AURORA BOREALIS
Сборник стихов и прозы
Минск
2007
Литературно-художественное издание
«AURORA BOREALIS».
Стихи и проза. Минск. 2007.
Достаточно сменить полюс – и, не теряя сути, «AURORA BOREALIS» превратится в «AURORA AUSTRALIS»: не зависимо от полярности, литературный проект «СЕВЕРНОЕ СИЯНИЕ» отражает эпоху.
СВОЯ ИСТОРИЯ
История этой книги началась год назад с вопроса: «Знаешь, кто самый известный поэт Венесуэлы?!!» Когда-то Петрарка ради друга вложил максимум страсти в путеводитель по неведомой стране – Эмма Прибыльская озарила интегрированными знаниями моё отнюдь не виртуальное путешествие в Венесуэлу. Накануне поездки у меня не было времени на изучение истории и культуры страны. Сам визит прошёл «под знаком» тонированных стёкол «Джипа» в сопровождении охраны во избежание возможных эксцессов за полмесяца до президентских выборов.
«Картонные ранчо,
в которых много кто живёт,
и народ,
который многое помнит»…
Шок от четырёхчасового пребывания в «пробке» на семнадцатикилометровом пути из аэропорта в столицу вдоль трущобообразных окрестностей Каракаса, сменяющийся гораздо более глубоким шоком от встречи с пятизвёздным дворцом-отелем «Гран Мелья», живя в котором легко представляешь себя по другую сторону баррикады…
Гильермо Хуан Парра – поэт, издатель, автор перевода на английский язык «Антологии поэзии Венесуэлы»: путеводная звезда венесуэльской поэзии и самый ярый обличитель чавизма…
Габриель Гарсия Маркес, предусмотрительно узревший два лика Чавеса, и часть европейцев, ставших поводом для насмешек: «Куда Чавес, туда мы!»…
«Неправильный», с точки зрения индейцев пуэбло, американец – астролог, гностик, писатель, поэт Дональд Френсис Грэйбоу, восклицающий “Down with BushCo!”… Согласно преданию, представитель рыцарского рода «Серой Радуги» вывел племя пуэбло из подземелья на свет Божий: Братец Френсис почитаем и за это…
Двенадцатилетний мальчик из посёлка Абэхалес, по собственной инициативе показывающий белорусской делегации ранчо, где на небольшом участке земли мирно соседствуют апельсин, лимон, грейпфрут, ананас, чилийский перец, сахарный тростник, бананы, кофе, какао, гигантские деревья и кактусы, самые невероятные цветы, и превращающийся в роскошнейшую метафору рефрен маленького гида: «У ранчо своя история. У каждого деревца своя история»… И настоятельная просьба: «Не говорите плохо о Кубе!», – хотя Остров Свободы не упоминался даже вскользь: просто маленькому венесуэльцу довелось быть спасённым кубинскими кардиохирургами…
«Белорусская тетрадь», которую Фредди Кинтеро передал Уго Чавесу накануне предвыборного митинга в Сан Кристобале, «обогащённая» по возвращении на родину и прозванная «Венесуэльской»…
Достаточно сменить полюс – и, не теряя сути, «AURORA BOREALIS» превратится в «AURORA AUSTRALIS»: не зависимо от полярности, литературный проект «СЕВЕРНОЕ СИЯНИЕ» отражает эпоху.
Не засекайте время до смерти!
Ольга Равченко
ЛИЛИЯ ВЕЛИЧКО
ВРЕМЯ ЧЕ
***
За спиной улыбаются боги,
Под ногами бушуют волны
И, как скользкие змеи, дороги...
Кто сказал, что я буду покорным?
Знаю, ждут и кинжалы в спину,
И цианистый калий в кофе...
Только я, дорогие, не сгину,
Нам не встретиться на Голгофе.
Станцевали смертельное танго,
Серебро окропили красным,
Но вернулась душа бумерангом,
Кто сказал, что я буду несчастным?
Проигралась Фортуна в кости,
И сгорели в огне сонеты,
И крадутся на шаткий мостик
Чьи-то тени и силуэты…
Улыбнусь широко и открыто –
Я ведь тоже владею кинжалом.
Ваша карта заранее бита.
Кто сказал, что я буду вассалом?
ИРАК
Идёт война, и гибнут чьи-то дети,
И будет вновь разрушен Вавилон.
Разносит ветер душный запах нефти
И слишком бледно выглядит ООН.
Экраны мира множат чьё-то горе,
Звучат молитвы, хрипнет звук сирен.
Стреляет всё: и небеса и море.
Страну разрушат – что дадут взамен?
Повсюду смерть, и льётся кровь – не краска,
И гнев растёт: убить, убить, убить…
А в мире – март, и очень скоро Пасха,
И книги учат – ближних возлюбить.
29.03.03
ВРЕМЯ ЧЕ
Тоскует мир опять о Команданте,
Умеющем создать легенды о себе.
На мировых часах всё также время Че.
Американцы перекраивают карты.
Им хочется всё алое – в утиль,
Чтоб, гамбургер жуя, не думали о братстве,
И верили, что это – модный стиль:
С дивана не вставать, когда тебе за двадцать.
Но всё-таки на мировых часах
Другое время новых революций:
Сегодня их несут не на штыках –
В стихах поэтов, в буквах резолюций.
Легенда Че по-прежнему жива,
И прагматичный мир не безнадежен,
И алым цветом наливаются слова,
И новый мир сегодня так возможен!
КАЗИНО «ОСЕНЬ»
Листы осенние – обрывки старых карт –
Отыгранная мятая колода.
И дама пик, вся в жёлтом боди-арт
Лежит в грязи… Ужасная погода!
Расписан мир нелепо, под Дали.
Моей душе, о Боже, что-то нужно.
А мы с тобой, оставшись визави,
Друг другу улыбаемся натужно…
А парк бросает козырной валет
На тротуар (от листьев он, как пицца).
Подносит осень к сердцу пистолет
И, кажется, решила застрелиться…
И кровь её, пролившись на траву,
Под утро в белый иней обратится…
И выпьет парк до капли тишину,
Исчезнет осень – тень от жёлтой птицы…
........
........
А мы с тобой представить не могли,
Как хрупок сон в долине у Дали…
***
Хоронили грешника – нищего бродягу.
Положили рядышком рваную сермягу.
От разгульной жизни – только две монеты,
И ему завидуют разве что поэты…
За земное счастье не держался он,
Сам себе хозяин, раб и фараон.
Был он в этом мире ангелом храним.
Небо летним ливнем плакало над ним.
Досыта не кушал и не спал в тепле.
А молился солнцу, лесу и земле.
Был он незлобивым, чересчур не пил.
Жил довольно честно, но по мере сил.
Выбирал свободу. Был ли счастлив? Нет.
Но богатых счастье – тоже только блеф.
Хоронили грешника… Не был он святым.
Отчего ж так ангелы плакали над ним?
***
Мосты сгорели. А ветер в спину
Опять толкает. Опять вперёд.
Свои пожитки на плечи вскину –
Пойду, раз надо. И в брод – так в брод.
А за спиною – не горб, а крылья.
В сердце песня, и вера в нём.
Грехов хватает, но нет унынья.
А если нет, то тогда дойдём!
31.01.03
***
Венеции случайная сестра
Колумбу показалась райским садом,
Не знавшим ни зимы, ни листопадов.
О, чудо! – водопады серебра,
Жемчужный берег, остров Маргарита
В объятьях пляжа, неба и легенд.
А клады из каменьев и монет
Здесь и сейчас в земле ещё сокрыты.
А мир затерянный – учёным он награда,
Звучат названья, словно карта вин…
Петляет рек кофейный серпантин,
И где-то очень близко Эльдорадо…
Рассвет, алея, красит паруса,
А люди помнят про свои истоки.
За горизонтом – счастья полоса…
Стремится к морю сквозь болота Ориноко…
КОФЕЙНОЕ ДЕРЕВО
Ращу я кофейное дерево
Под северным солнцем этим.
Пришельца с далёкого берега,
В память о вечном лете.
В память о чём-то смутном,
Заложенном генетически,
О чём забываю утром,
Проснувшись, автоматически.
А краски были так ярки,
А запахи были так пряны!
И солнца объятия жарки,
И люди темны и странны.
Ращу я кофейное дерево
Назло холодам и вьюгам –
Пришельца с далёкого берега:
Хранит он дыхание юга.
***
Бог сказал: «Веселись, человек!
Грех – унынье: за это геенна…
И пока белый свет на Земле не померк,
За улыбку прощу непременно.
Даже если посты не всегда соблюдал,
Даже если молился не очень усердно.
Если верил всегда лишь в счастливый финал –
Я за это прощу непременно…»
ПЛЯСКА
На столе, удивительно липком
От вина, цветом близкого к крови,
Пляшешь ты под цыганскую скрипку,
На закуску хмельного застолья…
Ты, распятая в чёрном и красном,
В этом танце страстнее корриды,
В танце жгучем и дико-прекрасном
Ты сгоришь, как сгорают болиды.
Я пишу на обрывках салфеток
Для тебя полупьяные строчки…
И сплетаются тени от веток
На боках семиведерной бочки.
Для тебя… на тебе в то мгновенье
Этот мир будто клином сошёлся…
О, хмельное моё вдохновенье!
О, моё полуночное солнце!..
***
Всегда до победы, легенды творя, –
Вот жизненный принцип, приравненный к вере.
Свобода и братство сегодня химеры?
И наша реальность: какого-то...бря
Холёные, жирные пальцы сорвали
Листок календарный со временем Че,
Но в каждом кровавом закатном луче
Читаю: «Всегда до победы!» –
И сердце болит за всемирные беды!
Скорей Росинанта пришпорить и в путь,
Чтоб в дудку чужих идеалов не дуть.
А слово разрушит империи в пыль –
И запах их серный развеет ковыль.
***
Бойся данайцев, дары приносящих:
Сотнями гибли Елены и Трои.
Кофе хороший, но яд настоящий –
Слишком бледны эти странные трое:
Смех деревянный и резкие жесты,
Где-то таится в зрачках нетерпенье.
И обходительны просто не к месту,
Где совершается их преступленье.
