-
На правах рукописи
ГАБЕЛКО Олег Леонидович
Анатолийское этнополитическое койне
и особенности эллинизма в Малой Азии
(на примере Вифинского царства)
Специальность 07. 00. 03 – Всеобщая история
(история древнего мира)
Автореферат
диссертации на соискание ученой степени
доктора исторических наук
Казань – 2006
Работа выполнена на кафедре истории древнего мира и средних веков исторического факультета ГОУВПО «Казанский государственный университет им. В.И. Ульянова-Ленина»
Официальные оппоненты:
доктор исторических наук, профессор, член-корреспондент РАН Кошеленко Геннадий Андреевич (ИА РАН)
доктор исторических наук, профессор
Молев Евгений Александрович (ННГУ)
доктор исторических наук, профессор
Климов Олег Юрьевич (СПбАППО)
Ведущая организация:
Московский государственный университет им. М.В. Ломоносова
Защита состоится 28 декабря 2006 г. в 10 часов на заседании диссертационного совета Д 212. 081. 01 в Казанском государственном университете по адресу: 420008, Казань, ул. Кремлевская, 18.
С диссертацией можно ознакомиться в Научной библиотеке им. Н.И. Лобачевского Казанского государственного университета
Автореферат разослан «___»_______________ 2006 г.
Ученый секретарь
диссертационного совета Р.Г. Кашафутдинов
ОБЩАЯ ХАРАКТЕРИСТИКА РАБОТЫ
Актуальность темы исследования. Изучение истории эллинизма относится сегодня к числу приоритетных тем в мировом антиковедении. Количество выходящих на Западе монографий (не говоря уже об обстоятельных статьях концептуального характера), посвященных самым различным аспектам истории эллинистического мира, исчисляется многими десятками. Хотя в отечественной науке о древности не существует такого обилия работ по данной проблематике, ее достижения в этой сфере также весьма весомы – особенно, пожалуй, в области теоретических изысканий о сущности, хронологических границах и историческом значении эллинизма. Тем не менее, история далеко не всех государств греко-восточного мира достаточно подробно и основательно освещена в историографии; это относится, прежде всего, к «малым» царствам Анатолии – таким, как Вифиния, Каппадокия, Галатия, а также Понтийское царство (до правления Митридата VI Евпатора, когда оно вышло на ведущие позиции в эллинистическом мире и, соответственно, стало привлекать самое пристальное внимание как древних, так и современных историков). С другой стороны, практически неразработанным в мировой науке представляется и вопрос о региональных особенностях развития эллинистической цивилизации, для рассмотрения которого богатейший материал опять-таки дает именно Малая Азия IVI вв. до н.э. Исходя из этого, исследование, построенное на комбинировании углубленного анализа наиболее важных конкретно-исторических проблем, связанных с названными малоазийскими царствами, и концептуального осмысления специфики этих государств, рассматриваемой в «общеэллинистическом» ракурсе, приобретает несомненную научную актуальность.
Такой подход, однако, влечет за собой необходимость пояснить некоторые неизбежно возникающие спорные и неоднозначные моменты. Во-первых, задача освещения, анализа и интерпретации хотя бы основных, принципиально важных событий истории всех государств, существовавших на территории Малой Азии в эпоху эллинизма, оказывается едва ли осуществимой ввиду огромного объема и разнородности фактического материала. Гораздо более оправданной выглядит попытка выделить среди довольно многочисленных государственных объединений эллинистической Анатолии те, которые обладают чертами ярко выраженного типологического сходства между собой и одновременно имеют ряд существенных отличий от «типичных» эллинистических держав. Для названных выше малоазийских государств (за исключением Галатии) самой важной особенностью следует считать сохранение в них власти представителей местной аристократии иранско-анатолийского происхождения – факт достаточно очевидный, но, как кажется, не получивший пока еще в мировом антиковедении адекватного истолкования. Именно это обстоятельство, определившееся в процессе становления анатолийских царств, имело разнообразные, многочисленные и значительные последствия, определившие в итоге весьма своеобразный историко-культурный облик малоазийских царств.
Во-вторых, возникает настоятельная потребность еще более сузить сферу исследования, уделив специальное внимание только наиболее важным, структурообразующим аспектам их истории, вместе с тем, в достаточной мере обеспеченным источниковым материалом. При ближайшем рассмотрении, таковыми должны считаться политическая история малоазийских царств (прежде всего – ее ранний период, связанный с процессом обретения ими политической независимости), а также их государственное устройство – особенности монархической формы правления и взаимоотношения центральной власти и греческих полисов. На стыке политической истории и государственной структуры возникает также феномен династической истории малоазийских монархий – широкий комплекс вопросов, связанных с генеалогией и хронологией того или иного правящего дома, его брачно-династической политикой, системой престолонаследия, атрибутикой монархической власти и религиозно-юридическими принципами ее легитимации, царской пропагандой и т.п. Анализ всех этих сюжетов занимает в диссертации немаловажное место.
Исходя из этого, объектом изучения в диссертационном исследовании предстает Малая Азия IV – I вв. до н.э., а предметом – государственное устройство, внешнеполитическая и династическая история эллинистических государств этого региона, в исторических судьбах которых наиболее отчетливо выступают черты глубокого и закономерного сходства.
Самым действенным средством, позволяющим провести адекватный анализ данного предмета, представляется введение нового термина – анатолийское этнополитическое койне (АЭК), под которым понимается общность, состоящая из тесно связанных между собой в природно-географическом, этническом, политическом, социально-экономическом и – шире – цивилизационном планах государств северо-западной, северной и центральной Малой Азии: Вифинии, Пафлагони, Понта, Каппадокии, отчасти – Галатии и Пергама. Именно в связи с АЭК в диссертации рассматриваются как теоретические, так и конкретно-исторические вопросы, наиболее актуальные для эллинистических монархий Малой Азии. С этим понятием напрямую связано и основное положение, выносимое на защиту: оно состоит в признании достаточно ярко выраженной исторической специфики государств, входивших в АЭК, на фоне «магистрального» пути развития государств эллинистического мира, что позволяет говорить о существовании особого малоазийского варианта эллинизма.
При этом нужно оговориться, что наиболее значительное место в диссертации занимает история Вифинского царства, рассматриваемая в новой системе координат исходя из концепции АЭК. Это объясняется несколькими причинами. Во-первых, эллинистическая Вифиния в течение долгого времени занимала совершенно периферийное место в мировом антиковедении, явно не соответствующее историческому значению этого государства. Только в монографии автора этих строк[1] Вифинское царство выступает как объект подробного, самостоятельного и целенаправленного исследования; тем не менее, отдельные положения даже этой совсем недавней работы нуждаются в некоторой корректировке в рамках данного диссертационного сочинения, исходя из необходимости органично «интегрировать» Вифинию в систему типологически и географически близких ей государств. Во-вторых, Вифинское царство являет собой яркий пример монархии, в которой соотношение греко-македонских и варварских (в данном случае – фрако-анатолийских) традиций в сферах государственности, социально-экономических отношений, культуры видится существенно иным, нежели в великих державах эллинистического мира, и уже поэтому Вифиния заслуживает пристального рассмотрения как в общеэллинистической, так и в более узкой анатолийской перспективе. Наконец, Вифиния – типичное (прежде всего, опять же, – именно для Малой Азии) государство «второго ранга», малая монархия, и потому присущие ей особенности (в первую очередь – в сферах государственного устройства и административного управления, ведения внешней политики) находят немало аналогий в истории других малоазийских царств. Тем самым на вифинском материале могут быть сформулированы некоторые выводы общего характера относительно роли и места малых монархий в эллинистическом мире. А подробное исследование политической истории Вифинии естественным образом позволяет уточнить немало спорных проблем, связанных с Пергамом, Понтом, Каппадокией, Галатией – то есть теми государствами, чьи отношения с Вифинским царством были наиболее прочными и интенсивными. Все это заставляет признать правомерной такую постановку вопроса, при которой во главу угла диссертации будет поставлена именно история эллинистической Вифинии.
Весьма желательным для заявленной темы было бы проведение подобного же анализа и относительно Каппадокийского царства, но этот материал слишком обширен и требует специального рассмотрения. Поэтому в данном диссертационном исследовании будет предпринято изучение только династической истории эллинистической Каппадокии в правление династии Ариаратидов, построенное в основном по такой же схеме, которая была апробирована применительно к Вифинскому царству.
Цель и задачи исследования. Цель работы – выявить черты, характеризующие специфику малоазийского варианта эллинизма, и проследить динамику и сущность их формирования и развития в сферах политической истории и государственной организации монархий, входивших в АЭК.
Для достижения данной цели необходимо решить целый ряд задач:
1. Определить степень разработанности в мировом антиковедении проблематики, связанной с эллинистической Малой Азией, и охарактеризовать имеющиеся концептуальные подходы к ее освещению, связав их с основными тенденциями в развитии теоретического осмысления феномена эллинизма в целом.
2. Обосновать понятие анатолийского этнополитического койне (АЭК), и показать, как в рамках данной общности в IV – нач. III вв. до н.э. происходит вызревание явлений, характеризующих особенности последующего исторического развития малых монархий Анатолии.
