощи (и в этом пункте речь Фронтона приобретает особую энергичность). Не напрасно древние предки с таким тщанием наблюдали предсказания авгуров, обраща-

1 Ср.: Cicer. Op. cit. Ill, 2. P. 23 (Котта): «И я убежден, что мысли, какие мы приняли от предков о бессмертных богах и священных церемониях, должны быть защищаемы. Никто, будет ли он ученым или невежей, не должен колебать полученное от предков учение о богах, так как в этом заключается основа государства».

2 Ibid. II, 2-3. Р. 44-48: «Итак, в нашем народе и прочих существует культ богов и религиозные святыни в лице больших и малых богов и все части Республики (при помощи этих культов) содержатся в благополучии».

31

Эллинизм и христианство. «Октавий» Минуция Феликса

лись к гаданию по внутренностям животных...1 Достаточно просмотреть исторические книги, чтобы убедиться, как они совершали священные обряды всех народов, чтобы возблагодарить богов за их милости или отвратить угрожающий гнев, или умилостивить грехи, уже постигшие своей яростью и казнями. Вот факты. Такова Идея, мать богов, которая по прибытии своем в Италию засвидетельствовала целомудрие одной женщины и освободила город от страха неприятелей.2 Свидетелями этой постоянной помощи богов являются статуи, поставленные в честь двух братьев на берегу озера, как они явились на дымящихся и покрытых пеной конях, возвестив о победе над персами в тот самый день, когда была одержана победа,3 и учреждением игр в честь разгневанного Юпитера, явившегося во сне одному из плебеев.4 «Свидетельствую с само-

1 Ср.: Cicero. Op. cit. II, 65. P. 90 (Бальб): «Мне кажется, что всеми силами нужно утверждать существование Провидения в делах человеческих: многое предопределяют гаруспиции, многое предвидят авгуры, многое объясняется оракулами, предсказывается и снами, и когда они принимаются во внимание, многие дела, предпринимаемые (по одному) человеческому суждению, избегали опасностей».

2 Древние историки рассказывают о прибытии в Рим каменной статуи Идеи или Матери богов, Кибелы или Цереры в тех целях, чтобы Ганнибал в Пуническую войну был изгнан из Италии. Когда корабль с изображением богини достиг Тибертинской пристани, он здесь остановился, и никто не мог сдвинуть его со своего места. Тогда (весталка) Клавдия, относительно девства которой распространялась самая темная молва, во всеуслышание заявила о своем целомудрии и, излив молитву перед богиней, одна, по желанию всего римского народа, на поясе вытащила корабль на берег (Le Nourry. Op. cit. P. 605).

3 Cicero. Op. cit. II, 2. P. 44: «Боги часто показывают свое присутствие, как, напр., в войне латинян при Регалии, когда Пастумий-диктатор с Октавием Максилием Тускуланом подверглись опасности, в самом войске видели Кастора и Поллукса, сражавшихся на конях; также Ватиний, прибывший в Рим из Реатинской префектуры, ночью возвестил сенату, что два юноши на белых конях захватили в плен царя Персея». — Многие римские историки повторяют этот рассказ, повествуя, как два юноши на белых конях захватили в плен царя Персея, о чем сенату возвещено было в ту же ночь, и сенат поставил им статую на берегу моря (Le Nourry. Op. cit. P. 605).

4 В объяснение этой фразы Le Nourry ссылается на одно место из сочинения Цицерона De divinatione (Op. cit. 116,1, 26. P. 146), которое одно и может

32

А. А. Спасский

отвержением Дециев,1 и Курция, бросившего на своем коне в отверстие глубокой пропасти,2 и гаруспиции, более чем это было желательно самим римлянам, подтверждали личное участие богов в судьбе людей. Предприятие Клавдия и Июния против карфагенцев явилось не столько сражением, сколько решительным поражением римлян, и Тразимен-ское озеро обагрилось кровью, потому что он презрел гадания авгуров.3 Красе за насмешку над фуриями заслужил их гнев, заставив римлян

объяснить это неясное известие Фронтона. — Хотя во время Латинской войны сначала совершались многочисленные священные игры, но когда государство неожиданно прибегло к оружию, игры были прекращены и их следовало восстановить. Как это и прежде бывало, когда народ собрался (на игры), по сцене водили раба, носившего на себе колоду (накладываемую обыкновенно на виновных рабов), причем били (caedetur — убили?) его плетями. В это время один римский простолюдин, увидев во сне пришедшего (?) к нему, сказавшего, что префекту не угодны игры и повелевшего ему известить о том сенату, но он не посмел. Было и во второй раз приказано (во сне) сделать то же, но он и теперь не посмел. Между тем сын его (раб, подвергнутый наказанию на сцене?) умер и он сам сделался болен ногами, но когда он рассказал о своих видениях друзьям, то по постановлению (sententia — кого?) на носилках был доставлен в курию, и когда он возвестил там о своих видениях, ногам его возвратилось здоровье. Сон был одобрен сенатом, и игры восстановлены (передано в свободном изложении).