Бойтесь данайцев, дары приносящих!
Если в себя вы не верите сами –
Дарят кинжал так смертельно-блестящий,
Или добьют вас другими дарами…
Сотнями гибли Елены и Трои,
Ну, а поэтов не счесть, не припомнить…
Чьи вы посланники, странные трое?
Где вы храните стерильную совесть?
Снова данайцы, и снова с дарами…
ТЕНЬ АНГЕЛА
Да, он пришёл, вначале только тень…
Горбатая, таинственно немая,
И, показалось мне, что не живая,
А за окном кончался будний день.
Да… он пришёл, без имени, без слова,
И так стоял. А я чего ждала –
Что он пришёл вникать в мои дела,
И что в грехах моих хоть что-нибудь да ново?..
Он постоял и крылья распростёр…
Да, ангел оказался не горбатым.
Сентябрь 1999
***
«…Послушай, далёко, на озере Чад
Изысканный бродит жираф…»
Н. Гумилёв
Луна – вечерний паучок,
Подставив звёздам свой бочок,
Уже надкусанный слегка, –
Плывёт над миром, так легка,
И отражает океан
Цветы и пальмы дальних стран…
Земля из ярких детских снов,
Руины древних городов,
Ребристость древних пирамид
И сфинксы, грозные на вид,
Несут загадки сквозь века,
А выше – только облака…
Здесь с караваном я входил,
Пески минуя, в звёздный Нил…
Но вспоминаю старый дом,
Где на балконе мы вдвоём.
Луна скользит… Луна легка…
В моей руке твоя рука,
Она дрожит едва-едва…
Шепчу заветные слова:
«Давай с тобою уплывём,
На острова мечты вдвоём.
Там и светлее и теплей,
Там мир богаче, чем музей.
В моей диковинной стране
Жирафы бродят в тишине.
Они изящны и нежны
На фоне призрачной луны…»
И вот я в сказке, он один –
Удел отважнейших мужчин…
05. 11.1996
СМЫЧОК И СКРИПКА
«Лишь утро их нашло без сил
На черном бархате постели».
Яков Полонский
Мой страшный друг, мой верный враг,
Мой милый, без тебя никак!
Но ты пришёл – и боль опять:
Удел струны один – страдать…
Смычок – мучитель мой и Бог –
Всю душу сжёг. Всю душу сжёг!
С тобой борюсь я каждый день,
Как с солнцем – солнечная тень.
Мой страшный друг, мой верный враг,
Мне без тебя, увы, никак!
Январь 1998
МОЛИТВА
Излом акации. Луна…
Излом души неотболевшей.
Многие вины… Моя вина
Птицей неулетевшей.
Только тяжёлый нептичий вздох,
В сердце – когти кровавые …
Как осознать, что он добрый, Бог –
Люди такие слабые.
Излом акации, луна…
Многие вины… Моя вина.
04.05.01
***
Когда мне плохо – я смеюсь,
Слезами горю не поможешь.
А время далеко за полночь
И звезды излучают грусть.
Я строю замки из песка,
Я строю сказочные планы,
Хоть перспективы так туманны,
А с потолка глядит тоска.
Душа, как муха о стекло,
О странную преграду бьётся.
Мгновений много утекло
В бокал расплавленного солнца.
Когда мне плохо – усмехнусь:
«Ну, чем же кончится всё это?
Так интересно…». Сдохнет грусть,
И где-то вспыхнет лучик света.
Июль 2004
***
В муках родов плавилась планета,
И рождалось слово из огня.
Слово появилось прежде света,
Ощущеньем завтрашнего дня.
И слетелись ангелы, кометы.
Бог решил – а значит миру быть!
Этот мир придумали поэты.
А Адаму в нём придётся жить.
31.01.03
ЛЕТО В «ЗОНЕ»
Вползает небо в старый дом,
Не щурит глаз подсолнух рыжий,
А у сарая за углом
Стоят поломанные лыжи.
Вокруг господствует июль
И соки трав ещё на пике,
Но не видать нигде бабуль,
И детские не слышны крики.
Забор заела лебеда,
Крыльцо давно лежит на брюхе –
Лишь пахнет травами беда,
Здесь только призраки и мухи.
Здесь урожай на сорняки,
В траве – невызревшие груши,
Ворота ада так близки,
Что чувствуешь, как стонут души…
Июль 2006
***
Как старый капитан шагает тяжело!
Уж слишком для него стабильна эта суша…
На солнце посмотрел – оно всегда вело,
Отогревало вымокшие души,
И было Богом – Сыном и Отцом,
А Духом – океан святой, бессмертный.
Который не прощает подлецов,
И гонит прочь на все четыре ветра.
2004
ПРЕДЧУВСТВИЕ ЧЕРНОБЫЛЯ
Шуршит комета – однокрылый мотылёк –
Сквозь чёрный космос к солнцу пробираясь.
Летит от мира к миру, словно аист,
Приносит жизнь и исполняет рок.
Опаздывает поезд иногда,
Но неизменен срок прибытия кометы –
Так говорят наука и приметы…
Уже горчит предчувствием вода.
Ещё недавно вольно Днепр вздохнул
И устремился к морю ледоходом,
Уже апрель развеял зимний холод,
Тревожа птиц, поэтов и сомнамбул.
Всё ближе исполненье предсказанья:
Кометы пыль впитается в сирень.
Апрель. 26-е. Чёрный день –
Татуировкою на теле мирозданья.
Март 2007
***
Червяк – исчадье тлена – парус гложет:
Небытие подтачивает жизнь…
Философ учит: «Лучше не держись
За всё земное – это не поможет».
Сегодня камень – завтра лишь песок,
Сегодня солнце – завтра белый карлик.
Маяк Родосский меркнет, как фонарик,
И льётся кровь, как в фильмах льётся сок…
И только слово бьётся и звучит,
Дарует жизнь безжизненной бумаге,
И бьются чувства, будто в бурю флаги.
На меч меняю я доспехи, щит.
2003
ГИЛЬЕРМО ХУАН ПАРРА
***
Вот другая интересная тема, на которую я размышляю довольно часто в последние годы, хотя и невольно. Я сомневаюсь, писать ли об этом, потому что легко навлечь на себя неприятности, ибо кто-нибудь настоит на приклеивании мне ярлыка реакционера. И тем не менее…
Нынешний президент Венесуэлы Уго Чавес воображает себя чем-то вроде поэта. Несколько из его наиболее важных соратников – поэты (Тарек Уильям Сааб, губернатор штата Анцоатеги, и Исаиас Родригес: по крайней мере, они пишут стихи). А один из важнейших и талантливейших поэтов, Луис Альберто Креспо, – самый ярый защитник так называемой «Боливарианской революции» Чавеса.
Я не стану объяснять, что заставляет меня противиться тому, в чём я усматриваю постмодернистскую форму диктаторства (запугивание прессы, электронная подтасовка выборов, кубинское военное вмешательство в Венесуэлу, рост преступности и нищеты на фоне популистских лозунгов и дорогостоящего пиарового маркетинга за рубежом, преследование и заключение в тюрьмы журналистов и оппозиционных юристов и т.п.), но я должен сказать, что я продолжаю восхищаться поэзией Луиса Альберто Креспо и читать его.
Несмотря на поддержку им правительства, постепенно уничтожающего Венесуэлу, я нахожу поэзию Креспо блестящей. Чем-то лучшим из того, что пишется сегодня в Венесуэле.
Что касается Чавеса и некоторых его соратников, мнящих себя поэтами, я бы сказал, что они, как и Гитлер, просто поэтишки.
Анекдотичный случай. Один мой дядя уехал из Венесуэлы… Он сказал мне: «Мой отец бежал от нацистов из Германии в 30-е годы и приехал в Венесуэлу. Теперь я вынужден покинуть Венесуэлу, страну, в которой я родился, по тем же самым причинам. Коммунизм и фашизм заканчиваются абсолютно одинаково».
Итак, я не перестану читать Луиса Альберто Креспо, или Ану Энрикету Теран, или Рамона Паломареса (трёх величайших поэтов, поддерживающих Чавеса), но я читаю их произведения с некоторым сомнением, с горечью, нависшей над каждой страницей (для меня), когда я читаю их.
Слава богу, большая часть интеллигенции Венесуэлы осознаёт опасность, представляемую полулитературным тираном.
Следует пояснить: будучи тираничным, Чавес НЕ является вторым Гитлером, в смысле убийцей.
Но это достаточно сложная тема…
Быть хорошим поэтом или художником не предполагает, что ты не являешься злом. Но в случае с Уго Чавесом вернее сказать, что это далеко не «фантастический» или хороший поэт.
ЛУИС АЛЬБЕРТО КРЕСПО
ПЯТЬ ЧАСОВ
Нескончаема в нас
сухая земля.
Коль затянут молитвы, –
значит, пора умереть.
Всё кончается
в окружённых лесами долинах –
щедрейших землях:
тот, кто дует,
кто свистом по реям проходит, –
и мы, зависнув на спусках,
как мешки из бараньих кишок
без масляных красок.
Вестибюли и двери,
ведущие внутрь, –
фамильная ценность, –
от зыбучих песков
не спасут для нас
земли, по которой ступаешь.
Сколько б ни
противились
зелень
землевладений наследных,
воды коридоры, –
будем мы – бандолеро,
смертным часом влекомы:
случайным воздушным аллюром.
***
Я ступлю на песок,
когда захочу вернуться:
кто-то там,
на склоне,
во мне,
с одной стороны –
жизнь размерил,
с другой – опрометчив.
***
Принцип
сизоворонки:
несущая эфемерность
суть
поющий полёт:
погребённый живой,
появляюсь в проёме окна,
ведомый тобою:
тропа и женщина.
ПРОШЛОЙ НОЧЬЮ
Всё, как прежде,
средь паствы:
всё так же таится
безвестный день.
Прошлой ночью
я что-то писал в тишине.
Я писал вот это.
Теперь я знаю:
то, что я говорил, тоже
было темно.
ИСПОВЕДЬ
Ничего нет общего у меня и у праха:
я – ни из его и ни из его приговора.
Если взял его имя,
то лишь для того, чтоб утаить,
что жил.
