К.А. Михайлов-Горыня.
Гумбольдтианская модель университетского образования
как идеологический фундамент немецкого фашизма: параллели с Россией-2010
Провокаторам всея Руси,
а также искренним защитникам
либеральной демократии посвящается
Есть у них уста, но не говорят;
есть у них глаза, но не видят;
есть у них уши, но не слышат
(Пс. 113: 12-15)
«Этот пост очень много для меня значит» (с) Алексей Навальный
Около двух лет назад эта статья была написана де-факто в моей голове во время моей бурной публицистической деятельности в Интернете по поводу актуальных проблем уничтожаемого российского образования. Но – и списать это я могу только на промысел Божий – пишется «де-юре» она (статья) только сейчас. Суть её будет той же, что была бы два года назад. Ни к каким особенно новым выводам концептуального характера я не пришел. Но вот детали… А вот детали решают все. Есть такой устойчивый термин – «несвоевременные мысли». Два года назад многие вещи, о которых я сейчас напишу ниже, выглядели еще довольно абстрактно. Были теорией. А рубежная «навальная» неделя 16 – 23 ноября 2010 года высветила массу таких вещей, в контексте которых вроде бы те же самые слова приобретают совсем другое – и уже гораздо более зловеще-предупредительное звучание. Более очевидны исторические параллели. Более прозрачны методы разрушителей России. Нет, после некоторых событий у меня практически нет уже никаких иллюзий по поводу «граждан этой страны» и я слабо надеюсь быть услышанным в той мере, в какой стремлюсь. Увы, но принцип «сообразуй задачи с обстановкой» в военном деле еще никто не отменял. Кто еще не совсем утратил способность мыслить самостоятельно и для кого понятие личной ответственности – не пустой звук, прочитав мою заметку, неизбежно сделает для себя какие-то выводы. У кого же мозги промыты квазилиберальной пропагандой до кристально чистого состояния – Бог им судия.
У меня сейчас другие задачи. Выбить у наших врагов козырь: «А вы молчали и ничего не говорили» - раз. Показать, что мы, русские, еще можем читать, анализировать, сопоставлять и делать выводы, а потому еще не все для нас потеряно – два. Ну и, наверное, главное. Совесть – она ведь странная девушка. Приходит без приглашения и теребит тебя тоже без приглашения. И если суждено моим друзьям, знакомым, да и просто единым по крови и не только по крови людям, оказаться за колючей проволокой (нет, не из железа, да и лающие овчарки там вряд ли будут, но сути дела это не поменяет) в либерально-фашистском «обществе победившего безмыслия» - я лично хочу (вот такой, понимаете ли, воинствующий эгоист) иметь чистые руки и чистую совесть. Я хочу, чтобы тогда (возможно, уже находясь вне пределов Родины по известным причинам) я мог сказать себе: «Ты, лично ты сделал все возможное, чтобы спасти их. Тебе не в чем себя упрекнуть. А то, что они тебя не услышали – ну ты же понимаешь, почему. Ведь они сами говорили тебе, что они свободны, а потому хотят слушать “анекдоты от Башорга, а не шокирующие новости”. Они сами с пеной у рта отстаивали право человека быть невежей и рабом. Помнишь: “Я не понимаю, зачем кого-то заставлять что-то слушать и что-то читать, если он не хочет этого?”. Они сами выбрали этот путь – в газовые камеры 21 века, где сжигают уже не всего человека, а его человеческую сущность, что гораздо страшнее, если смотреть с точки зрения истории. Успокойся. Наверное, для того, чтобы людям поумнеть, нужен еще один Рейх – Рейх Либеральный, Рейх Толерантный, Рейх Победившего Сюрреализма. Помнишь, как ты восхищался фразой маленького ребенка, которую нашел в книге «Школа Сократа» Л.Т. Ретюнских: «Мудрость – это когда человек не повторяет одну и ту же ошибку более двух раз. В первый раз он понимает, что это была ошибка, а во второй – что не надо ее повторять». Подумай, может и здесь точно так же? В 1946-м в Нюрнберге мы поняли, что фашизм – это горе, страдание и смерть. Мы ужаснулись и ему, и себе, это допустившим. Мы решили, что мы теперь ученые, и больше этого не повторится. Мы зорко следили за молодчиками, которые выбрасывали руку в нацистском приветствии и кричали «Гитлер, вернись!». Мы держали их под контролем, создавая антифашистские комитеты. И мы не думали (в отличие от тех, кто разводил нас этими сюжетами), что эти комитеты будут верой и правдой служить Неофашизму. Что фашизм бывает не только «осужденный-в-Нюрнберге», а еще и такой – сладко-либеральный, фашизм общества тотального абсурда. Нас предупреждали – Фромм и Маркузе, Оруэлл и Адорно, Феллини и Ромм, Шварц и Калашников. Но мы смеялись им в лицо, тыкая в материалы Нюрнберга и размахивая Декларацией Прав Человека. А теперь смеяться поздно. Теперь пришло время до дна испить чашу «второй ошибки». Ты же диалектик, ты понимаешь, что без этого невозможен путь вперед. Без победы либерального неофашизма невозможно было донести до человечества азбучные истины его собственной истории. Поэтому весь вопрос в том, как выжить Разуму в условиях этой неофашистской диктатуры. Выжить, чтобы после Победы устроить грандиозный Нюрнберг-2. Уже не столько над людьми, сколько над идеями. Над собственным тотальным неверием в провидцев. Над собственной тупостью. Над верой в демократию «по-либеральному». Над идеологией фашиствующего временщичества. Чтобы в Итоговом Приговоре Второго Нюрнберга сказать: «Мы теперь понимаем, что ошибки не надо повторять». Может, и вправду, тогда логически устареет взгляд Гегеля на то, что никто ничему из истории не учится? Причем устареет в полном соответствии с его же собственной диалектикой? Вот только жаль, Кирюшка, что не доживешь ты до этого времени… Но разве можно мерить своим личным счастьем Историю и Судьбу человечества?»
(Кстати, идею Второго Нюрнберга – правда, не в таком метафизическом разрезе – разделяет и развивает и выдающийся отечественный публицист-патриот Максим Калашников).
