WWW.DISUS.RU

БЕСПЛАТНАЯ НАУЧНАЯ ЭЛЕКТРОННАЯ БИБЛИОТЕКА

 

Pages:     || 2 | 3 | 4 | 5 |   ...   | 8 |
-- [ Страница 1 ] --

Здесь приведен только текст книги, без фотографий. Желающие приобрести книгу могут обратиться к автору сайта: Александра Горяшко alexandragor4

*******************************************************************

Предисловие от редакторов

Воспоминания открывают нам окно в прошлое. Они не только сообщают нам сведения о прошлом, но дают нам и точки зрения современников событий, живое ощущение современников. Конечно, бывает и так, что мемуаристам изменяет память (мемуары без отдельных ошибок – крайняя редкость) или освещается прошлое чересчур субъективно. Но зато в очень большом числе случаев мемуаристы рассказывают то, что не получило и не могло получить отражения ни в каком другом виде исторических источников.

Д.С. Лихачев[1]

Он не любил, когда дверь в Лабораторию закрывали. Да никогда и не уходил окончательно. Много раз хлопал дверью, но постоянно возвращался… Двери Лаборатории экологии морского бентоса (где бы она ни находилась) редко бывали закрыты. Еще на лестнице, подходя к ЛЭМБ, можно было услышать зычный голос Шефа, читающего лекцию или распекающего разгильдяя. В эти двери мог войти любой. Можно было и выйти. Он никого не держал, а если и выгонял, то обычно не всерьез. Порой выпускники Лаборатории, вспоминая былое, бравируют тем, сколько раз и за что Шеф их выгонял. Как правило, люди, оставившие свой след в истории ЛЭМБ, могут похвастаться не одним таким эпизодом. Но мы возвращались и нам были рады. И в любое время суток, для любого количества гостей были открыты двери его дома. Двери мест, где он жил и работал, всегда оставались и остаются открытыми.

Эта книга о Евгении Александровиче Нинбурге, замечательном учителе и ученом. Тексты, вошедшие в сборник, были написаны им самим, его друзьями, родственниками, коллегами и учениками. Здесь вы найдете и печальные эссе, навеянные его кончиной, и подробные биографические рассказы и юмористические зарисовки. Они очень разные, эти тексты. Мы и не стремились привести их к единому литературному стилю. Ведь сам Евгений Александрович был настолько разным, что едва ли кто-нибудь один когда-нибудь сможет написать его биографию. Ученики звали его Шефом, жители острова Ряжкова – Жень Санычем, друзья Жекой или Женькой…

Работа редакторского коллектива сводилась, главным образом, к тому, чтобы расположить тексты воспоминаний в определенной хронологической последовательности, привязав их к основным этапам биографии Евгения Александровича. Порой это достигалось путем расчленения исходного текста на несколько фрагментов. На наш взгляд, это почти везде удалось сделать без серьезных нарушений целостности авторских произведений.

Многие авторы воспоминаний сокрушались, что вышедшие из-под их пера тексты, неожиданно для них самих, оказывались не столько воспоминаниями о Евгении Александровиче, сколько описанием некоего круга людей и событий определенной эпохи. И даже предлагали на этом основании исключить свои тексты из сборника. Однако, если бы мы пошли на это, книга не была бы книгой о Евгении Александровиче Нинбурге.

Представить его в одиночестве невозможно. Он всегда был окружен людьми, и все эти люди оказывались частью его жизни, как он оказался необходимой частью жизни каждого из нас. Шеф никогда не был человеком, замыкающим все и вся на себя, эдаким гуру. В любой среде, в любой компании он был на равных. Каждый, кто знал его, легко представит Евгения Александровича, увлеченно и уважительно беседующим и со старым забулдыгой-лесником и с утонченным интеллигентом, и с высокоумным седовласым академиком и с самым мелким и косноязычным пацаненком. При этом он удивительным образом избегал как панибратских отношений со школьниками, так и комплекса научного провинциала в общении с коллегами. Но Шеф не просто встраивался в среду, своим присутствием он формировал ее. Неудивительно, что у многих, кто был с ним связан, в первую очередь сохранились воспоминания о той необыкновенной атмосфере, которая складывалась в его присутствии.

Песня, теряя авторство, становясь народной, восходит на качественно новый уровень и живет веками. Люди такого ранга, как Евгений Александрович Нинбург, растворяясь в связях и отношениях, продолжают жить, даже после своего ухода.

Родители

Из воспоминаний С. И. Сухаревой [2]

Отец Жени – Александр Савельевич (Моисей Шевелевич) Нинбург родился в 1904 году в городе Невеле Полоцкой губернии. Семья была многодетной – куча старших сестер и один младший брат. Родители хотели назвать сына Александром, но в метрике его записали Моисеем. Тем не менее, дома его называли Александром (Алей), «чтобы его грехи не пали на голову отца». Так, во всяком случае, объясняли ситуацию старшие родственники. Отца же - Шевеля (отчество я не знаю) Нинбурга - соседи и родственники называли Савелием. Возможно, так в народе старались привести старинные иудейские имена к более привычному и понятному звучанию в русском языке.

Таким образом, мальчик Аля до семи лет не подозревал, что он вовсе не Александр. Когда его отвели в школу, то, услышав на перекличке: «Нинбург Моисей!», мальчик промолчал, считая, что это к нему не относится. Когда учитель повторил: «Кто здесь Нинбург?», Аля ответил: «Я – Нинбург, но не Моисей, а Александр!». И тогда выяснилось, что в метрике он действительно записан Моисеем. Тем не менее, до конца жизни для коллег и знакомых он оставался Александром Савельевичем, а для родных и близких – просто Алей.

Юность его совпала с бурными послереволюционными годами, по отзывам людей, знавших его в юности, он был активным комсомольцем. В 1921 году Александр Савельевич поступил в петроградский университет на правовое отделение. Его привлекали и естественные науки, особенно география – он прослушал курс лекций Л.С. Берга, ходил и на лекции по зоологии В.А. Догеля. Однако студенческая жизнь продолжалась недолго – в 1924 году его «вычистили» (так и было написано в полученной им справке, к сожалению, не сохранившейся) из университета, как непролетарский элемент. Правда, его отец в Невеле был сотником (бригадиром) на лесоповале, но это, по-видимому, все равно не включало его в ряды пролетариата.

Поэтому Александру Савельевичу пришлось завершить высшее образование на заочном отделении педагогического института по курсу русского языка и литературы, получил он одновременно и право преподавать географию. В 1928 году погибли его родители – сгорели вместе со своим домом в Невеле. Работал он преподавателем в разных школах, на курсах комсостава советской армии, в сестрорецкой высшей партийной школе, а перед самой войной - в выборгском военно-морском хозяйственном училище.

С именем и отчеством во всяких официальных документах у Александра Савельевича всегда были неувязки – в половине из них он значился как А.С. Нинбург, в половине – как М.Ш. Нинбург, так что ему приходилось иногда доказывать, что и А.С., и М.Ш. – это одно и то же лицо.

Женился Александр Савельевич на Жозефине Иосифовне Пиотровской. Она была родом из Череповца, ее отец был железнодорожным служащим. Мать ее была потомком композитора Цезаря Пуни, она имела какое-то отношение к балерине Леонтине Пуни – во всяком случае, фотография этой балерины хранилась в семейном архиве. Все это тщательно скрывалось от детей (чтобы те случаем где-нибудь не проговорились) – уж очень неудачными оказались предки у Жозефины Иосифовны: по отцу – поляки, по матери – итальянцы-придворные. За такое происхождение и статью получить можно было. Жозефина Иосифовна тоже преподавала - она была учительницей-дефектологом и почти всю жизнь проработала в школе для детей с отклонениями речи и слуха, преподавая там географию.

Евгений Александрович Нинбург родился 13 июня 1938 года, на месяц раньше положенного срока. Дело в том, что накануне ночью, в соседнем доме по Баскову переулку, где тогда жили родители, была арестована за свое польское происхождение знакомая семья. Понятно, что и Нинбурги ждали неприятностей, и это не могло не подействовать на беременную Жозефину Иосифовну.

Когда началась война, Александр Савельевич был призван на фронт, а его семья – жена, ее больная мать, старшая дочь Ляля от первого брака (ныне покойная) и маленький Жека остались в блокадном Ленинграде. Голодали, топили томами энциклопедии буржуйку, однажды удачно выменяли какие-то чудом сохранившиеся ценные вещи на зарезанную кошку, которой потом долго питались.

В 1942 году Александру Савельевичу удалось получить командировку в Ленинград и отправить семью в эвакуацию на Алтай в город Ойрот-Тура (ныне Горно-Алтайск). Так там оказались Жозефина Иосифовна, ее старшая дочь Ляля, удочеренная племянница Ирина, у которой родители погибли в блокаду, и Женя. Позже туда приехал и сам Александр Савельевич руководить какими-то продовольственными заготовками для армии, а заодно и повышать уровень знаний у командного состава.

К 1944 году советским правительством было решено организовать Ленинградское нахимовское морское военное училище, поместив его на время войны в глубоком тылу, в Тбилиси. Оно было создано для «обучения и воспитания сыновей воинов военно-морского флота, Красной армии и партизан Великой отечественной войны, партийных работников, рабочих и колхозников, погибших от рук немецких захватчиков» (постановление от 21 июня 1944 года). В качестве учителя русского языка и литературы туда был приглашен Александр Савельевич Нинбург, а преподавать географию предложили Жозефине Иосифовне. Таким образом, раннее детство Евгения Александровича прошло в этой шумной, яркой, многонациональной и в те времена вполне благополучной столице Грузинской союзной республики.

В 1950 году Нахимовское училище было переведено в Ленинград, и семья вернулась в свою прежнюю квартиру в Басковом переулке. В Нахимовском училище Александр Савельевич преподавал до 1954 года. Потом он был демобилизован в чине подполковника и поступил завучем в среднюю мужскую школу №24 Василеостровского района, где проработал несколько лет.