Да, мне нравится – исколесить его путь:
он-то знает, куда идём, –
но не цвет его подорожной
и не пыль
у сердца снаружи.
Я люблю его сад
за без привязи иллюзорный цвет
пребывающим где-то.
ДОЛГО-ВЕЧНО
Альсидес
Столько раз ты и я,
столько раз, жуя акации зёрна,
грузим известь визжащему перекрытью
для поддержки нашего тощего дома.
Нас коробит местная грязь.
Муравьями
едим эти семечки мрачных событий.
АЛАСАН
Слушай листья:
там – конь:
твой гнедой,
дававшийся в руки:
ты касался его,
как великолепного блеска.
Ты его представлял,
и он был послушен.
Отпусти его,
забудь его бег:
никогда не узнает,
почему он уже не бродит в тебе.
***
Я увидел, как Хос Игнсио Артана
поднял руку, обращаясь к нему на «ты»,
хоть конь – вороной
и не в белых отметинах,
а в сивых сединах,
грязноокий,
таящий секреты, прикрыв их забвеньем;
хоть каштаны иного мира
взирают на нас с пренебреженьем.
Конский круп клеймён калёным железом,
как эпитафией,
но моча коня в горелом лесу –
величайшая роскошь.
Артана ему на загривок
прикрепил острейших шипов украшенье,
раздразнил лоскутом, как мулетой,
свёл его взор с ума
и заставил коня чудовищем мчаться
из Тринидд де Арука.
На хребет коню взгромоздилось седло:
существо без нутра.
Рот подпруги кусал его с бока,
где притаилась душа.
Как взлетел на коня Артана, ударив: «Пошёл!»,
постарел и умер и возродился вновь.
И сменяла заря зарю… Восседал он верхом
прокалённою солнцем костью
и звёздным пятном во лбу.
Нужен был этот конь:
красоваться на нём,
чувства меры лишась;
гордый профиль нести;
прискакать туда,
где Юг повернёт назад,
резко начв судьбу.
Я увидел потом, как Артана слезал с коня,
становясь собою:
разбитый, дерзкий, мистичный.
ЮГ И ЕГО ОБРАЗЫ
Это – потусторонне. Там – его корни. Едва мы пересекаем Ориноко, становятся слышны вписанные в петроглифы тамтам тукана, «Ой!» загадочной паух-«каменный гребень», истерика красного ара, испуг самца обезьяны, смерть змеи. Да, в камне, во мраке гранита, потому что именно там, на его гребне, Амаливка сотворил людей и предметы этого мира. Поэтому всё, что летает, кричит, карабкается и скользит, ни что иное, как несовершенная копия пейзажа, начертанного во времена потопа, когда великое космическое дерево ещё не выпало осадками на почву Амазонки.
Вот он, Юг: от берега Кайкры, поглотившей Паргусу, с Куюни вдали, где ревёт Карони, где течёт безбрежная Ориноко, дрожа, как слеза, между листьев и лиан чьего-то рождения. Её клокотанье – мятущийся лист, а листва соразмерна времени. Словно дар, стремительно падает небо, превращаясь в зёрнышко бездны реки, в расщелину с одного края, покрытого звёздами или поросшего мхом.
Вот так и живёт Юг, превращаясь в петроглиф, в канву и онто, так слушается сегодня, как и всегда, слово мифа, поговорки, танца, тканья, живущее в лицах и в пенье и в сказке существ: дерева, животного, стихии, света и мрака. У них есть имена. Это могут быть люди: настоящие и вымышленные. Они – боги, как Ванди, демиург йе-куна, как Вахри, создавший Пиара, Отха. Или ужасные либо творящие добро духи, как экрас у йаномми. Ни мгновенья южане не сосуществуют без присутствия неосязаемого, материализованного в существа и предметы верхней и нижней сельвы. Каждый момент в шамане и в сказителе слышна жизнь в первый день сотворенья земли и создания нас богами, обитавшими на вершинах Мараука, Сиппо, Гуачамакре, Аутна. Достаточно прочесть письмена, вобравшие эти коллективные голоса («Ватнна» Марка де Сивро, «Круг огней» Жака Лизо или «Антологию литературы венесуэльских аборигенов» Фрай Сезрео де Армельяда и Бентивнга и Наполитно), чтобы приблизиться к образам Юга и открыть, на что похоже дерево сасфрас, стремнина Атурес и Майпрес, бриллиантово-золотая стена Йякапна и Ла Неблна, роса Снто Чурм Мер, ржавая вода Атабпо, вульва орхидеи, и узнать имена смерти и забвения на вегетативной границе Таперапко и Парима. Южане знали всегда, от предвечности: то, что снаружи, – не то, что происходит, лежит, наступает или дрожит. Поэтому, говоря, танцуя или чертя круги и формы на предметах и на теле, пишут образное, которое на протяжении своих жизней и смертей предчувствовали и к которому взывали, называя его птицей, насекомым, самцом обезьяны, запахом и звуком. Мы не удивимся поэтому, если какой-то шаман уверяет нас, что ночью он превращается в тигра, что он только что прибыл с созвездий, что он долгое время был духом водопадов и что свет – тропинка, уносящая его к звёздам и возвращающая на землю.
Временами люди Юга, – обнажённые люди Юга, – говорят языком земли, ведут себя, как чубаско* и лето, как гроза и умиротворённость, или как его великие воды – вальяжные и ниспадающие, безмолвные и кричащие. Тогда они – пиара, и начинают петь вот так:
Если ты на меня глядишь –
я красная бабочка,
если ты со мной говоришь –
я послушней собаки;
если любишь меня –
я цветок,
согретый, в твоих волосах.
Если бросишь меня –
пустою каноэ пущусь по реке,
разбиваясь о скалы.
* ливень
Есть ещё люди Юга, из горняков, чьи города отражает Ориноко, унимающаяся в портах. Один из них, Хесс Санха Эрнндес, изрёк откровение и назвал его «Болезнь-чародейка». Он увидел птичку. Послушайте, как она свистит, ревёт, превращается в гуд, скандал, адажио, образ:
Там летит сизоворонка
между гор и конской сбруи:
минуэт смертельный крыльев
поражает насекомых,
шишки сказочных деревьев,
как иголкой, тонкой нитью
летних шёлковых мелодий.
Там летит колдунья-славка,
погружая сердце в чары:
атаковывают крылья, клюв
и лёгонькие перья
сон, вступающий в сраженье,
звучной трелью чудо-флейты.
Там ворвался без стесненья,
гонгом с неба, – длиннохвостый
попугай, – и искажает
тени-пики:горький опыт!
Там закрыл глазищи ворон
и фальшивит, распускает нити ткани,
ровно в полночь став гробницею лиловой –
эллиптическим финалом, –
а наутро обратившись
в ручеёк и струны Баха.
Там дурачится фигляр,
обратясь комендиантом,
завязав в косичку-узел
озорное сумасбродство, –
добровольно подчиняясь
безрассудному желанью
в плен опасности отдаться,
в зелень чувств – любовью ранней…
Туда, продолжаясь, взмывает в экстазе возвышенное. И правда, на Юге возносится к небу не только то, чему суждено летать, но и реки, и берега, и человек-поэт-шаман.
Имя другого – Лус Гарся Морлес. Он из Сьюдд Болвара. Река Ориноко течёт в его взгляде и чувствах. История, бытовавшая среди его друзей, завсегдатаев одного из каркасских кафе, уверяла, что ему нравилось читать при свете молний. Этот Юг с широкими водами и рубиново-золотыми теснинами, превращающийся в необъятность флоры и огромную стеклянную бусину, и есть искусный почерк Предвечной Реки. Не только его образ, не имеющий чувства меры в сотворении земель и озёр, но и поэтическое мышление как изобретение времени и как материя реально прожитого и предчувствованного жизненного опыта, витает здесь, в воздухе, в существовании:
Волен звук бороться за право
бежать от безмолвья
Волен спорить за право
быть похожим на воду гранит
Тигр – вода – исчезает песнею в небе
В небе слова – ангел живёт
В каждом ангеле – зверь трепещет
Облака небесные рыб
пробуждаются памятью птицы
Я – вот это сиюминутное тело
или
вчерашней рекой во мне поселилась
река – река от предвечно?
В заклинаньях шамана, в призывах рассказчика легенд, в письменах и у обоих поэтов те же чары, та же ритуализация пространства и всего, что дрожит, кричит и покоится на земле и в небесах Юга.
Но принадлежность к Оринокии и Амазонии должна быть не просто реальной, а биологически-прародительской: никто не принадлежит Югу больше, чем Гмбольдт в его путешествии по Ориноко, или Рамн Паломрес, переписавший Гмбольдта, но сквозь гумбольдтиантство шаманит паломарианство, и мы уже больше не знаем, когда Мудрец говорит пальмовой рощей и утёсом, бурным потоком и ягуаром, а когда лучший поэт – драгоценным ненастьем.
Комментарии инженера из Сан Кристобаля ЛЕУСИ ТОРРЕС к статье Л.А.Креспо:
- Паухи-«каменный гребень»: традиционная птица, названная так по издаваемому ею пению.
- Каукра, Карон – реки; Парагуса, Куйюн – тоже. Атабпо – посёлок на Амазонке, большая часть населения которого – туземные племена.
- Онто – семена растения, которое используют для окраски растительного масла, употребляемого в пищу. Аборигены используют его также для декоративной раскраски кожи.
- Ванди, Вахри – боги, естественно. Согласно текста, Боги, создавшие народы йекуна и пиара.
- Йе-куна, Пиара, Итха, Йаномми – туземные народы: точно, всё – туземные племена Амазонки.
- Мараука, Сиппо, Гаучамакре, Аутна – горы, на которых обитают боги: согласно текста, это всё – «Тэпуйес». Это туземное слово в переводе означает очень высокую плоскую гору типа плато-месеты.
- Сасфрас – дерево с характерным ароматом.
- Атрес и Майпрес – многоводные реки, пригодные для прогулок на плотах. Их называют «РПИДОС» – быстрые.
- Бриллиантово-золотая стена Йапакна и Ла Неблна – национальные парки, природные заповедники Амазонки.