3. Рассмотреть процесс образования независимых малоазийских государств с точки зрения их внешней политики и становления государственной системы, акцентируя внимание на типологически близких чертах.
4. Детально проанализировать политическую и династическую историю Вифинского царства и династическую историю эллинистической Каппадокии, дающих наиболее яркие и типичные примеры развития малых эллинистических монархий региона в кон. IV–I вв. до н.э., которые могут быть с той или иной степенью приближения экстраполированы на другие малоазийские царства, где также значительную роль играли иранско-анатолийские традиции.
5. Обратившись к анализу ряда проблем династической истории государств, входивших в АЭК, попытаться обнаружить общие для них политико-правовые институты, функционирование которых на протяжении IV–I вв. до н.э. в той или иной степени определяло своеобразие малоазийского варианта эллинизма.
Методологическая основа исследования определяется пониманием эллинизма как конкретно-исторического феномена, сущность которого состоит в основном во взаимодействии греко-македонских и местных (преимущественно восточных) начал во всех областях общественной жизни государств, возникших на территориях Балканского полуострова, Переднего и Среднего Востока после похода Александра Великого. Такой подход во многом связан с наиболее популярной в отечественном антиковедении концепцией эллинизма, сформулированной более полувека назад К.К. Зельиным[2], которая, разумеется, должна быть несколько модифицирована с учетом последующих теоретических новаций.
Данная диссертация (что вполне естественно для современных антиковедческих исследований) строится на методе комплексного анализа различных категорий источников – античной письменной традиции, данных эпиграфики, нумизматики, археологии, исторической географии, топонимики и ономастики, без чего адекватное воссоздание картины исторического прошлого попросту не представляется возможным. Немаловажное место в работе занимает сравнительно-исторический метод, который применяется при сопоставлении основных черт исторического развития государств АЭК с другими регионами Малой Азии.
Хронологические и географические рамки работы, исходя из сложности предмета исследования, не могут быть строго ограничены теми пределами, которые подразумеваются в названии диссертации. Прежде всего, для достижения цели исследования необходимо выявить предпосылки процессов, приведших к формированию малоазийского варианта эллинизма со всеми его специфическими особенностями. Это заставляет обратиться к рассмотрению отдельных моментов истории Малоазийского полуострова в доэллинистическое время – в первой половине IV и даже V в. до н.э., когда регион входил в состав Персидской империи Ахеменидов. С другой стороны, занимающие в диссертации весьма важное место проблемы хронологии, династического летосчисления, генеалогии различных правящих домов эллинистического мира должны рассматриваться на весьма протяженных временных интервалах, верхние границы которых иногда выходят за 30 г. до н.э. – традиционно определяемую дату окончания эпохи эллинизма.
Географические пределы работы в основном ограничены районами северо-западной, северной и центральной Малой Азии, где располагались государства, относимые к АЭК. Однако логика исследования нередко требует обращения к некоторым страницам истории других областей полуострова – в частности, Ликии и Карии, в сравнении и сопоставлении с которыми особенности АЭК выступают наиболее рельефно. Кроме того, крайне важная для темы диссертации информация может быть почерпнута из истории античных государств Северного Причерноморья, прежде всего – Боспорского царства, Херсонеса Таврического и Ольвии, чьи отношения с монархиями Малой Азии (особенно – Понтийским царством) были наиболее активными. Это обстоятельство побуждает поместить в исследование несколько экскурсов, в которых затрагивается история северного побережья Понта Эвксинского.
Источниковая база исследования выглядит в целом такой же, как и для любого исследования по истории эллинизма (разумеется, с учетом некоторого регионального своеобразия). Это относится, в первую очередь, к произведениям античных авторов. К сожалению, до нас практически не дошли, сохранившись лишь в разрозненных отрывках, исторические труды, посвященные эллинистическим малоазийским государствам, хотя такие, безусловно, существовали («Вифиниака» Арриана Флавия, сочинения «историков деяний Митридата» и т.д.). Одним из образцов местной малоазийской исторической традиции служит произведение Мемнона «О Гераклее» (I–II вв. н.э.), в котором освещены многие важнейшие события из истории Вифинии, Понта, Галатии.
История анатолийских монархий, уступающих по своему значению великим эллинистическим державам, не часто привлекала специальное внимание греческих и римских историков. Тем не менее, многие ее аспекты нашли свое отражение в трудах Полибия, Диодора, Ливия, Помпея Трога в сокращении Юстина. Незаменимыми источниками информации служат «География» Страбона (уроженца Понта, прекрасно знавшего малоазийский материал) и «Митридатовы войны» Аппиана. При рассмотрении различных проблем истории Малой Азии в IV–I вв. до н.э. в диссертации широко используются произведения Плутарха, Павсания, Дионисия Византийского, Афинея, Диона Кассия, Стефана Византийского, Георгия Синкелла, Корнелия Непота, Веллея Патеркула, Грания Лициниана, Светония Транквилла и целого ряда других авторов.
К сожалению, эпиграфические материалы эллинистического времени, документирующие историю малоазийских монархий, относительно немногочисленны (особенно в сравнении с надписями римского периода). Исключением здесь может считаться только Пергам[3]. В ХХ веке появляются ставшие впоследствии классическими сборники надписей[4], где определенное место занимают и материалы, связанные с малоазийскими государствами. В последние десятилетия большая и плодотворная работа по публикации, систематизации и комментированию малоазийских надписей проводится немецкими эпиграфистами, издающими монографии в серии “Inschriften griechischer Stdte aus Kleinasien” (в настоящее время увидело свет уже более 60 томов). Вновь обнаруженные надписи регулярно публикуются в периодических изданиях по античной эпиграфике: “Epigraphica Anatolica”, “Supplementum epigraphicum Graecum”, “Zeitschrift fr Papyrologie und Epigraphik” и других. Наконец, немаловажное значение для тематики работы имеют некоторые эпиграфические материалы из государств Северного и Западного Причерноморья.
Чрезвычайно ценным источником являются монеты малоазийских монархий. Они несут обильную и разнообразную информацию о государственных институтах, династических культах, системах летосчисления тех или иных анатолийских царств. В изучении малоазийской нумизматики уже в XIX веке были достигнуты весьма значительные успехи[5]. Впоследствии были опубликованы солидные труды по монетам Вифинии[6], Понта[7], Каппадокии[8]. Преимущественно на нумизматическом материале строится одно из самых глубоких на сегодняшний день исследований политической истории региона во II–I вв. до н.э.[9]
Только вспомогательную роль в данном исследовании могут сыграть археологические материалы. Вифиния, Пафлагония, Понт и Каппадокия в археологическом отношении изучены явно недостаточно, но довольно важной категорией источников являются обнаруженные на территории этих областей надгробные памятники.
Наконец, последнюю группу источников образуют лингвистические данные – малоазийские топонимы и антропонимы, изучение которых порой помогает прояснить некоторые вопросы этнической и политической истории региона.
Степень изученности темы. При обращении к рассмотрению историографии эллинистической Малой Азии вырисовывается довольно противоречивая картина. С одной стороны, уже в XIX и начале ХХ вв. история отдельных государств региона получает освещение в работах общего характера[10]. Тогда же появляется и целый ряд монографических исследований, посвященных тем или иным малоазийским государствам: Пергаму[11], Вифинии[12], Понту[13], Галатии[14] ; хотя многие из этих работ не оставили заметного следа в науке, но, так или иначе, исследовательское направление было заложено, и в прошлом – начале нынешнего века увидел свет целый ряд трудов, составивших достаточно основательную историографическую базу для любых изысканий в этой области[15] (некоторые из них заслуженно обрели статус классических[16] ). В то же время приходится констатировать, что, как уже отмечалось, до сих пор далеко не все государственные образования полуострова изучены в должной мере (это относится, прежде всего, к эллинистической Каппадокии, которой в мировом антиковедении не посвящено ни одной специальной книги), а теоретическая составляющая вопроса об исторической специфике анатолийских монархий и вовсе практически не разработана.
На сегодняшний день исследования, в которых с достаточной степенью подробности исследуется история эллинистических монархий Анатолии, могут быть разделены на три группы. К первой относятся работы монографической направленности – не только собственно монографии, но и основательные статьи концептуального плана, посвященные «отдельно взятым» государствам эллинистической Малой Азии (они были перечислены выше, в прим. 15); ко второй – те труды (преимущественно обобщающего характера), в которых данные государства рассматриваются как составная часть политических или социально-экономических структур эллинистического мира[17] либо как объект римских завоеваний[18]. Наименее представительной выглядит третья группа, которую можно отнести к «региональному» направлению – то есть те исследования, в которых, наряду с анализом конкретно-исторических событий, систематизируются и обобщаются принципиально важные особенности малоазийских государств, определяющие их историческую специфику. Именно недостаточная проработанность этих вопросов, вероятно, породила довольно странную в историографическом плане ситуацию, когда одни и те же малоазийские государства именуются в различных исследованиях «варварскими» («полуварварскими») либо же, напротив, подобными (если не полностью тождественными) великим эллинистическим державам в отношении политико-административного и социально-экономического устройства.