Школа

Из воспоминаний С. И. Сухаревой

Первое время в Ленинграде Женя не мог приспособиться к более высоким требованиям здешней школы (№ 200 на улице Маяковского) и стал отставать в учебе. Тогда он решил пойти по пути наименьшего сопротивления - продолжал «вольную тбилисскую жизнь»: шлялся по незнакомому ему интересному городу, пропускал уроки, не выполнял домашних заданий, ссылаясь на то, что ему приходится сидеть с маленьким племянником. В конце концов, родителям пришлось «привести его в чувство», и выяснилось, что учиться вовсе не сложно, а иногда даже и интересно. Любимым его предметом стала математика, а точнее – алгебра. Нравилась ему и физика. К литературе он относился без восторга, хотя очень много читал – в те времена почти исключительно научную фантастику.

В этой 200-й школе он и проучился до самого ее окончания. Там, видимо, был довольно сильный состав учителей. Математик, видя пристрастие Нинбурга к алгебре, разрешил ему не делать домашние задания, а давал для самостоятельной работы специально что-нибудь посложнее. Хорошо он отзывался и о своей классной руководительнице. Когда началось «дело врачей», она ненароком задержала после уроков русский контингент класса и объяснила им, что они должны обязательно следить за тем, чтобы ребята из еврейских семей не ходили в школу и из школы одни. Их надо обязательно провожать, естественно, не афишируя этого. Жениным постоянным провожатым был мальчик из соседнего по Баскову переулку дома Славик Богданов. Славик был симпатичным атлетически сложенным мальчиком с очень спокойным уравновешенным характером. Самым крепким выражением, которое он употреблял, когда чем-то до глубины души возмущался, было «сволочизм». И, пока этот «сволочизм» продолжался, Славик неукоснительно, выходя из дома в школу, дожидался, пока Женя выйдет из своего подъезда, и как будто случайно присоединялся к нему.

В 1953 году Женя стал заниматься в юннатском кружке зоопарка. Почти одновременно с ним там появились и два Володи – Володя Зимин и Володя Ищенко, известные ныне зоологи, доктора наук. В кружке он увлекся орнитологией, взял тему об особенностях размножения волнистых попугайчиков, с которой прекрасно справился, заслужив похвалу руководителя кружка Александра Петровича Паринкина. Увлекшись птицами, он поселил у себя дома около двадцати разных пернатых: синиц, щеглов, чижей и всяких прочих певчих птичек, что, конечно, требовало постоянного ухода и внимания.

Активно участвовал Женя и в повседневной жизни зоопарка: в викторинах и экскурсиях для школьников, проведении Дня птиц, ухаживал за зоопарковским молодняком. Надолго запомнилась ему ночь, проведенная в зоопарке с 15-го на 16 октября 1954 года. В этот день началось одно из самых крупных наводнений в Ленинграде. Разные учреждения, расположенные на затопляемых территориях, совершенно не были к нему подготовлены. Первый шаг, который предприняли против наводнения в зоопарке – закрыли ворота. Хотя вода почему-то продолжала поступать. Юннаты, которые в это время оказались в зоопарке, решили не уходить домой (да и уйти было весьма проблематично – добираться не на чем!), а остаться дежурить и помогать сотрудникам. На долю старших юннатов выпала эвакуация зверей в безопасные места. Евгений Александрович вспоминал, как он тащил на второй этаж ручного волка, используя в качестве поводка свой брючный ремень. Волк был до смерти перепуган, скулил и упирался всеми четырьмя лапами.

В результате всем юннатам - участникам этого ночного дежурства была объявлена от имени дирекции благодарность.

ВЫПИСКА ИЗ ПРИКАЗА

По Ленинградскому Зоологическому парку

Г. Ленинград № 174 21 октября 1955 г.

15-го октября с.г. в Ленинграде наблюдался значительный подъем воды в Неве и ее притоках, вследствие чего часть территории Ленинградского зоопарка оказалась под угрозой. Члены кружка юных зоологов, находившиеся в это время в зоопарке, изъявили желание помочь коллективу работников по эвакуации животных и материальных ценностей, а также по организации связи. Школьники несли дежурство около телефонов и радио, помогли эвакуировать в безопасные места ряд животных, следили за порядком.

П. 1

За своевременно оказанную активную помощь Лензоопарку во время подъема воды 15-го октября с.г. «ОБЪЯВЛЯЮ БЛАГОДАРНОСТЬ» членам кружка юных зоологов при зоопарке.

1. НИНБУРГУ Евгению

Директор Лензоопарка Рябов

Одновременно Женя занимался и во Дворце пионеров у Дмитрия Ефимовича Родионова. Правда, из Дворца он был изгнан дирекцией по «наводке» Павла Николаевича Митрофанова, руководителя кружка гидробиологии, за то, что лазил на чердак и за то, что появился с ручным дворцовским медведем где-то в неположенном месте.

Впоследствии П. Н. Митрофанов и Е. А. Нинбург познакомились, будучи уже оба руководителями юннатских кружков, и Павел Николаевич «благословил» Е.А. на беломорские экспедиции. Организуя первые беломорские экспедиции, Евгений Александрович часто обращался к Павлу Николаевичу за советами, которые очень ценил.

Родители с уважением относились к его кружковским занятиям. Однажды Женя увидел в магазине старой книги солидный том «Птицы СССР» (из серии «Фауна СССР», издаваемой зоологическим институтом), и решил, что он ему, как специалисту по птицам, совершенно необходим. Родителей удалось убедить в этом, и книга была куплена, несмотря на то, что стоила очень недешево. Пользовался он ей всего несколько раз, а потом, насколько я помню, этот том был кому-то подарен.

Был в его школьной биографии и короткий период занятий спортом. Несколько одноклассников (включая и Женю, и упомянутого раньше Славика Богданова) записались в гребную секцию на скифы-четверки. Ребята с удовольствием плавали по Невке, но, когда тренер сказал: «Хватит расслабляться, пора тренироваться всерьез», Женя из секции ушел – работать на результат ему было неинтересно. По натуре он никогда не был ни спортсменом, ни даже болельщиком. Впоследствии он иногда с интересом смотрел какой-нибудь спортивный матч или фигурное катание, но его больше привлекала красота зрелища, чем вопрос – кто будет первым. Кроме того, слишком много времени у него занимали и другие увлечения, особенно зоопарковский кружок.

Увлекался Женя еще и изобразительным искусством, посещая лекции для школьников в Эрмитаже. Начал коллекционировать открытки с репродукциями живописных работ. К концу школы он даже подумывал, не заняться ли ему всерьез искусствоведением. Однако эта идея была оставлена по совету одного из приятелей Александра Савельевича, историка, который убедил молодого человека в том, что у нас всерьез заниматься гуманитарными науками, не кривя душой, невозможно. Биология перевесила. Окончив школу, Женя подал документы на биолого-почвенный факультет ЛГУ.

А. Л. Тимковский [3]

О Женьке Нинбурге

Мы знакомы с Женей, по-видимому, дольше из всех, написавших в этой книге. Наше знакомство восходит к нашему последнему школьному году. Судьба подарила нам это знакомство, и это был дар на всю жизнь. В 1954 году Василеостровский дом пионеров и школьников организовал летнюю туристскую поездку на Кавказ с пешим походом из Красной Поляны к озеру Рица. Большинство из нас учились в василеостровских школах и попали в поход довольно закономерно: нужно было вовремя узнать о нем, и нужно было, чтобы родители дали деньги, небольшие даже по тем временам. Но некоторых в поход привело вроде бы случайное стечение обстоятельств (например, в школе Петроградского района учился племянник руководителя похода и повесил там объявление). И сам Женя узнал о походе от отца, преподававшего в одной из школ Васильевского острова.

Так или иначе, поход состоялся, мы в него попали и познакомились. Для нас это было лето после 9-го класса. Многие из нас были впервые на Юге, слегка обалдели от жары, наслаждались купаньем в море, бродили по южным бульварам, любовались горами и альпийскими лугами, немного пели, хотя песен знали не очень много. Но, надо сказать, мы и разговаривали (это была еще дотелевизионная эпоха). При этом быстро стало ясно, что в отличие от нас всех, еще не очень определившихся, про Женю все было ясно – он был биолог. Он уже работал в юннатском кружке в Зоопарке. Главное, что у нас у всех было такое впечатление, что он уже знает все о мире животных. Он называл нам птиц и даже насекомых. Ни капли превосходства над незнайками в нем не было. Он просто был такой.

И вот тут мы приходим к тому, что оказалось для нас главным, что составляет суть полученного нами дара, что мы получили от Жени на всю жизнь – у него был фантастический талант общения. Он притягивал к себе, но ничего специально для этого не делал. Это знают все, кто знает Женю. Даже «хамил» (иногда) он необидно и весело. Наша походная компания была поначалу (недолго) довольно обширной. Мы часть следовавшего за походом года иногда встречались: потанцевать у кого-нибудь, у кого было место дома и у кого был электро-проигрыватель для пластинок (и то, и другое встречалось нечасто в те годы), ездили в ЦПКиО, зимой встречались на катке. Постепенно у нас выкристаллизовалась компания в 12 человек[4]

. Мы ходили друг к другу на дни рождения, ездили за город, бывали в театре, гуляли по городу. В общем, наслаждались жизнью. Потом жизнь нас несколько отдалила (институты, другие компании, семьи, дети…). Но наше «братство» сохранилось, и лет 15 назад мы возобновили общение друг с другом. В этот круг вошли и жены некоторых из нас. И в 2004 году мы отметили 50-летие похода, собравшись вместе все двенадцать! Но потом… В 2005 году умер геолог Юра Синай, а в 2006 году не стало Жени.

И вот тут особенно стало ясно, что центром нашего «коллектива» и тогда, и всю последующую жизнь был Женя (он все годы для нас был Женькой). И этот его талант стал решающим. Мы, конечно, все тоже как-то были созвучны друг другу. Но представить нас без Женьки невозможно. Он жив в нас, и этому дару судьбы мы навсегда благодарны.