- Снто Чурм Мер – водопад, туземное название Прыжка Ангела, самого высокого водопада в мире (979 м).
- Таперапко, Парма – Национальные парки вдоль Амазонки.
Как ты заметила, Штат Болвар и Штат Амазонка – природные богатства страны, со своими традициями, автохтонными туземными племенами, сплошь пейзажами «Великой Саванны», в этом районе – умопомрачительными. Для меня эти места – главное проявление нашей Матери-Земли: Тьерры, легендарной и величественной.
На сайте www.lagransabana.com ты найдёшь фото и видео этого региона.
ГОНСАЛО РАМИРЕС
ЛУИС АЛЬБЕРТО КРЕСПО
I
Как и Джузеппе Унгартти, Лус Альбрто Крспо – сын пустыни. Присущей именно ему закалкой поэтического слова он обязан своему происхождению. Пустыня – действительно привилегированное место, позволяющее испытать на качество душу. Старая греческая поговорка гласит: «Земля сше – мудрее и лучше дши». Мудрость, вытекающая из этих слов, столь простая и столь глубокая, светится по-особенному, когда читаешь его поэзию, которая, подобно немногим в нашей стране, превращается в марку, в отличительный знак здешних мест. Есть стихотворение, как нельзя лучше выражающее его верность, сложную и бескомпромиссную, комрке, где прошли его ранние годы: «Нескончаема в нас сухая земля». Иными словами: внутренний курс обучения, к которому она нас обязывает, и становление души, экстрактом сухой земли вошедшее в греческую поговорку, нескончаемы по определению. Задаюсь вопросом: «Не оттуда ли неповторимость его языка, интенсивного меткого слова, где несказанное настолько равнозначно сказанному, что не допускает безразличия читателя? Не слишком ли старая правда: пустыня как место проявления слова – приобретает иную суть, или даже обновлённую сущность, в его поэзии?» Именно поэтому поэзия Луиса Альберто Креспо похожа, по выражению Хос Мария Эгрен, на откровение тысячелетий. Или лучше сказать, Карра нашептала ему откровение тысячелетий, на которое поэт сумел ответить, не предав её и не изменив себе. Карра – не просто город, откуда он родом: это ещё и избранный им город. Думаю, ту же мысль можно выразить иначе и лучше: не он сам подверг себя опыту разговора с Каррой в стихах, а, скорее, она выбрала его. Ещё лучше сказал Гильрмо Скре: «Жить, не делая выбор, а жить с тем, что нас выбирает». Разве Креспо не оставался полностью верным правде, выраженной этой сентенцией? Кроме того, следует подчеркнуть, что в поэзии, ориентированной на бескорыстную преданность абсолюту, родные места в конечном счёте превращаются в незнакомое, в неведомое. Луис Альберто Креспо превратил Карору в родину слова, как замечательно писала из Сегвии Мария Самбрно. Но, если продолжить цитату великого испанского философа, – слово, которое не может быть ни употреблено, ни использовано: его берут, оставляя нетронутым. Оно несёт в своём пении тишину, а, дойдя, создаёт одиночество и общение: слово.
II
Невозможно объять значимость тишины в его поэзии. Я бы осмелился сказать, в первой инстанции, что тишина и есть слово Креспо. Если в книгах «Если лето продлится» и «Девять дней» стих превращался в возможность возвратить утерянное, искусно употребив креольское слово, взгляд и речь времён проведённого в Кароре детства, не утратив весомость, присущую его поэзии с самого начала, то в «Следах мелкой ящерицы» и позже поэт поддался величайшему искушению сказать многое малым. Стих превратился для Креспо буквально в поле боя, где он искал и продолжает искать то, что Мария Самбрано охарактеризовала как главную навязчивую идею каждого настоящего поэта: слово, свободное от речи. Опыт тишины был самым трудным, но самым правдивым путём подступа к главному слову. В связи с этим уместно процитировать заметки, сделанные Виттгенштейном в 1931 году: «Невыразимое – это фон, на котором то, что удалось выразить, приобретает значение». Если что-то трогает меня в его поэзии, так это то, что вымерено такого рода требованием, по Виттгенштейну. У Креспо тишина, этот экстремальный для каждого поэта опыт, – единственная возможность, посредством которой слово приобретает законность. Тенденция к потере дара речи, проверенная диагностикой Поля Селана на современной поэзии, является определяющей в этом деле. Её можно читать, долго, учтиво и напряжённо упиваясь тем, что Библия называет голосом тишины. Поэтому очевидно, что поэту, с которым тишина говорит столь совершенно, слово, –несмотря на ощутимое выразительное мастерство, – даётся с трудом. Креспо пишет, что настоящее безмолвно, словно демонстрируя невозможность комфортности речи. Его выразительная суровость – не дань эстетическому лаконизму: она рождается глубоко пережитой и выстраданной необходимостью. Из неё вытекает достойная внимания, а не просто формальная духовная суть такой поэзии. Думаю, перед Креспо встаёт та же дилемма, о которой заявляет Гильермо Сукре, говоря о великом кубинском поэте Синтио Витьере: «Как писать, не предавая тишину?» – вопрос, который в нашем случае можно задать иначе: «Как записать абсолютно честно свой диалог с тишиной?» Ответ на этот основной вопрос – в скрупулёзном написании каждого стиха: именно здесь поэт, а, возможно, и читатель, может интуитивно почувствовать, насколько удалось приблизиться к зоне, притягивающей и очаровывающей его. Поэтому я думаю, что Креспо принадлежит к поэтам, пишущим то, что могут, а не то, что хотят. Поэт знает, что есть слово – определяющее и непередаваемое; слово, исполненное тишины; наконец, слово, требующее от стремящегося к нему полного экспонирования. Следовательно, для Креспо писать – значит экспонироваться. Я уверен, что он абсолютно одобрил бы глубочайшую мысль испанского поэта Хос нхеля Валнте: «Слово всегда сопровождает нас, даже если мы молчим, или даже особенно когда мы молчим. Потому что являющееся нашей неотъемлемой частью слово не предназначено для употребления в качестве инструмента: иногда, говоря, мы умудряемся выразить говорящее в нас непроизнесённое слово». Именно в нём иногда кроется риск и удача поэтической практики. Думаю, то же признание кроется в словах маэстро Антни Тапьса: «Однажды я попробовал подобраться непосредственно к тишине». Не это ли определяющая и конечная цель поэта?
III
В продолжение предыдущего фрагмента можно сказать, что поэзия Креспо проявляется через фрагментарные озарения. Или лучше сказать, стих приходит к нему как фрагментарное озарение. Выбрав, наряду с глубочайшей преданностью тишине, фрагмент в качестве композиционного приёма, он свидетельствует об укоренившейся потребности в том, чтобы слова говорили больше, чем они говорят. Перефразируем сказанное Де Робртисом об Унгартти: Креспо работает, испытывая снова и снова, опять и опять, сопротивляемость определённых слов. Складывается впечатление, что, кроме очевидного символического свойства, настойчивое углубление в них должно иметь ещё более решающее значение: поэт не говорит словами, а, скорее, слова говорят им. Горлица, конь, андира*, ани**, шлейф, олеандр, гнедой: в этих словах воплощён смысл их истинного существования на Земле. Эти слова одновременно отмечены родимыми пятнами бесконечного и земной жаждой. Для поэта в них заключается двойная власть: сотворение заново и абстракция, что исключает их взаимозаменяемость. И я не перестану повторять: вербальный аскетизм, характерный для его стиха, не является результатом выбора. Я склонен думать, что вербальный аскетизм оказывается необходимым всякий раз, когда поэт сталкивается с саваном чистой страницы. Креспо требует от себя в стихе максимального экспрессивного и духовного напряжения. Поэтому его поэзия избегает дешёвых литературных эффектов. Поэтому, мне кажется, наш поэт стремится предельно оголить выразительные средства, чтобы преодолеть неизбежную дистанцию, существующую между обозначением и обозначаемым: именно в мучительном диалоге между словом и тишиной поэт находит возможность остаться верным самому себе. Сейчас мне на помощь приходят мудрые слова каталонского художника Альбрта Рфолса Касамды: «В расчёт принимается только то, что доведено до экстремальной ситуации. Не останавливайтесь на полпути». Нет сомнений, во всяком случае, для меня, что Креспо не остановился на полпути: его слово, столь близкое лепету и всхлипам, его эмоциональная напряжённость, которую можно разве что запретить в стихе, одновременно является непрерывным уроком основательности и скрупулёзности. В нашем случае видно, насколько поэзия является пограничным опытом; насколько сильна наша уникальная, хотя и хрупкая, связь с абсолютом. Очевидно также, насколько поэзия и литература – два порядка духа, непрерывно пребывающих в разногласии и являющихся предметами, к которым предъявляются качественно разные требования. То, что Хун Снчес Пелэс в лучшие моменты ослепительного творческого озарения называет бесконечной суетностью литературы, ни в коей мере не касается Креспо. В неприкрашенном самоанализе своей поэзии Джузеппе Унгаретти изумительно синтезирует то, что я пытаюсь сказать о нашем поэте: «Стихи – свидетельство испытания формой, но хочется, чтобы раз и навсегда было признано: форма истязает поэта лишь потому, что требует от него соответствия переменам его души, и если он сделал какой-то прогресс как художник, хочется, чтобы он засвидетельствовал также, что достиг некоторого самоусовершенствования как личность». Из слов Унгаретти ясно, что разъединять стих и жизнь может только сбившаяся со следа критика, не ведающая, до какой степени поэзия способна определять жизнь человека и наоборот. Разве произведения Креспо не являются суровой практикой примирения через печаль? Совпадает ли опыт описанный с прожитым опытом? Честно говоря, наша поэзия редко знавала слово, сочетающее в себе столько терпкости и столько великолепия, вечно служащее мироощущению без права передачи.