На этом фоне наиболее интересными выглядят подходы американского историка Р.А. Биллоуза[19] и немецкого антиковеда Й. Кобеса[20]. Первый из них считает движущей силой, приведшей к образованию эллинистических государств в Малой Азии, македонский империализм и «династическое поведение», присущее македонскому обществу в эпоху Филиппа II, Александра Великого и диадохов; однако, уделяя особое внимание многочисленным мелким государственным образованиям Малой Азии, возглавляемым македонянами, он не пытается выяснить особенности складывающихся монархий, руководимых представителями иранско-анатолийской знати. Немецкий ученый совершенно обоснованно делает акцент на особенностях политико-правового положения «малых царей» региона. Он довольно подробно анализирует политическую историю и государственное устройство малоазийских государств, но, как представляется, понятие «династ», через призму которого он рассматривает деятельность и политический статус малоазийских правителей как македонского, так и азиатского происхождения, не может считаться вполне универсальным в силу своей недостаточной неопределенности с политико-юридической точки зрения. Кроме того, определение как верхней хронологической границы исследования 188 г. до н.э., года заключения Апамейского мира, само по себе вполне логичное, оставляет «за кадром» целый ряд важнейших эпизодов истории малоазийских государств, в которых наглядно проявляется азиатская составляющая их государственно-политической структуры. Все это наглядно показывает, что возможности изучения государств эллинистической Малой Азии еще далеко не исчерпаны.
В отечественной историографии Анатолия в эпоху эллинизма отнюдь не часто становилась объектом специальных работ. Лучше всего изученным можно считать Понтийское царство, продуктивно исследовавшееся Н.Ю. Ломоури[21], Е.А. Молевым[22], Ю. Сапрыкиным[23], Е.В. Смы-ковым[24] (хотя во многих работах российских исследователей приоритетное внимание по понятным причинам уделяется Северному Причерноморью в составе державы Митридата Евпатора – см., например, труды Д.Б. Шелова[25] и многих других специалистов). Нельзя не упомянуть также исследования О.Ю. Климова по истории Пергама[26]. Ряд немаловажных проблем истории государств, относимых в диссертации к АЭК, рассматривается и в некоторых других работах[27], в том числе общего характера[28].
Научная новизна диссертации состоит в том, что в ней впервые в отечественном и зарубежном антиковедении сформулирована оригинальная концепция формирования и развития одного из важных территориальных вариантов эллинистической цивилизации и предлагается регионально-типологический подход к анализу эллинистического мира в целом, который может найти весьма широкое применение в будущих исследованиях. Кроме того, в диссертации предлагается целый ряд принципиально новых решений многих важных конкретно-исторических вопросов (атрибуция Зиэлу Вифинскому письма «неизвестного царя» совету и народу Коса, интерпретация данных «Хронографии» Георгия Синкелла, вопрос о понтийской царской эре, новая трактовка декрета в честь фанагорийских наемников и т.д.), последующая разработка которых способна стимулировать углубленный анализ ключевых проблем политической истории эллинистического мира.
Практическая значимость работы. Полученные в диссертации результаты могут быть использованы при написании общих и специальных курсов по истории древнего мира и, в особенности, периода эллинизма – как теоретической направленности, так и посвященных конкретным проблемам, в особенности связанным с малоазийскими государствами. Отдельные сюжеты, проанализированные в диссертации, должны оказаться полезными при создании научных и методических работ по специальным историческим дисциплинам – генеалогии и хронологии античности.
Апробация работы. Диссертация обсуждена на заседании кафедры истории древнего мира и средних веков Казанского государственного университета и рекомендована к защите на соискание ученой степени доктора исторических наук. Основные положения работы нашли свое отражение в публикациях – монографии, учебном пособии, ряде статей и тезисов докладов на всероссийских и международных научных конференциях:
– на VII, VIII, IX, X, XI, XII, XIII, XIV Сергеевских чтениях в МГУ (Москва, 1991, 1993, 1995, 1997, 1999, 2001, 2003, 2005 гг.);
– на конференциях Российской ассоциации антиковедов в ИВИ РАН (Москва, 1991, 1992, 1993, 1995, 1997, 1998, 2000, 2003 гг.);
– на III, IV, VI, VII Жебелевских чтениях в СПбГУ (Санкт-Петербург, 2001, 2002, 2004, 2005 гг.);
на научных конференциях «Античный мир и варварская периферия» (2000) и «Проблемы античной истории и классической филологии: политика и литература» (2001) в Саратовском государственном университете;
на научных конференциях, посвященных юбилеям научного кружка «Античный понедельник» в Казанском государственном университете (1991, 2001, 2006 гг.);
на международной научной конференции «Иерархия и власть в истории цивилизаций» (Москва, 2004 г.);
на международной научной конференции «Боспорский феномен: проблемы хронологии и датировки памятников» (Санкт-Петербург, 2004 г.);
на V Международной конференции, посвященной 350-летию г. Харькова и 200-летию Харьковского национального университета им. В.Н. Каразина (Харьков, 2004 г.);
– на научной конференции, посвященной 100-летию со дня рождения профессора Ф.М. Нечая (Минск, 2005 г.);
на VII (1996, Констанца) и IХ (2004, Кишинев) Международных конгрессах по фракологии;
на I (1997, Варна) и II (2001, Анкара) Международных Понтийских конгрессах;
на VIII и IX Международных коллоквиумах по исторической географии древнего мира (Штутгарт, 2001 и 2004 гг.);
– на курсах повышения квалификации «Актуальные проблемы изучения и преподавания античной истории и классической археологии» в ИВИ РАН (Москва, 2006 г.);
на Первой международной научной конференции Каппадокийской высшей школы по сотрудничеству в сфере образования и регионального развития (Мустафапаша, Турция, 2006 г.).
Отдельные положения диссертации были представлены также в докладах на заседаниях научного кружка «Античный понедельник» (19992006 гг.) и прошли апробацию в ходе чтения специального курса «Особенности историко-культурного развития малых эллинистических монархий» на кафедре истории древнего мира и средних веков Казанского государственного университета (20012006).
Структура диссертации. Диссертационное сочинение состоит из введения, шести глав (в главах с первой по пятую содержится по два параграфа, в шестой – четыре), заключения, списка использованных источников и литературы, списка сокращений и приложения, содержащего генеалогические таблицы вифинского и каппадокийского царских домов.
СОДЕРЖАНИЕ РАБОТЫ
Во введении дается обоснование темы исследования, объясняется ее актуальность, определяются объект и предмет исследования, формулируются цели и задачи работы, обозначается ее методологическая основа, доказывается целесообразность предлагаемой структуры диссертации. Здесь же вводится и предварительно аргументируется понятие анатолийского этнополитического койне, имеющее первостепенное значение для концептуального содержания диссертации. Во введении дана также частичная характеристика источниковой базы исследования (она была изложена выше).
Первая глава диссертации, названная «Феномен эллинистической Малой Азии: попытки теоретического осмысления», содержит постановку наиболее принципиальных для темы диссертации вопросов. В параграфе 1, «Эллинистическая Малая Азия в мировой историографии», произведен анализ некоторых аспектов наиболее авторитетных в современном западном и отечественном антиковедении концепций эллинизма (естественно, с особым акцентированием внимания на литературе, посвященной Малой Азии; в автореферате последняя частично охарактеризована выше, в разделе «Степень изученности темы»).
В этой части работы формулируется тезис о перспективности применения к эллинистическому миру регионально-типологического подхода, причем за основу для выделения тех или иных вариантов развития эллинистической цивилизации предлагается брать, помимо самоочевидного географического критерия, особенности синтеза греческих и восточных элементов и их пропорционального соотношения (подобно тому, как различные варианты взаимодействия античных и варварских начал были систематизированы в концепции феодального синтеза, остающейся наиболее авторитетной в отечественной медиевистике[29] ). В этом случае, исходя из особенностей своего исторического развития, значительная часть государств Малой Азии должна быть отнесена к зоне уравновешенного синтеза: здесь при отсутствии (или кратковременности) македонского завоевания и сохранении господства местной иранско-малоазийской аристократии восприятие элементов македонской государственности и греческой культуры носило активный, но избирательный характер, во многом регулируясь политикой правящих династий (такие подходы в историографии уже намечены, но еще не получили своего логического продолжения).
В этом параграфе указывается на необходимость выявления предпосылок, приведших к формированию особенностей малоазийского варианта эллинизма и складывавшихся еще в период персидского господства. В данном плане особое значение имеют работы французского ученого П. Бриана, подчеркивающего преемственность некоторых институтов империи Ахеменидов и эллинистических монархий. Весьма удачным, в частности, выглядит введенное им понятие «этно-класс»[30], которое является одним из ключевых для понимания сущности социально-политических структур эллинистического мира. Если в большинстве государств, образовавшихся после распада империи Александра, осуществилась практически полная смена иранского этно-класса греко-македонским, то в анализируемых государствах Малой Азии этого не произошло, что, очевидно, во многом определяет их своеобразие.