1 Деции — отец и сын, по другим источникам — внук, посвятившие себя римским богам, вооруженными бросились в массу враждебных войск и своей геройской смертью обеспечили победу. Le Nourry. Op. cit. P. 60.

2 О Курции известно, что когда среди городской площади Рима открылась глубокая пропасть, которую ничто не могло наполнить, воинственный юноша М. Курций, посвятив себя богам, вместе со своим конем бросился в пропасть, и земля приняла прежнее положение. Ibid. P. 608.

3 Ср.: Cicer. Op. cit. (Бальб): «И предсказания, и проречения будущего, что другое означают, как не то, чтобы предуведомить и предсказать людям будущее? Разве не первой убеждает нас в этом необдуманность Клавдия в Пунической войне, когда он, шутя подсмеявшись над богами... свергнулся в море со всем войском... и смех его не принес ли многих слез великому римскому народу? А его коллега Июний не по такой ли безрассудности оставил войско, когда гаруспиции не состоялись, так же и Клавдий осужден народом, а Июний сам себя признал достойным смерти, и Фламиний Цецилий, пренебрегши религией, пал при Тразименском озере? Сар. 11. Р. 44-45.

33

Эллинизм и христианство. «Октавий» Минуция Феликса

выручать свои знамена у парфян.1 Было бы долго говорить о милостях и благодеяниях богов, проявленных в событиях времен отдаленных, достаточно сказать, что все эти наблюдения с логической необходимостью ведут к тому одному заключению, что близкие к Богу вдохновенные прорицатели предсказывают будущее, предупреждают об опасностях, подают исцеление больным, надежды удрученным, помощь бедным, утешение несчастным, облегчение трудящимся (Сар. VII). Только три нечестивца пытались разрушить всякое благочестие — это Феодор Киренский и живший прежде него Диагор Милетский, прозванный Безбожником; в особенности же абдеритянин Протагор более дерзко, чем нечестиво рассуждавший о богах, был изгнан афинянами из их пределов, а сочинения его были публично сожжены (Oct. Cap. 8: Abderites Protagoris... Atheniensi viri... expulerunt suis finibus et in condone ejus seripta deusserint)2 (Cap. VIII). Итак, единственное и истинное богообщение дает только римская религия; через близких богам людей они входят во все нужды человеческой жизни, карают виновных, предсказывают будущее и т. д. Лишь благочестие римлян, унаследованное ими от предков, спасало их от всех исторических бедствий, составляло собой опору государственного строя римлян и подчинило их могуществу весь мир (Сар. VI).

Что же представляет собой христианство?

Христиане — это люди жалкой и запрещенной секты, дерзко восстающие против богов, — люди, которые набирают в свое нечестивое общество последователей из самой грязи народной, из легкомысленных женщин, заблуждающихся по легкомыслию своего пола; люди, которые со своими постами и бесчеловечными яствами сходятся не для священных обетов, а для скверностей (Сар. VIII).

1 Ср.: Cicer. Op. cit. I, 16. P. 137: «Относительно Красса видим, что происшедшее с ним случилось вследствие небрежения его к дурным предсказаниям фурий».

2 Cicero. Op. cit. I, 23. P. 25 (Котта): «Диагор-безбожник и прежде него Феодор не прямо ли отрицали богов, а абдеритянин Протагор, который в начале своей книги высказался так: относительно богов не имею ничего определенного сказать, существуют они или нет, и по приказанию афинян был изгнан из города и пределов его, а его сочинения были публично сожжены (Abderitus Protagoras Atheniensium Jussu urbe atque agro exterminatus librique ejus in condone combusti)».

34

А. А. Спасский

Каково же может быть нравственное состояние этого пустого и бессмысленного суеверия? Они обладают известными только им одним знаками,1 по которым и узнают друг друга, питая любовь к неизвестным людям. Образуется какая-то любовная связь без разбора между братьями и сестрами, чтобы обычное любодеяние посредством священного имени сделать кровосмешением. И что представляют собой их богослужения? Это постоянно сменяющиеся сцены злодеяний и разврата. В обычном обиходе жизни они...2 В день солнца они собираются для общей вечери со всеми детьми, сестрами и матерями без различия пола и возраста. Когда после различных яств пир разгорается и вино воспламенит в них жар сладострастия, бросают кусок мяса на расстояние, большее чем длина веревки, которой привязана собака; она, сделав прыжок, роняет и гасит светильник, и тогда... пользуясь бесстыдной темнотой...3 Еще отвратительнее и ужаснее способы, практикуемые ими при приеме в свое позорное общество. Они всем известны: предлагается младенец, покрытый мукой, чтобы обмануть неосторожных, приглашают последних сделать удары ребенку, чтобы избавить его от муки; и люди неопытные наносят глубокие раны, умерщвляющие младенца, и — о, ужас! — присутствующие с жадностью пьют его кровь и разделяют между собой его члены (Сар. IX).