IV
Стих Креспо сразу же трогает нас, хотя не всё становится очевидным с первого прочтения. Голос поэта кажется знакомым и загадочным одновременно. Для него написать стих – значит создать что-то не подменяющее жизнь, а возвращающее её силу. Между поэтом и читателем завязывается требовательный диалог-испытание. В таком чрезвычайно зримом поэте не перестаёт привлекать внимание то, что его образы, чересчур нам знакомые, в результате оказываются совершенно незнакомыми. Действительно: то, что соседствует рядом, на глазах превращается в тайну. Самое близкое и самое далёкое только что перемешались; читатель предстаёт перед словом, предлагающим ему ситуацию, и в то же время отстраняющим его. Поэт будто не делает различий между земной волей и волей абсолюта. Оба искуса живут в нём, и он не может не отвечать им. Поэтому, я думаю, в современном поэте, каковым является Луис Альберто Креспо, живёт архаичная память. Если верно то, что индивид состоит из многих незнакомцев, то один из них, живущий в нашем поэте, – первобытен и может только намекать с помощью образов на поработившее его невыразимое. Рен Шар советовал поступать как первобытный и предвидеть как стратег. Как и в случае с аргентинским поэтом Хуаном Л. Ортсом, поэзия для него – бесконечное ненастье. Отсюда напрашивается вывод, что красота, излучаемая его стихами, не имеет ничего общего с красотой условной: скорее, следует говорить о красоте тени и скорби, где каждое слово – искушение, знакомое до боли в теле и, как ни парадоксально, качественно крылатое. В самом деле, он предлагает читателю совершенно незаурядный требовательный диалог. Он чрезвычайно требователен к себе и просит читателя пережить с ним стих как критический момент задушевной боли. Может, как хорошо подметил в другом контексте Хлио Ортга, следовало бы читать его охватом, позволяющим стать частью каламбура, эллипса, тишины-безмолвия и даже заикания подобного рода поэтического труда?
* капустное дерево
** 1) птица; 2) чёрт
ХОРХЕ РОДРИГЕС
ИНТЕРВЬЮ С Л.А. КРЕСПО
ДЛЯ ПРОГРАММЫ «ЛАТИТУД АМЕРИКА»
Луис Альберто Креспо: поэт, очеркист, журналист. Родился в Кароре, штат Лра, в 1941 году. Живёт в столице Венесуэлы. Председатель «Национального дома гуманитарных наук имени Андрэса Бэльо».
Увлечение: лошади.
Жёны: в Париже влюбился в свою первую жену, Эсперансу, француженку испанского происхождения, с которой приехал в Венесуэлу и вместе с которой прожил 10 лет; сейчас женат на венесуэльской журналистке Марианлле Блби.
Дети: Себастьян и Эзекьль.
Мать: Марго Эррра Оропса де Крспо.
Отец: Антонио Креспо Мелндес. Дедушка по линии матери: Хосе Эррера Оропеса-сын, основатель газеты «Дирио де Карра» (1919); умер 17 декабря 1935 в один день с Хуаном Виснте Гмесом. По словам самого Луиса Альберто Креспо: гот, либерал. Его близким другом, соратником и его совестью стал Сеслио Сувильяга Перра, социалист времён Гомеса, анархист, человек, призывавший к борьбе с распространённым по всей стране латифундизмом, начиная с президента-диктатора Гомеса. Хосе Эррера Оропеса обладал обострённым социальным чувством, заботился о примате региона и через газету стремился не только сообщать новости региону, но и нёс в регион культуру через художественное слово, через статьи и особенно пробуждая общественно-политическое сознание, начиная с 1936-37 годов.
Премии и награды:
Премия «Национального института культуры».
Национальная премия «Журналистика. Сфера культуры».
Национальная премия в области литературы.
Орден «Андрэса Бэльо» I степени.
Орден «Педро Лен Тррес» I степени.
Орден «Соль де Караббо» I степени.
Первая премия «Миостис», Италия, для испаноязычных авторов.
Должности:
Директор приложения «Папль Литеррио» к ежедневнику «Эль Насионль» на протяжении 15 лет.
Основатель и директор журнала «Феридо», ежедневника «Эль Насионль».
Директор «Информации о культуре» агентства новостей «Венпрес».
Основатель и советник культурного приложения «Лтра Хэ» к ежедневнику «Эль Глбо».
Член издательского комитета культурного журнала Центрального банка Венесуэлы.
Директор журнала «Имхен» Национального института культуры на протяжении 8 лет.
Автор колонки «Эль Пас Аусэнте»
(«Отсутствующая страна») ежедневника «Эль Насиональ».
Участник поэтических форумов в Канаде, Колумбии, Германии, России (Москва), Испании. Переведён на английский, французский, итальянский, немецкий, венгерский, иврит, арабский.
Автор 16 поэтических сборников, двух антологий.
Факты биографии:
Детство:
Первые годы провёл в Кароре с родителями и 5 младшими братьями.
В 8-9 лет слушал музыку Бетховена, Моцарта, читал иллюстрированные тексты с комиксами, объединял их в тома коллекции под названием «Первые маленькие большие книги».
Первая прочитанная им неиллюстрированная книга – история про ковбоев.
В 12 лет его дядя по линии матери, Хосе Эррера Оропеса-сын, увёз его жить в Каракас.
Юность:
В 12 лет охвачен страстью к рисованию. Получил степень бакалавра в лицее «Индэпэндэнсиа» («Независимость»): «Это был частный лицей, особенностью которого было то, что преподаватели, преследовавшиеся Пресом Химнесом, работавшие в тени, в сопротивлении, почти все были коммунистами, большинство из них, так что это был конспиративный центр, а я об этом никогда не знал; я видел Преподавателей, которые там работали, Великих Преподавателей.
Именно здесь я открыл Рубна Даро, прежде всего, что оказалось для меня определяющим, а также открыл Пбло Нерду, начал интересоваться чтением, прочёл всего Гальгоса. Одна из новел, которая произвела на меня самое большое впечатление, – «Ксас Муэртас» Мигля Отро Сльва и Фибре.
Это был мир, приближавший меня к отцу и увлекавший меня. Я начал испытывать удовольствие, идущее, должно быть, из глубины веков, от чтения, от рисования, и моим желанием, моей жаждой стало ожидание каникул, чтобы возвратиться в Карора, а пока я рисовал, копировал утраченные мною пейзажи, беззаботную жизнь, чертополохи, деревья, – короче, возможность увидеть воочию то, чего я лишился, не подозревая, что эти рисунки позднее будут воплощены в слово.
Итак, я получил звание бакалавра, передавая прочитанное рисунками, и начал читать таких авторов, как Виснте Александр, не зная, что мне дана эта близость в разлуке для того, чтобы я выбрал именно этих, а не других поэтов».
Первые шаги в литературе. Влияния:
Первое поэтическое произведение напечатано в 16 лет в «Диарио де Карора»: «Я что-то пишу, осмеливаюсь сделать это; не знаю, почему, я отдаю это своему папе, а он публикует меня в «Диарио де Карора»; мне было 16 лет. Я думаю, мой отец просто нашёл какие-то качества, какие-то достоинства написанного; думаю, я дал описание дома и хозяев, подражая Виснте Хербси, и фантасмагории, вычитанные в «Самых высоких кострах» Адрино Гонслеса Лена.
В 1968 году, в возрасте 27 лет, я написал свою первую книгу «Если продлится лето».
Университет:
Получив степень бакалавра, Луис Альберто Креспо поступает в Центральный университет Венесуэлы, где начинает изучать журналистику, но, не закончив учёбу, уезжает в Париж: «Все мы были левыми, и поэзия делалась в этом ключе: поэзия была воинственной, поэзией протеста, обещаний, сопротивления.
Я закончил курс обучения журналистике во Франции. Когда я уехал из Венесуэлы, мне оставался год до окончания учёбы. До этого я изучал право, а перешёл к журналистике. Особенно мне запомнился Эктор Мухка, преподавший мне утопию журналистики; показавший мне, что значит подавать информацию, как она важна, как важно быть честным; что этика важна для журналиста; что он не должен изменять ни читателю, ни себе; и Росас Маркано, с которым мне нравилось учить маленькую боевую прессу XIX века».
В Европе:
«Я рос и развивался в путешествиях по Европе: Италии, Англии, Испании, Голландии, Бельгии, – формируя, в числе прочего, вкус, требовательность и искусство писать. Когда я писал в Венесуэле, я делал это как рисовальщик, а в Париже – нет; не знаю, может быть, именно из-за обучения другому языку. Там меня очень сильно впечатлила поэзия Лонгартти, Гиллевка, Бретна, написанная под знаком синтеза, с приданием огромного значения тишине между словами, с поэмами из трёх-четырёх фраз: это очаровало меня.
Затем я открыл других, таких как Рен Шар: поэт мысли, рефлексии, великих образов, потому что он был сюрреалистом, самой чувственностью и лирической красотой, иногда непостижимой, но это делало его ещё более чарующим. Он упоминает вещи, присущие его региону, птиц, дороги, камни, персонажей, что пробудило во мне огромный интерес, дало знание того, что можно говорить о каком-то регионе, о персонажах, без ущерба для слова, значимости или измерения того, что хочешь сказать».
Ещё о написанном. Европа:
Находясь в Париже, он пишет «Девять дней» (1970), продолжение «Если продлится лето»: «В Европе я учился писать в другой манере, более конкретной, менее анекдотичной, более внутренней, предпочитая короткие фразы, с большими промежутками и интервалами, что было одним из многих уроков, которые мне дал Париж в языке и в искусстве писать».
По возвращении в Венесуэлу в 70-х: «Возвращаюсь с Эсперансой в мою страну и начинаю писать, и появилась другая книга, которая называется «Следы мелкой ящерицы». Это интересно – то, что мелкая ящерица оставляет на песке: маленький отпечаток. Затем появилась книга, ставшая для меня опытом, называвшаяся «Обыкновение засухи», – название, данное издательством «Мнте вила» маленькой антологии той поры. Я начинаю писать, обращаясь внутрь себя, более интериоризированно, с большей степенью тишины, с большими интервалами и пробелами, потому что понял: восхищение пейзажем может быть выражено не искусством писать, а пустыми местами на страницах и манерой его невыразимости».