Исходя из необходимости анализа другого важного теоретического вопроса – относительно хронологических границ эллинизма, в данном параграфе рассмотрена концепция о существовании «предэллинизма» – явления, также характеризующегося синтезом греческих и варварских элементов, но возникающего в различных районах ойкумены значительно раньше похода Александра. Здесь подвергаются критике идеи о предэллинизме на Боспоре и Сицилии (государственность которых должна рассматриваться в рамках греческой тирании) и во Фракии (эллинизация которой как в IV в. до н.э., так и в последующие столетия была явно недостаточна для того, чтобы говорить об интенсивном взаимодействии греческих и фракийских начал). Особое же внимание уделяется сравнению основных черт развития государств АЭК с другим районом малоазийского полуострова – южным и юго-западным участками его побережья, Ликией и Карией (последняя нередко считается одним из ярких примеров предэллинизма). Эти области издавна были районом интенсивного взаимодействия местных малоазийских, иранских и греческих традиций, причем наиболее активно их синтез происходил, пожалуй, именно в сфере государственной организации. В Карии с нач. IV в. до н.э. правила местная династия Гекатомнидов, лишь номинально зависимая от персов, а местные городские общины постепенно трансформировались в греческие полисы. В различных городах Ликии на протяжении V–IV вв. до н.э. власть находилась в руках значительного количества местных династов, в немалой степени подверженных как эллинским, так и персидским политико-культурным воздействиям. Тем не менее, в начале эпохи эллинизма, уже практически с походом Александра Македонского, эти области быстро лишаются своей исторической специфики: правление автохтонных династий прекращается, политическая самостоятельность теряется, у их населения в значительной мере утрачивается даже этническая идентичность[31]. О каких-то принципиальных особенностях развития этого региона в собственно эллинистическое время говорить, пожалуй, не приходится – в отличие от государств АЭК, эллинизация которых началась существенно позже, но в самый благоприятный момент для осуществления продуктивного межкультурного синтеза. Поэтому более перспективным представляется рассматривать основные моменты истории Малой Азии в IV в. до н.э., не прибегая к понятию «предэллинизм», а как частный вариант политико-культурного взаимодействия греческого и восточного миров в пределах достаточно обширной контактной зоны[32], тоже не представлявшей собой единого целого.
Параграф 2, «Анатолийское этнополитическое койне (АЭК) и его роль в становлении малоазийского варианта эллинизма», занимает центральное место в формулировке концепции диссертационного исследования. Именно в нем детально обосновывается понятие АЭК, к которому отнесена группа наименее эллинизированных в IV в. до н.э. областей северо-западной, северной и центральной Анатолии, тесно связанных между собой – Вифиния, Пафлагония, Понтийская и Великая Каппадокии. В некоторых отношениях в АЭК могут быть включены Пергам и Галатия – в первую очередь, из соображений географического порядка, а также исходя из наибольшей интенсивности их военных, политических и дипломатических контактов именно с названными выше государствами (хотя Пергам довольно быстро становится в культурном и политическом отношении типичным эллинистическим государством, а Галатия, напротив, на всем протяжении периода эллинизма довольно слабо проявляла восприимчивость к греческому культурному воздействию). Представители азиатской знати, возглавлявшие племенные объединения северной и центральной Малой Азии, которые в IV в. до н.э. еще не достигли стадии оформления государственности, нередко могли быть связаны между собой узами родства, о чем свидетельствует, например, генеалогия каппадокийских царей в передаче Диодора (XXXI. 19. 1–9) или информация Непота о происхождении Датама (Nep. Dat. 1).
Для выяснения предпосылок формирования АЭК в этом параграфе рассматриваются некоторые особенности системы персидского политико-административного управления в Малой Азии V–IV вв. до н.э. Ахеменидские монархи и их сатрапы обычно не шли на грубое вмешательство в жизнь покоренных народов, ограничиваясь сбором дани и поддержанием политической лояльности с их стороны. Как свидетельствуют археологические материалы из Сард, отдельные представители местной элиты могли входить в состав персидской администрации[33] ; есть основания предполагать наличие определенных контактов между персами и представителями вифинской и пафлагонской аристократии. Целый ряд районов полуострова вообще находился вне сферы управления сатрапов, и местные правители de facto были независимы от Ахеменидов (которые часто и не стремились добиться контроля над удаленными и малозначительными областями). Поэтому можно констатировать, что между ахеменидской администрацией и верхами анатолийской знати в IV в. до н.э. функционировала система отношений, в целом устраивавшая обе стороны.
Ситуация кардинально изменилась с началом похода Александра. Признавая особое значение македонского империализма для складывания в раннеэллинистической Анатолии новой политической системы, следует провести четкое разграничение между «династическим поведением», по терминологии Р.А. Биллоуза (см. выше), диадохов и македонских правителей в Малой Азии кон. IV – нач. III в. до н.э. с одной стороны, и анатолийских династов – с другой. Именно державные амбиции македонских завоевателей, начиная с Александра, вызвали к жизни как ответную реакцию организованное военное сопротивление и быструю политическую консолидацию местных племенных объединений, в относительно короткий срок вышедших на уровень достижения собственной государственности. Политика диадохов по отношению к местным племенным объединениям носила много более жесткий характер, нежели действия ахеменидских сатрапов, и была направлена на их прямое подчинение. Политические контакты между Антигоном, Лисимахом, Селевком и представителями анатолийской элиты были крайне редкими и носили неравноправный характер, что практически не оставляло последним иного выбора, кроме вооруженной борьбы. При этом необходимо отметить, что именно местные государственные объединения Малой Азии оказались наиболее значительными и долговечными – вероятно, ввиду более глубокой «укорененности» их государственно-административных и социально-экономических структур в местной анатолийской среде.
Конечно, невозможно предполагать, что правители складывавшихся государств АЭК целенаправленно координировали между собой действия по созданию «единого фронта» борьбы с македонскими завоевателями; однако (принимая во внимание отрывочность наших источников) пока не известно ни одного факта военных столкновений между анатолийскими династами в кон. IV – нач. III вв. до н.э. Напротив, примеры совместных (или, по крайней мере, однонаправленных) действий составлявших АЭК объединений против македонян и греков довольно многочисленны: борьба Зипойта Вифинского и Митридата I Понтийского против гераклеотов[34], вооруженная помощь Ариарату II Каппадокийскому со стороны царя Армении Ардоата (Оронта) (Diod. XXXI. 19. 4), участие Никомеда I Вифинского, Митридата I Понтийского, возможно, пафлагонских вождей и Ариарамна Каппадокийского в антиселевкидской Северной лиге (Memn. F. 7. 2; 9. 3) и др. Не случайным выглядит и то, что именно к Северной лиге присоединились галаты в 278 г. до н.э., тогда как Селевкиды и Пергам в течение долгого времени оставались их врагами.
Понятно, что представители анатолийского этно-класса для легитимации своего статуса опирались в первую очередь на местные политико-правовые институты, традиции и пропагандистские установки. Их власть, в отличие от власти диадохов, а затем Птолемеев и Селевкидов, носила не персональный, а «национальный» характер – в большей степени в Вифинии, но отчасти и в этнически менее однородных Каппадокии и Понте (где важную роль играли иранские устои). Вместе с тем, местные правители, стремясь поставить себя на один уровень с македонскими владыками, воспринимали важные элементы их монархической власти: царские титулы, династические эры, градостроительную политику и т.д. Общность политико-правового пространства, в котором действовали правители государств АЭК, породила на протяжении всей эллинистической эпохи нередкие случаи утверждения на престоле в некоторых из них представителей династий из соседних царств: сыновей Митридата VI Евпатора и Никомеда III Вифинского в Пафлагонии (Just. XXXVII. 4. 4–8), другого сына Евпатора под именем Ариарата IX – в Каппадокии (Just. XXXVIII. 1. 10; App. Mithr. 10). Еще одной типичной чертой государственности АЭК может считаться широкое распространение здесь практики завещаний царства другим державам: последние цари Пергама и Вифинии передали свои государства Риму, а Пафлагония после гибели ее царя Пилемена была завещана Митридату V Понтийскому.
Географическое положение АЭК естественным образом придавало особо важное значение контактам входивших в него царств с другими государственными объединениями из сопредельных регионов – Арменией, Боспорским царством и др., что проявлялось не только в установлении политических и экономических связей, но и во взаимной филиации некоторых политико-правовых институтов. Так, не исключено, что боспорский правитель Спарток III принял царский титул по примеру Зипойта Вифинского вскоре после него. Явлением того же порядка следует считать переход под власть Митридата Евпатора Боспорского царства и Колхиды в соответствии с завещаниями их правителей. Что же касается взаимоотношений с македонянами (сначала – диадохами, а потом – в первую очередь с Селевкидами), то последние, исходя в основном из конкретных особенностей военно-политической ситуации и нуждаясь в союзниках, могли признавать малоазийских правителей первоначально в результате установления с ними дипломатических отношений и заключения различного рода соглашений (см., например, о Вифинии: Diod. XIX. 60. 3; Memn. F. 10), а затем – посредством заключения с ними брачно-династических альянсов (данный сюжет наиболее подробно анализируется во втором параграфе VI главы диссертации).
Вторая глава, «Вифиния на рубеже классической и эллинистической эпох», охватывает продолжительный временной интервал, на протяжении которого произошло качественное изменение характера исторического развития Вифинии.