Какой же Бог у этой развратной религии? Они не имеют никаких храмов, никаких жертвенников, ни общепринятых изображений (Сар. X). Слышно, что они почитают голову самого низкого животного — голову осла (Сар. IX).4 Они поклоняются человеку, наказанному за злодеяния

1 Имеется в виду знак креста; известно, что древние христиане полагали его повсюду: на порогах, на дверях домов, в которых они жили, на сосудах, из которых они пили, одежде, постели и т. д.

2 ferunt ipsius antistitis ас sacerdotis colere genitalia et quasi parentis sui adorant naturam.

3 Infande cupiditates involvunt per incertum sortum.

4 О происхождении этого обвинения на христиан некоторые сведения дает Тертуллиан: «Из-за имени христианина, — пишет он, обращаясь к язычникам, — нас обвиняют не только в том, что мы покинули общую религию, но и в том, что изобрели новую религию. Ибо, подобно некоторым, вы думаете, что Бог наш — ослиная голова. Эту мысль подал Корнелий Тацит. В четвертой книге своей "Истории", где рассказывается о Иудейской войне, он повествует.

35

Эллинизм и христианство. «Октавий» Минуция Феликса

что евреи во время путешествия по пустыне, изнемогая от жажды вследствие недостатка воды, спаслись благодаря ослам, шедшим с пастбища на водопой и указавшим им источник, и что по этой причине иудеи почитают голову этого животного. Но тот же Корнелий Тацит... забыл свой рассказ и, повествуя о завоевании Иудеи Помпеем и взятии им Храма, он рассказывает, что когда Помпеи вошел в храм и тщательно осмотрел его, он не нашел там никакого изображения» (Ad nat. 1,11). Где же был там бог (осел)? Из слов Тертуллиана следует, что его языческие современники обвиняли христиан в создании новой религии, состоящей в почитании ослиной головы, что, по данным Тацита, в его время в иудействе существовал культ ослиной головы, возникший во время путешествия их по Палестине. Возражение Тертуллиана, что Помпеи не нашел никакого изображения (т. е. осла) в Иерусалимском храме, отнюдь не устраняет научного достоинства свидетельства Тацита о почитании иудеями его времени осла, так как Тацит говорит вообще о культе осла в иудействе, а не о почитании его в Храме. Во всяком случае, иудеи оказались, по-видимости, одними из первых, распространивших молву о новом христианском Боге. Почти на глазах Тертуллиана в самом Карфагене «один развращенный человек, иудей только по обрезанию, выставил на посрамление христиан картину с надписью бюкогглс, (поклонник осла), с лошадиными ушами, в тоге, с книгой, на одной ноге... и чернь поверила опозоренному иудею... во всем городе говорят только о нашем онокоите» (Ibid. 13) С этим известием Тертуллиана любопытно сопоставить одно изображение, найденное в Риме в императорских палатах в открытом при раскопках Палатина портике, начертанное острым инструментом на графитной скале. Оно изображает собой человека с ослиной головой, облаченного в короткую одежду, держащуюся на плечах, и прибитого на кресте в форме Т, бедра его обвиты карательной подвязкой, руки Укреплены на поперечных концах креста, ноги опираются на подставке (вид распятого). Слева стоит человек в такой же одежде, делающий рукой знак поцелуя по отношению к фигуре распятого; надпись гласит: «Алексамен молится (своему) Богу». В настоящее время окончательно признано в науке, что описанный сейчас рисунок представляет собой пародию на христианское богопочитание. Вновь найденные медали, амулеты и геммы осла или ослиной головы раскрывают перед наукой целый и сложный культ с изображением осла ли ослиной головы, характеризующий собой эпоху перехода от эллинизма к Ристианству; так, рисунок на одной гемме содержит в себе изображение осла, леченного в паллиум, в стоячем положении, с двумя верхними руками, подиями как бы для благословения предстоящих двух человеческих фигур, с напря-енным вниманием обращенных к нему. Петроний (Fragm. XXXV) говорит