* * *
Когда произносится слово «фашизм», у 99% людей перед глазами встают озверелые эсэсовцы с закатанными по локоть рукавами и надрывающимися овчарками на поводках, дым из труб концлагерей, горящие белорусские деревни, смерть, кровь, боль... Может быть, еще Александр Матросов, бросающийся под танк (как говорится, мы все учились понемногу…). Ну может, еще Бабий Яр и название города Нюрнберга. Это не плохо и не хорошо. Это данность. Тем более для нас, русских, испытавших на себе ужасы фашизма как никто другой (холокост – это немного о другом), нации, этот самый фашизм и победившей. И не надо тут про коалицию, тушенку и «мы пахали». А перед трагедией еврейского НАРОДА смиренно обнажаю голову, ни на секунду не забывая при этом о геноциде собственного народа 1991-2010 гг., который (геноцид), кстати, в последние 20 лет приобрел чудовищный размах в стиле мема: «Это Гитлер. Геноцид твоего народа радует его». Кстати, в моей статье речь будет идти и конкретно о трагедии евреев в годы Второй Мировой. Позволю лишь напомнить своему читателю о том, что пресловутый холокост был какой-то странно избирательный: в печах треблинок и освенцимов жгли преимущественно «гоев», из богатых евреев пострадали единицы. Неплохой стратегический прием – воспользоваться ситуацией, чтобы провести чистку собственного народа от «лишних» чужими руками, а потом сделать весь мир виноватым в ОБЩЕЙ трагедии. И безжалостно спекулировать на этом. Тогда уж давайте быть до конца честными. Холокост – это трагедия еврейского НАРОДА как НАЦИИ, но уж никак не лично Ротшильдов, Абрамовичей или Вайнштоков, для которых простые евреи – такое же пушечное «мясо», как и остальные народы, читайте Кураева о разнице между Ветхим и Новым Заветом).
И, уважаемый граждане тролли, не надо мне шить антисемитизм, как вы пытаетесь его шить Вдовину с Барсенковым. Все равно не выйдет. Я известный интернационалист, да и того же Кураева «Как делают антисемитом» наизусть знаю.
Но вернемся к основной теме. Да, ассоциативная цепочка, начинающаяся словом «фашизм», у нас, русских (да и у остальных народов тоже) совершенно определенная.
Но мало кто дает себе труд задуматься и озадачиться трансцендентальным вопросом: «А почему так случилось, что ужасы фашизма были реальностью? Как это стало возможным?» Мало кто понимает, что рукава и собаки, печи концлагерей и слезы счастья на лицах девушек при виде фюрера, гитлерюгенд и гестапо – все это верхняя часть айсберга. Надстройка, так сказать, если пользоваться экономическими терминами еврея Маркса. Цветочки. А вот меня – философа-аналитика – сейчас интересуют корни. Базис. Основания. Сам айсберг. Сиречь фашизм как состояние души. Как образ мыслей. Как риторика самоубеждения в собственной чистоте и правильности поступков. Как политика самооправдания. Как тот самый шварцевский «дракон внутри нас». Как то, без чего невозможны лагеря и насилие, «голосуем за осуждение врагов Большого Брата» и «а мы не знали, что происходит, нам никто не говорил, а если говорил, мы считали это бредом».
Не думайте, что я буду много на себя брать. Отнюдь. Есть люди поумнее. И попрозорливее. Которые прекрасно все понимают сейчас и без моих «откровений». Которые все понимали еще 30-40 лет назад. Моя задача – вытащить их пророчества на свет Божий. Сопоставить с современной ситуацией. Провести текстуальные параллели. Аналитически реконструировать текущую ситуацию. Дать исторический прогноз. Уловили замысел?
Великий итальянский (не забывайте про итальянский фашизм!) режиссер Федерико Феллини поставил фильм «Амаркорд» (часто приводимая интерпретация-перевод «Я вспоминаю» несостоятельна, по словам самого Феллини), который, по замыслу автора, должен был показать конкретные социально-психологические корни такого страшного явления, как фашизм.
«Фашизм проникал и внедрялся в жизнь, накладывая свой отпечаток на самые интимные ее сферы и стороны… В провинциальной Италии «Амаркорда» все мы… можем узнать себя по НЕВЕЖЕСТВУ (выделено мной – прим. К.М.), в котором мы погрязли… Меня в данном случае больше интересует, что значит быть фашистами в психологическом, эмоциональном плане, это своего рода торможение, задержка на фазе отрочества (Феллини много пишет об инфантилизме людей, на который опирается фашистская идеология – прим. К.М.)… Этапы подлинного возмужания подменяются некой эволюцией, в основе которой – обман и предательство… Я говорю о нашем стремлении вечно оставаться детьми (конечно, великий режиссер тогда не мог знать, каких масштабов достигнет инфантилизация общества в 21 веке – прим. К.М.), перекладывать собственную ответственность на других (как тут не вспомнить экзистенциалистов с Сартром во главе! – прим. К.М.), жить с приятным ощущением, что кто-то думает за тебя… Мы принимаем симптомы болезни за средство ее лечения… Мне казалось, я сумел разглядеть извечные предпосылки к фашизму именно в провинциализме (кто там вспоминает сейчас про провинцию, а? – прим. К.М.), в неумении людей понять свои конкретные, реальные проблемы, в нежелании углублять – из-за лени, предрассудков, самомнения и соображений личного удобства («На баррикадах те, кого задело. Пока – не нас, слава Богу. И чтобы не задело, будем молчать. Терпеть. Не высовываться. Не смотреть программу максимум. И в интернете читать баш.орг. А не шокирующие новости» (с) из личного анонимного письма – прим. К.М.) – свои связи и отношения с жизнью. В том, как они кичатся своим невежеством (как преподавателю, мне это очень близко и понятно – прим. К.М.), как стремятся утвердить себя или свою группу не с помощью силы, которую дают знания, способности, опыт, уважение к культуре, а посредством уловок… Пропаганда секса – это ведь тоже фашизм… Невозможно сражаться с фашизмом, не отождествляя его с тем, что есть глупого, подлого, ТРУСЛИВОГО В НАС САМИХ («драконом», говоря языком Шварца, выделено мной – прим. К.М.)… Это фильм о прошлом, которое СЛЕДУЕТ КАК-ТО УСВОИТЬ (выделено мной – прим. К.М.), чтобы более сознательной была наша жизнь в настоящем… Это инертное и вялое ожидание какого-то решающего, чудесного, славного исхода, которого, казалось, мы безусловно заслуживаем… В микрокосме, который я изобразил в «Амаркорде», было… нечто отталкивающее, что в его извилинах застоялся этакий тлетворный душок, сохранилась атмосфера нездорового возбуждения, чем-то напоминающая СУМАСШЕДШИЙ ДОМ (см. мою заметку в Контакте про кафкианскую логику абсурда, а также эссе И.Я. Медведевой и Т.Л. Шишовой «Диктатура безумия», выделено мной – прим. К.