После 80-х:
Двигаясь в направлении приложения «Папль литеррио», он продолжает своё поэтическое творчество под руководством Хуна Снчеса Пелэса и пишет «Ресолна» («Солнечная поляна»), 1980, и «Энтреабирто» («Полуоткрытое»), 1984: «Хотеть сказать о чём-то, о каком-то чувстве, пейзаже и не уметь сделать это, потому что белизна, интенсивность полуденного солнца стирает его. Так получила название «Ресолана» (1980), поворотная книга, потому что все другие были подготовительными».
Отец, Антонио Крспо Мелндес:
«Он путешествовал, не перемещаясь в пространстве; его не было там, где он находился; он мечтал, он писал, работал, как второстепенный регистратор, занимавшийся тем, что позволяло более-менее заработать что-то для нас, живших всегда довольно бедно.
Мой отец был скромным писателем, без больших претензий или вовсе без них, потому что довольствовался тем, что мог разместить свой продукт для чтения в газете, основанной моим дедушкой в 1919 году в Кароре и названной им «Дирио де Карра».
Я обязан отцу появлением книги, открытием восхищения искусством писать, выполненным вручную и появившимся в газете, где персонаж всегда был писателем, поэтом, новелистом, очеркистом или какой-то из фигур, которые он считал определяющими в плане обучения читателей идее справедливости, потому что она всегда его интересовала. Или это было что-то вымышленное: мысль, стихотворение, рассказ, очерк, где ясно или завуалированно присутствовала идея социальной справедливости.
Это был писатель, постоянно ищущий цель. Не зря же он был закадычным другом Сеслио Сувильяга, великого проводника этой цели, привившего юношам, впоследствии ставшим писателями и политиками, чувствительность к культуре служения стране, своему региону, самой духовности и одновременно всей стране.
Это было великое наследие: не поддающееся исчислению наследство моего отца, моего дедушки, помимо их библиотеки, где я слушал музыку допоздна: Моцарта, Бетховена, классиков, неоклассиков, а, кроме того, новости о мире, которые преподносил мне один журналист моего отца, освещавший культуру: человек, ложившийся спать поздно, потому что читал в тишине и ощущал мир через музыку. К тому же он был рисовальщиком, то есть он не только любил писателей и цитировал их, но и получал удовольствие от представления их в рисунках. Тогда-то я и увидел на стенах его комнаты множество рисунков из Достоевского, Платона, Вергилия… Кроме читателя, живущего склонённым над книгам и пишущим книги, и кроме писателя, он был ещё и рисовальщиком. Я заразился этим пылом к искусству писать, к образу: вот что я унаследовал и что стало для меня основным элементом, позволившим жить и стать тем, кем я стал».
Ранее не опубликованное:
«Когда я вернулся в Венесуэлу, мне повезло, очень сильно повезло, потому что я переехал на квартиру напротив одного из величайших поэтов Латинской Америки. Для меня одного он проводил поэтическую мастерскую. Каждый вечер Хун Снчес Пелэс говорил мне о поэзии, читал поэтов, давал мне все определения, касающиеся поэта, всех поэтов, которых он знал, и одалживал мне книги. Это было каждый день на протяжении 8 лет. Так родилась «Ресолана», и он, не подписавшись, дал предисловие, потому что живо интересовался тем, что я делаю. Кроме того, есть другая книга, называющаяся «Энтреабирто», для которой он без околичностей дал маленький пролог и подписал его. Мне очень и очень повезло, потому что всё, чему я научился, я применил на практике».
Анекдотичный случай:
На Международном фестивале книги «Гавана» он подошёл к одной мулатке пообщаться, и когда она спросила его имя, Луис Альберто Креспо выдал себя за Габриеля Гарсия Маркеса, объяснив ей, что фотографы сильно искажают фото, и в жизни он выглядит иначе. Девушка попросила встретиться назавтра, чтобы он подписал ей одну из книг колумбийского писателя. Вот тогда-то Креспо скрылся во избежание разоблачения.
Обращение к политике:
«Мой дядя, Чето Эррра Оропса, преследуемый по политическим мотивам и впоследствии ставший одним из основателей Революционно-демократического союза, позволил мне найти свой собственный путь, и я ему очень благодарен, потому что моё решение было самостоятельным. Пока мой дядя сидел в тюрьме и проходили демонстрации против Преса Химнеса, я читал у дороги неподалёку от нашего дома в Парасо. Мне хотелось стать мистиком, хотелось походить на индуса. До тех пор, пока мой дядя однажды не сказал мне: «А ты не замечаешь народного протеста», – и не отправил меня на уличную демонстрацию. Потом пришёл Рмуло Бетанкр, началась партизанская война со злосчастным режимом этого человека. Вот тут-то я начинаю учиться участвовать в движении сопротивления».
60-е годы:
«Я начинаю чувствовать, что мой долг – принять участие в политике, в то время я написал «Если лето продлится», потому что тогда быть революционером значило представлять собой что-то на передовой, в литературе, и тебя могли окружать красивые девушки, потому что они влюблялись под впечатлением и чрезмерно восхищались партизанами, преследовавшимися поэтами, типами, которых травила полиция. Я хотел быть таким, как они, потому что девушки говорили, что будут писать им, прятали их в своих домах... Это было что-то необыкновенное».
«Тогда у нас было желание войти в той или иной форме в их мир, естественно, но мне не доставало мужества выйти, рискуя жизнью, на улицу, и я участвовал в меру сил, разнося «Трибна популр». Разносил по разным местам боеприпасы, был чем-то вроде доверенного лица тех, кто находился в тюрьмах, страшно боялся, но у меня уже появилась насущная потребность в участии.
Сейчас мне кажется, что это было не столько идеологическое сознание, сколько потребность быть на передовой: ведь литературе нужны были люди, рисковавшие политически, имевшие политическое сознание. Пусть в наивной форме, но абсолютно безоговорочно».
Отец:
«Мой отец научил меня политическому чутью, научил обвинять эксплуататоров, а особенно – солидарности с изгоями, с теми, кем гнушаются. То же самое скажу о дедушке и дяде, относившимся в политике к левым того времени, когда дедушка писал статьи в газету. Я заметил, что сформировался, несмотря на то, что со мной не говорили напрямую и не указывали, как я должен участвовать в борьбе. Я формировался атавистически, эмоционально, как ученик, подражающий учителю, чтобы стать таким, каким я стал и каковым являюсь».
«Появляются стихи как откровение о том, что нужно иметь смелость, чтобы говорить о себе самом, заведомо зная, что тебя могут обвинить или начнут тобою гнушаться. Я не знал, что, исповедуясь в пустоту, ты говоришь величайшую правду, а врагом дела становишься не за это».
Комментарии о политике:
«Наша страна только учится узнавать, что значит эксплуатация маленьких большими. Мы умели говорить с североамериканцами и осознавать, что они выжимают экономические успехи из народов и что они захватчики. Раньше хватало лицемерия, рассудка и фальши, чтобы говорить с ними, но сейчас мы можем быть самими собою. Это дорогого стоит, это рискованно, но нужно иметь мужество.
Сейчас налицо не только социальное, но и образовательное участие. Лично я никогда раньше не слышал, что в нашей стране нет неграмотных; тем более, о политической мощи Государства в побуждении к чтению, о наводнении нашей страны книгами, организациями, стимулирующими чтение, образовательными миссиями; об участии, о включении нашей страны, нашего народа, вечно отсталого, вечно ожидавшего, пока другие скажут за него, но сегодня мы говорим сами, что мне кажется необыкновенным. Это кажется мне сбывшейся мечтой. У нашей страны наконец появилось собственное имя.
Признаюсь, что никогда раньше я не чувствовал себя ответственным за свою страну гражданином. Всегда находились политики, работавшие за нас. Военные были там, политики здесь, а мы в своём мире, но это ничего не определяло. Главным было, чтобы ты проголосовал за партию, и были господа в конгрессе, представлявшие нас, но сейчас это наша страна, её дали нам, согласно Конституции: так говорит Боливарианская Республика Венесуэла.
Эту Конституцию выбрали мы, мы с ней согласны. Это что-то необыкновенное: она одна из самых новых в мире, и сейчас нас знают, как никогда, мы можем общаться с любой страной, с какой хотим. Раньше у нас был практически один покупатель, одно крупное предприятие, один самостоятельный рынок – североамериканская экономическая политика. Мы отдавали ему сырьё, его перерабатывали и продавали нам порой в 10 раз дороже. Сейчас мы можем заключать коммерческие соглашения и зарабатывать больше, чем прежде».
Сомнения относительно процесса:
«Есть один страшный бич, опухоль, рост которой следует остановить: её имя – коррупция. Существует также бюрократизм – зло всех мастей, порождаемое всеми режимами мира. Есть к тому же ещё непредвиденность. Эта тройка представляет опасность для нашего большого проекта, вызывая ощущение наличия у него глиняной ноги, и это меня беспокоит. Не все готовы принять на себя столь большую ответственность.
Пока невозможно осуществить все глубокие перемены, потому что наша схема – капиталистическая. Мы мечтаем построить венесуэльский социализм, но что получается на самом деле, если банки – хозяева страны, предприниматели каждый раз стремятся воспротивиться любой глубокой реформе в экономическом плане, несмотря на благоприятный климат для диалога, и существует строптивая и обскурантистская оппозиция, которая в диалоге с правительством использует единственное выражение: «Нет», – дискредитируя любую программу, к какой бы оно ни собралось приступить.
Я думаю, как сказал президент, это перемены – не завтрашнего дня, это исторические перемены. Скорее всего, не мы осилим их, но во что я верю, так это в то, что мы не повернём назад: я верю, что сам чавизм выверит те программы и линии, которые уже определены или прерваны непредвиденностью или коррупцией, но очевидно то, что уже сделано, а именно: нация знает, что значит участие. То, что завоёвано, уже никто никогда не отнимет. Вот это-то и важно, это и есть великие подвиги чавизма, Президента и всех нас, потому что все мы равны. Он научил нас работать горизонтально, братской командой, а это что-то, о чём я раньше никогда не слышал.
Во власти культуры меня мотивирует больше всего то, что я – участник, ответственный; что людей побуждают к чтению, к чувствительности к культуре, образованию, к участию страны в том, чтобы культура была настоящей. Несмотря на существующие даже в сфере культуры бюрократизм, коррупцию и непредвиденность, достигнуто многое, достижений столько, что их нельзя не признать».