Характеристика

Члена кружка юных зоологов при Лензоопарке,

Окончившего среднюю школу в 1955 году – Нинбурга Евгения. Дана для предоставления в Ленгосуниверситет

НИНБУРГ Евгений 1938 г.р., член ВЛКСМ, с 1952 года, занимался в кружке юных зоологов при Лензоопарке с сентября 1953 года. За это время он проявил себя как способный и интересующийся жизнью животных юннат. Работая над своей темой «Особенности размножения волнистых попугайчиков в Лензоопарке», Нинбург собрал большое количество фактического материала, на основании которого ему удалось установить интересные закономерности распределения пар по гнездовьям в зависимости от их расположения. Результаты своей работы изложены Нинбургом в докладе на общем собрании кружка. Доклад получил высокую оценку не только членов кружка, но также и присутствующих на докладе научных сотрудников Московского зоопарка.

Евгений Нинбург активно участвовал во всех мероприятиях кружка, неоднократно выступал с докладами на общих собраниях. За активное участие в проведении «Дня птиц» и развеску искусственных гнездовий был премирован дирекцией зоопарка.

Свою работу в кружке Нинбург успешно сочетал с хорошей успеваемостью в школе. За все время пребывания в кружке Нинбург зарекомендовал себя как способный и интересующийся биологией юннат.

ДИРЕКТОР ЛЕНЗООПАРКА Рябов

РУКОВОДИТЕЛЬ КРУЖКА ЮНЫХ ЗООЛОГОВ Паринкин

«…» июня 1955 г.

Университет

Из воспоминаний С. И. Сухаревой

В 1956 году я поступала на биофак Ленинградского государственного университета (ЛГУ). В главном здании, около аудиторий, где шли экзамены, толпился народ. Кто-то с кем-то уже познакомился, кто-то сидел в углу и листал учебник. К группе стоящих ребят в поисках своей аудитории подошли два худеньких черноволосых паренька – один пониже, другой повыше: «Какие группы здесь сдают?». Кто-то пожаловался: «Надо было бы более четко писать на дверях – где какая группа сдает». Тот, который пониже, заметил, посмеиваясь: «Тут и одной надписи хватит – оставь надежду всяк, сюда входящий». Все похихикали, молодые люди пошли дальше, и я тут же о них забыла. Это были Женя Нинбург и Марк Шумаков, юннаты, увлеченные орнитологией и избравшие эту науку своей будущей специальностью.

Сюда фото) EA zoo.tif – кружок кафедры ЗП

Надо сказать, что в те времена поступить в Университет было очень непросто. На биофак надо было сдать четыре экзамена, ни один из которых отношения к биологии не имел. Предметы были такие: литература (сочинение), иностранный язык, физика и химия. Сотрудники биофака из приемной комиссии проводили собеседование (скорее, формальное) уже с теми, кто набрал необходимое количество баллов. Проходным был 19 баллов из 20-ти, на вечернем отделении полупроходным был еще и 18. Мне, к счастью, удалось набрать 19.

То, что биологии не было в списке экзаменов, вполне понятно. Та биология, которую преподавали в школе, - «основы дарвинизма» – ни к Дарвину, ни к биологии вообще, ни даже к здравому смыслу отношения не имела, и сотрудники биофака это прекрасно понимали.

Ребятам с подозрительной фамилией, подозрительной внешностью, а еще, не дай бог, и с подозрительным 5-м пунктом (графа «национальность» в паспорте) поступить было значительно труднее – при приеме на учебу или на работу учреждениям следовало строго соблюдать процентную норму – все списки и документы проверялись 1-м отделом. Понятное дело, что эта норма не выдерживалась при поступлении, скажем, в дворники. Но в Ленинградский государственный университет им. А.А.Жданова!...

Женя Нинбург набрал только 18 баллов. Четыре он получил за сочинение, хотя в школе имел по литературе пятерки. Сочинение было очень удобным экзаменом для отсева неугодного контингента: преподаватель мог написать: «Не раскрыта тема» (значит, можно ставить 3 или даже 2) или «Недостаточно полно раскрыта тема» (значит, на балл-то уж точно можно снизить). Обращение в конфликтную комиссию никаких результатов не дало – ответ был невнятный, сочинение показали издали, с какими-то красными пометками, несмотря на то, что в университет приходил Женин отец, сам достаточно известный в городе преподаватель литературы.

Не повезло ему и на физике – билет достался хороший, задача была решена, преподаватель остался доволен и … поставил четверку. На недоуменный вопрос: «Почему? Что у меня неверно? Я же баллов не наберу!», преподаватель открытым текстом сообщил ошарашенному абитуриенту: «Ничего – ваши везде пролезут».

Пришлось срочно перебрасывать документы на вечернее отделение – но и там в числе зачисленных Жени не оказалось. В те времена была еще одна категория желающих стать студентами - вольнослушатели. Они могли посещать занятия, даже сдавать зачеты и экзамены, но не числились студентами университета. Зато, когда кого-нибудь отчисляли из университета, или же кто-то уходил сам (такое тоже бывало), на освободившееся место могли зачислить одного из вольнослушателей. Таким вот образом, в число студентов университета попал - сначала на вечернее отделение, а потом и на дневное - ряд абитуриентов, не прошедших по конкурсу. В их числе были и Женя Нинбург, и Марк Шумаков, и несколько других ребят - я уже не помню, кто.

Первое время наши занятия в университете не пересекались, и я познакомилась с Женей ближе только на 2-м курсе университета.

В 200-й школе, которую окончил Евгений Александрович, как и во всех других школах, преподавали «советскую биологию», т.е. нормальных знаний по этому предмету учащиеся не получали. Учительницу биологии крайне не любили, за интенсивный цвет лица прозвали «Свеклой». Она слыла у ребят злопамятной, часто с ней бывали конфликты, кто-то из учеников однажды даже пытался ей отомстить, уронив на нее из окна горшок с цветами. Тем не менее, примечательно, что многие выпускники этой школы в дальнейшем выбрали биологию своей специальностью, например, такие талантливые генетики, какими были Л. З. Кайданов и П. Я. Шварцман. Это показывает, что в то время школьная биология не играла никакой роли в профессиональной ориентации учеников.

В университете нам предстояло выбрать кафедру, по которой мы должны были специализироваться – распределение по кафедрам проходило после второго курса. На некоторые кафедры шли неохотно, на некоторые был даже конкурс. Традиционно много народу шло на кафедры биохимии, генетики, зоологии позвоночных и зоологии беспозвоночных. Кафедра гистологии в те годы не котировалась – думаю, что всплеск бурной жизни там произошел с появлением новых талантливых преподавателей и (одновременно) с развитием электронно-микроскопической техники, давшей огромные возможности гистологам и, в первую очередь, цитологам.

Выбор нами кафедры зоологии беспозвоночных был не случаен – на 1-м курсе мы были покорены лекциями Юрия Ивановича Полянского. Заинтересовавшись лекциями, мы заинтересовались и самой кафедрой, благо она была рядом с нашими аудиториями. Мы сидели вечерами на кафедре за большим практикумом, слушая рассказы старшекурсников о полевых практиках и экспедициях, о своих научных планах. Иногда, развесив уши, слушали, как аспирант Женя Грузов тихим голосом рассказывал (сочиняемую, по-моему, на ходу) повесть о каких-то авантюристах, кладах и чем-то еще в этом роде, в которой, разумеется, сам был главным действующим лицом. Руки у нас были заняты рисованием или приготовлением препаратов, но голова-то свободна – можно было и послушать, и поговорить!

А уж когда мы услышали, что Ю. И. Полянский будет читать кафедральному 4 курсу лекции по протистологии, и рассказывать о новых достижениях электронной микроскопии, то решили игнорировать семинары по истории КПСС (коммунистической партии), поставленные на нашем курсе на эти же часы, и прослушать лекции Полянского! Тогда только-только получили данные по ультратонкому строению разных органелл протистов, и все это казалось нам фантастикой! Полянский долго сопротивлялся этой идее, говорил, что ему неудобно – мы не должны из-за него пропускать свои занятия, он нам в свое время все это будет читать, но не тут-то было! Мы нахально возражали, что он тут не при чем, так как он нас не приглашал. Поэтому он нас знать не знает, мы сами эти ненавистные семинары мотаем по своему усмотрению. И курс все-таки прослушали, о чем не пожалели, так как все, о чем рассказывал Юрий Иванович, было «с пылу, с жару», начиная от докладов недавно прошедшего протистологического конгресса и кончая только что опубликованными сообщениями чешской протистологини мадам Пителки об ультратонком строении ресничек и жгутиков. Юрий Иванович, рассказывая нам все это, время от времени предостерегал: «В этих фотографиях могут быть и артефакты – все-таки электронный микроскоп, нам еще до конца его возможности неизвестны – мало ли что лишнее покажет!».

Новинкой было и преподавание «нормального» курса генетики. Лекции читал профессор Н. Е. Лобашев, слушать их было трудновато, но зато на кафедре генетики можно было получить стенограммы этих лекций. Их надо было читать, не вынося с кафедры – от греха подальше, все-таки менделизм-морганизм. Но никаких учебников-то ведь тогда не было! Единственным печатным пособием, которое было найдено среди отцовских книг нашей однокурсницей Маринкой, дочерью Артемия Васильевича Иванова, был курс генетики Синота и Дэна, примерно 1926 года издания, предназначенный для американских сельскохозяйственных техникумов. Он нам здорово помог в свое время при подготовке к экзамену. Во время сдачи экзамена по генетике в университет приехала группа московских студентов. В МГУ тогда еще классическую генетику не читали, и наши московские гости очень нам завидовали.