М.): она-то и должна была вернуть нам способность тревожиться, заставить нас задуматься, устыдиться («Да… помнить должен…. Но я не помню!» (с) – прим. К.М.). А может, этой неловкости, этого неудобства, отвращения к такому вот образу нашего существования нам испытывать вовсе не хочется? («Чтобы НАС не задело, будем молчать. Терпеть. Не высовываться…И в интернете читать баш.орг. А не шокирующие новости» (с) – прим. К.М.). Может, нам кажется, что мы в них не нуждаемся, что вообще мы совсем не такие ИЛИ УЖЕ ИЗМЕНИЛИСЬ (выделено мной – прим. К.М.) и что фашизм был всего лишь историческим феноменом, этаким отрезком в нашей жизни – замедленным сном, от которого мы чудесным образом пробудились?.. Мы всегда уклоняемся от самокритики, от объективности в оценках, неизменно отводим глаза в сторону, не желая более сознательно подходить к действительности, вникать в нее, и еще ДАЖЕ ГОРДИМСЯ ТАКОЙ ПОЗИЦИЕЙ (по цитированному выше мнению «анонимного представителя российской молодежи» последнее особо хорошо заметно; выделено мной – прим. К.М.). И сами не замечаем, как все это оборачивается для нас биологической покорностью силе власти, догме, установленным свыше ценностям…» (цит. по: Ф. Феллини. Делать фильм. М., Искусство, 1984. – С. 161-168).
Перечитывая этот фрагмент работы Феллини, мне казалось, что я читаю не про Италию 1920-х-1930-х годов, а про Россию 2010-х… Мне страшно. Мне очень страшно. В смысле того самого экзистенциального страха, о котором писали Киркегор и особенно Хайдеггер (по злой иронии судьбы «сотрудничавший» с нацистским режимом). Потому что я и мои коллеги по цеху патриотических публицистов уже отчетливо видим, что база для фашизма в России уже готова. Но, как мы уже писали в предыдущей заметке, русский фашизм будет совершенно не похож (внешне) на своих предшественников. Тем более будет он фашизмом либеральным. И тем страшнее все это, потому что база у них одна – невежество, воинствующие инфантилизм и провинциальность…
После того, как отгремели пушки, был развеян по ветру пепел от сожженных трупов казненных нацистских вождей, и потихоньку начало приходить осознание всей масштабности трагедии войны и собственного поведения в ней, немецкий (вообще склонный к рефлексии подобного рода) народ всерьез задумался над тем, а «все-таки как такое вышло». Как вышло, что просвещенная нация, еще 100 лет назад зачитывавшаяся лирикой Гёльдерлина и Шиллера, возносившая гуманистический трактат Канта «К вечному миру» (апологию правового государства), выступила инициатором, проводником и главной действующей силой Холокоста (хотя бы только его)? Что произошло с сознанием нации за эти 100 лет? Можно сколько угодно говорить об удивительной харизме Гитлера; о его таланте «обещать одним одно, другим – совершенно другое» и ни разу при этом не попасться на этом противоречии; о его глубинном понимании механизмов работы национальных архетипов (и Веймарский договор тут лишь подлил масла в огонь, не более) и нечеловеческом умении работать с ними, растормаживая их «пассионарную энергетику»; о грамотной профессиональной работе ведомства политпропаганды Геббельса и так далее. Все это объясняет существование фашистского айсберга-надстройки в том виде, в каком он был создан в Третьем Рейхе. Но ничего из этого не объясняет и не может объяснить другого феномена – почему такая пропаганда ВООБЩЕ заработала в ТАКОМ ВИДЕ и с такой эффективностью? Почему у, безусловно, культурной нации (немцы все-таки не людоеды-маори) не возник синдром отторжения в стиле «Да, великая Германия – это нам нравится, это мы хотим. Мы даже воевать готовы за Великую Германию. Но вот сжигать невинных людей в печах просто так, за их национальность – это зверство какое-то. Мы не можем позорить гордое имя Немца такими ужасами! Этих нацистов надо остановить, они погубят Великую Германию!»? Вот ведь в чем вопрос – почему? И никакие Гитлер и Геббельс не смогли бы за несколько лет заставить ТАК ИГРАТЬ струны немецкой души, если бы они были зажаты с той же силой, что в 1830-е годы. Значит, между 1830-ми и 1930-ми годами в Германии, в духовной жизни её нации происходил некий процесс, суть которого, как следует из сказанного, проста – ослабить зажим этих струн, зажим, «организованный» гуманистическим немецким Просвещением. Сформировать мышление, индифферентное к критическому анализу социальных процессов; мышление, носитель которого окажется способным НЕ ВИДЕТЬ творящихся в обществе зверств – как сейчас говорят, человек-дауншифтер, носитель, которым можно манипулировать определенным образом (подчеркнем, что речь идет, прежде всего, о немецкой интеллигенции, сначала проспавшей Гитлера, а потом в большой своей массе не сделавшей ничего для того, чтобы предотвратить трагедию своего же, немецкого народа, этакой «пятой колонне». Вряд ли можно серьезно говорить о том, что в 1933-м «птицу не было видно по полету»). И такой процесс должен был быть поступательным, логичным и последовательным – процесс вытравления из сознания нации чувства личной гражданской ответственности за происходящее, интереса к социально-исторической проблематике (Гегель в гробу сто раз перевернулся!). Процесс, растянутый на десятилетия – вспомните, как Моисей водил евреев по пустыне 40 лет, чтобы в Новую Землю вошли те, кто родился во время странствий, т.е. те, кто САМ НЕ ПОМНИЛ БЫ РАБСТВА. Здесь, в нашем случае, происходило все то же «с точностью до наоборот». Я, конечно, противник телеологического объяснения в данном случае («для того, чтобы в 1933 пришел Гитлер, нацию специально и сознательно готовили»). Не об этом речь. Тут неважно, что было причиной, а что следствием. Важно то, что для наступления 1933-го года ОБЪЕКТИВНО нужна была интеллигенция, НЕ ПОМНЯЩАЯ СВОБОДЫ. А как – снова обратимся к историческому опыту манипуляций с общественным сознанием – быстрее и эффективнее всего вытравить из сознания человека подоинную СВОБОДУ? Очень просто – назвать свободой ее противоположность. Чем сильнее подмена, тем она менее заметна – азбучная истина диалектики («тождество противоположностей»). Подменить свободу ощущением свободы. Разговорами о ней. Значит, разумно предположить, что в этот исторический период было много разговоров о свободе мышления и действования, о праве людей не интересоваться социальными проблемами, значит, было много разговоров об освобождении от диктата государства, о деидеологизации общества, ну и все такое. Ниже мы увидим, что все было именно так. Не просто «в целом так», а именно так. Потому что не могло быть иначе.