В начале первого параграфа «Вифиния в составе державы Ахеменидов» дано краткое описание природно-географических условий северо-западной Малой Азии, куда на рубеже II и I тыс. до н.э. переселились родственные фракийские племена вифинов и финов, а также приводится сжатый очерк этнической истории Вифинии. Эта область была довольно богата разнообразными природными ресурсами и занимала выгодное географическое положение, но вплоть до VI в. до н.э. находилась в стороне от основных событий истории Эгеиды и Анатолии.
После подчинения персам Вифиния была включена в третью сатрапию Ахеменидов (Herod. III. 90). В ходе греко-персидских войн она служила базой для строительства персидского флота (Diod. XI. 2. 1), и в 480 г. до н.э. вифинские отряды вошли в состав войска Ксеркса (Herod. VII. 75). Этим исчерпываются свидетельства о зависимости вифинцев от Ахеменидов; в последней трети V в. до н.э. в Вифинии устанавливается власть местной династии (Меmn. F. 12. 2–5), а в дальнейшем ее население часто воевало с персидскими сатрапами (Хеn. Hell. III. 2. 2).
Гораздо большее значение для вифинцев имели отношения с расположенными на побережье их страны эллинскими колониями – Астаком, Калхедоном, Гераклеей Понтийской, а также Византием. Они носили по большей части недружественный характер. В источниках зафиксированы сведения об угрозе, исходившей от вифинцев Астаку, об их воинственности и враждебности к эллинам. В 416 г. до н.э. эта напряженность вылилась в крупный конфликт вифинцев с заключившими между собой союз византийцами и калхедонянами, в ходе которого греки нанесли противнику тяжелое поражение и опустошили его земли (Diod. ХII. 82. 2). Вероятно, именно после этих событий гражданам Византия удалось закрепить за собой некоторые вифинские территории и обратить в своеобразную форму коллективной зависимости их население (Phylarch. ар. Athen. VI. 271 с). Помимо того, в 400 и 399 гг. до н.э. вифинские племена серьезно пострадали от действий Десяти тысяч (нападения которых они пытались отражать совместно с персами) и спартанской военной экспедиции под руководством Деркилида.
Все эти обстоятельства породили значительную степень изоляции ослабленной и малозначительной в военно-политическом и экономическом отношениях Вифинии от других районов ойкумены. Страна развивалась преимущественно на основе глубоко укоренившихся местных фрако-анатолийских этнических и культурных устоев и связанного с ними хозяйственного уклада, будучи маловосприимчивой равным образом к иранскому и греческому влиянию. Сведения о пребывании вифинцев вне пределов областей своего исконного проживания для IV в. до н.э. единичны, а для более раннего времени отсутствуют вообще.
Положение стало меняться в правление вифинского династа Баса (378–328 гг. до н.э.), когда вифинцы, вероятно, вновь стали угрожать Астаку (Polyaen. II 30) и Калхедону (Aen. Tact. 12; Ps.-Arist. Oikonom. II. 10; Pap. Oxy. 303). Очевидно, Басу удалось добиться определенной политической консолидации своего государства, что даже позволило ему вскоре с успехом отразить нападение сатрапа Александра Македонского (Меmn. F. 12. 4).
Параграф второй, «Зипойт I и диадохи», посвящен анализу деятельности сына и наследника Баса Зипойта. Борьба за раздел империи Александра между диадохами дала ему шанс усилить нажим на греков побережья южного Понта и Пропонтиды. Он продолжил политику отца, попытавшись подчинить в 315 г. до н.э. Калхедон и Астак, но этот план его был сорван вмешательством Антигона Монофтальма, навязавшим династу Вифинии союз, который значительно ограничил его внешнеполитическую активность (Diod. XIX. 60. 3).
После гибели Антигона в битве при Ипсе (301 г. до н.э.) основным противником Зипойта стал Лисимах, против которого вифинский правитель вел упорную и в целом успешную борьбу. По сообщению Мемнона, Зипойт разбил двух полководцев Лисимаха, а затем и его самого (F. 12. 5), что, очевидно, дало ему основания провозгласить себя царем в 297 г. до н.э. (дата определена по отсчету лет вифинской царской эры на монетах II в. до н.э.). Зипойту удалось также нанести тяжелое поражение калхедонянам (Plut. Quaest. Gr. 49) и, видимо, захватить Астак (впоследствии, правда, отбитый и разрушенный Лисимахом) (Strabo. ХII. 4. 2). В начале III в. до н.э. вифинский царь развернул агрессию против Гераклеи; воспользовавшись ослаблением этого полиса в период господства Лисимаха, он отторг большую часть гераклейской хоры и даже серьезно угрожал самому городу (Меmn. F. 6. 3). Зипойт был заинтересован в крушении державы Лисимаха, но, тем не менее, не выступил в сражении при Корупедионе (281 г. до н.э.) на стороне его соперника Селевка Никатора. К такому выводу позволяет прийти комплексный анализ надгробного памятника вифинского офицера Мена, который на основании упоминания в тексте эпитафии «битвы при Корупедионе в долине реки Фригий» часто считают свидетельством участия вифинцев в сражении, завершившемся гибелью Лисимаха. Однако данные палеографии, языка и характера рельефа позволяют датировать памятник концом III – началом II в. до н.э. и связать его появление с боевыми действиями в Лидии в ходе одной из пергамско-вифинских войн.
Господства над Вифинией после смерти Лисимаха стал добиваться Селевк, а затем – его сын Антиох I. В 280 г. до н.э. Зипойт нанес поражение селевкидскому полководцу Гермогену, вновь отстояв независимость своего царства (Меmn. F. 9. 2). В том же году вифинский царь умер в возрасте 76 лет.
Политика Зипойта зачастую расценивается в историографии как решительный шаг к превращению Вифинии в эллинистическую монархию. Это верно лишь отчасти. Зипойт был скорее энергичным и предприимчивым династом прежнего, «доэллинистического» типа – постоянно враждебным к грекам, более воином, чем государственным деятелем. Он еще не чеканил своей монеты, а его градостроительная деятельность не имела большого значения; так, основанный им город Зипойтион, вероятно, был заложен в глубине вифинской территории и не сыграл в истории страны никакой роли, а сообщение Павсания (V. 12. 7) о повторном основании Зипойтом Астака не выглядит достоверным. Тенденции к переходу Вифинии на более высокий уровень государственной организации, лишь намеченные первым вифинским царем, были реально воплощены в жизнь только его преемниками.
Глава третья, «Расцвет Вифинского царства», включает в себя почти вековой период истории страны. В первом параграфе «Утверждение Вифинского царства на международной арене при Никомеде I и Зиэле» рассматривается государственная деятельность второго и третьего царей Вифинии – Никомеда I и его сына Зиэла.
Начальный период царствования Никомеда (280–255 гг. до н.э.) был временем чрезвычайно опасной для молодого царства внешней и внутренней нестабильности. Чтобы отразить селевкидскую угрозу, Никомед предпринял принципиально новые для представителей вифинской династии меры, заключив союз с Антигоном Гонатом (оказавшийся кратковременным) и, что еще более важно, с так называемой «Северной лигой» в составе Византия, Гераклеи и Калхедона. Никомед даже вернул гераклеотам (правда, за значительную денежную сумму) их прежние владения (Меmn. F. 9. 3–4), отторгнутые ранее его отцом. Как кажется, это вызвало недовольство консервативно настроенных кругов вифинского общества, что привело к восстанию против Никомеда. Его возглавил один из его младших братьев Зипойт, правитель Финской области (Меmn. F. 9. 5).
Для борьбы с мятежниками и с войсками Антиоха I вифинский царь, находившийся в крайне сложном положении, с успехом использовал силы греческих союзников. Однако добиться окончательного решения всех проблем ему удалось только за счет смелого, но рискованного предприятия – организации переселения в Азию кельтских племен галатов. Победив с их помощью Зипойта и усмирив непокорное население, Никомед избавился затем также и от угрозы со стороны внешнего врага – Антиоха (Меmn. F. 11. 5; Liv. XХХVIII. 2. 19; Zosim. II. 36–37).
Период дальнейшего царствования Никомеда I расценивается Мемноном как время «блестящего благополучия» Вифинии (Меmn. F. 12. 1). Главным средством, позволившим добиться этого процветания, следует считать активную филэллинскую деятельность Никомеда, включавшую в себя военно-политическое сотрудничество с Византием, Гераклеей и Киосом, установление экономических связей с эллинским миром, покровительство общегреческим культовым центрам. Никомед поддерживал также дружественные отношения с Македонией и Египтом.
Смерть Никомеда ввергла страну в тяжелую гражданскую войну. Лишенный трона по завещанию царя его сын от первого брака Зиэл с помощью галатов начал борьбу за престол против своих сводных братьев и их опекунов. Между враждующими сторонами были заключены какие-то соглашения (возможно, даже приведшие к временному разделению страны на несколько самостоятельных областей), но в дальнейшем (вероятнее всего, только в 240-х гг. до н.э.) Зиэлу удалось стать единоличным царем Вифинии (Меmn. F. 14. 1–2).