Вообще в то время генетика только-только входила в нормальную жизнь в советской науке. Приезжал в Ленинград Н. В. Тимофеев-Рессовский, доклад которого мы слушали. В университете появилась генетик Раиса Львовна Берг, которая взялась читать спецкурс по генетике популяций. Кроме того, она вела семинары по дарвинизму. Слушать ее было довольно трудно, а местами и не очень понятно – она была очень доброжелательна и всегда старалась объяснить непонятные моменты, но часто это получалось у нее столь же непонятно, как и вначале. Мы, естественно говорили «спасибо» и больше уже не спрашивали.

Вообще она была очень интересным, но «закрытым» и загадочным для нас, молодежи, человеком; отношения с коллегами в университете у нее как-то не складывались. Вскоре она ушла из университета, а потом и вовсе уехала за границу. Многое в ее характере и в ситуации, в которой она находилась, работая в СССР, нам стало понятным лишь значительно позже, после прочтения ее автобиографической книги «Суховей», выпущенной «тамиздатом».

В начале второго курса Женю постигло несчастье – от рака легких скончалась Жозефина Иосифовна (перед этим больше месяца не встававшая с постели), поэтому в университете он бывал мало, в основном, приходил сдавать какие-нибудь долги.

Большое влияние на всех нас оказала летняя практика по зоологии беспозвоночных после 1-го курса в Петергофе (еще более укрепившая желание идти на кафедру зоологии беспозвоночных), а после 2-го курса - практика в заповеднике «Лес на Ворскле».

Так получилось, что на Ворскле у нас образовалась компания ребят с натуралистической жилкой, стремящаяся как можно больше быть на природе – наблюдать, собирать, фотографировать. К моменту своего поступления в университет многие из нас оказались владельцами фотоаппаратов. В те годы родители большим достатком не отличались, и, желая ознаменовать окончание школы своим чадом, дарили наиболее доступную во всех отношениях вещь – приличный фотоаппарат. Обычно это были или ФЭД, или Зоркий - отечественные фотоаппараты, изготовленные по типу немецкой Лейки. Зеркальные камеры тогда были менее распространены и очень дороги. Такими владельцами фотокамер оказались и мы с Евгением Александровичем: немудрено, что мы увлеклись фотографией. У него это увлечение сохранилось в течение всей жизни.

За время ворсклинской практики мы с ним и подружились, причем не только на почве фотографии и склонности к наблюдению за всякой живностью. В числе общих интересов были еще литература и изобразительное искусство. Я любила рисовать, а у Жени увлечение живописью продолжалось и после школы, сопутствуя ему всю дальнейшую жизнь. Он всегда жалел, что не умел рисовать сам, и говорил, что завидует мне в этом. В изобразительном искусстве в это время для нас открылось много нового. В Эрмитаже появилась сначала выставка, а потом и постоянная экспозиция импрессионистов, о которых мы раньше почти ничего не знали. В литературе тоже было много новинок. В те годы начали переводиться и впервые издаваться такие авторы как Хемингуэй, Фолкнер, Стейнбек, Сароян, Белль. Впервые мы познакомились и с отечественными писателями - Юрием Олешей, Исааком Бабелем. На Ворскле мы частенько устраивали набеги на книжный магазин в Борисовке, опустошая там полки.

Завели мы с Женей обычай вставать гораздо раньше подъема, часов в 5-6, и отправляться с фотоаппаратами на заранее намеченную прогулку – к гнезду аиста, в овраг или куда-нибудь еще, где можно увидеть что-нибудь интересное и, конечно, сфотографировать. Женя обычно, вставая раньше, стучал к нам в окно, и кто-нибудь из девчат сквозь сон, не открывая глаз, говорил: «Согдиана, это к тебе!». Снимали мы и сам процесс практики – однокурсников, преподавателей, занятия, после чего вместе с однокурсниками делали небольшие фотогазеты, которые вывешивались в столовой.

Очень запомнился один из эпизодов ворсклинской практики, получивший название «мокрый поход». Обычно, когда наступали выходные, и мы были свободны, то всегда стремились поскорее улизнуть куда-нибудь подальше от нашей базы. Однажды мы всей компанией собрались провести остаток субботы и воскресенье на природе, прихватив с собой еду и одеяла, чтобы устроиться на ночлег где-нибудь в лесу под кустом. Занятия кончились рано, мы уже собрались быстро исчезнуть с территории лагеря, но не тут-то было! Приехало начальство из соседнего колхоза привлечь нас к прополке. Так как это грозило совсем разрушить наши планы, то мы рванули немедленно, пробираясь задворками и продираясь сквозь заросли караганника.

В это время на небе стали собираться тучи одна другой чернее. Не успели мы уйти достаточно далеко, как разразился почти тропический ливень. Ночевать, понятное дело, в такой обстановке в лесу стало невозможно – бурные потоки со смытым верхним слоем почвы и размокшими прошлогодними листьями неслись вниз по склонам. Но сдаваться нам не хотелось, и мы решили ни за что не возвращаться назад.

Изрядно промокшие, мы неожиданно вышли из леса на заросшую дорогу, вдоль которой стояло несколько домиков. Рядом с домиками были какие-то пристройки и сараи – явно для скота. Решили попроситься переночевать в каком-нибудь сарае. Отправили делегацию к ближайшему домику – Володю Ищенко и Диму Осипова – решив, что у них лучше всего получится поговорить с местным населением «об за жизнь». Ребята пригладили прически, опустили закатанные выше колен брюки и отправились. Довольно долго они не возвращались, и мы терпеливо ждали, топчась в мокрой траве. Наконец они вышли с хозяевами, которые уговаривали нас «идти в горницу», но мы настояли на том, что будем ночевать на сеновале над хлевом – уж очень мокрые и грязные мы были.

Съев свои припасы, стали устраиваться ночевать, сбившись в кучу и зарывшись в сено. Мы с Женей оказались рядом и принялись болтать друг с другом. Мы настолько увлеклись разговорами, что проговорили полночи, получая время от времени замечания от наших сонных друзей. Кажется, в это время мы впервые почувствовали друг к другу нечто большее, чем просто взаимная симпатия. Утром пришла хозяйка доить корову и выдала нам на сеновал крынку молока и краюху хлеба, которые мы с аппетитом умяли.

Хозяева очень жалели нас: «За что же вас в такую погоду по лесу гоняют? Может, хоть платят за это?». На обратном пути носом к носу столкнулись с вышедшей из леса косулей, она тут же развернулась и исчезла. Удалось сфотографировать только ее четкий след на мокрой земле, который мы, конечно, поместили потом в нашу фотогазету с подписью: «А мы ее видели!».

Когда мы почти дошли до базы, Володя Ищенко вдруг хватился своей записной книжки, которую, вероятно, выронил во время ночевки. В ней он аккуратно записывал анекдоты, снабжая их номерами. Анекдоты были разделены по сериям – армейские, политические, бытовые. Иногда, желая привести к какому-то случаю подходящий анекдот, Володя просто называл номер, тем более, что некоторые анекдоты были весьма нецензурными. Мы, конечно, над ним посмеялись – будет теперь развлечение у хозяев – всю зиму могут анекдоты читать по вечерам. В конце практики он все-таки сделал попытку зайти за своей книжкой, но сбился с дороги и вернулся ни с чем.

Зато через пару лет, когда Володя вновь был в заповеднике «Лес на Ворскле», бродя по окрестностям, он неожиданно набрел на эти домики. Хозяева его вспомнили, напоили чаем. Пока он сидел за столом, хозяйка вышла из комнаты и вернулась, держа в руках какой-то маленький предмет. «Мы уж так за вас переживали, - сказала она, - когда вы наблюдения свои проводили, то записи-то научные у нас обронили на сеновале. Мы уж потом нашли, когда скоту сено скормили. Да вот не знали, кому отдать. А вам-то, небось, нужно было!». С этими словами она протянула Володе его записную книжку. Тот не стал, конечно, оспаривать «научность» своих записей, но был очень этим тронут.

Вернувшись с Ворсклы, отвыкшие от городской жизни, мы в первые минуты не знали, куда себя девать. Жене, Володе Ищенко и Эдди Кулаковскому (Матросу, как его называли однокурсники) пришла в голову идея: прямо с вокзала поехать к университету и посмотреть, стоит ли он на месте. Там они и сфотографировались на ступенях главного входа. У Жени в руках аккуратно запакованные выпуски «Фото-Ворсклы» (так мы называли нашу фотогазету), привезенные с практики.

В городе, уже после начала занятий, результатом наших летних «фото-упражнений» стала гигантская (22 погонных метра) стенгазета под тем же названием «Фото-Ворскла», вывешенная в университетском коридоре. Для этого у всех фотографов нашего курса заранее были собраны пленки, с которых были отпечатаны наиболее интересные кадры. Оформляли эту газету дома у нашей однокурсницы Лены Дубининой (Ленусика) все те же несколько человек из нашей «зоологической» компании, нещадно «мотая» занятия. Цела эта газета, кажется, и сейчас, и хранится у нашего однокурсника Бориса Романовича Васильева.

У Жени всегда был широкий круг знакомых. Благодаря своему школьному другу Яше Френкелю, он познакомился с его однокашниками из Технологического института. Впоследствии это знакомство сыграло роковую роль в его судьбе. В то время в «Техноложке» училась компания очень ярких и талантливых ребят. К моменту поступления Яши в этот институт там активно работал комсомольский патруль – по сути дела – хорошо организованная народная дружина. Одновременно там активно действовала и компания студентов, занимающаяся как самообразованием, так и повышением интеллектуального уровня своих однокурсников. Например, по инициативе комсомольского бюро, выпускалась газета «Культура», в которой обсуждались самые разные аспекты искусства – например, там были статьи о кинофильме «Чайки умирают в гавани», освещались и другие события культурной жизни. Этот период бурной общественной жизни «Техноложки» подробно описан в автобиографической книге Валерия Ронкина «На смену декабрям приходят январи»[5]

.