«Нечто требует определенных необходимых условий. 1933 год – реальность. Значит, и эти необходимые условия реальны» (такой способ доказательства носит в методологии название трансцендентальной аргументации). И Великий Инквизитор – только еще один аргумент в нашу пользу. Страшная ирония судьбы состояла в том, что такую трактовку свободы (которая привела немцев к трагедии 1933-1945) и отношения к социальной ответственности приняла на вооружение нация, один из величайших гениев которой (и по совместительству – всего человечества) – Кант – буквально перед самым началом этого провала (35-40 лет – не срок) писал о свободе как о способности подчиниться автономному и всеобщему моральному закону, о свободе как способности сделать гражданский долг единственным мотивом действий субъекта, претендующего на ЛИЧНОСТНУЮ самореализацию. Вот этот феномен тоже стоило бы обсудить. Наверняка, это было бы интересно. Не сыграл ли Кант роль этакого «обратного катализатора»? Меня вот тут давеча обвинили в «фанатизме пропаганды интереса к тому-то и тому-то, который (фанатизм) убивает этот самый интерес». Не вышло ли так и у Канта? Чем сильнее он проповедовал «свободу для», говоря языком экзистенциалистов, тем сильнее хотелось «свободы от»? Той самой свободы, закончившейся концлагерями и Нюрнбергом…
Но, разумеется, мы не можем отвлекаться от главной темы.
Как мы уже отметили, вопрос «Как же так вышло в цивилизованных странах Германии и Италии?» поднимали многие аналитики, психологи и философы. Разумеется, нельзя здесь не назвать имя Стэнли Милгрэма и его знаменитый эксперимент с ударами током. «Первоначальным мотивом Милгрэма было понять, как немецкий народ мог допустить истребление евреев. Как стало возможным, что обычные люди, вполне приличные и воспитанные в обычной жизни, могли поступить так жестоко, бесчеловечно, не испытывая угрызений совести?» (короткий ролик можно увидеть тут:
http://www.youtube.com/watch?v=pKsmxCzQbLE&feature=player_embedded)
А нас в этой нашей статье будут интересовать, как мы уже отметили, еще более глубокие слои – технологии, делающие возможным актуализацию таких низменных слоев психики. Грубо говоря, мы хотим погрузить исследования Милгрэма в социально-культурный контекст жизни Германии в 1830-е – 1930-е годы.
И здесь мы будем опираться на исследование, проведенное немецким аналитиком Гербертом Шнёдельбахом, под названием «Университет Гумбольдта» (1991, фрагмент из вводной главы работы «Философия в Германии 1831-1933»; на русском языке статья напечатана в журнале «Логос», №5-6 (35), 2002 г.)
Будем цитировать и комментировать.
«Период между 1831 и 1933 г. – это столетие неоспоримого мирового значения немецкоязычной науки, которая по существу является университетской наукой… столетие образования и образованного бюргерства [обратите внимание – тут нет речи о «невежестве»! Корни немецкого фашизма в этом аспекте отличаются от корней итальянского – прим. К.М.]… Отсутствие сколько-нибудь значительного сопротивления, которое позволило одержать верх нацистскому государству, дает основание говорить о “несостоятельности” и “вине” [здесь Г. Шнедельбах дает ссылки на соответствующие работы – прим. К.М.] немецкого университета».
Ага! Наши догадки начинают оправдываться сразу же! Здесь же отметим, что в силу особенностей немецкой культуры и немецкого подхода к образованию нашу виртуальную пока «пропаганду лже-свободы» и её суть, если мы где и найдем, то в университетской среде. Разумно предположить, в «университетском духе». Читаем дальше.
«Берлинский университет… стал моделью немецкого университета 19-20 вв… Эта модель была названа университетом Гумбольдта, так как его структура и те задачи, которые перед ним стояли, в основной своей части были сформулированы и реализованы Вильгельмом фон Гумбольдтом… Фундаментальные принципы университета Гумбольдта – это академическая свобода и единство преподавания и исследования».
Ну а вот и свобода появилась. Правда, пока в не вызывающем беспокойства виде. Академическая свобода – это же замечательно! Именно о ней говорил декан истфака МГУ Карпов, робко пытаясь защитить своих профессоров, осмелившихся написать патриотический учебник. А вот про единство преподавания и исследования – это уже сложнее. Каждый – кто хоть раз в жизни серьезно занимался преподаванием, а не формальной «отчиткой» - отлично понимает, какой это труд и какая ответственность, доносить в живой, зажигательной форме до неофитов основы своей науки. Вести при этом фундаментальные исследования, мягко скажем, сложновато (разве что рабочий день не раз в неделю, а денег много платят и за подготовку к занятиям и за эти самые фундаментальные исследования). А еще сложнее – забывать о них, когда входишь в аудиторию. И рассказывать студентам об ОСНОВАХ философии того же Канта, а не начинать грузить их тончайшим дистинкциями, которыми занята собственная голова. Грубо говоря – надо уметь спускаться на уровень таблицы умножения в процессе работы над доказательством Великой теоремы Ферма. Иначе кроме ощущения «Наш препод крутой ученый, но учить не умеет, ни черта не понятно, что он объясняет» ничего у студентов не останется. И в этом ПЕРВЫЙ, но далеко не самый страшный КАРДИНАЛЬНЫЙ порок гумбольдтианской модели. Вырастить профессионально образованное студенчество (тем более в случае России, если мы говорим о «позитивной модели образования в условиях растущей российской демократии») – специалистов и личностей одновременно – исповедуя такой принцип, НЕВОЗМОЖНО. 1933 год это показал (см. далее). Мы хотим повторить этот страшный опыт? Невольно возникают нехорошие мысли относительно тех, кто под лозунгами «деидеологизации образования» и «либерального обучения» проталкивает в нашу систему образования гумбольдтианскую модель (далее УГ-модель). Относительно тех, прежде всего, кто сознательно и целенаправленно вещает лапшу на уши тем славным представителям отечественного преподавательского корпуса, кто еще сохраняет инфантильную веру в прелести демократии по-россиянски.