Дополнительный свет на эти события может пролить новая интерпретация одного из царских писем, обнаруженных в архиве косского храма Асклепия[35]. Имя его автора не сохранилось, но ряд обстоятельств позволяет считать таковым именно Зиэла. Предлагаемая трактовка документа позволяет сделать выводы, что в ходе борьбы со своими сводными братьями-соперниками Зиэл мог заручиться поддержкой никомедийцев (в стк. 21 надписи автор говорит о своих «согражданах»), а для закрепления своих прав на престол – жениться на своей сестре (стк. 20) в противовес браку, заключенному между братом Никомеда I и его вдовой Этазетой – матерью наследников престола (Memn. F. 14. 1–2).
В дальнейшей государственной деятельности Зиэла бесспорный приоритет отводился военным предприятиям, о которых сохранились лишь отрывочные сведения. Видимо, Зиэл пытался расширить территорию своего царства в восточном и южном направлении (Plin. NH. VI. 3. 10; Steph. Byz. s.vv. Zh`la, Krh`ssa). Косвенные данные письменных и эпиграфических источников позволяют предположить ухудшение отношений Зиэла с Византием, Киосом и Гераклеей. Все это заставляет критически отнестись к тезису о последовательном филэллинстве Зиэла, основанием для которого служит только его письмо косцам, предоставляющее асилию храму Асклепия (Syll.3 456). Малочисленность и плохое качество монет Зиэла свидетельствуют о недостаточном внимании к развитию торгово-экономического потенциала страны.
Тем не менее, пятидесятилетний период правления Никомеда I и Зиэла привел к окончательному обеспечению независимости Вифинского царства и оформлению его как эллинистической монархии со всеми присущими ей институтами, играющей заметную роль в политической жизни Малой Азии и Эгеиды.
Во втором параграфе, «Государственная деятельность Прусия I», анализируются многочисленные военные и дипломатические акции этого царя, сменившего на вифинском престоле ок. 230 г. до н.э. Зиэла, убитого галатскими наемниками.
В 220 г. до н.э. Прусий I в союзе с Родосом начал войну против византийцев, закрывших проход через Боспор Фракийский. Ход боевых действий складывался удачно для Вифинии, однако по договору с Византией Прусий был обязан отказаться от всех приобретений (Polyb. IV. 52. 6–9). Не исключено, что причиной этого стала жесткая позиция родосцев, не желавших резкого ослабления Византия и опасавшихся возрастания могущества Вифинии.
Основными целями политики Прусия были обеспечение контроля над близлежащими греческими городами и ослабление Пергамского царства, претендующего на гегемонию в западной Малой Азии. Для этого ему было необходимо заручиться поддержкой сильного союзника, каковым стал для него македонский царь Филипп V. Ориентация на Македонию, закрепленная брачно-династическими связями, на долгое время оставалась ведущей линией в политике Вифинии. Так, во время Первой Македонской войны Прусий оказал поддержку своему союзнику, неожиданно вторгшись на территорию враждебного Филиппу царства Атталидов (208 г. до н.э.) (Liv. ХХVIII. 7. 10; Cass. Dio. F. XVIII). При заключении мира в Фенике (205 г. до н.э.) вифинский царь также значился в числе союзников Филиппа (Liv. XXIX. 12. 14).
Наибольшую выгоду из сотрудничества с Македонией Прусий извлек в 202 г. до н.э., когда при прямом содействии Филиппа им были завоеваны греческие города Киос и Мирлея (причем привлечение данных археологических и эпиграфических источников позволяет считать, что в более ранних конфликтах Вифинии с этими полисами на стороне Прусия в качестве наемников принимали участие галаты). Однако Прусий вовремя дистанцировался от своего македонского партнера, разглядев опасность открытого столкновения с Римом во Второй Македонской войне. Вифинскому царю удалось сохранить все свои завоевания; при этом он, видимо, не побоялся оказать дипломатическое противодействие сенату, требовавшему освобождения Киоса (Polyb. XVIII. 44. 5; Liv. ХХХIII. 30. 4). От конфронтации с Римом в ходе Антиоховой войны Прусий, тем не менее, уклонился, не приняв предложения сирийского царя о союзе (190 г. до н.э.). Более того, источники сообщают о заключении дружественного соглашения между Прусием и римлянами, гарантировавшими неприкосновенность его владений (Polyb. XXI. 11. 1–12; Liv. ХХХVII. 25. 4–14; Арр. Syr. 23).
В конце 190-х гг. до н.э. Прусий предпринял поход против гераклеотов, завоевав Киер и Тиос и едва не захватив саму Гераклею (Меmn. F. 19. 1–3). Подчинив одни из соседних независимых полисов и серьезно ослабив другие, Прусий смог перейти к агрессии против Пергама, которому римляне, вопреки ранее сделанному заверению, по условиям Апамейского договора (188 г. до н.э.) передали часть захваченных Вифинией территорий в Мизии и Фригии. Пергамско-вифинская война 186–183 гг. до н.э. оказалась неудачной для Прусия: вифинцы и союзные им галаты были несколько раз разбиты пергамским царем Эвменом II и его братьями. Конец конфликту положило дипломатическое вмешательство римлян, причем имеются основания считать, что это произошло по просьбе самог Прусия, использовавшего хорошие отношения с рядом влиятельных римских политиков – прежде всего, Фламинином и Сципионами. Вифиния понесла некоторые территориальные потери, но последствия войны не стали для нее катастрофическими.
Правление Прусия I обоснованно расценивается в антиковедении как период наивысшего политического и экономического расцвета Вифинского царства. Четвертый вифинский царь в своей деятельности тонко сочетал различные средства и методы. Он не боялся идти на конфронтацию с греками, но в то же время не отказывался и от филэллинских акций. Умелое балансирование между Македонией, Сирией и Римом также позволило ему осуществить многие из намеченных планов. На экономике Вифинии благоприятно сказались активная градостроительная деятельность Прусия и его монетная политика.
Четвертая глава, «Вифиния и Рим: от “дружбы и союза” к аннексии», посвящена рассмотрению заключительного периода независимого существования Вифинского царства.
В параграфе первом, «Начало и развитие кризиса: от правления Прусия II до конца II в. до н.э», анализируется история Вифинии в 182–149 гг. до н.э. в правление Прусия II. Заняв престол после смерти отца, он первоначально выбрал иные политические ориентиры и оказал поддержку (хотя, видимо, и незначительную) Эвмену П в его борьбе против Фарнака Понтийского (182–179 гг. до н.э.), в результате чего сумел добиться возвращения утерянного Вифинией Тиоса (Polyb. XXV. 2. 7). Начальный период царствования Прусия II был ознаменован поддержанием дружественных отношений с Пергамом и Этолийским союзом, однако вскоре Прусий вновь сделал ставку на союз с Македонией, женившись на сестре Персея Апаме (Liv. ХLII. 12. 3). В ходе Третьей Македонской войны вифинский царь занимал двойственную позицию, вначале пытаясь склонить римлян к заключению мира с Персеем, а затем выступив (чисто символически) на их стороне.
В 160-х – 150-х гг. до н.э. Прусий вел в Риме активную дипломатическую кампанию по дискредитации пергамских царей Эвмена II и Аттала II, воспользовавшись ухудшением отношения сената к Пергаму и, очевидно, опираясь на поддержку своих сторонников; в Малой Азии же он стремился приобрести популярность среди греков и галатов. При этом он не гнушался лестью и низкопоклонством перед римлянами, что породило крайне негативные оценки его как политика и человека в трудах Полибия (ХХХVII. 7. 1–5) и следующих ему авторов (Liv. Per. 50; Diod. XXXL. 15. 1; App. Mithr. 2, 4; Suid. s.v. Prousiva") Тем не менее Прусий, хотя и не сумел добиться с помощью Рима территориальных приобретений, подготовил надежную почву для открытой агрессии против Пергама: в начале войны 156–154 гг. до н.э. Аттал II был полностью лишен военного и дипломатического содействия со стороны как Рима, так и малоазийских монархий и полисов.
Начавшаяся весьма успешно пергамская кампания не принесла Прусию ожидаемых стратегических результатов: он был вынужден отвести войска на свою территорию, а затем под прямым давлением римских послов пошел на заключение мира на условиях восстановления status quo ante bellum и выплаты контрибуции (Polyb. ХХХШ. 13. 6; App. Mithr. 3). Такой исход войны, видимо, способствовал росту недовольства Прусием в Вифинии. Могла ускорить падение популярности Прусия у подданных и его противоречивая внутренняя политика: наряду с традиционным уже для династии филэллинством в ней прослеживается тенденция противоположного толка, связанная с опорой на местную аристократию. Она проявилась особенно ярко после заключения политического и династического союза между Прусием и царем фракийцев-кенов Диэгилом. Кому-то из сыновей от дочери (или сестры) Диэгила Прусий даже намеревался передать престол в обход своего старшего сына Никомеда (App. Mithr. 6; Just. XXXIV. 4. 1).