Оказался Яша и в комсомольском патруле, потом пригласил туда Женю, потом оказались там я и наша однокурсница Марина Иванова (Френкель), потом еще несколько факультетских ребят. Кроме патрульной деятельности, ребята по своей инициативе активно знакомились с разными областями науки и искусства. Были довольно регулярные вылазки в художественные музеи, причем в экскурсоводы ребята обычно избирали Женю или Яшу, лучше всех знакомых с изобразительным искусством. Иногда читались научно-популярные лекции, например, на тему о генетике рассказывал кто-то из студентов университета – я на ней не была.

На одной из своих экскурсий в Русский музей Женя «погорел». Недели через две после этого мероприятия его вызвал к себе Георгий Александрович Новиков, бывший тогда парторгом факультета и спросил, не чувствует ли Нинбург за собой каких-нибудь грехов. Так как с успеваемостью у него было все в порядке, Женя никаких грехов не ощущал и не мог понять, в чем дело. «А ты в Русском музее такого-то числа был?». «Был». «А ты не помнишь, что ты говорил там о картине «Допрос коммунистов»?». Женя вспомнил, что отозвался об этой картине художника Иогансона, как о слабом художественном произведении, кажется, в не очень деликатных выражениях. «Так вот, тобой первый отдел интересовался, следи в следующий раз за тем, что говоришь. Теперь в твоем личном деле есть запись, которая в дальнейшем усложнит тебе жизнь».

Это была явная работа кого-то из технологических «стукачей», присутствовавших на экскурсии – они потом были вычислены – судя по книжке В. Ронкина. Предлагали, кстати говоря, стать осведомителем и Яше Френкелю, но он, естественно, отказался – хотя ему сулили всякие блага. В противном же случае обещали закрыть для него дальнейший путь в аспирантуру, что и было органами впоследствии выполнено.

По предложению технологов в университете тоже была организована бригада комсомольского патруля, в которую вошли студенты биофака, физфака и матмеха.

Выяснилось, что на физфаке уже работала своя бригада, помогавшая сотрудникам ОБХСС (нынешний ОБЭП). Иногда мы работали вместе с ними. Руководил тогда нами молодой и очень энергичный оперативник Данилов (имени не помню). Он разрабатывал различные хитроумные сценарии слежки за подозреваемыми. Например, однажды, были расставлены посты наблюдателей, чтобы выяснить, где именно сбывается бумага, тайком увезенная из типографии. На мою долю тогда пришлось несколько часов подежурить в комнате какого-то общежития, окно которой выходило на ворота типографии. Я записывала номера въезжающих и выезжающих оттуда машин, считала количество рулонов бумаги в кузове и сообщала по телефону результаты.

Как-то раз ловили вора, который уносил чужие пальто из гардероба в разных василеостровских банях, причем проделывал это уже в течение значительного времени. Для этого в бани внедрялись наблюдатели, следящие за посетителями и работниками. Например, в одной из них везде, где только можно, были расставлены «наши люди»: в гардеробе работали наши ребята, Женя сидел и «читал газету» в вестибюле, я выдавала шайки в каком-то из отделений бани.

Что нас привлекало в комсомольском патруле? Думаю, что для Жени это была точка приложения его кипучей энергии – «настоящее дело». Ну, и, естественно, привлекала компания. Для меня это была в первую очередь компания, куда входил Женя (а мне хотелось постоянно быть с ним вместе), да и против обаяния таких ребят, как Валерий Ронкин, Веня Иофе, Сережа Хахаев, я устоять не могла – с ними было действительно очень интересно. Кроме того, я, вероятно, по натуре была неисправимым романтиком и совалась всюду, где эту романтику видела, или, хотя бы, подозревала. С удовольствием я общалась и с Яшей, который стал не только Жениным, но и моим другом. Впоследствии он женился на моей университетской подруге Марине Ивановой (Френкель). Френкеля (как мы их называли) были и остаются нашими (теперь уже, к сожалению, только моими) близкими друзьями, несмотря на то, что давно живут в Калифорнии.

К концу университета Жене пришлось взять на год академический отпуск из-за одного события, о котором я сначала писать не собиралась, считая его не особенно интересным для читателей. Подтолкнул меня к этому шагу разговор его выпускников о том, что «он ведь ногу сломал однажды, спускаясь на лыжах с какой-то очень опасной горы». Тут уж я поняла, что мне придется внести некоторую ясность в это событие. Дело в том, что Женю катание с гор на лыжах никогда не привлекало, хотя он и не прочь был побродить на лыжах по лесу.

Во время учебы в университете, будучи молодыми и «безбашенными», мы время от времени предавались весьма бурным развлечениям. Одно из таких развлечений имело принудительную основу – нам строго велено было участвовать в демонстрации 7 ноября. На майские праздники мы все-таки умудрялись сматываться куда-нибудь на природу (разве можно сидеть в городе, когда распускаются разные первоцветы, прилетают птицы и просыпаются лягушки и тритоны?), но ноябрьской демонстрации обычно было не избежать. Естественно, что мы старались сочетать «полезное» с приятным: бесились, развлекались, как могли, пели песни и хулиганили. Нашим ребятам организаторы демонстрации поручали нести всякие лозунги, знамена и портреты «членов» разного уровня, некоторых из которых мы даже не всегда могли опознать. Те парни, на которых выпадал сей почетный жребий, старались от него избавиться, незаметно подсунув портрет или плакат соседу.

Однажды с нами рядом оказалась колонна какого-то завода, и мы с интересом узнали, что там «носителям» портретов и знамен организаторы доплачивали по трешке, а то и по пятерке (в зависимости от ранга деятеля, изображенного на портрете). Оставалось им только позавидовать, так как в университете такого обычая заведено не было. Сохранилась фотография одной из ноябрьских демонстраций, на которой впереди с эмблемой факультета идет Саша Перцович, а за ним с портретом Ленина - Миша Пастухов, впоследствии секретарь ЗИНовской комсомольской организации (об этом речь пойдет дальше).

Было и еще ежегодное развлечение, уже вполне добровольное, - празднование дня биолога в Петергофе. Это происходило, если не ошибаюсь, в последнее воскресенье марта. В Биологический институт съезжался народ - и студенты, и сотрудники института (в основном, конечно, молодежь). С горы, которая была за дворцом, катались на листах фанеры. Катание с горы происходило весьма бурно: на лист фанеры, лежащий на верху горы, усаживалась куча народу - теснились, толкались, спихивали друг друга, снова прыгали на фанеру, которую в это время кто-нибудь сталкивал, и она скользила вниз, крутясь, и теряя по дороге своих седоков. Шуму и крику при этом было немало. Набесившись, все шли в столовую, где пекли традиционные блины. Кстати, не припомню, чтобы народ увлекался при этом крепкими напитками.

Во время одного из таких развлечений в 1959 году, кто-то решил слегка разнообразить процесс катания с горы. Приволокли на гору большие сани, в которые запрягали институтскую лошадь. На них сразу уселась куча народу – так, что седоки разместились в два этажа, сидя друг на друге. Сбоку на сани сели ребята покрепче с палками, чтобы при необходимости тормозить и поворачивать сани. Но, когда оттолкнулись и поехали вниз, то оказалось, что перегруженные сани стали неуправляемыми. Они набирали скорость, несясь прямо на одиноко стоящее внизу дерево. Рулевые скомандовали: «Прыгай!», и народ, сидящий сверху, стал сыпаться с саней, как горох. Но «нижний этаж» спрыгнуть не успел, и Женя, сидевший в самом низу, при попытке уклониться от встречи со злополучным деревом, с размаху врезался в него бедром. Бедро было сломано мгновенно, правда, к счастью, перелом был закрытый, без потери крови. Из валяющихся на земле кусков коры и фанеры быстро соорудили шину и наложили на сломанную ногу. Оказалось, что есть и еще одна жертва – Ася Гагинская, которая сломала руку.

Сразу же позвонили в скорую, и она приехала, забрав покалеченных в петергофскую больницу. Врачи, осмотрев больных, похвалили студентов за грамотно оказанную первую помощь. Асю из больницы быстро отпустили, наложив гипс, а вот Женю оставили в больнице надолго – он лежал на растяжении, так как смещение костей при переломе было очень значительным. Почти всю весну Женя провалялся в больнице, потом выписался домой, закатанный в гипс почти до подмышек. В таком виде он мог только стоять или лежать. Естественно, и в больнице, и дома его навещали друзья по мере своих сил и возможностей.

В начале лета его опять забрали в больницу - снимать гипс и разрабатывать ногу. А мы с Мариной Ивановой в это время уехали в Дальние Зеленцы делать большой практикум. Вскоре Женю выпустили домой уже окончательно. Он жил тогда вместе со своей сестрой Лялей, к ним присоединился и Яша, которому в городе жить было негде – его мама жила за городом.

Мы с Маринкой усердно переписывались: она – с Яшей, я – с Женей. Из Зеленцов письма могли уходить не каждый день, а только с пароходом. У Жени на стене висело расписание пароходов, и они с Яшей пытались рассчитать, когда ждать очередного письма. В связи с этим возникали разные комичные ситуации. Одну из таких ситуаций Женя описал в адресованном мне письме, выдержку из которого я привожу.

«До вашего приезда – три недели. Ух, как много!

Хочешь хохму:

Лялька: Жека, тебе письмо.

Я (беру): Одно?

Лялька: Да.

Я: Не может быть!

Яшка (входит): Женька, письма были?

Я: Мне.

Яшка: ?!!

Я: Привет, Яшка!

Яшка: Сегодня будем говорить по телефону.

Я: Зачем?

Яшка: Дурак!

Я: Сам такой.

Лялька (крайне удивленная): А почему должно быть Яшке письмо?

Я (молчу)

Яшка (молчит тоже)

Яшка: Я иду на почту.

Я: Это почтовое недоразумение.

Яшка (уходит, возвращается): Женька, идьет!

Я: Лялька – дура. Надо было в ящике толком посмотреть.

Лялька: Я смотрела…

Я, Яшка: Идиотка!