Едем дальше.
В работе Шнедельбаха отмечается, что одной из крайностей, против которых была направлена УГ-модель, была французская – «не учащая наука, а преподающее государство использовало здесь университеты».
Картина потихоньку начинает проясняться. Похоже, идеалом наивного, но честного дяденьки Гумбольдта (привет ему из Освенцима!) было ослабление (если не исключение) роли государства (стало быть, государственной идеологии, стратегии развития и т.д.) в образовательном процессе. Позвольте – это как? Стратегическая отрасль (образование) выходит из-под контроля государства? И не надо думать, что это противоречит принципу академической свободы! Вопрос не в свободе, вопрос в её степени. Вопрос в том, что если образование нации не служит ГОСУДАРСТВЕННЫМ задачам по сохранению и развитию этой НАЦИИ (а раз не служит НИКАКИМ, как слышится в тоне Гумбольдта, значит, не служит и этим!) эту нацию КАК НАЦИЮ априори ждет геополитическая трагедия. Что, в сущности, и произошло в 1933-1945 гг. с немцами. Отмена социального заказа государства образовательным учреждениям убийственна для страны. Ибо нельзя спокойно развиваться, если признавать за ОУ, тем более университетами, «свободу учить и выпускать предателей Родины, космополитов и т.д. под видом “чистых ученых”». А такая свобода априори предполагается «не преподающим государством» и «академической УГ-свободой». Мы начинаем потихоньку догадываться, КАКАЯ именно академическая свобода подразумевается в модели Гумбольдта. Но догадки – какими бы уверенными они ни были – нуждаются в доказательствах. Идем дальше.
«Гумбольдтовская модель университета стремилась к всестороннему компромиссу: академическая свобода при одновременной ответственности перед потребностями государства и общества; объединение задач образования с заботами науки, не связанной какими-либо определенными целями (выделено мной – К.М.)».
Мы немного ошиблись. Старина Вильгельм решил на старости лет нарисовать круглый квадрат. Но это только подтверждает основной вывод этого исследования. Ибо невозможно требовать (от плодов некой образовательной системы) устойчивости к коллапсу типа Коллапса-1933, если использовать внутренне противоречивый механизм. Компромисс-то этот сам по себе дело хорошее и даже нужное, но мы сейчас увидим, во что вылилась попытка этого компромисса в постгумбольдтовские времена.
«”Академическая свобода” включает при этом следующее: право на самоуправление под государственным правовым надзором… разделение государственных экзаменов и независимых от государства академических экзаменов; свобода преподавания для профессоров и доцентов и лишь формально ограниченная, т. е. требовавшая только наличия школьного аттестата, свобода доступа для студентов. «Единство исследования и преподавания» гарантировалось фигурой университетского преподавателя-исследователя, а также свободой выбора лекций для студентов…».
Я аж подпрыгнул, когда дочитал до этого места. Ничего Вам не напоминает? «Свободу» в ВУЗах сразу после Октябрьской революции: ходи, кто хочет, учи, что хочешь (читал однажды о подобном эксперименте в стенах почти родной Тимирязевской академии) и прочий бардак. Хорошо, молодая Советская власть вовремя разобралась в ситуации и прикрыла сей балаган. А то не было бы у нас ни индустриализации, ни победы в войне. Да и войны бы не было. Все закончилось бы быстрее и радикальнее. А уши-то вон откуда, оказывается, растут – из той же Германии, под прикрытием имени Гумбольдта. Из Германии, страны, «подарившей» миру национал-социализм. Ничего себе так закручивается, ага?
И не потому ли мы все отчетливее сейчас слышим голоса «радетелей за благо студентов», призывающих к «свободному выбору курсов», «свободе посещения» и прочим «академическим свободам»? Неужели никто и сейчас не видит параллелей? Тогда «эту страну не спасут даже массовые расстрелы» (с)…
«Но уже в 1919 году Макс Вебер говорит о том, что состояние университета стало «фиктивно... как внутренне, так и внешне». Фигура исследующего и преподающего ученого стала карьерной целью; питомники науки превратились – особенно в медицинской и естественнонаучной области – в институты по образцу «государственно-капиталистических» предприятий… Единство исследования и преподавания не удается сохранить в рамках университета Гумбольдта, и индустрия, экономика, государственная администрация и научные институты действуют сообща, чтобы институционально преодолеть все возрастающий дефицит исследований».
Кто бы, как говорится, сумлевался…Только вот что-то опять знакомое почудилось… «Дефицит исследований» - батюшки светы, дык это про нас с вами, про Россию нашу матушку образца 2010 года!
Далее Г. Шнедельбах подробно разбирает вопрос «Что означает единство исследования и преподавания?». Мы не будем утомлять читателя тонкой методологической софистикой создателей и идеологов УГ-модели, приведем лишь несколько цитат с квинтэссенцией выводов.
- «Принцип рациональной науки совпадает с критическим… Дидактически эта идея исключает любую форму авторитетной передачи знания».
Приехали. Авторитет побоку. Нет, я не собираюсь возрождать из бэконовского пепла идолы театра. Как философ, я всегда проповедовал и буду проповедовать свободу мысли. Собственно, вся эта статья и есть гимн этой свободе. Только свободе для, а не свободе от. Чувствуете разницу, как говорят в Одессе?