36

А. А. Спасский

страшным наказанием, и преклоняются перед древом креста,1 и потому имеют алтари, приличные злодеям и разбойникам (Сар. IX). Да и откуда, что такое и где этот Бог, одинокий, пустынный, Которого не знают ни один свободный народ, ни одно государство, ни римская набожность? Только один несчастный иудейский народ почитал единого Бога, да и то открыто, имея храмы, жертвы, священные обряды и жертвоприношения, да и Он не имел никакой силы и могущества и вместе со Своим народом покорен римлянинами. И какого Бога они выдумывают? Они говорят, что их Бог, Которого они не могут видеть и другим показать, тщательно следит за нравами, делами, словами и даже тайными помышлениями каждого человека, всюду проникает, везде присутствует и, таким образом, они представляют Его постоянно беспокойным (molestum), бесстыдно любопытным (curiosum); присутствуя при всяких делах, Он находится во всех местах, и потому, занятый всем миром, не может обнимать все его части; развлекаясь частями, Он не может обнимать целое (Сар. X).2 Пусть будет так! Но вот большая часть из них переживает бедность, страдает от голода и холода, обременена тяжким трудом. Где же этот вездесущий и всезнающий Бог? Или Он не хочет, или не может помочь христианам; значит, Он слаб и несправедлив... Вот перед христианами угрозы казни и аресты: где же тот Бог, Который не оказывает помощи живым (Сар. XII)?

Что же ждать хорошему культурному обществу от этой жалкой и презренной секты, бегающей света, немой в обществе, говорливой в

об иудее, что он и почитает имя поросенка, и призывает великие уши осла. Начавшись с глубокой древности, культ осла продолжался еще в начале V в.: известные законы Галерия и Феодосия II409 г. против cellicolae (чит.: Cellicolae) (kuAAoc, — осел). Ср.: Krauss. Real-Encyclopadie d. christliche Alterthiimer. Freiburg, 1888 (статья Krauss1a Spottercrucifix. S. 775—776). Обвинение христиан в почитании осла стояло, таким образом, в порядке вещей.

1 См. о том же у Тертуллиана. Христиан обвиняли еще в поклонении солнцу (Ad nat. I, 12-13).

2 Cicero. Op. cit. I, 20. P. 23: «Бог не отягощается беспокойными занятиями (molestum) и делами... Кто не убоится признавать Бога, все предвидящего, о всем думающего, все направляющего по своему ведению, любопытствующего (curiosum), отягченного делами?» (возражение эпикурейца на стоическое учение).

37

Эллинизм и христианство. «Октавий» Минуция Феликса

своих убежищах? Они презирают храмы, как гробницы богов; отвергают богов, насмехаются над священными обрядами; сами полунагие, пренебрегают почестями и багряницами жрецов (Сар. VIII). Удрученные заботами и беспокойством, они чуждаются даже благопристойных удовольствий, не участвуют в общественных пиршествах, гнушаясь священных жертвенных яств и вина. Всегда бледные и запуганные, они не украшают своих голов цветами, не умащают тел благовониями, не украшают венками гробницы (Сар. X). Мало того, христиане угрожают земле и всему миру с его светилами сожжением, предсказывают разрушение его (Сар. X). Прибавляют и свои старушечьи басни, утверждая, что они после смерти опять возродятся из пепла и праха и с непонятной уверенностью признают эту ложь, как будто они и теперь уже воскресли! Все это не что иное, как вымыслы расстроенного ума, нелепые мечты, облеченные лживыми поэтами в изящные стихи, а они, легковерные, не стыдятся приписывать их своему Богу (Сар. XI).

И не изумительно ли то, что в этом преступном и позорном обществе наблюдается еще какая-то страсть к философствованию? Фронтон рекомендует христианам следовать Сократу, первому из мудрецов, отвечавшему на все предлагаемые ему вопросы одним изречением: «Что выше нас, то не касается нас». Сам оракул засвидетельствовал мудрость Сократа, да и сам Сократ сознавал, что он превзошел всех в мудрости не потому, что он знал все, но потому, что познал, что ничего не знает.1 В признании неведения заключается, следовательно, вся мудрость, а не в стремлении к какому-то философствованию. Вот пример Симонида, показывающий, как надо относиться к подобного рода вопросам. Когда тиран Гиерокл спросил у него, как он думает о богах, философ сначала потребовал у него день для размышления и еще два Раза попросил у него два дня отсрочки. На вопрос удивленного Гие-

1 Ср.: Cicero. Acad, quaest. 116, I. «Сократ во всех почти своих речах, какие восприняты слышавшими его, так рассуждал, что он ничего не знает, Кроме самого себя, и даже не знает того, знает ли он самого себя; по этой причине и Аполлоном он признан был мудрейшим из всех, что в том и состоит всеобщая мудрость — не полагать себя знающим чего-нибудь». См.: Le wourry. Op. cit. P. 415.

38

А. А. Спасский

рокла о причине такой медлительности Симонид заявил, что чем больше он углубляется в вопрос, тем он становится темнее для него.1