Комментарии о президенте Чавесе:
«Как-то один друг пригласил меня познакомиться с правнуком Маиснты. Этого человека зовут Хосе Лен Тапа, он написал книгу «Маиснта, последний всадник на лошади». Он сказал, что мы познакомимся с майором Чавесом, правнуком Маисанты, и что он хочет отдать дань уважения его прадедушке. Это было в Элрса во времена Крлоса Андрса Преса.
Он произвёл на меня впечатление. И вот случается первое восстание против Карлоса Андреса Переса и на экране телевизора появляется он с известной фразой «пор ара»*.
* por ahora (исп.) пока что, сейчас
Я звоню Хосе Леону и спрашиваю его: «Парень в телевизоре – тот самый?» Я не назвал имя, потому что знал, что не могу назвать его, и Хосе ответил: «Да, он самый». И повесил трубку, потому что за ним следили.
У меня пробуждается интерес к этому человеку, освободителю, требующему вернуть утраченную, а, может, никогда не принадлежавшую нам, свободу, и желающему отвоевать её навсегда. И вот тут-то срабатывает моя школа, что-то, безусловно идущее от воспитания, от отношения моего отца, ответственного за справедливость и противодействующего власти.
Я почувствовал восхищение этим человеком: кем-то, кто требует чего-то другого, соблюдающим законы, кто решительно покончит с существующей системой; и потому что он – настоящий. Это было первое проявление солидарности с тем, что впоследствии стало чавизмом. Это был тот человек, та высокопарность, та непомерная страсть, та способность быть выразителем мнения многих, и это показалось мне замечательным, особенно когда он говорил о бедных земли.
В этих словах я усмотрел фигуру моего отца, моего дедушки, моего дяди и Чо Сувильяга Перра. С этой минуты я горжусь тем, что являюсь защитником чавизма, потому что это – наследие нашего народа, справедливого и обладающего социальной чувствительностью, всегда требовавшего своего участия в судьбе страны, которая отстала ввиду чинимых ей препятствий, но ждавшая с времён Песа, затем – Самры, потом в 40-41-м, когда прошла столь важное демократическое испытание с Исаяс Медна Ангарта, а на этот раз определённо не опоздающая и не откажущаяся от этого исторического призыва к социальной справедливости, к культуре, к участию, а главное – к суверенитету».
Латиноамериканская интеграция.
«Интеграция Латинской Америки, макропроект, идущий от Болвара и Мирнды, Великого Генерала, образованного человека, повстанца, универсала, защищавшего утопию свободы как никто другой, а наряду с ними – Андрэса Бэльо, которого мы всегда старались поставить в конце, но который столь же важен, сколько и они (Болвар и Мирнда), в силу его культурного многообразия по части чтения, лексикографии, языка, помимо факта благоприятствования регионализации универсального: стремления всегда доводить региональное до размеров универсальных через большую поэзию.
В «Сельском хозяйстве жаркой зоны» и в «Обращении к поэзии» он утверждает, что мы должны говорить от себя, должны напоминать, кто мы. Пить какао и говорить, что оно наше, как сахарный тростник и ливни. Или, скажем, говорить о том, кто мы. Это социальные стихи неоклассической культуры, но в них наша страна, Мирнда, Болвар и великая мечта об интеграции. Мы – континент с общей судьбой, с общим прошлым, с общим языком, интересами и общими драмами перед лицом эксплуатации этого континента, по отношению к властям Севера».
ФРЕНСИС ДОНАЛЬД ГРЭЙБОУ
БЕГЛЫЙ ВЗГЛЯД
НА ГОРОСКОП УГО ЧАВЕСА
(Из переписки Френсиса ГРЭЙБОУ с Холгером ХАФФКЕ, представителем «Гностического освободительного фронта».
23 сентября 2006 г.)
Всяким и разным заинтересованным сторонам от Буббы Дона… В прикреплённом файле – оригинальное письмо (с несколькими орфографическими и грамматическими исправлениями) в ответ на запрос Холгера Хаффке относительно моей предыдущей массовой рассылки «Уго Чавес – Виктор Гюго». Наслаждайтесь…
Холгер Хаффке написал:
Дорогой Братец Френсис, также известный под именем Бубба Дон!
Огромное спасибо за твою статью. Я на самом деле искренне люблю этого человека! Он представляет для меня всё самое великое в человеке. Достаточно увидеть его манеру общения с людьми и его чудесную улыбку! Он действительно наша последняя надежда на лучший мир! Твоё сравнение Виктора Гюго и Уго Чавеса (двух HUGO) воистину гениально! Я тут же побежал на работу и разместил твою статью на сайте. Френсис, я уверен, ты чувствуешь то же, что и я. Этот человек поднимает мне дух и заставляет ощущать себя готовым ехать в Венесуэлу прямо сейчас и танцевать и петь с народом… Если бы мне было снова лет тридцать, я бы поехал туда и работал для Революции! Господи, я так вдохновлён! Только что просмотрел видеофильм «Революции по телевизору не будет!» Какой огромный кусок работы! Какое вдохновение! Не знаю, что и делать. Я чувствую себя, словно нашёл Мессию. У меня такое ощущение, будто ты делаешь его гороскоп именно сейчас… Поскорей бы прочесть его!
Ещё раз спасибо.
Холгер Грозный.
Привет, Братец Холгер!
Конечно же, ты любишь Уго Чавеса так же, как и я. Это потому что ты – Старый Гностик-Идеалист, а?
И (о, ужас!) ты – страстная натура с сильными чувствами, сражающаяся за их выражение и живущая ими. А такое редкое сочетание обычно гарантирует тебе ясную голову, открытые ноздри и позволяет тебе легко просыпаться и ощущать запах кофе!
Уго, стоящий перед собравшимися лидерами Организации объединённых наций откровенно честным и совершенно не собирающимся оправдываться простачком, заявил, что чувствует запах серы, ассоциирующийся с нашим Дьяволом-Бушем, стоявшим за день до того на том же самом месте (ООН, Нью-Йорк), где стоит Уго. Зловоние от разлагающегося Буша, загрязнённый воздух, запах серы переполнили ноздри Братца Чавеса, и он учуял Демона. Затем он сказал об этом, и миллионы нас на всей планете (но особенно мы, американские гринго), почувствовали Огромное Облегчение… Уф! Наконец-то кто-то озвучил наши чувства! Буш – Дьявол (и Уго возвёл глаза к небесам в искреннем театральном жесте), и Буш пахнет серой (тухлыми яйцами)! Прозвучала правда из уст Поэзии!
Умора, но затем ещё подобно Доброму Шаману Братец Чавес сделал «Крестное Знамение» и продолжил обличение Терроризма Буша, распространившегося по всему Земному шару… Бомбардировки Фаллуджи белым фосфором, прошивание обеднённым ураном земель Ирака, Афганистана, Боснии (Клинтон & компания), и ВЕТРЫ, вращающие целую ЗЕМЛЮ. Он говорил запретную Правду, и сердца и умы повсюду чувствовали и думали, что это – правда, и, казалось, Великая Плотина внезапно прорвалась и позволила снова течь Реке Свободы и Жизни. Корпоративные американские СМИ на мгновенье поверглись в шок, вошли в штопор, скрывая Правду, выпущенную Уго Чавесом на волю. Было чудесно стать тому свидетелем!
Перед нами гражданин Земли, Коренной Индеец по происхождению, который никогда не ошибается, говоря о священности Земли и Почвы, дающих нам Дух и Жизнь (равно как и за несколько дней до этого на публичном собрании в Англии).
Человек, стоящий перед выдвиженцами Всемирного корпоративного правительства, Международным денежным фондом и Всемирным банком, и разрывающий кольцо захвата на теле народа Венесуэлы и ВСЕХ Наций, которые могли бы присоединиться к нему в этой борьбе. Затем совершенно спокойно, как в ООН, он сказал ещё одну непроизносимую правду о том, что Корпоративное Бушкомпанийское ЦРУ США пыталось убить его. Он назвал Буша УБИЙЦЕЙ. Неприкрытая правда, но правда, никогда не срывавшаяся с уст журналистов американских СМИ! Действительно, какой тяжкий гнёт сняли его слова с сердец честных людей во всём мире! Он – порыв свежего воздуха, тёплый бриз сердечной энергии, честный человек. И он знает, что он – человек, а не какой-нибудь идиотский ГЕРОЙ-Наполеон, – просто обыкновенный человек с ошибками и недостатками, как все мы. Стоит любить этого парня!
И ты прав, Братец Холгер: его гороскоп в порядке.