Зато теперь я понимаю, какая идеология стоит за вопросом: «Откуда Вы можете знать, что должны знать студенты по Вашему курсу?» (слышал сам своими ушами в свой адрес на совещании проректоров крупного экономического ВУЗа). Дожили. Позвольте спросить: а как можно учить студентов, если не быть для них авторитетом - хотя бы в рамках АКТА передачи, а не содержания самой передачи? Видите софизм? Сначала совершенно по делу отрицается (вслед за Бэконом) лишь слепая вера в СОДЕРЖАНИЕ того, о чем известно от авторитета, а потом это отрицание распространяется на ЛЮБОЙ авторитет и любое ему следование («исключается любая форма авторитетной передачи знания»). Сиречь, НА ПРАКТИКЕ в РОССИЙСКИХ условиях выходит следующее. Я говорю: «Надо учить формулы преобразования многочленов, без этого мы не можем идти дальше». Мне отвечают, козыряя этой формулировкой: «Знание о том, что это надо делать, твое. Твои ссылки на то, что ты типа препод, поэтому в данных вопросах авторитет, не катят. Не будем учить, так как не хотим считать тебя авторитетом – ты злой, на дом много задаешь. А еще Гумбольдт говорил, что надо запретить любую форму авторитетной передачи знания». Про Гумбольдта им – уж будьте спокойны – кто, надо, объяснит, как и когда его вспоминать. Все сделают для того, чтобы «студенческое быдло» вовремя произносило это заклинание «академическая свобода». Технологии известны, увы…
- «Во внутренней организации высших научных учреждений все основывается на том, чтобы придерживаться принципа, что наука есть нечто еще не до конца найденное и никогда не могущее быть до конца найденным, и что ее как таковую следует беспрестанно разыскивать». Университет должен «всегда рассматривать ее как еще до конца не разрешенную проблему и поэтому всегда продолжать исследования» при этом «исследование» означает не что иное, как самостоятельное разыскание и усвоение истины. На основании этого принципа, согласно Гумбольдту, после освобождения от какого бы то ни было обязательства перед внешним авторитетом и перед однозначно фиксированным знанием наука, наконец, вводится и в сферу преподавания: не «определенная» истина, а лишь само исследование позволяет научиться науке, и именно в этом заключатся «единство обучения и преподавания». В этом смысле все представители университета должны быть исследователями — и учителя, и ученики находятся “здесь ради науки».
Классическая иллюстрация принципа «Дорога в ад устлана благими намерениями». Интересно, понимал ли сам Гумбольдт, что на практике этот принцип приведет к нигилизму и релятивизму? А уж тезис «ТОЛЬКО (выделено мной – прим. К.М.) само исследование позволяет научиться науке» - это «тушите свет», что называется. Кто там говорил про дефицит исследований, а? А откуда ему взяться, если профессионалы могут появиться только при жесточайшей регламентации учебных программ и жесточайшей требовательности к БАЗОВОЙ подготовке? О каком умении и навыке (исследовании как процессе) работы со знаниями можно говорить, если нет самих этих знаний, которые приобретаются отнюдь не только и не столько при «самом исследовании». Как можно отождествлять заложение фундамента и строительство дома? О каких занятиях наукой (как таковых) может идти речь на младших курсах? Ребята, вы о чем, окститесь! Эта софистика сто лет назад уже привела к миллионам жертв!
Вот еще один пример этой утонченной (немцы же!) софистики в области философии образования тех лет:
«Для государства, как и для человечества, важны не знания…, а характер и деятельность».
Как говаривал еще старина Гераклит, многознание действительно уму не научает. Но отсюда не следует, что знания можно заменить деятельностью. Она – в силу психологических особенностей человеческой природы – грозит выродиться и вырождается в имитацию, суету, и на выходе мы имеем парящую в воздухе конструкцию без твердого фундамента – простите за тавтологию, фундаментальных знаний. Отчасти верно, что «образование через науку…есть воспитание нравственности человека», весь вопрос в методах и реальных подходах к решению этой стратегической задачи «духовного и нравственного воспитания». А в реальности вышло вот что.
«Принципы «уединения» и «свободы» суть, скорее, именно предпосылки того, что благодаря таким вот образом спланированному процессу образования будут осуществлены и требования общества к научно образованным гражданам: «Государство… не должно в целом требовать от них [в т.ч. университетов – прим. К.М.], чтобы они непосредственно и немедленно сопрягались с ним, но ему надлежит придерживаться внутреннего убеждения, что если они достигают своих целей, то они выполняют и его цели…». Именно от «свободной от целей» науки ожидаются результаты, в которых нуждается государство для выполнения своих политических целей.
Более абсурдных «ожиданий» трудно себе представить. Собственно, о каких политических целях идет речь? Воспитать огромную массу «научно образованных», но чудовищно инфантильных в социальном отношении граждан? Так оно и вышло. Грубейшая методологическая ошибка Гумбольдта и его соратников привела Германию к трагедии 1933 и краху 1945 годов. Ученый, не мыслящий себя частью большого целого, не рассматривающий свой труд как служащий благу Родины – бомба замедленного действия в социуме. Кстати, совершенно необязательно тут отказываться от принципа методологической автономии науки. Автономия науки (как формы духовного освоения мира – ср. с идеологией) и «свобода науки» от целей (от тех же госзаказов на фундаментальную подготовку квалифицированных кадров) – не одно и то же. А, судя по всему, УГ-идеологи так и не поняли этого ключевого различения. Поэтому не стоит особенно удивляться, что «требования общества к… гражданам» (а из предыдущего абзаца ясно, что речь идет и о духовно-нравственном образовании) «не были осуществлены». И не просто не были, а позволили вырастить поколение «просвещенных» интеллигентов, «ученых в белых перчатках», которые, пусть и в душе презирая «ефрейтора с усиками», спокойно взирали на то, как этот ефрейтор приходит к власти, создает систему концлагерей, уничтожает миллионы людей… Теперь нам становятся более понятны социальные корни «непротивления фашизму» со стороны тех, которые – как казалось – должны были (в т.ч. и по классовому признаку) стеной стать на пути рвущейся к власти НСДАП.