Хороша сценка? Ты восхитилась? Мы с Яшкой повесили расписание парохода: «от них» и «к ним» на стенку. Одновременность писем нам с Френкелем доставляла много приятных минут».

Выписывая окончательно Женю из больницы, его врач Абрам Моисеевич Крупинин (которого мы всегда вспоминали с благодарностью за замечательно починенную ногу) порекомендовал съездить куда-нибудь на юг, чтобы основательно прогреть ногу в песке на берегу моря. После нашего приезда из Зеленцов мы и отправились в Крым – Яша с Мариной – к ее родственникам в Евпаторию, а мы – побродить с рюкзаком и палаткой там, где захочется.

Прошли (и проехали автобусами и автостопом) мы почти по всему побережью – от Гурзуфа и Ялты до Керчи, причем больше нас привлек именно восточный Крым. Будучи в Старом Крыму, мы решили найти дом, в котором жил А. С. Грин – и нашли. Там помещался районный архив, мы даже сфотографировали вывеску на двери:

«Райархив работает

С 9 часов до 18 часов ежедневно

Прием заявлений и выдача справок

1. Понедельник

2. Вторник

3. Суббота

Выходной воскресенье»

Не удивляйтесь – тогда суббота еще не была выходным днем. Нам показали, где живет Нина Николаевна, его вдова; мы зашли к ней. Она с порога спросила: «К Александру Степановичу пришли?». Угостила нас дыней, которую мы вычерпывали ложками. Женя заикнулся о каком-то моменте, описанном в книге Л. И. Борисова «Волшебник из Гель-Гью», но она сказала, что очень эту книгу не любит, потому что там слишком много неточностей и неправды. И Грин показан совсем не таким, каким был на самом деле. Но, во всяком случае, было заметно, что ей приятно видеть молодежь, читавшую книги ее мужа.

О себе она не рассказывала, но дала понять, что ей очень непросто живется из-за отношения к ней городских властей, да и многих горожан. Во время оккупации ей пришлось работать в городской газете, чтобы прокормить больную мать, поэтому окружающие считали ее чуть ли не предательницей, сотрудничавшей с оккупантами. Никаких преступлений она не совершала (иначе, вне всякого сомнения, ее просто не оставили бы на свободе). Позже-то уж мы поняли, как могут постараться опытные сотрудники «органов», чтобы создать нужный им имидж человека.

По возвращении в университет Жене пришлось остаться на 4 курсе из-за пропущенного семестра, и, пока там проходили материал, уже пройденный им в прошлом году, он работал на разных временных лаборантских должностях в ЗИНе, благодаря чему перезнакомился со многими зиновскими сотрудниками.

Учеба в университете подходила к концу – надо было выбирать тему диплома. На кафедре в то время наиболее сильными были два направления – протистология и паразитология, несколько в меньшей степени – сравнительная морфология. Женя отдал предпочтение паразитологии (он и потом был неравнодушен к этой науке - недаром одна из его популярных статей озаглавлена «Моя любовь – паразиты»), его кафедральным руководителем была Рахиль Ефремовна Шульман, с которой он ездил собирать материал по паразитам рыб на озеро Селигер. К этому времени мы уже окончательно решили не расставаться друг с другом.

В 1960 году университетские ихтиологи приняли участие в программе по акклиматизации кеты и горбуши в Баренцевом и Белом морях. Нужен был паразитолог, который мог бы оценить динамику паразитофауны видов-вселенцев и сравнить ее с паразитофауной местного вида - семги. Ихтиолог Г. М. Персов обратился к Юрию Ивановичу Полянскому, и тот предложил Нинбургу сделать это исследование темой своей дипломной работы. На университетском бланке была изготовлена следующая бумага:

«28 июня 1961 г.

Справка

Кафедра зоологии беспозвоночных Ленинградского университета настоящим подтверждает, что студент – дипломант Е. Нинбург направляется в Мурманскую область для собирания материала и проведения полевых исследований по теме: «Паразитофауна горбуши и кеты, акклиматизируемых в Баренцевом и Белом морях».

Кафедра просит все учреждения и организации, а также отдельных лиц оказывать тов. Нинбургу содействие в выполнении поставленной перед ним задачи.

Заведующий кафедрой,

Доктор биологических наук, профессор

Ю.И. Полянский

Таким образом, Женя впервые оказался на севере, на реке Коле. Самым, наверное, положительным моментом в этих исследованиях было то, что в экспедиции Женя настолько отъелся красной рыбой, что, когда он вернулся из экспедиции, в первый (и последний) раз в жизни я увидела его весьма упитанным. Результатом этой работы стала статья «Паразитофауна мурманской горбуши и ее особенности», опубликованная в трудах ПИНРО.

В это же время (в 1961 году) у нас родился первый сын – Глеб, а в 1963 году – Тема (Артемий). Естественно, мне пришлось надолго отвлечься от науки – весь курс университета я закончила, а вот защиту диплома пришлось отложить на более позднее время. Я дописывала диплом и нянчила детей, а Жене надо было искать место работы после окончания университета. В те годы руководство факультетом обязано было «распределять» студентов в организации, где появлялись вакантные места. Таким образом, студент мог получить диплом, только поставив свою подпись под распределением, в крайнем же случае, при наличии уважительных причин, выдавался «свободный диплом», без всяких обязательств со стороны, как университета, так и студента.

Когда мы учились на последних курсах, в Зоологическом музее объявили набор внештатных экскурсоводов с почасовой оплатой. Женя охотно взялся за такую работу, я последовала его примеру. В перерыве между занятиями или после них мы приходили в музей и проводили там по 1-2 (а иногда и по 3) экскурсии.

К 1962 году в Зоологическом институте заканчивался ремонт музея, штат его был расширен, и появились вакансии штатных «лаборантов-экскурсоводов». Две заявки были отправлены в университет, и Юрий Иванович предложил одно из мест Жене. Вторая вакансия была предложена энтомологу Мише Козлову, который впоследствии стал его постоянным соавтором в области популярной литературы. К окончанию университета мы все не представляли себе другой деятельности, кроме занятий наукой. Идти работать в школу или еще куда-нибудь, не в научно-исследовательский институт, никто не планировал. На всю жизнь становиться экскурсоводом тоже никто не хотел, поэтому договоренность с ребятами была такая – 2-3 года, конечно, придется поработать в музее, а потом найдется место в соответствующем отделе ЗИНа, и тогда уже можно будет полностью посвятить себя научной работе.

Юрий Иванович поговорил о своем протеже с Б. Е. Быховским. Он был шокирован, когда Быховский, услышав фамилию Нинбург, сказал что-то вроде: «боюсь, это будет трудно провести через 1-й отдел – фамилия-то еврейская, сами понимаете…», на это возмущенный Полянский ответил резкостью.

В 1962 году диплом был защищен, и Евгений Александрович стал работать в музее. Когда не надо было водить экскурсии, Женя много времени проводил в зиновской библиотеке, читая о тех объектах, о которых надо было рассказывать экскурсантам. Вскоре у него появилась идея начать писать самому популярные статьи, тем более что он занимался макросъемкой, и у него накопилось немалое количество фотографий разной живности, преимущественно беспозвоночной. С одной стороны интересно, с другой – все же какой-то дополнительный заработок, что было очень актуально для таких молодых отцов семейств, как Нинбург и Козлов.

В какой-то момент в рыбных магазинах появился продукт под названием «мясо гребешка». Женя и его кафедральный приятель Андрей Попов (тоже молодой отец семейства) решили на этом несколько заработать. Они срочно написали статью с разъяснениями – что же это за «зверь» такой – гребешок и что вкусное из него можно приготовить, которую отправили в газету «Вечерний Ленинград». Вскоре эта заметка появилась в рубрике «советы домохозяйкам» со скромной подписью Е.А. Нинбург, лаборант-экскурсовод Зоологического музея, А. Попов, а авторам пришел перевод, кажется, на 3 рубля, которые явно не были лишними их скудных семейных бюджетах.

Многие статьи писались совместно с Мишей Козловым, у которого тоже было явное стремление к популяризации биологии. Вслед за этой публикацией о гребешке последовали и другие, уже в соавторстве с Мишей. Очень коротенькие заметки под рубрикой «Что? Где? Когда? Почему?» публиковались в журнале «Костер». Такие, например, как «Разговаривают ли муравьи?», «Зачем жуку усы?» и т.д. Охотно публиковал авторов (переводя на украинский язык) журнал «Наука та суспильство». Некоторые из этих заметок сопровождались еще и моими иллюстрациями, что несколько увеличивало размер гонорара.

С 1963 года Нинбург и Козлов начали печататься и в «Науке и жизни», став, в конце концов, постоянными ее авторами. Там публиковались уже статьи посолиднее, с фотографиями Е. А. Нинбурга. Это - «Восьминогие водолазы» (о пауке-серебрянке), «Крохотные враги больших разбойников» (о наездниках – паразитах жуков-плавунцов), «По дну без акваланга» (о литорали), «Итания» (о жабе из Бразилии).

Экскурсоводам в музее приходилось довольно активно работать. В залах продолжался ремонт, и экспозиция постоянно пополнялась. Ставились новые биогруппы, и, соответственно, тематика экскурсий постоянно расширялась, приходилось много готовиться, осваивая новые объекты. Директор музея Донат Владимирович Наумов организовывал семинары для экскурсоводов совместно со специалистами по соответствующим группам животных прямо около новых объектов. Часто эти семинары были очень живыми и интересными – я на некоторых присутствовала. Это еще больше привлекало Женю к популяризации биологии.