Все это в конечном итоге привело к выступлению Никомеда против своего отца, предпринятому при активной поддержке Аттала II и фактическом попустительстве римского сената. В 149 г. до н.э. Прусий был свергнут и убит. Итоги его правления показали, что для вифинских царей, как и для других эллинистических правителей, любые попытки вести хоть сколько-нибудь самостоятельную политику стали сопряжены с риском навлечь на себя недовольство римлян.
В этом же параграфе собраны и проанализированы свидетельства о правлении царей Никомеда II Эпифана (149 – ок. 127 гг. до н.э.) и Никомеда III Эвергета (127 – ок. 94 гг. до н.э.). Оба эти правителя в течение длительного времени не пытались активно вмешиваться в ход внутрианатолийских событий, очевидно, опасаясь вызвать недовольство сената. Так, единственное упоминание о внешнеполитических предприятиях Никомеда II связано с его выступлением на стороне римлян при подавлении восстания Аристоника (133–129 гг. до н.э.), в результате чего к Вифинии, возможно, отошли некоторые территории в Мизии, как позволяют судить эпиграфические и нумизматические материалы.
В дальнейшем Никомед II не предпринимал никаких шагов на международной арене. Вся информация о его правлении связана с эпиграфическими памятниками, фиксирующими новые точки приложения филэллинской политики вифинской династии – Аксос на Крите, Афины, Кос, Приену. В это время претерпел качественные изменения сам институт монархической власти в Вифинии, о чем свидетельствуют появление датировки по годам царской эры на тетрадрахмах Никомеда II, принятие им и его преемниками почетных эпитетов, чеканка (в течение короткого времени) золотых статеров.
Никомед III в течение первых двадцати лет царствования был, как и его отец, крайне осторожен в военно-политических делах и весьма активен в покровительстве независимым греческим полисам и культовым центрам. Об этом свидетельствуют как данные эпиграфики (IG. IV. 558; IG. IV2. 591; OGIS. 342; 345) так и сообщения античных авторов, например, Грания Лициниана (XXXV. 29. 3–5) и Псевдо-Скимна (GGM. I. Р. 196. 2, 16–18; р. 197. 48–49, 59–60) Экономика Вифинии при Эвергете развивалась бурными темпами, на что указывают его многочисленные тетрадрахмы высокого качества.
Второй параграф, «Вифиния в борьбе Рима с Понтийским царством», начинается с рассмотрения событий 108 г. до н.э., когда, заключив союз с Митридатом VI Евпатором, царем резко усилившегося Понтийского царства, Никомед Эвергет предпринял совместный с ним поход в Пафлагонию (Just. XXXVII. 4. 3). Страна была быстро завоевана и разделена между понтийским и вифинским монархами. Рим не мог оперативно отреагировать на это нарушение политического равновесия в Малой Азии, так как его отвлекали собственные внешнеполитические проблемы. Попытка Никомеда Эвергета достичь преимущества над своим понтийским союзником (и потенциальным соперником) за счет оккупации Каппадокии, пребывавшей под понтийским влиянием, провалилась: Митридат быстро изгнал вифинцев из страны и установил в ней свое господство (Just. XXXVIII. 1. 2–5). Понесенное в Каппадокии поражение и, возможно, выплата большой контрибуции Понту тяжело сказались на финансах и хозяйстве Вифинии, что, в свою очередь, привело к массовому обращению ее населения в рабство римскими публиканами (Diod. XXXVI. 3. 1).
Экономическая зависимость Вифинии от Рима дополнялась упрочившейся зависимостью политической: пытаясь противостоять Митридату в борьбе за влияние в Каппадокии и Пафлагонии, Никомед выдвинул в качестве претендентов на престол в этих государствах своих ставленников и старался добиться признания законности их прав в сенате (Just. XXXVIII. 2. 3–4). Только благоволение Рима позволяло вифинскому царю обезопасить свои позиции. Хотя Эвергету и удалось сохранить контроль над Пафлагонией (видимо, там с согласия местной знати продолжал править один его сыновей, принявший тронное имя пафлагонских царей Пилемен), внешнеполитическое положение Вифинии к моменту его смерти было очень неустойчивым. Она фактически превратилась в буферное государство между Римом и Понтом.
Далее в диссертации освещается период правления последнего вифинского царя Никомеда IV Филопатора. Придя к власти в 95 г. до н.э., он вскоре был вынужден начать борьбу за престол со своим сводным братом Сократом Хрестом, поддержанным Митридатом Евпатором. Около 92 г. до н.э. Никомед был изгнан из страны и бежал в Рим.
Сенат, встревоженный действиями Мнтридата, постановил вернуть в свои царства Никомеда и каппадокийского царя Ариобарзана, тоже изгнанного понтийским владыкой. В начале 89 г. до н.э. это решение было выполнено, но положение Никомеда, задолжавшего римлянам крупные суммы денег, оставалось чрезвычайно сложным. Римские послы спровоцировали его на вторжение в Понт, что привело к началу Первой Митридатовой войны (лето 89 г. до н.э.) (Арр. Mithr. 11–12).
После ряда поражений Никомед и римляне были вытеснены из Вифинии. Страна была подчинена Митридатом, который, однако, не торопился окончательно интегрировать ее в состав своей державы. Поддержанию видимости независимого существования Вифинии должно было послужить продолжение эмиссий монет Никомеда, видимо, санкционированное понтийским царем (возможно, здесь играли свою роль и соображения экономической рациональности). Сообщение Мемнона (F. 25. 2) дает основания считать, что формально власть в стране была передана Митридатом представителям вифинской знати; аналогичные прецеденты ранее имели место в истории Каппадокии и Пафлагонии (Strabo. ХII. 2.11; Just. XXXVIII. 2. 8).
Никомед Филопатор был возвращен на трон по условиям Дарданского мира (85 г. до н.э.) (Plut. Sull. 24; Меmn. F. 25. 2; Арр. Mithr. 60; Gran. Lic. XXXV. 28. 6; Flor. I. 40. 12; CIG 6855d). Возможно, ему удалось сохранить некоторое влияние в Пафлагонии (Gran. Lic. XXXV. 28. 6–7), но в целом не подлежит сомнению тот факт, что последние годы его правления были отмечены кризисом во внутриполитическом и экономическом положении Вифинии. На это указывают постепенное снижение качества царских тетрадрахм в 85–83 гг. и полное отсутствие их выпусков в 82–76 гг. до н.э. Логическим следствием окончательной утраты Вифинией самостоятельности стало завещание Никомедом Филопатором своего царства Риму (Eutrop. VI. 6. 1; Liv. Per. 93; Vell. Pat. II. 4. 1; Арр. Mithr. 71; L. Ampel. XXXIV. 3; Fest. 11; Arr. Bithyn. FGrH. 156 F. 14; Cic. De leg. agr. II. 40).
Комплексный анализ данных традиции, нумизматических и эпиграфических материалов позволяет считать наиболее надежной датой смерти Никомеда IV 74 г. до н.э.; весной следующего года вторжением понтийских войск во вновь образованную римскую провинцию Вифинию началась Третья Митридатова война.
Завещание Никомеда, несмотря на всю неоднозначность политической обстановки, в которой оно было сделано, являлось юридически вполне правомочным актом: сведения источников, при всей их отрывочности и противоречивости, все же позволяют заключить, что последний вифинский царь не имел законных наследников. Притязания на престол, предъявленные сыном его жены Нисы (Sallust. Hist. II. 71) (вероятно, его звали Ликомедом), не подкреплялись достаточными правовыми основаниями.
В пятой главе исследования, которая озаглавлена «Государственные институты Вифинского царства», предпринимается разбор сюжетов, ранее почти не привлекавших внимания исследователей. Ее параграф 1, «Царская власть в эллинистической Вифинии», содержит рассмотрение монархических институтов Вифинского царства, понимаемых как результат взаимодействия и синтеза нескольких политико-государственных традиций: фракийской, иранско-ахеменидской, собственно эллинистической (то есть македонской в своей основе с вкраплениями различных восточных элементов) и анатолийской. Царская власть в этом государстве анализируется в двух аспектах – статическом, то есть ее «нормальном функционировании», и динамическом – в моменты нередких в истории страны династических смут, когда конкретные политические обстоятельства вступали в противоречие с правовыми нормами, регулирующими порядок престолонаследия, и иногда вели к изменению последних.
Фракийское наследие, что вполне естественно, занимало самое важное место в государственной структуре Вифинии уже с начала ее формирования. Это нашло свое выражение в именнике первых представителей династии (вплоть до Прусия II), в приоритетном значении этнического, а не персонального, как в большинстве других эллинистических династий, компонента в конституировании единоличной власти (на что указывает титул «царь вифинцев» в надписи Зиэла и, возможно, Никомеда IV[36] ), в появлении на монетах Никомеда I изображений фракийских божеств и в ярко выраженном военном характере вифинской монархии. Брачная политика Никомеда I и Зиэла, возможно, тоже развивалась в рамках фрако-анатолийских традиций: не исключено, что оба эти монарха женились на своих родственницах (Зиэл – даже на родной сестре).