«Под «несостоятельностью» немецкого университета, образования, науки понимается бессилие немецкой культуры перед национал-социализмом и вопрос о том, почему «немецкий дух» оказал ему столь малое сопротивление. [среди причин стоит назвать] исключение всех элементов образования из науки… политическое безразличие становится само собой разумеющимся образцом поведения образованного человека (выделено мной – прим. К.М.), и это можно понять лишь в идеологически-историческом смысле на фоне специфически немецкого гражданского провала, в силу которого… за гражданами оставалась лишь сфера неполитического, сводящегося к культу «внутреннего» свободного пространства образования. Поэтому становится понятно, каким образом смысловой и ориентационный вакуум (выделено мной – прим. К.М.), который оставляла после себя наука в научно ориентированной культуре, столь легко мог быть заполнен слабо прикрытой силовой идеологией в специфических исторических условиях немецкого образования».
Ну а вот подоспело и фактически подтверждение нашей гипотезы. Речь идет о сформированном у лучших людей нации ПОЛИТИЧЕСКОМ БЕЗРАЗЛИЧИИ. «Ах, это не мое дело. Эти клоуны? Да что они могут? И вообще не дело образованных людей лезть в политику – это грязное дело, и пусть им занимаются политики». Они и занялись. Радикально занялись. Угробив 50 миллионов человек…
«Научное исследование, по-видимому, не дает того, что оно поначалу обещало: всестороннего и полностью обоснованного мировоззрения и жизненной мудрости, подкрепленной необходимыми идеями».
Батюшки светы! А что, кто-то всерьез надеялся, что оно сможет его дать? Поневоле задумаешься над тем, что почва для идеологической катастрофы в Германии старательно готовилась…
«Точное исследование должно было дать нам [людям – прим. К.М.] почву под ногами и истинную картину мира. Но наука не достигала этого результата; все яснее становится, она не ведет к всеохватному взгляду на мир, удовлетворяющему фантазию и душу; она дает лишь тысячи фрагментарных знаний о мире».
«Всё яснее становится»… Философам это было ясно более 2000 лет назад… Неужели должен был прийти фашизм, чтобы немцы – воспитанные на Канте и Гегеле – это поняли?
Завершающая часть эссе Шнедельбаха – разумеется, самая сильная. Он переходит к конкретным утверждениям о связи УГ-идеологии и победы фашистского режима в Германии.
«Когда политика и образование, «сила и дух» отделены друг от друга, а само образование достаточно деполитизировано, неудивительно, что получившие образование сами начинают искать вождя и эстетически очарованы властью».
Вождь пришел… А поднятые вверх руки – чем не воплощение эстетического очарования? Вспомним, что хотя немецкий фашизм и есть «диктатура мелких лавочников», форма массового сознания (и здесь кроется знаменитый парадокс – для обоснования своей практики фашисты взяли на вооружение труды Ницше, мыслителя ПРЯМО ПРОТИВОПОЖНЫХ убеждений), его поддержала значительная часть немецкой элиты. Лучшие люди Германии верой и правдой, искренне служили Третьему Рейху. Они сохраняли крепкий характер, личностную силу, офицерскую честь, чувство патриотизма и т.д., даже вернее будет сказать так – лучшие свои качества они поставили на службу Гитлеру, Великой Германии в его понимании. И это тоже факт, нуждающийся в осмыслении. Как оказалось, что ТАКИЕ люди служили ТАКОМУ делу? Шнедельбах обращает внимание – не без оснований – на такой вывод:
«В Германии Вильгельма II и в Республике хотя и действовали повсюду… превосходные, совершенно честные, прилежные, пунктуальные надежные профессионалы, но при этом духовные, образованные в высоком мировоззренческом и философском смысле люди с характером среди них были очень редки… Религия не имела никакого воздействия… на ее место ни пришло никакой новой, ведомой университетами мировоззренческой духовности, то можно, пожалуй, понять тот вакуум, который заполнил национал-социализм».
Здесь нет противоречия с тем, что мы сказали выше. Житейский характер и мировоззренческий – не одно и то же. Витальным личностям, ставшим мозговым и идеологическим оплотом Третьего Рейха, не хватило именно этого – навыков собственно философско-идеологической рефлексии – чтобы осознать до конца, без самообмана, ВО ЧТО они втягивают Родину из лучших побуждений, ЧЕМУ и КОМУ служат. Вспомним тут знаменитый заключительный монолог Эмиля Яннинга («Яннинг против Яннинга») из фильма Стэнли Крамера «Нюрнбергский процесс». А о тех, кто молчаливо отсиживался по кустам, мы и не говорим. Они просто не понимали, что происходит в 1933 г. Им НЕЧЕМ было это понять – навыки «гражданской рефлексии» были вытравлены из сознания за обсуждаемые 102 года. Какие поразительные параллели с нынешней «деидеологизирующейся» Россией, не так ли? 2019 год не за горами…А уж о последних 19 годах (1991 – 2010), когда «дегражданизация» (помноженная на деинтеллектуализацию) стала принципом государственной политики Российской власти в области образования и воспитания мы и не говорим…
Ну и итоговые выводы Шнедельбаха, по сути, в точности совпадающие с нашей моделью:
«Нация не была объединена ни традицией, ни личной благодарностью отдельных лиц, ни живой духовной связью с университетами, то она спокойно наблюдала зрелище своего уничтожения, едва ли понимая, что происходит (понимают ли русские, что происходит с ними сейчас? – прим. К.М). Конечно, в самом университете были многочисленные преподаватели, бездуховная работа которых как специалистов не была затронута, которые считали, что в принципе очень мало изменилось от прихода национал-социалистов» (не правда ли, узнаваемые персонажи? Которые будут истово клясться в любви к науке, разуму, людям – и которые пальцем не пошевелят для борьбы с режимом, убивающим этих людей миллионами – лишь потому, что это – «не их дело» - прим. К.М.)… Немецкие университеты достигли необычайно много в образовании специалистов, но они были несостоятельны в своей задаче духовного образования нации».
Ну что тут скажешь? Только одно – давайте задумаемся, кто же толкает Россию на тот же гибельный путь, предлагая ей реформы образования в УГ-духе – свободы, толерантности, деидеологизации? Кому это выгодно, что называется? Исторический опыт показал – это закончилось трагедией. Мы хотим ее повторения? А Гумбольдт, наверное, хотел, как лучше. Хорошо, не дожил…
«Герман Гемпель в своей знаменитой речи 1954 года «Долг и задача университета» возлагает ответственность за эту несостоятельность на отождествление науки и культуры. Вместе с тем он отвечает Ортеге-и-Гассету, согласно которому во всем был виноват университет Гумбольдта. По словам Ортеги, исследования в университете в силу нарастающей специализации и профессионализации систематически разрушали образование как своевременность духа, умение разбираться во власти, которая определяет настоящее время».