Через некоторое время ему было предложено организовать при музее юннатский кружок. Об этом много сказано и им самим, и другими, поэтому повторяться не буду. Скажу только, что к этой работе он отнесся очень серьезно (хотя в первый момент действительно хотел от этого предложения «отвертеться»), но не все у него получилось сразу. Была провалена первая (лужская) экспедиция, которую надо было просто назвать летней практикой по местной фауне и не ставить перед совершенно неподготовленной командой никаких научных задач. Были организованы беломорские экспедиции по примеру экспедиций П. Н. Митрофанова (и по его совету), после чего Женя окончательно и бесповоротно влюбился в Белое море на всю жизнь. Эти экспедиции, сначала не очень удачные, постепенно становились все более и более серьезными. В конце концов, они положили начало целому направлению исследований на кафедре зоологии беспозвоночных в университете, где продолжали свое образование его ученики. До их появления на кафедре там экологическими аспектами гидробиологии не занимались.

Зоологический музей

Из рассказа Е. А. Нинбурга

«Я вовсе не собирался идти по учительской стезе, но, когда я кончал университет, я оказался по распределению экскурсоводом в Зоологическом музее. Это не та же самая профессия, но, в известной степени, близкая. Наукой тогда пахло только в отдаленном будущем и где-то через полгодика работы мне предложили руководство юннатским кружком. И, когда я стал отбрыкиваться, тогдашний ученый секретарь - Вера Николаевна Никольская, тетка хитрая, она сказала: "Слушай, вот ты ж был юннатом?" - "Был", - сказал я. "Вот тебя кто учил?" Я назвал своих учителей - Александр Петрович Паринкин и Дмитрий Ефимыч Родионов. "Ну, а теперь, - сказала она, - время отдавать им долги". Это меня как-то так очень поразило, и я согласился. Вот, собственно, так я стал руководителем кружка».

Архив Зоологического института РАН

Фонд 1, Опись 3, дело 76, Личные дела уволенных сотрудников за 1967 г. л. 58.

Евгений Александрович Нинбург работал в Зоологическом музее в качестве внештатного экскурсовода с 1960 года. Окончив в 1962 г. биолого-почвенный факультет Лен.Гос.Университета им. А.А.Жданова он был направлен по распределению на работу в Зоологический институт АН СССР в качестве старшего лаборанта-экскурсовода музея. Еще будучи внештатным экскурсоводом Е.А.Нинбург освоил полный репертуар проводимых в музее экскурсионных тем (10 тем). Глубокое знание фактического материала, прекрасные лекторские данные наряду с хорошими природными педагогическими способностями привлекали посетителей к проводимым им экскурсиям, что нашло свое отражение в многочисленных записях в книге отзывов Зоологического музея. В течении 4-х лет Е.А.Нинбург руководил также работой гидробиологического кружка юных натуралистов при музее, одновременно проводя и большую экскурсионную работу. Именно на этой работе полностью раскрылись его педагогические и организационные способности. Создав кружок в буквальном смысле на пустом месте, он уже через два года сумел вывести его на одно из первых мест среди юннатских кружков города, что нашло свое отражение как в высоких оценках, полученных членами кружка на городских биологических олимпиадах, в организации и проведении которых Е.А.Нинбург принимал самое непосредственное и горячее участие, так и в многочисленных благодарностях и грамотах, полученных им лично от различных городских организаций. В течение летних сезонов 1963-65 гг. Е.А.Нинбург провел с членами кружка три экспедиции: одну в Лужский район Ленинградской области и две на Белое море в район Кандалакшского заповедника. В результате этих экспедиций участниками был собран большой зоологический материал, послуживший им для проведения ряда исследований по фауне Белого моря. Ими же был собран и значительный коллекционный фонд, переданный для биологических кабинетов ряда школ города и области. Ряд членов кружка под руководством Е.А.Нинбурга проходил стажировку в различных лабораториях Зоологического института и получил квалификацию лаборанта-зоолога. Участники кружка за годы работы получили солидную подготовку по методике сбора и первичной обработке зоологического материала, по изготовлению препаратов, содержанию животных в неволе, техническому рисунку и фотографии. Следует отметить, что работе с кружком Е.А.Нинбург отдавал не только свое рабочее время, но и значительную часть личного. Работал с увлечением, не считаясь со временем и затратой сил, заражая школьников своей энергией и любовью к делу.

Живой и общительный, всегда готовый на помощь товарищу, принимавший живое участие во всей работе и жизни коллектива Е.А.Нинбург пользовался уважением среди товарищей по работе.

Подпись (К.Б.Юрьев)

А. Д. Наумов [6]

Такой памятный и давно забытый 1963 год

Я хотел рассказать о том далеком времени, которое теперь мало кто уже помнит. Нынче, когда заходит разговор о Нинбурге, то сразу вспоминают остров Ряжков и Белое море. Это правильно, так и должно быть. Но я-то помню и другие времена, когда такая ассоциация не возникала, да и возникнуть никак не могла. Те времена, когда он был паразитологом, и в районе Белого моря бывал только на реке Варзуге с целью изучения паразитов горбуши. Вот тогда-то я с ним и познакомился. Не на Варзуге, конечно. На Менделеевской линии возле главного входа в Университет, уж и не помню теперь при каких точно обстоятельствах. Было это году в 60-м или 61-м. Этому знакомству я не придал никакого значения. Уверен, что он тем более.

Если я, конечно, не ошибаюсь, Нинбург кончил Университет в 1962 году. И работать он поступил экскурсоводом в Зоологический Музей, где с 1961 года заведующим был мой отец. С этого момента наши с Нинбургом судьбы не могли не пересечься, и они пересеклись.

Странная работа была у музейных экскурсоводов в те времена. Они занимались чем угодно, кроме одного. Они не водили экскурсий. Дело в том, что Музей был закрыт на весьма серьезную реконструкцию. Я теперь уже не могу точно сказать, в чем она заключалась, но главное дело, которое было тогда сделано, это перемещение Березовского мамонта. С самого первого дня, когда была открыта эта экспозиция, мамонт стоял между акулами, так сказать, лицом к киту. Говорят, это место было указано в свое время самим Николаем II.

Видимо, расположение мамонта вблизи кита наводило экскурсантов на мысль задавать стандартный вопрос, от которого стенали тогдашние экскурсоводы: «А если слон на кита полезет – кто кого сборет?». Понятно, конечно, что не это руководило моим отцом, когда он принял решение поместить мамонта не среди акул, а среди слонов.

Музей имел вид совершенно непривычный. Все витрины были сдвинуты к стенам, так что посредине образовался широкий проход, по которому с величайшими предосторожностями двигали мамонта. По нескольку метров в день. Если я правильно помню, то ни одну витрину не разбирали, так и перемещали со всеми экспонатами. Впрочем, возможно, очевидцы и участники меня поправят. Но в любом случае, двигать невероятно тяжелые железные шкафы с огромными зеркальными стеклами толщиной около 10 мм было очень непростой задачей. Этим занималась бригада высококвалифицированных такелажников, и, насколько я знаю, ни одно стекло не было разбито, ни один экспонат не поврежден. Реконструкция длилась года два, и все это время водить экскурсии было попросту негде: к большей части экспонатов было не подойти.

Несмотря на это штат экскурсоводов был не так уж мал. Я, наверное, всех сейчас не вспомню. Помимо Нинбурга, был среди них Марк Штейнберг (сын очень известного в свое время художника Сергея Максимильяновича, внука композитора А. Н. Римского-Корсакова, который помимо замечательных эстампов с видами Ленинграда, выполнил огромное количество иллюстраций к разным зоологическим книгам). Была Женя Горюнова, вышедшая потом за Марка замуж. Экскурсоводом работала и Эмма Егорова. Нынче она – малаколог в ЗИНовской Лаборатории морских исследований. Всего экскурсоводов было человек пять или шесть, а кроме них была еще очень талантливая художница Тамара Норбекова.

Несмотря на то, что экскурсии водить было невозможно, музей был густо населен. Центром его жизни, понятно, было текущее местопребывание мамонта, вокруг которого суетились такелажники, однако и на периферии не наблюдалось никакого застоя. Если я правильно помню, то делались какие-то новые экспозиции, кроме того, в залах играли не то в пинг-понг, не то еще во что-то. На хорах между витринами с насекомыми сидели экскурсоводы. У каждого был отдельный кабинет, огороженный задернутыми на экспозиции занавесками. Если я правильно помню, то экскурсоводы в основном были заняты разработкой новых экспозиций.

Придя в музей, Нинбург немедленно организовал для школьников кружок зоологии. Зачем – ума не приложу. Много лет спустя, он говорил мне, что и сам этого не понимает. У него тогда не было ни малейшего намерения становиться педагогом. Я не исключаю, что на него в этом отношении повлиял Алексей Константинович Загуляев, который уже несколько лет к тому времени вел в ЗИНе кружок энтомологии. Оба кружка располагались на хорах, но не между витринами, а в самом дальнем конце. Там стоял большой стол, стулья, кажется, какие-то шкафы, впрочем, точно не помню. О том, чем занимался этот кружок первую зиму своего существования, я не имею ни малейшего представления. Зато что делали его члены летом, я знаю уже довольно неплохо. Летом они были в экспедиции.

Как возникла ее идея, мне не известно. Знаю только, что мой отец предложил провести экспедицию в одном из самых глухих уголков Ленинградской области: в той забытой Богом деревне, где у нас была дача. Думаю, что название ее теперь хорошо знакомо всем ученикам Евгения Александровича и ученикам его коллег. Называлась она Ящерой. Занятно отметить, что мой отец попал туда в свое время по совету своего старинного друга, уже упоминавшего выше зоолога и художника С. М. Штейнберга.

Не знаю, кто выбирал место для экспедиционного лагеря, возможно, отец. А может быть и сам Нинбург. Так или иначе, выбрано оно было очень удачно. В самом низовье Ящеры, метрах в трехстах от устья, был большой луг с парой старых развесистых дубов. Сохранились они или нет, – не знаю. Я в этом месте много лет не бывал. Под дубами были разбиты палатки, устроено кострище, выкопана яма для мусора. В двух шагах текла Ящера, откуда черпали воду для хозяйственных нужд. Вокруг лагеря было много самых разных биотопов: сам луг, две реки, смешанный лес, сосновый лес, болото, старицы. Всем же известное ныне традиционное место лагеря было выбрано много лет спустя. Выбирал его, я думаю, Нинбург. Во всяком случае, именно он окрестил его Кудыкиной горой, каковое название постепенно и вытеснило местный топоним Маяк, возникший потому, что на горе когда-то стоял триангуляционный знак, теперь разрушившийся от времени и сгоревший на кострах многочисленных весенних практик.