Уже с правления Зипойта начинается первичный этап синтеза фракийских и общеэллинистических начал в институтах вифинской монархической власти. Самое показательное проявление этого – принятие Зипойтом царского титула в 297 г. до н.э. и учреждение вифинской царской эры, берущей начало в этом же году. Более активный характер данный процесс принимает в правление Никомеда I (основание новой столицы, покровительство культуре, искусствам и общегреческим святилищам), Прусия I (учреждение культа царя в основанных им городах), а в особенности Никомеда III (принятие официального тронного имени, распространение культа вифинских царей в общеэлинском масштабе).
Как весьма специфическую черту вифинской государственности можно обозначить существование в ее структуре весьма архаичных институтов (фрако-анатолийского происхождения?), выступавших на первый план во время династических смут: возможности разделения страны на несколько (полу)самостоятельных доменов, передававшихся во владение враждующим представителям царского дома, и в наличии сильной племенной аристократии, которая в критические моменты могла оказывать влияние (каким-то образом институционально оформленное?) на ход государственных дел. Они проявлялись во время войны Никомеда I против Зипойта Вифина в 279–277 гг. до н.э., в период борьбы за власть между Зиэлом и его сводными братьями в 250-х – 240-х гг. до н.э., в противостоянии между Никомедом IV Филопатором и Сократом Хрестом в 90-е – 80-е гг. до н.э.
Характерно, что побочные представители вифинского царского дома (Ликомед – видимо, сын Нисы, жены Никомеда Филопатора, а также Пилемен и Аттал – сыновья вифинского «Пилемена», сына Никомеда Эвергета) сохраняли определенные властные полномочия в Малой Азии и после превращения Вифинии в римскую провинцию, заняв свое место в «системе династического управления» (термин Р.Д. Салливана), которая была для Рима действенным средством поддержания контроля за состоянием внутри- и внешнеполитических дел на Востоке.
В параграфе 2 пятой главы, «Греческий полис в составе Вифинской монархии», на локальном материале рассматривается принципиально важный для понимания сущности эллинистической цивилизации в целом вопрос о взаимоотношениях царей с греческими городами. Обычно исследователи, говоря о статусе эллинских общин в составе вифинского царства, ограничиваются замечанием о довольно жестком контроле центральной власти над местным самоуправлением (показателем чего служит, например, отсутствие у вифинских полисов права собственного монетного чекана), а также предполагают различие в административно-правовом положении старых греческих городов, включенных в состав царства (Киос/Прусиада-Приморская, Мирлея/Апамея, Никея, Киер/Прусиада-на-Гипии, Тиос), и городов, заново основанных самими вифинскими царями (Никомедия, Пруса-Олимпийская, Вифинион)[37]. Однако привлечение новых материалов, прежде всего, эпиграфических и нумизматических, в том числе и римского времени, позволяет воссоздать намного более противоречивую и динамичную картину.
Прежде всего, надписи как эллинистического, так и римского периодов свидетельствуют о присутствии в составе гражданских коллективов всех вифинских полисов лишь очень небольшого числа лиц, носивших туземные имена. Это может быть понято либо как показатель слабого влияния варварского этнического окружения на антропонимику греческих общин, либо как факт значительной эллинизации местного населения (если допустить, что в городах наряду с эллинами проживали и этнические вифинцы, но абсолютное большинство их носило греческие имена).
Предпринятый далее анализ градостроительной деятельности вифинских царей (а наиболее заметно проявили себя в этой сфере Никомед I и Прусий I), в ходе которого предлагается целый ряд новых решений для давно дискутируемых проблем, показывает, что они во многом ориентировались на опыт других эллинистических династий, но, помимо этого, могли предпринимать и весьма нестандартные шаги в выстраивании взаимоотношений с населением греческих общин. Речь идет, прежде всего, о действиях Зиэла в ходе гражданской войны 250-х гг. до н.э., когда им, судя по всему, было установлено нечто вроде «личной унии» с никомедийцами и, вероятно, вифинская столица получила почетное и выгодное право асилии. Одновременно целый ряд свидетельств указывает на то, что в вифинских полисах имелась своего рода «моральная оппозиция» царской власти, проявлявшаяся в «подспудном» существовании в Никеe местной эры, начало которой было связано освобождением города из-под контроля Лисимаха (счет лет по ней помещен на монетах Никеи и других вифинских городов в 60–х – 40–х до н.э.), в употреблении в надписях гражданами Прусиады-Приморской и Апамеи прежних полисонимов, в частом появлении старых названий городов, переименованных вифинскими монархами (Киос и Мирлея), в письменной традиции и в возвращении этих исторических названий в римское время. В Вифинионе, Прусиаде-на-Гипии и Прусиаде-Приморской, между тем, существовал культ Прусия I, почитавшегося как основатель названных городов.
Вся эта информация, едва ли укладывающаяся в какую-то жесткую схему, наглядно демонстрирует, что политика вифинских монархов в отношении подчиненных им греческих общин носила довольно гибкий характер и вполне отвечала требованиям времени, хотя порой связи «монархия – полис» в Вифинии осложнялись неблагоприятным историческим наследием – сохранявшимися на протяжении многих столетий по преимуществу враждебными отношениями между вифинцами и их греческими соседями и, как результат, насильственным характером включения многих полисов в состав Вифинского царства.
По обоим параграфам пятой главы рассредоточен также относительно немногочисленный материал, связанный с проблемами социально-экономического развития и административного устройства Вифинского царства.
В целом же материал этой части диссертации со всей определенностью свидетельствует, что в государственной организации Вифинского царства наличествовало немало принципиально важных элементов, которые могут быть убедительно трактованы только как вкрапления фрако-анатолийской этнополитической традиции в политическую практику, в той или иной мере общую для всех эллинистических монархий.
В наиболее объемной шестой главе работы, «Опыт реконструкции династической истории в рамках АЭК», систематизируется и обобщается обширный источниковый материал, наглядно демонстрирующий как «двуединый» характер царской власти в малоазийских монархиях, так и общность некоторых важных политико-правовых институтов, функционирование которых объединяло государства АЭК между собой и в той или иной степени дистанцировало их от других эллинистических держав. Параграф 1, «Династическая история Каппадокийской монархии: царский дом Ариаратидов», посвящен малоисследованным вопросам о генеалогии этой династии и особенностях института монархической власти в Каппадокии. В результате анализа информации Диодора о происхождении Ариаратидов (XXXI. 19. 1–9) в параграфе делается вывод о во многом фиктивном характере этого родословия, что объясняется его пропагандистским предназначением: прокламируя свое происхождение от Ахеменидов, Ариаратиды лишний раз доказывали законность собственных прав властвовать в Каппадокии.
После гибели Ариарата I в борьбе с Пердиккой и Эвменом его сыну Ариарату II, бежавшему в Армению, удалось вернуть отеческий престол (до 301 г. до н.э.?), но официальное признание каппадокийской династии произошло только ок. 260 г. до н.э. в результате женитьбы наследника престола, будущего царя Ариарата III, на представительнице царского рода Селевкидов, что даже положило начало новому «отсчету лет царского статуса» (подробнее об этом говорится в следующем параграфе).
Особенно интересную информацию дает рассмотрение династического кризиса рубежа 160-х – 150-х гг. до н.э., когда молодой царь Ариарат V был свергнут и изгнан узурпатором Ороферном, а впоследствии вернул себе власть. Этот конфликт, известный как по сочинениям античных историков, так и по надписям и монетам, проливает свет на механизмы возникновения в Каппадокии династических кризисов, осложненных внешним вмешательством. Представляется явно не случайным, что во 2-й пол. II в. до н.э., после упадка политической мощи Селевкидов, каппадокийский царский дом в своей брачно-династической политике переориентируется на соседние государства – Пергам, Понт, Вифинию. Неустойчивость практики престолонаследия и порожденные ею частые династические смуты ослабляли Каппадокию во внутри- и внешнеполитическом отношении и способствовали усилению в ней влияния других держав, прежде всего, Понтийского царства: в частности, последние представители династии Ариаратидов были устранены в результате интриг Митридата Евпатора.
К числу специфических особенностей каппадокийской монархии следует отнести частые случаи соправительства и передачи власти наследнику престола еще при живом царе (Diod. XXXI. 19. 3; 6; Just. XXIX. 1. 4; Val. Max. V. 2 – последний случай относится уже к представителям династии Ариобарзанидов), а также существование определенных властных полномочий у «народа каппадокийцев», т.е. местной знати (Strabo. XII. 2. 11; Just. XXXVII. 1. 15; XXXVIII. 5. 9). Таким образом, материал данного параграфа указывает на существование в структуре монархической власти в Каппадокии целого ряда специфических черт, восходящих, скорее всего, к местным иранско-анатолийским политическим традициям.
В параграфе 2 данной главы, «Династическая история эллинистических монархий Малой Азии по данным “Хронографии” Георгия Синкелла», анализируется информация источника византийского времени (IX в.), данные которого обычно считаются крайне ненадежными и противоречивыми. Историки, в частности, отрицают ценность данных Синкелла о том, что власть восьми вифинских и десяти понтийских царей прекратилась одновременно по решению Августа в 22 или 14 г. до н.э. (P. 378. 30–32 Mosshammer), и, помимо этого, что период правления понтийского царского дома составил 218 (P. 333. 17–18), а вифинского – 213 лет (P. 332. 4–5).