Конечно (оглянитесь вокруг себя – вы увидите десятки подобных однотипных персонажей), наши либеральные интеллигентики и в 2010 году по-прежнему впадают в экстаз от слов «свобода», «деидеологизация», «единство исследования и преподавания», «открытый университет» и прочей софистики подобного рода. И забывают о собственном предназначении (предназначении элиты) – «умении разбираться во власти, определяющей настоящее время». А без трезвого осознания настоящего (осознания, очищенного от псевдолиберального бреда) невозможно строительство будущего. А ведь кому как не интеллектуальной элите, ПРЕЖДЕ ВСЕГО, отвечать за это будущее родной страны? У нас же (вечная проблема России, о которой писал еще Бердяев перед 1917 годом) интеллигенция по недоброй традиции – «гнилая», «пятая колонна». Это псевдоэлита, радостно (воспринимая это как подвиг духа, «сбросившего оковы тоталитарного мышления») продающая и предающая свой народ и свою страну своей поразительной гражданской пассивностью, удивительной леностью мышления, своим патологическим страхом перед бременем гражданской ответственности. Вот кто – подлинный вредитель, вот кто – настоящий паразит на теле России, вот кто – ее раковая опухоль, вот кто – пособник ее убийц. Впрочем, и это мы уже проходили…В 1917-м и в 1991-м.
Итог:
«Отношение исследования и образования было основной проблемой университета… наука и ее институты, не вошедшие в плоть культуры, имеют тенденцию предоставить находящуюся вне ее культуру самой себе (выделено мной – прим. К.М.), и это относится, прежде всего, к политической культуре в том случае, если политическое безразличие считается необходимой ценой за свободу науки».
Цена в немецком случае, позвольте напомнить, составила 50 миллионов человеческих жизней.
И в завершение – цитата из еще одного источника по той же проблеме «преступного молчания».
«Фильм Крамера «Нюрнбергский процесс» убедительнейшим образом свидетельствует, как опасны всяческие заблуждения и любые иллюзии насчет сущности фашизма, как страшны последствия сделок с ним, куда приводит нейтрализм (выделено мной – прим. К.М.) и как беспочвенны надежды оставаться непричастными (выделено мной – прим. К.М.) к преступлению фашистов у тех, кто, не приемля фашизма, хочет вместе с тем остаться в стороне от борьбы с ним. Фашизм – это не только насилие, кровь, надругательство над человечностью, попирание всех человеческих прав, но и «великая ложь», отравляющая сознание людей, парализующая в людях чувство личной ответственности (выделено мной – прим. К.М.), способность мыслить самостоятельно, извращающая их понятия и о себе и об окружающем их мире… [охватывает] чувство глубокой горечи от слабости, малодушия, от игры в прятки с самим собой людей честных, справедливых, гуманных, но не нашедших в себе сил бороться с фашизмом, не искавших или не нашедших путей к этой борьбе или оставшихся равнодушными, упорно закрывающих глаза на происходящее у самых дверей их домов (выделено мной – прим. К.М.), с соседями, близкими, родными…
Высокие принципы привели к нацизму безупречно порядочных людей с такой же железной последовательностью как проходимцев…
Рафинированная немецкая интеллигенция, сохранив и при фашизме свое привилегированное положение, не желала смешиваться с новой, нацистской элитой третьего рейха… Критицизм этих великосветских интеллектуалов был обусловлен главным образом их недовольством убогим уровнем немецкой культуры в те дни, ее примитивностью, провинциализмом, засильем в ней посредственности. Ни к Сопротивлению, ни к борьбе за немецкую культуру вся эта салонно-эстетская оппозиция, по существу, не имела ни малейшего отношения (теперь, после детального разбора анализа Г. Шнедельбаха, мы понимаем, почему – прим. К.М.)…
У швейцарского драматурга Макса Фриша есть пьеса «Бидерманн и поджигатели» - сатирическая аллегория, яростно вышучивающая самодовольное слюнтяйство в отношении к фашизму немецкого обывателя…с идиотским упрямством внушавшего себе, что Гитлер не собирается приводить в исполнение свои людоедские посулы, что он грозится виселицами и плахой, только чтобы попугать своих политических противников. Бидерманн живет в городе, в котором невесть откуда вдруг появились таинственные поджигатели. Бидерманн – прожженный делец, грубый, жестокий человек, но он проявляет какую-то странную снисходительность к поджигателям, высмеивая тех, кто предостерегает его, называя их трусами, паникерами, - все будет хорошо, он совершенно уверен, что ничего страшного не случится: раз в городе существует пожарная команда, то нечего бояться поджигателей. И он благодушно наблюдает, как поджигатели заполняют его дом, забивают все помещения канистрами с горючим, от избытка довольства своим бесстрашием и выдержкой он готов ссудить вконец обнаглевшим поджигателям даже собственные спички. Исполняясь все большего презрения к предостерегающим его и, от души веселясь, прислушивается он, как зажигатели чиркают одну за другой почему-то незагорающиеся спички. А потом – вспышка, пожар. Сгорают и дом Бидерманна, и на славу позабавившийся хозяин с семьей, и весь город – так случается, с мрачным сарказмом подытоживает автор, со всеми, “кто верит не в бога, а в пожарные команды” (В. Неделин. Стэнли Креймер. М., 1969. – С. 157-178).
Ирония судьбы состоит в том, что статью-предупреждение Шнедельбаха мне самому порекомендовал человек крайне либеральных взглядов (хотя и коллега по цеху, но идеологический оппонент) – как доказательство того, как «эффективно можно деидеологизировать образовательный процесс», как пример описания «передовой демократической образовательной модели». То есть как раз один из тех, кто «смотрит, но не видит». И все мои попытки объяснить, о чем эта статья на самом деле (с цитатами), наталкивались на глухую стенку: «Смотри, каким должен быть демократический университет!»
И остается мне только сказать в адрес таких вот «просветленных либералов»: «Спаси их, Господи, ибо, читая, не прочитывают».