ГОРОСКОП УГО ЧАВЕСА
Взгляни на его Луну – Чувства в знаке Рака, в собственном знаке Луны. В знаке, которым она правит, восседая рядом с Юпитером (экзальтирующим в Раке) на своём собственном Южном Лунном Узле с Меркурием и Ураном! Блеск! Да это же – «ПОЛНЫЙ ДОМ» в любой карточной игре! Это – ХАРАКТЕРНАЯ ЧЕРТА (в астро-гностическом смысле) ЧЕЛОВЕКА ЧУВСТВА. НАСТОЯЩЕГО ЧЕЛОВЕКА. ЧЕЛОВЕКА МАСС, НАРОДА. А с Меркурием (рациональный ум + речь), соединённым с Юпитером в Раке, этот человек – искренний, прирождённый ОПТИМИСТ. Едва он открывает рот, чтобы заговорить, эта самая Юпитерианская сила необузданных оптимистических чувств оттачивает его слова, вдохновляет его мысль. Он действительно верит в простые честные чувства и в доброту. А взгляни на его Солнце: он – Лев… Очень ранний Лев, Овенская деканата Льва, спонтанный Овен-Лев-ЛИДЕР, ИСПОЛНИТЕЛЬ. Настоящий «АКТЁР»… Его речи всегда настолько полны театрального эффекта-аффекта! К тому же всё это идёт от сердца, переполненного честными чувствами! Он – любитель «хорошего шоу». Говорят, у него есть еженедельная «прямая линия» на телевидении в Венесуэле и он поёт на этом телешоу, разыгрывает его для зрителей. Настоящий человек, неподдельный и полный редкой энергии Архетипа «Отца-ВОСПИТАТЕЛЯ», дарованной Юпитером, экзальтирующим в Раке-Чувстве. И энергия этого Отца-Воспитателя – неотъемлемая часть Унаследованной им «душевной силы» Прошлой Жизни, потому что Юпитер и Меркурий оба соединены с Южным Лунным Узлом (символ «автоматического» или «по умолчанию» поведения, переданного в виде хорошей кармы в эту жизнь)… Он знает, что он, Человек из народа, подталкиваем к исполнению роли «ХОРОШЕЙ ОТЦОВСКОЙ ФИГУРЫ». У него «харизма»… Это неосязаемое, но реальное «что-то», покоряющее сердце, поскольку оно делит всё, присущее добрым чувствам, с другими, – причём, поровну. Да, у него – помпезная Львиная склонность к театру, но он – искренен и честно пользуется ею, стремится лить свою энергию любви Льва «Благородное Сердце» на Публику-Массы. Элемент Рака привносит всё это в очень ЛИЧНУЮ форму театрального, но питающего чувства, которое он стремится делить с другими. Подобное разделение облагораживает его, заставляет чувствовать, что он любим и приятен. Viva Chvez!*
Конечно, ещё ни один из сетевых астрологов не назвал определённо час и минуту его рождения, но мы точно знаем день, год (28 июля 1954) и место (Сабанета, Венесуэла), так что нам следует отталкиваться от Рождения Общественного Человека (Зенит). Это значит, что расположение каждой планеты весьма точно по градусу и знаку (следовательно, и аспект тоже), разве что за исключением Луны. Поскольку Луна никогда не путешествует больше, чем на 15 градусов в день, мы можем пребывать в уверенности, что Уго родился с Луной в Раке, но точный градус Рака не определим.
*(исп. ) Да здравствует Чавес!
Теперь, с Солнцем в 5 градусе Льва и Луной где-то между, грубо говоря, 5 и 25 градусами Рака, мы знаем, что Уго Чавес – «Тёмная Луна» по темпераменту. Это широко открытый темперамент, не зацикленный на личном эго: темперамент Души, несомой Ветрами Дыхания Божьего. ЗЕРНО. Человек, сеющий зёрна богатого и обильного урожая из прошлого в настоящее. Его автохтонное генеалогическое древо идёт от народа-первоисточника… «Индио»… Человек Земли, крестьянин. Но ещё и ШАМАН, потому что Тёмная Луна – время «колдовское», время Кастанеды (Дона Хуана), «Крек Между Мирами»… С прямым «каналом связи» с Божественным, которое использует его в своих собственных целях до тех пор, пока он не даёт свому личному эго разгуляться. Он – «Ходок Между Мирами» Духа и Материи… У него – прямая связь с Духами Предков.
А это – НЕлёгкая роль для человека «Тёмной Луны», потому что это свидетельство Жизни, которая не может жаждать наград для собственного эго, и лучше, когда она позволяет себе использоваться Духом. Уго Чавес, судя по всем видеозаписям, которые мне удалось просмотреть, по интервью с ним, которые я смог прочесть, явно демонстрирует в действии этот Дух «Ходока Между Мирами». (Эй, Природным Гностикам должно ЛЮБИТЬ его!) Он ДЕЙСТВИТЕЛЬНО может говорить о «демонах» и «дьяволах», потому что у него есть доступ во Тьму, равно как в аспекты Света БОЖЕСТВЕННОГО. Демоны и Дьяволы столь же реальны для него, как Люди и Кукурузные Поля и Нефть, но он может соотноситься – даже с этими дьяволами & демонами – на уровне того самого искреннего Личного Чувства Рака, и он, естественно, сожалеет об этом. Он мог бы легко «принять» или даже «простить» людям типа Джорджа В. Буша их порочные пути, при условии, что они искренне сражаются за отказ от этих путей и стараются быть НАСТОЯЩИМИ ЧУВСТВУЮЩИМИ «ДЕТЬМИ БОЖЬИМИ». Это, я спешу добавить, НЕ значит, что такие люди должны быть набожными «Верующими в Бога»… Потому что Чавес понимает БОЖЕСТВЕННОЕ, даже когда оно принимает форму «атеиста» или «агностика»… До тех пор, пока хоть один человек ЧТИТ СВЯЗЫВАЮЩИЕ ИХ ОБЩИЕ УЗЫ ЧУВСТВА-ВОСПИТАНИЯ, а именно СВЯТОЕ ПОКЛОНЕНИЕ ЖИЗНИ, Уго Чавес примет его в объятья, причём, самолично. Приятный человек, в самом деле.
Итак, мы получили этого Шамана. Этого Льва – АКТЁРА и Льва-Лидера, а в придачу ко всему – ВОСПИТЫВАЮЩУЮ МУЖСКУЮ ОТЦОВСКУЮ ФИГУРУ. Но взгляни: он родился с Марсом в Стрельце, значит, он родился с волей Духа Правдоискателя и способностью БОРОТЬСЯ за Правду. Это не какая-то АБСТРАКТНАЯ ПРАВДА, не РЕЛИГИОЗНАЯ ДОГМА и не исключительная НАЦИОНАЛИСТИЧЕСКАЯ ФИЛОСОФИЯ, а Правда ПРИРОДЫ. Он – борец, защищающий Правду КОЛЛЕКТИВНО РАЗДЕЛЯЕМОГО ЧЕСТНОГО ЛИЧНОГО ЧУВСТВА. Нечто изумительное, не думаешь? В смысле, у нас есть масса «типов», желающих бороться за то и за это и за другую философско-религиозную Догму, но так редко встретишь человека, способного бороться за ВОСПИТАНИЕ. За саму ЖИЗНЬ. Viva Chvez! Смотри, как он «боролся», обеспечивая помощь народу из Луизианы и т.д., после Катрины, как он борется, обеспечивая дешёвую (если ему не дозволено поставлять её совершенно БЕСПЛАТНО) нефть беднякам Америки, особенно своим Коренным Американским братьям-ИНДЕЙЦАМ!
Ах, да, Нефть! Короче, в Гороскопе Общественного Человека на рождение точно в полдень Чавес отличён знаком Нефти: СКОРПИОН КАК ВОСХОДЯЩИЙ ЗНАК. Бинго! А взгляни, как Сатурн в Скорпионе восседает прямо на Асценденте! Это говорит о том, насколько серьёзно он видит тему Нефть-Скорпион, насколько он сведущ в закономерной прагматической Власти, – Власти, которая позволяет народу Венесуэлы осуществлять перемены в Политике и в Бизнесе (Тема Сатурна). Настоящие, Сатурнианские перемены. Сатурн в Скорпионе свидетельствует о большой личной глубине чувства, осведомлённости о смерти и о более тёмной стороне чувства. Мой учитель, Дейн Редьяр, родился с Сатурном в Скорпионе… Такие люди часто – мощные Оккультисты. Они черпают Скорпионовскую тему «глубинного разделения» очень серьёзно. Мы ведь знаем, Уго не какой-нибудь жеманный милашка-увалень: это человек сродни «Таинственному Незнакомцу» Марка Твена... Время от времени он обращается к Твену в своих публичных выступлениях и в интервью: он явно наслаждается Твеновским «чёрным» юмором и остроумием. Представь себе Гекльберри Финна на плоту, плывущим вниз по Миссисипи с Джимом, Чёрным Рабом! Это Сатурн в Скорпионовской глубине разделённого чувства.
Теперь сложи эту оккультную глубину чувства с шаманизмом темперамента Тёмной Луны, добавь борца за правду Марса в Стрельце, талант Лидера с Солнцем во Льве, харизмапильность к Лунным народным Массам Рака – и ты увидишь, проинтуируешь, узнаешь лучше ЧЕЛОВЕЧЕСКУЮ СУТЬ УГО ЧАВЕСА. Не забудь оптимистическую добрую волю и чувство братства Меркурия в соединении с Юпитером, экзальтирующим в Раке, и ты сможешь ПОЧУВСТВОВАТЬ, – как чувствует самый обыкновенный человек, – неотъемлемую человеческую доброту, распространяющуюся, как поток чистой свежей воды, из глубины сердца Чавеса. Исцеляющий. Питающий. В защиту Жизни. Обнимающий ВСЮ ЖИЗНЬ В БРАТСКИХ ЧУВСТВАХ и делающий это с неоднозначной прозорливостью Сатурна в Скорпионе. Мировые лидеры смотрят на него и думают: «Этот парень слишком хорош, чтобы быть правдой!» Некоторые отдельно взятые граждане тоже так думают… Они боятся, что он что-нибудь «выкинет», что-нибудь нехорошее! Это идёт от того факта, что Чавес родился с вызовом убывающего квадратного аспекта, который его Лев-Солнце делает к Сатурну в Скорпионе. Это символизирует «мандат» его ДУШЕ отказываться от СЛАВЫ Льва в пользу совместного использования-совладения Скорпиона. Чавес всегда перед соблазном «Человека, Которому Предстоит Стать Королём». Он это знает. Он это чувствует. Ему даже нравится, что так много простого народа любит его, и он знает, насколько эта любовь питает его, даёт ему общественную власть, делает его счастливым, но ещё и соблазняет превратиться в БОЛЬШОЕ ЭГО… А это величайшее искушение для Темперамента «Тёмной Луны». Пока честные люди повсюду любят Уго, мы должны, тем не менее, блюсти его скромность. Нам нужно напоминать ему, что он не хочет быть «Королём», активно критикуя его, когда бы он ни предпринимал первые шаги в этом направлении. Видишь, во многом Уго Чавес действительно просто «Божье Дитя» и должен удерживаться в этом похожем на детское состоянии. Это нелегко делать, будучи Революционным Лидером… Грязные делишки власти всегда, постоянно встречаются на твоём пути. Можно стать весьма «опрометчивым», имея так много власти. Солнце Уго в убывающем-расходящемся квадратном аспекте к Сатурну постоянно предупреждает его об этих фактах, информирует его, подстёгивает его заниматься воспитанием в себе самообладания и в то же время быть открытым, спонтанным и чистосердечным.