Насколько я помню, занятия кружковцев в Ящерской экспедиции больше всего напоминали летнюю практику первого курса в Петергофе, с той только разницей, что и фауна и флора были в те времена на Ящере много богаче. Теперь после успешно проведенной мелиорации и не менее успешной борьбы с сорняками и вредителями сельского хозяйства не осталось практически ни первых, ни вторых, ни третьего. Что нынче показывают там детям на весенней практике кроме елок и комаров, я с трудом себе представляю.

Кружковцы практически все были моими сверстниками, поэтому не удивительно, что я наладился ходить к ним в гости чуть не каждый день, и скоро со всеми подружился. Теперь, конечно, не всех вспомню. Был там такой Миша Львов, еще Вадим Тараканов, Вилик Хасанкаев. Была Наташа Дорогостайская и еще одна девочка, кажется Сима[7], а фамилию ее не вспомню. В общем, к осени я принял твердое решение в этот кружок поступить. Тяга к знаниям была тут ни при чем. Просто мне нравилась компания.

Осень 1963 года, когда я пришел в кружок, была своеобразным временем. И хоть к моему рассказу непосредственного отношения это не имеет, мне все же хочется сказать о нем два слова, хотя бы для того, чтобы была понятна атмосфера того времени, о котором идет рассказ. Летом на экраны вышел восточногерманский фильм «Русское чудо», рассказывавший о Революции, о Гражданской войне, которая имела все возможности задушить молодую Советскую республику, но не справилась, и о невероятных достижениях Советского Союза в области индустриализации и повышения благосостояния народа. И в течение всего августа, по только что проведенному в Ящеру радио, передавали известия о небывалом урожае. Впрочем, уже в двадцатых числах августа в булочных стали отпускать по одному хлебобулочному изделию в одни руки, а в сентябре батоны стали к тому же печь из гороховой муки. Этот удивительный продукт, добывавшийся в нескончаемой очереди, имел на разрезе серо-коричневый цвет и столь неожиданный вкус, что есть его мало кто решался. За время доставки из магазина домой он успевал окаменевать. Поговаривали, что такие батоны злопыхатели прибивали по ночам большим гвоздем к дверям булочных на фоне листа бумаги с надписью «Русское чудо». Сам я подобных провокаций не видал, врать не буду. Зато статьи в газетах под заголовками типа «Расхитителей хлеба – к ответу!» помню хорошо.

Шел предпоследний год Золотого десятилетия, как тогда именовали время правления Н.С.Хрущева, и сам Никита договаривался с канадскими фермерами о поставках зерна. Те, конечно, что-то прислали, но попросили впредь предупреждать их заранее, еще весной, чтобы они были готовы и вырастили бы нужное количество, а то осенью, когда все уже распределено, им это трудновато. Из-за этой нерасторопности канадских фермеров муку из свободной продажи пришлось изъять, и ее еще в течение нескольких лет выдавали по продуктовым карточкам (тогда-то их впервые и назвали талонами) к первопрестольным праздникам: к Новому году, Первому мая и Седьмому ноября в количестве один килограмм на персону. Реалии, в которых мы тогда жили.

Были и другие реалии, которые к занятиям в кружке уже имели отношение непосредственное. Не надо забывать, что 1963 год был последним годом торжества мичуринской биологии[8]. В школе преподавали именно ее. По учебнику Елпидифора Веселова. Того самого, который через несколько лет возглавлял комиссию по одобрению загаживания Байкала отходами целлюлозно-бумажного комбината и о котором потом был снят поганейший и лживый фильм «У озера». Помимо того, что мы должны были знать на память, сколько литров молока дает корова-рекордистка Машка, нам объясняли основы расшатывания наследственности у вегетативных гибридов и рассказывали о том, как в недрах ржаного тела возникают частицы василькового, и как овес беременеет овсюгом. Ну, и понятно, что кукушата вылуплялись тогда исключительно из яиц, которые откладывали пеночки. В обоих ЗИНовских кружках биология была обычная, вся насквозь пропитанная тлетворным духом буржуазных теорий с вейсманизмом-морганизмом-менделизмом во главе. Не знаю, было ли это выражением особой гражданской смелости руководителей. Скорее всего, нет. В профессиональных кругах с мичуринской биологией никогда не считались. Времена сессии ВАСХНИЛ 1948 и сессии двух Академий 1952 годов давно миновали. Каяться в ошибках уже никого не заставляли, с работы за буржуазные взгляды на теорию наследственности не выгоняли. Более того, конец мичуринской биологии был уже близок настолько, что заведующему Кафедрой зоологии беспозвоночных Юрию Ивановичу Полянскому, крупнейшему отечественному протозоологу и формальному, как тогда говорили, генетику, был вполне официально заказан совершенно нормальный учебник биологии для средней школы. Но атмосфера двойственности сохранялась, и она, несомненно, влияла на наши юные умы развращающе: в них развивались как склонность к скепсису, так и недоверие к официальной точке зрения. И то, и другое мне впоследствии очень пригодилось в жизни.

Таков был фон, на котором я заявился на хоры музея с просьбой принять меня в кружок. Теперь я понимаю, что Нинбурга это не очень обрадовало: не больно-то ему было с руки, чтобы сын его начальника оказался у него в подчинении, но виду он не показал, и в кружок принял.

Через несколько дней после этого Нинбург сбрил бороду. Мы его, помнится, не сразу узнали, а кто-то из ЗИНовцев (кажется, В.Н.Танасийчук) сказал ему:

– Бармалеем ты был лучше.

Нинбург отшутился, но бриться перестал и скоро снова приобрел привычный вид.

Несколько слов о том, какая в кружке была обстановка. В общем – дружная. Ребята были в основном интеллигентные и интересующиеся. С ними было интересно и приятно. Потом я все эти знакомства как-то растерял. В лицо Нинбурга мы называли Евгением Александровичем, а за глаза – Шефом и боялись его как огня: он на нас постоянно кричал. Но А. К. Загуляева боялись еще больше: он всегда молчал. Если бы мне кто-нибудь тогда сказал, что Нинбург будет одним из самых близких моих друзей, и я всю последующую жизнь буду звать его Женькой, я бы ни за что не поверил. Думаю, что он тоже.

Чем мы занимались? Ничем особенным. Осенью, пока еще было тепло, по выходным ездили на разные водоемы, ловили всякую водную живность, в основном – насекомых. Затем все это у нас жило. Что-то наблюдали, но что – не помню. Водоемы были разные. Петергофские пруды. Речка Пудость. Однажды нас занесло в Лахту. Там тогда намывали грунт для строительства большого жилого массива. Нас угораздило отправиться к заливу через намытый ил. Как в нем не утонули – до сих пор не понимаю. Я, например, увяз по шею. Безо всякого преувеличения. Когда все-таки ползком на брюхе выбрались из этой трясины, то стало ясно, что с одной стороны продолжать экскурсию невозможно, а с другой, что ехать домой на электричке тоже нельзя. Мы вышли на шоссе и остановили грузотакси. Были такие ГАЗики с шашечками. Стоило это такси вдвое дороже обычного: 20 коп. с километра, о чем нас водила и предупредил. Но мы его убедили, что другого способа добраться до города в таком виде у нас нет. Так и ехали в кузове. Все это было возможно только потому, что ездили чаще всего сами, без Шефа. За всю осень он ездил с нами всего раз или два. Почему так вышло – понятия не имею.

А еще мы делали демонстрационные стенды. Нечто вроде музейных экспозиций. На обтянутый холстом щит наклеивали разные экспонаты и пояснительные подписи. Видимо, это было отражением работы самого Нинбурга в музее. У него вообще была склонность к коллекционированию и экспонированию коллекций. В конце концов, это вылилось в создание его замечательного Музея моря, но тогда это были лишь первые и не слишком-то удачные пробы. Уже не помню теперь, кто из кружковцев создавал какие экспозиции. Сам же я делал стенд, посвященный унионидам. Не надо думать, что мои нынешние профессиональные интересы выросли из этого занятия. Малакологом я стал лет через десять по причинам никак не зависевшим от моей деятельности в кружке.

Кроме того, каждый из нас должен был сделать по крайней мере один реферативный доклад. Ни одного не помню, включая и свой собственный. Помню только, что была традиция задавать вопросы, на которые докладчик заведомо не сможет ответить. Эта была своего рода игра, хотя, прямо скажем, не из лучших. Пока в нее играли старые кружковцы, Нинбург ее терпел, но всему наступает предел. К весне в кружке появился новенький – Саша Анджан. Потом он учился на нашей кафедре. Ему было поручено сделать доклад об иглокожих. С ним тоже стали играть в упомянутую выше игру, забыв предупредить о правилах. Не могу сказать, что дискуссия все время оставалась в рамках академической. Наблюдать это со стороны было, видимо, довольно мерзко. Потом Нинбург без анестезии пооткручивал нам головенки. Полагаю, что был прав.

А вот одного из основных дел нынешних воспитанников Лаборатории, – написания олимпиадных работ, у нас не было. Первая Олимпиада по биологии была проведена в начале 1966 года, когда я уже учился в Университете.



Pages:     || 2 | 3 | 4 | 5 |   ...   | 8 |
 




<
 
2013 www.disus.ru - «Бесплатная научная электронная библиотека»

Материалы этого сайта размещены для ознакомления, все права принадлежат их авторам.
Если Вы не согласны с тем, что Ваш материал размещён на этом сайте, пожалуйста, напишите нам, мы в течении 1-2 рабочих дней удалим его.